На следующее утро стартовали прямо на мыс Барроу. Шли на север, подгоняемые южными ветрами, по довольно твердому льду, а потому быстро двигались вперед. Мешали только гряды торосов, то и дело попадавшиеся на пути. В этот день мы изменили метод тяги и применили новый способ, который с тех пор всегда использовали на торосистом льду. Прежде все четыре человека тянули постромку спереди, и двое рулевых при виде препятствия отскакивали назад, стараясь не дать саням перевернуться. Это имело ряд неудобств: в частности, ослабленные постромки рулевых могли зацепиться за бугорок на льдине и вызвать падение саней. Главное, однако, то, что, отбегая на значительное расстояние, рулевые сводили на нет усилия передней пары.
      Нововведение заключалось в том, что постромки двух впереди идущих крепятся к нижнему крюку саней - это дает возможность лучше регулировать направление хода. Те двое, что идут сзади, крепят упряжь к задней распорке саней, благодаря чему при движении последних оказываются чуть впереди средней части груза. Работая одной из постромок, они получают прекрасную точку опоры и сбоку и спереди саней, что позволяет благополучно перевозить, вернее переносить, сани через самые опасные места. Этот метод, однако, требует укладывать вещи так, чтобы центр тяжести нагруженных саней находился как можно ниже. Иначе неожиданное падение саней может стоить путешественникам поломанной руки или ноги. Впрочем, идущие сбоку должны сохранять бдительность во всех случаях жизни, чтобы не быть застигнутыми врасплох при спуске саней с крутых заструг или торосов.
      Лед здесь был гораздо лучше, чем в бухтах, и во второй половине дня мы уже очутились напротив мыса Вудбар, оставили сани и пошли за продуктами, спрятанными в прошлый раз. Тут мы получили окончательное доказательство полного отсутствия ветра в бухте Прешер: санный след трехнедельной давности ничуть не запорошило снегом.
      Мы встали милях в двух [3,2 км] за мысом Вудбар, очень довольные проделанной за день работой. У нас были на то все основания, особенно если сравнить с предыдущим походом. И погода стояла все время ясная, хотя температура воздуха упорно держалась намного ниже нуля: термометр показывал от -20° до -28° [от -28,9°C до -33,3°C], но в сочетании с ярким солнцем не страшен никакой мороз. Он дал о себе знать только вечером, когда солнце зашло за хребет Адмиралти.
      К полудню 6 октября поравнялись с мысом Вуд, самой дальней точкой, достигнутой при закладке складов, и несколько часов спустя оказались среди торосов в районе мыса Барроу, северной оконечности залива Робертсон. Издали казалось, что тяжело нагруженные сани здесь не пройдут, но по мере приближения ледяной хаос раскрывался, и в конце концов мы нашли вполне удобный обход. Вот здесь-то, пытаясь с нагромождения льдов сфотографировать мыс, я впервые понял, как коварны могут быть лыжи в руках, вернее на ногах, новичка.
      Всякий раз как мы останавливались, чтобы сфотографировать окрестности или взять что-нибудь нужное с саней, после нашего ухода место выглядело так, как если бы здесь на протяжении недели квартировала целая армия. Из всех нас только Кемпбелл умел ходить на лыжах, остальным предстояло учиться теперь - на мысе Адэр для этого не было снега. Хуже всего приходилось фотографу. Чтобы получить желаемый снимок, он смотрит в видоискатель и, в зависимости от того, что он в нем видит, меняет свою позицию, для чего ему надо всякий раз или закрыть камеру и повесить на руку или же расхаживать с аппаратом в одной руке и лыжными палками в другой. Снег противопоказан камере и линзам, и если фотоаппарат упадет, им уже до конца похода не снимать. Среди нагромождений торосов приходится передвигаться очень осторожно и медленно, особенно при обходе сильно выгнутых надувов, без палок тут не обойтись. И все это время беднягу гнетет сознание того, что остальные участники похода говорят друг другу: "Какого черта он не идет?" или - что хуже - жалеют за неловкость, а может, даже посмеиваются над его усилиями сохранить равновесие. Естественно, фотограф бывал счастлив, когда испытание заканчивалось и он мог присоединиться к товарищам, хотя, конечно, попутно он учился ходить на лыжах.
      Пройти торосы близ мыса Барроу не представляло особого труда, к 5 часам вечера мы обогнули мыс и впервые смогли обозреть местность за ним. Не будет преувеличением сказать, что она того вполне заслуживала. Прежде всего бросался в глаза язык ледника, простиравшийся от тыловой части мыса и ограниченный с севера островком зеленого кварцита. Его фронт представлял собой вертикальную стену высотой около 90 футов [27,5 м], сложенную из горизонтальных слоев белого льда с вкраплениями круглых и удлиненных льдин красивого синего цвета. Между стеной и мысом образовалась узкая бухта, разделенная примерно посередине каменной косой на внутреннюю и внешнюю части. Когда мы вступили в бухту, чтобы там переночевать, вершины предгорий еще были окутаны легкими слоистыми облаками, но под ними виднелись дно и отдельные участки стенок двух глубоких ущелий, разделенных великолепно отшлифованной скалой. Ущелья просматривались лишь частично, но видимая их часть была во много раз увеличена глубоким пурпуром тени от облаков.
      Мы уютно устроились на ночь в бухте и уже хлебали честно заслуженный суп, как вдруг тишину прорезал звук, чрезвычайно похожий на настойчивый вой пароходной сирены. Меня он тут же заставил насторожиться - я сразу же вспомнил один эпизод из времен своего участия в Западной партии экспедиции Шеклтона, когда мы чудом спаслись со льдины, на которой были унесены в море. Тогда мы слышали точно такой же звук, но он исходил от косаток, резвившихся в море. Откуда же им взяться здесь? На следующий день высказывались предположения, что подобный шум мог издать тюлень, попавший в беду. Мне тоже кажется, что это - сигнал бедствия, подаваемый тюленем Уэдделла, который располагает, как известно, очень богатым словарем. Так или иначе, этот своеобразный крик и не менее своеобразная красота местности побудили нас дать бухте название Сирен [71].
      Ночь выдалась беспокойная. Едва мы улеглись спать, как шум ледяной лавины разбудил Кемпбелла, а он в свою очередь растолкал нас - ему казалось, что морской лед вокруг палатки испытывает большое давление.
      На следующий день мы с утра несколько часов рассматривали край ледникового языка, измеряли углы и брали магнитный азимут для съемки побережья. Выступили лишь в полдень. Несмотря на поздний старт хорошо продвинулись по направлению к видневшемуся на нашем маршруте другому ледниковому языку и в конце концов разбили лагерь на ровной ледяной площадке милях в семи [11,3 км] от мыса Барроу. Лед был грязный, мокроватый, мы заметили это, еще ставя палатки, но только лежа уже после обеда в мешках и слыша, как скребется подо льдом тюлень, сообразили, что под нами слишком тонкий слой льда. Тогда Кемпбелл попросил Абботта, не успевшего влезть в палатку, проверить ледорубом толщину ледяного покрова, и вскоре, к своему удивлению, мы узнали, что лежим на льду толщиной 8 дюймов [20,3 см], пропитанном водой.
      Кемпбелл решил перенести лагерь, тем более что подымался ветер, и попросил Абботта, пока остальные натягивают на себя походную одежду, поискать более толстый лед. Тот в двух-трех местах расчистил снег и сделал замеры, но с тем же результатом, прошагал с четверть мили [403 м] и набрел вроде бы на более надежный участок. Увы! и здесь льда было всего-навсего 18 дюймов [45,7 см]. Кемпбелл и я прошли еще четверть мили и наконец нашли место, где на глубине 15 дюймов [38,1 см] ледоруб упирался в твердый лед. Здесь и заночевали.
      Внимательное исследование льда вокруг палаток и дальше к северу выявило всюду все тот же пропитанный водой ненадежный лед. В одном месте ледоруб Кемпбелла вошел в снежуру чуть ли не по самую рукоятку, не встретив никакого сопротивления.
      Кроме того, каждую торосистую льдину окружало кольцо молодого льда или еще мокрой снежуры. Сомнений не оставалось - августовская буря похозяйничала и здесь и разметала зимний ледяной покров, мы же теперь шли по плохо смерзшимся обломкам пака, из которых не все выдержали бы наш вес. При первом же устойчивом повышении температуры лед вскроется, более тонкие блинчатые льдины быстро растают, и, окажись мы в это время перед языком ледника, десять шансов против одного, что нам не вернуться на зимовку до следующего сезона. Взвесив все за и против, Кемпбелл счел за благо вернуться. Будущее доказало правильность этого решения: месяцем позже обозревая в бинокль окрестности с вершины мыса Адэр, мы повсюду, от мыса Барроу до ледника Шипли, видели только открытую воду.
      Итак, решив возвращаться, мы сняли лагерь и вернулись к предыдущей стоянке между языком ледника Шипли и мысом Барроу. Пришли мы туда уже к вечеру, уставшие, недовольные и событиями дня, и собой, хотя понимали уже тогда, что поступили единственно правильным образом. Иначе, успокаивали мы себя, капитану Скотту пришлось бы снаряжать спасательную экспедицию, хотя скорее всего мы бы перезимовали без особых трудностей. Здесь мы провели три дня.
      Утром я чуть свет отправился на лыжах искать Левика и Браунинга, чтобы они сфотографировали местность вокруг лагеря. У склада на мысе Вудбар их не оказалось, а на мысе Айлендс я нашел лишь место бивака, где они, очевидно, стояли на пути домой. Идти дальше было бесполезно, да и небезопасно, и я повернул к палатке. По дороге поднял несколько образцов пород.
      Следующие два дня мы обследовали побережье к северу от мыса Барроу, наблюдали за состоянием льда и собирали образцы пород. Здесь, как и во всех других местах побережья, где я побывал, преобладают обрывистые склоны, сложенные зелеными кварцитами с горизонтальными жилками кварца и кальция. Но включений металлических минералов здесь нет, и единственной интересной находкой была плесень пунцового цвета на стенках трещин в местах их соединений, оказавшаяся одноклеточным растением.
      Теперь постоянно встречались следы птиц, а над нашими головами часто кружили стаи снежных, или антарктических, буревестников. Было известно, что они гнездятся в этих местах - Борхгревинк вывез отсюда несколько яиц, а в походе мы убедились, что все прибрежные пещеры населены буревестниками. В одной пещере я насчитал до ста птичьих трупиков, разбросанных среди множества каменных осколков. Птицы явно стали жертвами лавины, сошедшей в период гнездования. Другую пещеру Левик и Браунинг так и назвали Бёрдснэст [72], а в нескольких пещерках поменьше валялись остатки яиц буревестника.
      Одиннадцатого октября мы вышли из бухты Сирен, протащили сани до мыса Вудбар и здесь провели два дня. Бульшую часть времени я один обследовал берег бухты Прешер и собирал образцы горных пород со скальных выходов в заливе. Перемещаться по льду было очень трудно, я по колено увязал в рыхлом снегу и кончики лыж увидел один-единственный раз - когда поднял ноги, чтобы повернуть к дому. Желая сделать шаг вперед, я был вынужден поднимать не только ногу с шестифунтовой [2,7 кг] лыжей, но и фунтов десять [4,5 кг] налипшего на нее снега. К тому же в тот первый день я попал на скрытый снегом участок льда, залитый водой, выступившей около трещины, и лыжи вообще перестали идти. Это, конечно, спасло меня, но в результате на лыжи намерзло дюйма два [5,1 см] льда, от которого в это утро я так и не смог избавиться.
      На следующий день тюлень Уэдделла, лежавший с момента нашего прибытия у кромки припая, произвел на свет детеныша. Мы радостно его приветствовали - это была первая бесспорная примета лета. И действительно, вскоре температура подскочила до нуля [-17,8°C], и в последующем если и опускалась ниже, то лишь на несколько часов. Сезон весенних походов закончился, спальные мешки начали просыхать, отныне ночи были нам приятнее, чем дни. Это верный признак, отличающий весну от лета. Если партии, которая тащит сани на себе, больше нравится время, проводимое в упряжи, значит, весенняя или осенняя температура еще не отступила.
      Тринадцатого мы снялись с места, дошли до острова Фараон близ мыса Айлендс, но тут нас на три дня задержал ветер, мешавший производить съемку побережья и собирать образцы. И здесь было трое самок тюленей Уэдделла с детенышами, но они решительно не подпускали нас близко. Убедившись, что последние шторма прошли намного ближе к берегу, чем предыдущие, и поверхность льда в результате сильно улучшилась, мы решили попытаться пройти к мысу Пенелопе не в обход бухты, по твердому льду, а напрямик. Мы так и сделали, когда буря позволила закончить съемку местности, и 17-го уже стояли лагерем в пещере Эбби. В ней нашли запасы продуктов, сани и части двух освежеванных тюленей - охотничьи трофеи Левика. Они внесли приятное разнообразие в наш стол после двухнедельной пеммиканной диеты.
      Восемнадцатого занимались съемкой южной части бухты Рилиф, 19-го забрали почти все продукты, на санях доставили к горе, находящейся на полпути между ледником Дагдейла и мысом Пенелопе, и оставили там. Они могли понадобиться впоследствии, при работах в глубине залива. На обратной дороге видели поморника, привлеченного, очевидно, останками тюленей. По-моему, он был крайне поражен тем, что его появление вызвало сенсацию.
      После того как мы избавились от основного груза и 12-футовых [3,66 м] саней, поход через залив к мысу Адэр был всего-навсего увеселительной прогулкой, и, к удивлению Левика, партия появилась в дверях хижины точно к чаю. По пути мы насчитали не меньше двадцати тюленей, а ближе к берегу увидели, что морской лед буквально усеян следами мириадов пингвинов Адели. Веселый шум птичьего базара разносился далеко вокруг.
      Левик и Браунинг возвратились неделю назад, и опять же, только они перешагнули порог дома, как поднялась метель, продлившаяся несколько дней. Но их это не волновало, слишком они были заняты вскрытием тюленя-крабоеда и набивкой чучела из шкуры императорского пингвина - оно стояло у моего изголовья, - а Левик, кроме того, еще и записями начатых им систематических наблюдений над повадками пингвинов Адели. Это, наверное, самая подробная работа такого рода.
      Снова потребовался всего лишь один день, чтобы втянуться в привычный ритм жизни. Думаю, контраст между небольшими передышками в хижине и экскурсиями составлял главную прелесть нашей походной жизни в Антарктике весной и летом. Основным событием этих дней был нескончаемый поток пингвинов, которые непрерывно устремлялись с северной части мыса Адэр к птичьему базару, спеша обзавестись семьей и домом. За мысом их стаи несколько рассеивались, но все они двигались лицом к побережью и лишь очень немногие, переборов стадный инстинкт, отклонялись от своего пути, чтобы взглянуть на незнакомцев.
      Припай был испещрен их следами, в проталинах истоптанный снег превратился в грязь. Абботт, придя с вершины мыса, сообщил, что колонна пингвинов растянулась не меньше, чем на три мили [4,8 км], и что они продолжают прибывать в таких же количествах. Сам птичий базар так и кипел, вовсю шла подготовка к брачной жизни. Самцы и самки, уже нашедшие своих избранников, суетились около гнезд и воровали строительный материал друг у друга. Птицы группировались небольшими колониями, насчитывавшими от десяти до нескольких сот особей и занимавшими все бугорки и выступы, даже мало заметные. Надо полагать, что при таком огромном количестве птиц, гнездящихся на склонах и скалах мыса Адэр, летом при оттепели на пляже очень сыро.
      В общем пингвины нам не мешали, не пытались строить гнезда слишком близко к дому, хотя время от времени группы лазутчиков перебирались через сугробы к подветренной стене дома и заглядывали в окна. Нас они обычно не трогали, но о нашем появлении рядом с гнездами возвещали громкими криками, долго несшимися нам вслед. Иногда находился смельчак, а может, просто индивидуум, страдающий несварением желудка или печеночной коликой, который при виде незваного гостя срывался со своего гнезда еще за много ярдов от пришельца, кидался прямо ему в ноги, цеплялся за них как можно выше и изо всех сил молотил по ним ластами.
      Забавнее всего был их страх перед санями, в которых мы доставляли лед. Наверное, они принимали их за морского леопарда [73] или косатку. К человеку они относились, в зависимости от настроения, то со снисходительным безразличием, то с добродушным любопытством, то с оскорбительной бранчливостью или откровенной враждебностью, перед санями же отступали волнами, оставляя гнезда пустыми на двадцать - тридцать ярдов [18,3-27,5 м] с обеих сторон санной колеи.
      Бросалось в глаза, что каждая прибывавшая стая испытывала огромную усталость. Большинство, найдя места для гнезд, немедленно падали и погружались в сон, сотни других засыпали еще раньше на подступах к припаю или у его кромки. Довольные тем, что они достигли места назначения, они, видимо, мирились с тем, что им достанутся худшие места.
      За несколько дней птичий базар заполнился, и тем не менее поток птиц, прибывающих с морского льда, не иссякал. На первых порах серьезных столкновений не было, но к концу октября самцов стало, по-видимому, намного больше, чем самок, и начали возникать драки, почти всегда из-за посягательств холостяков на чужих подруг. Мне запомнились две раненые птицы, на примере которых видны разные методы борьбы: молодой самец с окровавленным ластом и большим красным пятном на белых перьях груди, к которым он его прижимал, и самка с выклеванным глазом и большой раной на голове. Птицы, сидящие на яйцах в гнездах, сражаются клювами, те же, что не заняты насиживанием, пускают в ход ласты.
      Поражало, что птицы ходили за строительным материалом, не смущаясь большими расстояниями. Я видел однажды, как пингвин приволок камень не меньше чем за 50 ярдов [46,8 м]. Положив его на землю, он отправился за следующим, и сосед, воспользовавшись этим, захватил один "кирпич", но уронил его, словно горячий уголь, и с невинным видом уставился на небо, когда законный владелец неожиданно вернулся. Одна супружеская чета попыталась обосноваться на куче камней, но частые лавины и потоки воды не давали ей покоя. Одно время они пытались сопротивляться жизненным невзгодам, но в конце концов перебрались "со всеми пенатами" на другое место.
      ГЛАВА XII
      ДВА КОРОТКИХ ЛЕТНИХ ПОХОДА НА САНЯХ
      На ледник Сэр-Джордж-Ньюнс. - Ветры. - Восхождения в финеско не рекомендуются. - Посещение гнездовий на острове Дьюк-оф-Йорк. - Кладки яиц на мысе Адэр. - Птичник Кейзи. - Воздушные пираты. - Работа на острове Дьюк-оф-Йорк. - Поход на мыс Пенелопе. - Снежные буревестники. Возвращение Кемпбелла на мыс Адэр. - Усыновление в семействе тюленей Уэдделла. - Окончание последнего санного похода
      Нам хотелось максимально использовать время, пока можно было доверять льду в заливе, и Кемпбелл вскоре отправил еще одну группу на съемки местности. Двадцать восьмого октября Левик, Браунинг, Дикасон и я вышли с мыса Адэр в район ледника Сэр-Джордж-Ньюнс. На лед спустились без всяких происшествий и, без труда проделав по идеальной для железных полозьев ледяной поверхности двадцать две мили [3,2 км], вечером разбили лагерь под ледяной стеной глетчера. Морской лед вокруг палаток был усеян камушками диаметром до полудюйма, унесенными, наверное, с морен [74] ледника ветром. С какой же силой и постоянством он, очевидно, дул! К югу от лагеря ледник круто возносился вверх каскадом ледопадов, к западу утесы достигали высоты 3000-4000 футов [915-1220 м], в одном месте их разрывало узкое ущелье, по которому тек маленький ледничок, вливавшийся в главный около его фронта. Длинный гребень морены свидетельствовал о том, что когда-то ледник Ньюнса вдавался в залив Робертсон значительно глубже, то есть простирался дальше на север.
      Работе у ледника сильно мешал ветер, но все-таки благодаря довольно теплой погоде путешествие с начала и до конца было приятным. Двадцать девятого Левик и я детально засняли все особенности рельефа ледника, в частности, сфотографировали очень красивое ущелье, пропаханное недавно большим дочерним ледником. Браунинг и Дикасон весь день лазили по осыпям и моренам и принесли большой кусок кварцита, содержавший, по их словам, золото. В камне оказалось очень много железного колчедана, но, по-моему, они до сих пор этому не верят и считают, что я нарочно скрыл свой восторг.
      Назавтра сильный ветер с камнепадом заставил нас весь день пролежать в мешках, но 31-го мы разделились на две партии: Левик и Браунинг пошли осматривать птичий базар на острове Дьюк-оф-Йорк, а Дикасон и я попытались взойти на вершину гор, находившихся справа от лагеря. К сожалению, мы не запаслись другой обувью, кроме мягких меховых сапог, и потому восхождение не оставило о себе приятных воспоминаний. Первые полторы тысячи футов [458 м] мы шли по осыпям из острых камней, правда более или менее устойчивым, но все же оживавшим достаточно под нашими ногами, чтобы причинять боль сквозь тонкие финеско. Затем мы карабкались на скалистые хребты, которые возвышались над осыпями квадратными массивами зеленого кварцита, круто обрывающимися к юго-западу. Лезть было труднее, но не так больно. Кварцитовую башню венчали перед самой вершиной 700 футов [214 м] базальта, взбираться по нему было легко, но подошвы горели огнем. Именно они, а не поздний час, заставили нас с вершины в 3600 футов [1098 м] быстро повернуть вниз: худшее - спуск по живым осыпям - был еще впереди. Мы бегло осмотрели вершину, и пока Дикасон, усевшись под защитой валуна, раскуривал трубочку, я собрал довольно много образцов местных пород. Увлекшись, я поскользнулся на гладком наклонном камне, упал и сильно стукнулся о край булыжника головой, которая была защищена только шарфом, повязанным в виде тюрбана. На несколько секунд я потерял сознание, но минутный отдых привел меня в чувство, а еще через три минуты, на спуске, боль в ногах вытеснила все другие неприятные ощущения.
      В лагерь спустились к обеду, вскоре подоспели и Левик с Браунингом. Птичий базар на острове, сообщили они, приютил от одной до двух тысяч пингвинов, которые чище и спокойнее, чем пернатая популяция мыса Адэр. Можно подумать, что перенаселенность и скверные жилищные условия влияют на пингвинов не меньше, чем на людей. Возможно и другое толкование: островитяне превосходят своих собратьев, так как только сильные характеры могут найти в себе достаточно мужества, чтобы оторваться от традиционных гнездований.
      Конечно, пингвины с мыса Адэр, особенно обитатели Птичника Кейзи - так мы прозвали перенаселенную колонию около кучи камней, - занимавшиеся все время драками или любовью, не шли ни в какое сравнение с моими старыми друзьями с мыса Ройдс.
      Первого ноября мы свернули лагерь и пошли на ледник Уорнинг, где я хотел только поснимать и собрать образцы пород, но нас снова на два дня задержала буря. Рассчитывая на недельный переход, провизии взяли в обрез, и теперь мы вынуждены были обходиться без пеммикана. Но в таком кратковременном походе участники чаще всего не съедают свою норму сухарей, и они остаются на последние дни. Четвертого ветер спал достаточно для того, чтобы мы могли двинуться в путь, и железные полозья доставили партию на мыс за шесть часов. Неплохие темпы, если учесть, что мы везли 300-400 фунтов [136-181 кг] геологических образцов.
      В хижине нас ждало приятное известие: пингвины уже отложили яйца, отныне они будут обязательной принадлежностью нашего стола. Кроме того, мы собрали несколько тысяч штук на тот случай, если за нами не придет судно. Яйцо пингвина по виду имеет сходство с утиным, но намного больше его, желток маленький, белок прозрачный, по вкусу напоминает индюшачье. Яйца внесли приятное разнообразие в наше питание. Птичник Кейзи, неизменно во всем запаздывавший, отложил яйца лишь в день нашего приезда. Во время ленча мы услышали странный шум и выскочили из дому. В одном углу Птичника царила невероятная свалка. Двадцать - тридцать птиц дрались не на жизнь, а на смерть, а в нескольких ярдах от колонии на земле валялось вызвавшее конфликт яйцо, грязное, замерзшее, с трещиной посередине. С уверенностью, конечно, не скажешь, но мы решили, что супруг явился домой, выкатил яйцо из гнезда и принялся избивать жену. А в такой тесноте невозможно ударить одну птицу, не задев других, в результате возникла общая драка. Как ни странно, рядом с этими отщепенцами гнездятся лучшие птицы базара, колония довольно чистоплотных пингвинов, которые все время заняты тем, что строят себе огромные гнезда. Камни из них частенько воруют бродяги из Птичника Кейзи.
      После появления яиц чрезвычайно оживились поморники. Они охотятся парами, одна птица выманивает пингвина из гнезда, а вторая немедленно пикирует на него сверху и выхватывает яйцо. Жаль, конечно, пингвина, но нельзя не восхищаться воздушными пиратами, в которых пристрастие к разбою сочетается с грацией и независимостью характера.
      Седьмого ноября партия снова отправилась с берега в глубь залива, возглавлял ее на этот раз сам Кемпбелл, на зимовке же остался Левик, желавший продолжать наблюдения над пингвинами. Нашей целью был остров Дьюк-оф-Йорк, но по пути мы сделали крюк, чтобы забрать склад со склона горы у ледника Дагдейла. За один день добрались до острова, где, как обычно, разгуливал сильный южный ветер.
      Ветер дул с таким постоянством, что мы решили не обращать на него внимания - если только он не усилится - и в последующие дни совершали довольно продолжительные экскурсии. В нашу задачу входило закончить съемку этой части залива и исследовать обращенные к морю участки ледников Сэра-Джона-Мёррея и Дагдейла.
      Девятого Абботт и я, взяв с собой завтрак, дошли до пещеры на мысе Пенелопе, а оттуда прошли к бухте Рилей, где я хотел сфотографировать айсберг, отколовшийся от большого ледника. В момент откола он погрузился глубоко в море, а вынырнув, вынес на своей поверхности слой морского льда толщиной 50-100 футов [15,3-30,5 м]. Прогулка была приятной, ее очень оживляло непрестанное щебетанье снежных буревестников, гнездившихся в прибрежных скалах. Их голоса напоминали мне то сверчка, то коростеля. Несколько пар этих птиц обосновались в бухте Кресчент на островке около лагеря, где построили гнезда в пещере, или между двумя глыбами кварцита, упавшими навстречу друг другу и образовавшими естественное укрытие. Будучи потревожены, буревестники отчаянно плюются, изрыгая желтую жидкость вида желчи с отвратительным запахом. Однажды Абботту удалось поймать снежного буревестника, и тот опрыскал руку своего врага и себя самого с таким усердием, что, когда его выпустили на волю, это был уже не снежный буревестник, а оранжевый.
      С базового лагеря на острове Дьюк-оф-Йорк мы намеревались предпринять вылазки на высокие морены в месте слияния ледников Дагдейла и Мёррея, в сухую долину, некогда заполненную льдом, сходившим с последнего ледника, и на ледник Ньюнса. Надо было продублировать неудавшиеся снимки, сделанные в последнем походе. Для этого требовалось несколько часов хорошей погоды, приходилось ее ждать, и Кемпбелл, сделавший все намеченное для себя, решил вернуться на зимовку. Мы протащили сани девять с половиной миль [15,3 км], затем Кемпбелл забрал свой спальный мешок и теодолит и отправился домой. По дороге мы видели погибшего тюлененка - поморник выклевал ему глаза и он замерз.
      У приливной трещины около острова Дьюк-оф-Йорк всегда находилось несколько тюленей с детенышами, и однажды нам посчастливилось стать свидетелями того, как тюлениха приняла в свою семью чужого малыша. Я и раньше слышал о таких случаях, но ни одного не наблюдал собственными глазами. По-видимому, у тюленей принято, чтобы детеныш, потерявший мать, прибивался к другой семье поблизости. Как мы смогли убедиться, она не возражает. Мы видели очень забавное зрелище - обучение приблудшего малыша плаванию. Старая тюлениха стояла в воде вертикально, ее голова и плечи возвышались над морем, голова была наклонена к туловищу под прямым углом. Гладкая кожа блестела; видит бог, она напоминала изображения крупных анаконд или водяных змей Амазонки. Походила она и на морского леопарда, разницу между ним и тюленем Уэдделла в воде способен уловить только специалист, а Борхгревинк, не относящийся к их числу, их перепутал. Старший детеныш уже погрузился в воду и теперь звуками и прикосновениями к голове малыша старался увлечь его за собой. На наших глазах он набрался храбрости и нырнул, но это, видимо, ему не понравилось. Мы долго не могли оторвать глаз от животных, резвившихся у припая, - так грациозно они двигались в воде. На суше они напоминают огромных черных слизней, вызывающих сострадание своей неповоротливостью, но в воде словно преображаются и изяществом движений не уступают большинству других живых существ.
      Шестнадцатого ветер почти утихомирился, и мы смогли пойти на ледник Ньюнса. Сделав там все, что намечали, 17-го уложили вещи и взяли курс на мыс Алэр. Так закончился санный сезон этого года.
      ГЛАВА XIII
      ИДЕАЛЬНОЕ АНТАРКТИЧЕСКОЕ ЛЕТО
      Бои пингвинов. - "Хулиганы". - Забавное зрелище у кромки воды. - Смесь табака и чая "Кресчент-Бей". - Дни рождений. - "Ежегодник Адели". Несчастье на птичьем базаре. - Затопленные и засыпанные пингвины. Пингвиньи сборища на припае. - Первая косатка. - Насекомые. - Морские леопарды у кромки припая. - Пингвины предлагают нам дружбу и даже брачный союз. - Катастрофа уничтожает несколько колоний пингвинов. - Спасательные работы. - Подготовка к летним санным походам. - Наблюдательный пункт на мысе Адэр. - Прибытие судна. - Прощание с мысом
      Следующие шесть недель, пока мы ожидали прибытия "Терра-Новы", стояла прекрасная погода - день за днем ярко светило солнце, ветра почти не было. Пингвины неизменно служили нам источником развлечений, поэтому вторая половина ноября и весь декабрь составляют самый приятный период нашего пребывания в Антарктике.
      Между пингвинами, как обычно, происходили яростные бои, сказывавшиеся самым пагубным образом на состоянии насиживаемых яиц. Нередко можно было увидеть, как яйца по 15-20 минут катаются около родных гнезд, а самцы, на чьем попечении их оставили ушедшие подкормиться самки, яростно дерутся. На птичьем базаре в то время обращало на себя внимание огромное число бездомных птиц, изуродованных так или иначе, иногда с одним глазом, но не терявших боевого задора - настоящие "хулиганы". Но вот что странно - по сравнению с шумом на острове Дьюк-оф-Йорк на нашем мысу было просто тихо. Словно у пингвинов сильная индивидуальность непременно связана с сильными легкими.