Валенсия
ModernLib.Net / Ренуар Марк / Валенсия - Чтение
(стр. 1)
Ренуар Марк
Валенсия
Марк РЕНУАР ВАЛЕНСИЯ ГЛАВА 1 Мы прибыли в Амстердам. Был тихий июльский вечер 1948 года. Мне нарочно приходится указывать год, чтобы вы не подумали, что все, мною приведенное, вымысел, но об этом потом. Итак, Амстердам, лето, вечер, я стою у борта, облокотившись на леер и смотрю в темнеющие вместе с небом воды, в которых, как в расплавленном золоте, переливаются огни большого города. Тихий вечер навевает сладкие, манящие грезы, а незнакомый город обещает много интересного и увлекательного. Через час кончается срок моей вахты и я сойду на берег. Но еще целый час тихого и немного грустного одиночества на борту опустевшего судна. Из груди невольно вырывается вздох и почему-то на память приходят слова пошленькой песенки, которую пела маленькая юркая негритянка в портовом кабачке на острове Борнео: - О могучий Бип! - Ты источник радости - И сладости. - Ты мой кумир. Можно было без труда догадаться, что такое бип, так как негритянка вертела в руках его резиновую копию и проделывала такие манипуляции, что молодые матросы краснея, опускали глаза. Вспоминался Бомбей с его широкими улицами, богатыми ресторанами с темноглазыми милашками. Правда, ничего романтического со мной в этом городе не произошло, если не считать случая, который можно назвать трагическим, но о нем я не хочу сейчас вспоминать - это тяжело. Мысли и воспоминания текут рекой, заливая меня радостным ощущением жизни, которая представляется мне сплошным праздничным фейерверком с таким ничтожным количеством темных пятен, которые в море огня нельзя различить. - Фридрих, проснись! Я очнулся. Передо мной стоял Макс Беккерс, второй помощник капитана. - Это смена. Ура! Я свободен. Через десять минут я бежал уже по зыбкому трапу на берег, на ходу, застегивая пуговицы тужурки. Я взял такси и приказал везти себя в ... Бар. Еще десять минут и я вхожу в великолепный холл гостиницы "Америка", в которой расположен ресторан "Супер-люкс". Нелегко описать его роскошество, которое делало этот небольшой ресторан лучшим в Амстердаме. На меня дохнул нежный аромат цветов, нежные звуки джаза обволокли одуряющей негой. Мягко ступая по толстому ковру, ко мне подошел официант и провел к столику, на котором в широкой хрустальной вазе высилась гора цветов. Ничего не заказывая, я опустился на стул, отправил официанта и осмотрелся. У стойки буфета на жестких табуретах сидели мужчины и женщины. Некоторые пили коктейль. Женщины, за исключением тех, которые сидели с мужчинами, пристально обыскивали глазами зал. Мне хотелось побыть одному и я не стал отвечать на их взоры. Справа от меня расположилась богатая компания. Два юнца по 17 лет в обществе довольно милых дам, гораздо старше возрастом, о чем-то весело болтали и громче всех хлопали, когда джаз кончал играть. Еще два-три столика были заняты парочками, которые довольно нескромно любезничали, пользуясь полусумраками, а на мраморной площадке для танцев все время вертелась одна и та же пара пожилых танцоров, выписывая такие допотопные па, что вся публика в зале, наблюдавшее это зрелище, как бы присутствовала на представлении. В общем было скучно. Я оставил официанту доллар на столе и вышел. На улице меня подхватил поток людей и я, не сопротивляясь, поплыл по течению. Постепенно улицы пустели, народ пошел победнее и я оказался в одном из невзрачных и тихих рабочих кварталов. Не зная куда двигаться, я остановился в нерешительности. Мимо проезжал человек на велосипеде. - Скажите, пожалуйста, нет ли здесь поблизости бара? Человек остановился, осмотрел меня и спросил: - Вам нужен порядочный? - Нет, мне все равно. - Тогда пройдите по этой улице, - Он указал на темный пустынный переулок направо, - И сверните за угол. Там есть бар для матросов. - Спасибо. Я без труда нашел указанный бар, над которым висела старая вывеска "Моряк". В низеньком длинном зале было много дыма и душно. Справа, вдоль всей стены, высилась стойка буфета, а в глубине небольшая эстрада, на которой сидел слепой музыкант и его музыку едва можно было разобрать в гвалте пьяных голосов. Народу было много. Я с трудом нашел свободное место возле пожилого, бедно одетого матроса, который тупо и бессмысленно уставился в пустую бутылку из-под рома. Перед ним на столе лежали карты в потертой целлофановой обертке. Он не обратил на меня никакого внимания и продолжал сидеть во взгляде его пьяных пустых глазах было что-то нездоровое и я уже собрался пересесть на другое место, как вдруг к нашему столику подошла милая, но грубо накрашенная девушка в дешевом сиреневом платье. - Что грустите, мальчики? - задорно воскликнула она, блеснув черными пуговками больших зрачков. Странный мужчина вдруг встрепенулся и, оттолкнув перепуганную девушку, закричал: - Пошла вон, шлюха! Жизни от вас нет! Он нехотя выругался и, не глядя на девушку, уже тише сказал: - Кровь вы всю мою высосали! Вампиры! Его лицо скривила гримаса и он, уткнув лицо в руки, опустил голову на стол. Удивленный и озадаченный, я остался на своем месте, надеясь разузнать поподробнее, что с ним приключилось, что вызвало в нем такую ненависть к женщинам. Он долго сидел, не поднимая головы. Потом вдруг резко выпрямился и сунул мне карты: - Возьмите. Вы молоды, это вам подойдет. Всего два доллара. Хотите? - А что это? - Карты. Смотрите, какие красивые женщины, - Он перегнул одну из карт, и я увидел изображенную на ней светловолосую красавицу с красивыми длинными ногами, облаченную в такую прозрачную ткань, сквозь которую, естественно, просвечивало нежное розовое тело, прикрытое только трусиками. Это был король треф. Я невольно залюбовался красавицей и попробовал поднять другую карту. - Нет, сначала скажите, возьмете за два доллара? - Но я не видел карты. - Это не важно. Они стоят больше, берите, не прогадаете. Я не знал, что ответить, карты были заурядные и уже потрепанные по краям. Правда, середина, где были изображены сами женщины, как я потом убедился, была абсолютно чистая. Покупать их я не хотел, так как в карты совсем не играл, ценности никакой в них не видел. Человек умоляюще смотрел на меня прямо в глаза и тихо шептал: - Ну возьмите, для вас это ничего не стоит. Вы молоды, вам ведь еще нравятся женщины. Я отрицательно покачал головой, а он схватил мою руку и, засовывая мне в ладонь карты, забормотал: - Берите так, ничего не надо, угостите только вином и мы квиты. Мне было непонятно то упорство, с каким незнакомец стремился всучить мне карты. Я хотел расспросить его об этом, но в этот момент к нам за столик подсела безобразно толстая, азартно размалеванная девка, и хлопнув меня по плечу, пьяно прошептала: - Всего десять долларов, капитан, и море удовольствий... - она не докончила фразы и с визгом бросилась прочь от стола. Мой сосед, страшный в гневе и исступлении, выскочил из-за стола и бросился на девку с огромной бутылкой из-под рома. Не догнав ее, он со злобой шепнул что-то, шлепнул бутылку об пол, и вернулся к столу. - Черт возьми, - выругался он, опрокидывая в рот остатки вина из стакана, - наплодил их дьявол на нашу голову. Ох, как я их всех ненавижу... Ну, будете брать карты? - уже зло спросил он меня, пряча их в карман, - Ну и не надо. он пошарил в карманах, выгреб несколько монет и, выбросив их на стол, собирался уходить. - Прощай, капитан, передай привет своей маме. - Он зло пихнул пробегавшую мимо девку, что-то буркнул ей вслед и тяжелой походкой направился к выходу. Что-то непостижимо загадочное было в поведении и поступках этого странного человека и я, не в силах справиться с любопытством, окликнул его. Он уже был в дверях. Не сразу сообразив, что зовут именно его, он с минуту недоуменно оглядывал зал, потом кивнул мне головой и пошел обратно. Усевшись на свое место, он бросил колоду снова на стол, и, в порядке предисловия, буркнул: - Если есть время и охота слушать, закажи вина и чего-нибудь пожрать. Пока я передавал заказ он молча и сосредоточенно разглядывал грязные ногти на своих почерневших от масла и угля коротких пальцах правой руки, на которой красовалось толстое литое обручальное кольцо. Когда все, что я заказал, было уже на столе, он не спеша налил полный стакан коньяку и, медленно смакуя, выпил его до конца, потом долго жевал буженину, постоянно вытирая рот рукой, и, наконец, придвинувшись ко мне вплотную, тихо заговорил: - В 1945 году я после эвакуации из Франции осел в маленьком городке Эбель, который находился недалеко от Кельна, через год я завел свое дело и имел уже достаточно средств, чтобы обзавестись семьей. К счастью, подвернулась хорошая возможность, я вскоре стал мужем маленькой Элизы, дочери военного, владевшего заводом в Кельне. Я перешел служить к тестю и быстро пошел в гору. Через год тесть отправил меня в Алжир с важным поручением фирмы. Вот здесь-то и начинаются чудеса, которые привели меня в жалкое состояние. Если у вас есть время до конца выслушать, то я готов рассказывать вам по порядку и если вы согласитесь, то заранее предупреждаю, что я не сумасшедший и не собираюсь врать вам, хотя история, о которой я хочу вам рассказать, совершенно невероятная, и даже мне самому иногда кажется просто кошмарным сном. Я дал слово согласия, и он, осушив еще один стакан, начал рассказывать... ГЛАВА 2 - Через два дня, окончив все дела, я собирал вещи, готовясь отправиться в обратный путь. Пароход до Антверпена уходил на следующий день утром. Окончив сборы, я пошел проститься с городом. Был полдень, стояла нестерпимая жара, раскаленный воздух даже в тени не давал прохлады. Но я шел по опустевшим улицам ослепительно белых домов и у каждой колонки обливался с ног до головы водой, которая моментально высыхала. Так я дошел до длинных рядов парусиновых навесов, в тени которых, развалясь прямо на земле, лежали алжирцы среди вороха разнообразной рухляди. Это был черный рынок. Он был обнесен с двух сторон высокими глиняными заборами, которые длинными рядами подпирали однообразно скорченные фигуры в белом и как бы составляли с ним единое целое. Я прошел по рядам, рассматривая товары. Чего тут только не было. Начиная от старых дырявых туфель и до дорогих золотых и серебряных сосудов. Возле груды старого разнообразного хлама лежал на земле индус и, облизывая языком сухие потрескавшиеся губы, перебирал четки. Когда я поравнялся с ним, он поднял вверх руки и крикнул по-французски: - Месье, хотите женщин? Я ничего не понял, но подошел к нему. А он, решив, что я согласен, вскочил с земли и, пошарив в своих карманах, извлек колоду карт, завернутую в целлофановую бумагу. - Посмотрите это! - сказал он, протягивая мне карты. Они были уже не новые, но и не очень потрепанные. На каждой из 53 карт была изображена женщина и каждая по-своему великолепна. Я рассматривал их с нескрываемым удовольствием, а индус, придвинувшись ко мне поближе, шептал на ухо: - Месье, каждая из них придет к вам ночью. Эти женщины созданы для любви, и они ее знают во всех тонкостях, о которых мы, земные, не имеем никакого понятия. Я слушал его сумасшедшую болтовню и смотрел карты. - Вы мне не верите?! - Спросил он, заглядывая мне в глаза, - Я не вру. Он потянул меня за рукав и, глядя куда-то вдаль сумасшедшим взглядом, приглушенным голосом сказал, вытянув вперед правую руку: - Она подарит вам самые сладкие ласки, самые приятные поцелуи и самую пламенную плоть. Она заставит вас забыть весь мир и даст вам возможность постичь истинное наслаждение в любви. Я не верил ни одному его слову, но меня поражали артистические таланты этого базарного продавца. И когда я стал вторично пересматривать карты, женщины показались мне более одухотворенными и еще более прекрасными. Я решил купить карты, чтобы при случае рассказать эту странную историю дома и проиллюстрировать ее картами. Как бы угадав мою мысль, индус бросил, не поднимая головы: - Два доллара. Я расплатился, спрятал карты в карман и зашагал в гостиницу. Портье сообщил мне, что меня около часа ожидает какой-то господин. Я поднялся в номер и нашел там своего старого фронтового друга Карла Бинкера. Мы радостно облобызались и закидали друг друга вопросами. Когда первое волнение встречи улеглось и мы уже высказали самое интересное о себе, наступило минутное молчание. Я разглядывал его холеное розовое лицо и мне отчетливо припомнился вечер в Париже, когда мы с Карлом, голодные, оборванные и грязные, бродили по пустым и грязным бульварам перепуганного войной города и искали не еду и тепло, о которых перед вступлением в Париж только и говорили. Такой ли он теперь бабник, как был? И, как бы отвечая на мой вопрос, Карл сказал: - Хочешь, мы устроим сегодня вечер в твою честь? Будут чудесные девчонки. Я согласился. Через несколько минут он извинился и убежал делать приготовления к вечеру, а я принял холодную ванну, улегся на диван и стал еще раз просматривать карты. Томная, сладострастная поза пикового туза привела меня в трепет, а загадочный взгляд пиковой тройки обещал столько наслаждений, что сердце мое стало учащенно биться. Меня восхитила девственная свежесть полуоголенной груди девятки треф и грация шестерки. Туз червей привел меня в сладостную истому. У меня мелко стали дрожать руки и по телу пробежал озноб. Я долго, не отрываясь смотрел на очаровательную фигурку милой дамы червонного туза и вдруг мне показалось, что она подмигнула мне левым глазом, причем я почти физически ощутил нервное движение ее стройного тела в своей руке. - Это какое-то наваждение, - подумал я, все еще не в силах отвести от красавицы взгляд, и положил ее в сторону рядом с собой. Больше никто не вызвал у меня особого внимания, за исключением червонного вальта с его удивительно милой фигурой и длинными стройными ногами. Я сложил карты, спрятал их в чемодан и стал готовиться к вечеру. Карл заехал за мной ровно в девять на своем "Бьюике". После десяти минут езды мы подъехали к небольшому белому особняку, окруженному большим садом. Узенькие дорожки сада были посыпаны желтым песком, отчего они казались золотыми. Во всех окнах дома горел свет и доносились раскаты музыки. Карл провел меня в довольно просторный зал гостиной, где на диванах и в креслах сидели около десяти гостей, мужчин и женщин. Среди женщин были и очень привлекательные. Мужчины всех возрастов, однообразно и элегантно одетые. С нашим приходом все пришло в движение. Меня поочередно представили каждому гостю и потом все шумной толпой направились в соседнюю комнату, где были расставлены столики на четыре персоны каждый. Вышла хозяйка дома, стройная миниатюрная женщина с черными как смоль волосами, спускавшимися мягкими волнами на ее оголенные плечи. Размашистое декольте позволяло видеть ее нежно-розовые упругие округлости грудей, разделенные узкой темной бороздкой. На ней было черное атласное платье, достигавшее колен. Справа на платье был такой глубокий разрез, что при ходьбе были видны голые ноги выше чулка. Она блистала драгоценностями, красотой и молодостью. Мы познакомились и я, как почетный гость, был приглашен к столу. Ее звали Салина. Отец ее, богатый американец, поощрял все прихоти дочери, считая это верхом оригинальности своей фамилии. Она увлекалась экзотикой дикой Африки и вот уже второй год в этом особняке беспрерывно праздновала свою юность с многочисленными друзьями. Одна половина столовой была свободна, и там расположился небольшой джаз. С нами за столом села лучшая подруга Салины Маргарита граф и Карл. Ужин начался. Звенели бокалы, звучали тосты, гремела музыка. Салина пригласила меня танцевать буги. Танцевала она страстно и самозабвенно. Осколки ее разрезанного платья летали в воздухе, совершенно обнажая красивые холеные ноги. Слегка влажные от пота руки она совала мне в рукава и, охватив мои запястья под манжетами, лихо вертелась вокруг меня, закидывая свои ноги как можно выше. Наконец и меня захватил ритм танца. И почти бессознательно совершал я головокружительные па, поражая окружающих. Мы с ней, хмельные и возбужденные, опустились прямо на пол. Нам зааплодировали. Глядя на свежее благоухающее тело Салины, я не удержался и прикоснулся к ее плечу рукой. Оно было влажное и прохладное. Она с удивлением взглянула на меня, погладила мою руку и порывисто вскочила на ноги. Я тоже встал и взял ее под руку, проводил ее к столику. - Вам скоро ехать? - спросила она меня, когда мы сели. - В десять часов утра. - О, как мало осталось времени. Я хочу побыть с вами. Давайте уйдем отсюда. - Давайте. Мы вышли в сад. Маленькие цветные лампочки едва освещали сад и дорожку, по которой мы шли. Я взял ее под руку, и она прильнула ко мне ближе. Мы свернули на более узкую тропинку, по которой пришлось идти по одному и она прошла впереди, а я следовал за ней и любовался ее фигурой, освещенной слабым отблеском долетавшего сюда света. Наконец, мы подошли к небольшой застекленной беседке. Она открыла своим ключом дверь и пропустила меня вперед. Задрапированные плотной тканью окна совсем не пропускали света. В беседке было темно как в банке с тушью. Я наткнулся на столик и чуть не упал, потом нащупал рукой что-то мягкое и сел, пытаясь присмотреться, но тщетно. Было совершенно темно. Где-то рядом я услышал дыхание Салины. Вдруг звонко щелкнул выключатель и синий матовый свет немного осветил беседку. Роскошное убранство этого уголка ошеломило меня. Я сидел на широкой бархатной тахте, покрытой чудесным персидским ковром. Рядом стоял маленький круглый столик с цветами в хрустальной вазе, отделанной золотом. У столика два пуфа, на одном из них сидела Салина. Справа блестело огромное трюмо, на полочках которого были расставлены в красивом беспорядке флаконы духов. Почти посредине комнаты высился великолепный торшер с широким голубым абажуром. Пол был покрыт ковром во всю комнату. Окна завешаны синим бархатом, а потолок задрапирован алым шелком. Я не упомянул еще низенький шкафчик с книгами, но он мне не бросился в глаза, я заметил его позднее. Салина была довольна впечатлением, которое произвел на меня этот тихий волшебный уголок. Она молча смотрела на меня, ожидая, когда я заговорю сам. - Что это? - спросил я. - Это мое убежище. Нравится? - Здесь чудесно, особенно, когда вы здесь. - Без меня не может быть и этой беседки. Когда я буду уезжать отсюда, я ее сожгу. Здесь у меня было столько приятных минут, что я ревную ее ко всякому, кто мог бы получить в ней то же самое. Я очень привязалась к вещам, некоторые из них я люблю как живые. Это называется фетишизмом, но меня не пугает это слово. Пусть называется как угодно, но мне так нравится. А у вас есть любимые вещи? - Нет, впрочем, есть, - и я вспомнил карты и туз червей. - Что это за вещь? - спросила она, глядя в зеркало. Мне не хотелось говорить ей про карты, и, чтобы замять разговор, я переменил тему. - Какие у вас чудесные волосы. Они придают вашему лицу невыразимое очарование. Она кокетливо тряхнула головой и, мило улыбнувшись, ответила: - Я только боюсь, что скоро останусь лысой. Уж слишком много желающих на земле иметь их на память. Хотите, я вам отрежу локон? - Вы очень добры ко мне. Чем я заслужил ваше внимание? - Ничем. Вы интересный мужчина. Вы мне нравитесь. Она поднялась с пуфа и подошла к трюмо. Отыскав ножницы, она быстро отрезала длинный локон у виска. - Нате! - она бросила мне волосы, и они, как тоненькие серебряные змейки, рассыпались передо мной. Я бережно подобрал их и положил в портсигар. А она причесалась, протерла лицо и руки духами и села на свое место. - Почему вы такой робкий и молчаливый? - Я не молчаливый. Я просто поражен вами и всем этим и никак не могу придти в себя. - Хотите, я покажу вам журналы, в которых помещены мои портреты? - Она подошла к шкафчику с книгами и вытащила оттуда целую кипу, - вот я во Франции на конкурсе красоты -Мисс Вселенная 1945 года. А вот я в Дании... А вот это в Бельгии. Смотрите, какой шикарный кабриолет. Я специально привезла его из Америки, чтобы ошарашить королеву. - Получилось? - Еще бы. Королевой была я, а она только присутствовала при мне. Салина выбрала из кучи один красочный журнал и показала его мне. На обложке фотография женщины в таком тонком платье, что можно было бы считать ее просто голой. На ее руках были черные перчатки, инкрустированные блестками, в черных волосах пламенем горела рубиновая роза. Сквозь узкие прорези черной бархатной маски просвечивали искорками зрачки глаз. - Узнаете, кто это? - Наверное, вы. - Это я так была одета в прошлое рождество на празднике в Майами, там было много почтенных дам, они шарахались от меня, как от чумы, - со смехом сказала она, любуясь своей фотографией, - Но все остальные были потрясены экстравагантностью моего костюма, парни бегали за мной толпами. На них смешно было смотреть. Один до того разгорячился, что в самозабвении слизывал пот с моего плеча во время танца. Я очень люблю, когда на меня смотрят мужчины. Мне приятно наблюдать, как возбужденные моим голым телом, они всем телом начинают трепетать от плотского возбуждения. Они шарят по мне глазами и чудится, будто на глазах у всей публики меня гладят по самым сокровенным местам, будто взгляды этих мужчин проникают в меня, как плоть в плоть. О, я упиваюсь этим и мне хочется в такие минуты еще больше раскрыться их взорам и отдаться одновременно всем. Салина закрыла глаза и запрокинула голову, исступленно шепча: - Как жаль, что люди ограничили себя пресловутой моралью, сковали себя навеки золотыми цепями нравственности и самое чудесное во всей вселенной назвали пороком. Ах, люди, люди, - вырвалось у нее. Она встала с дивана и подошла к окну. Воцарилась неловкая тишина. Я не знал, что ответить ей на этот довод и водопад страсти и, чувствуя себя виноватым, уткнулся в журналы. - Зачем мы с вами ушли от всех? - вдруг спросила она, - Там было скучно, а здесь еще скучнее. Боже! Как надоела эта скука! Как опротивел мир со всеми его мелкими, до смешного ничтожными людьми, с его никому не нужной целомудренностью и лживой нравственностью, а в душе у нее зловонный букет такого порока и разврата, что кажется, она сплошная багровая дыра, в которую чуть ли не каждый раз вниз головой бросаются мужчины. А эти безобразные псы, жаждущие вина и оргии, в минуты потрясения вдруг начинают громко вещать о морали, о нравственности, пренебрежительно говорить - шлюха, с которой вчера извивался в постели, вкушая сладости, которых ему никто, кроме женщин, не даст... Вы смотрите, в каких условиях мы живем, почему юбки должны быть до колен, а не ниже и не выше, почему я могу оголить почти всю грудь, но только не соски? Почему я на пляже могу ходить голая, а по городу обязательно одеваться с головы до ног? Чушь какая-то. Вот мне хочется сейчас раздеться, я хочу отдохнуть от тугого платья, но вы здесь и мне неудобно уже это делать, если вы не отвернетесь. Ну, что же вы молчите? Ответьте мне. - Я с вами во многом согласен, но кроме сочувствия ничего сказать не могу. У меня это с кровью матери, еще из утробы. Мы, немцы, высоко ценим целомудрие и нравственность, для нас это не просто слова, а культура жизни. - Ах, вы мелете чепуху! - перебила она меня, раздраженно отмахиваясь, Мы... Немцы... У вас не меньше проституток, чем во Франции, вы тоже толпами лезете смотреть голое ревю и печатаете миллионами порнографические фотокарточки, - теребя свой шелковый платок, она прошлась по комнате и подсела ко мне, - А все-таки, вы, немцы, необычный народ. В вас нет бесшабашной веселости и милого юмора французов, в вас нет шокирующей развязности американцев, нет культурной учтивости швейцарцев и раболепной лести арабов. Салина сидела так близко ко мне, что я ощущал мелкую дрожь ее ног. Задумчиво уставившись в пространство, она молчала. - Зачем вы мучаете себя такими нелепыми мыслями? -спросил я ее, как-то бессознательно опуская руку на ее колено. Она вздрогнула, как под ударом электрического тока, взглянула на меня, отодвинулась. - Идите в гостиную. Я хочу побыть одна, - и как бы извиняясь, добавила, Я от скуки совсем больна, а вы для меня неподходящее лекарство. Идите, и если Карл еще не уехал, шепните ему, чтобы он пришел сюда. Мне хотелось ее избить, месить как тесто, меня душило бешенство. Мое самолюбие было растоптано ее острым изящным каблучком, и это требовало отмщения. Я сдержал свой порыв ярости, вяло пожал ее холодную руку и вышел. Проходя в дверь, я незаметно отодвинул гардину на окне так, чтобы образовалась довольно приличная щель. В дом я не пошел, а спрятался в ближайшем кусте. Через минуту, убедившись, что за мной не следят, я подошел к беседке и отыскал свою щель. В полумраке я едва различил фигуру Салины. Она сидела все на том же месте и в той же позе. Прошла минута, две, три. Она нетерпеливо взглянула на часы, потом прошлась по комнате почти до двери и вернулась к зеркалу. Потом она стала собирать журналы, подолгу разглядывая некоторые из них. Уложив журналы на место в шкаф, она посмотрела на часы и принялась расхаживать по комнате. Взглянув на дверь, она вдруг остановилась, с минуту подумала и стала раздеваться. Сняла платье и осталась только в очень маленьких трусиках, которые блестящей ленточкой прикрывали низ живота, она стала осторожно растирать оголенные груди, любовно разглядывая себя в зеркале. Покончив с массажем, она сняла туфли и чулки и забралась на диван. Долго укладывалась, выбирая позу и, наконец, затихла. - Это она так ждет Карла, - мелькнула у меня мысль, от которой мне стало не по себе. - Я для нее плохое лекарство, что она хотела этим сказать? Я стоял в смятении, не зная, что делать. Позвать Карла не позволяло самолюбие, а возвращаться к ней сейчас я не решался. Меня колотила нервная дрожь и неприятно замирало сердце. Чтобы успокоиться, я решил пройтись по аллее и выкурить сигарету. Когда я снова подошел к беседке, в ней было темно. Я испугался, а вдруг она ушла. И теперь у меня не было никакой возможности ее увидеть. Но я сразу сообразил, что она не могла никак уйти незаметно для меня, так как я шел по той дорожке, которая вела к дому. Я решил войти к ней и сказать, что Карл уехал, а потом будь что будет. Темнота придавала мне смелости. Как только я вошел, Салина, очевидно, повернулась к двери, под ней мелодично зазвенели пружины. - Кто это? - шепотом спросила она. Я молчал. Бешеный стук сердца содрагал меня, как порыв ветра осину. Судя по молчаливому ответу, уже громче и с издевкой Салина сказала: - Это опять вы? - Да, я. - Зачем вы пришли? Я вас не приглашала. - Я пришел сказать, что Карл уехал. - Да! А вы не догадались спросить у портье, когда произошло это ужасное событие? - Нет, я никого ни о чем не спрашивал, - разозленный ее тоном, грубо ответил я, - И вообще, я вам не посыльный, если вам нужен Карл, идите и ищите его сами. Я хотел сейчас же уйти, но почему-то задержался. - Вас очень рассердила моя просьба? - уже более дружелюбно спросила она. - Я совсем не думала, что этим вас обижу. Извините меня, я звонила Карлу и он действительно собирался уехать. У него очень важные дела, но он сказал, что вас он не видел, хотя разговор мой состоялся через семь минут после вашего ухода. Я решила, что вы заблудились в саду. Вы теперь меня извините, я хочу спать. Это единственная возможность скоротать скучную ночь. Спокойной ночи. Под ней снова зазвенели пружины и все затихло. Я стоял ошеломленный и раздавленный, не зная, что делать. Я не мог уйти от нее, меня как будто приковали к ней невидимой цепью. Я стал в уме поносить ее площадной бранью, пытаясь заставить себя возненавидеть ее, но тщетно. Я только еще более отчетливо понял, что полюбил ее той сумасшедшей любовью, которая рождается мгновенно и мучает человека всю жизнь. Динь-динь-динь - дискантом прозвенели часы на трюмо. Три часа ночи. Я стоял в угрюмом оцепенении и мрачно соображал: что делать? Мелькнула мысль броситься к ней и умолять о прощении, чтобы она позволила побыть с ней, чтобы я мог ее видеть. Теперь даже ее издевки казались мне малыми по сравнению с этим пренебрежительным молчанием. Созерцание ее стройного свежего тела доставляло мне почти плотское наслаждение. О! Чтобы хоть раз взглянуть на нее! Мне хотелось броситься к торшеру, включить свет, взглянуть на нее и убежать. Я не знаю, сколько времени я простоял в этой чернильной тишине, копаясь в своих мыслях. Салина ничем не проявляла своего внимания ко мне, будто меня не было. Я тяжело вздохнул. - Это все еще вы? - спросила она. Я не ответил. - Вы что, хотите меня караулить? Не стоит беспокоиться. Я никого не боюсь, а евнухов не держу, так как ненавижу целомудрие. Черт вас возьми! - вдруг закричала она. - Вы либо убирайтесь отсюда, либо зажгите свет и сядьте, что вы стоите, как столб посредине комнаты? Этот окрик вывел меня из мучительного оцепенения. Я подошел к торшеру, нащупал шнур выключателя и включил свет. Салина сидела на диване, поджав к подбородку колени и диким злым взглядом пристально смотрела на меня. - Бросьте мне халат, он лежит на шкафу. Теперь отвернитесь, я оденусь. В шелковом алом халате она выглядела еще стройней и тоньше. - Дайте сигарету, - сказала она, присаживаясь на пуфик. Помолчали. Только теперь я услышал звонкое тиканье часов, которое раньше не замечал. Стрелки показывали 3 часа 35 минут. - Что же мы будем делать? - спросила она. Разговаривать с вами не о чем, а на большее... - Помолчите, - попросил я, - дайте на вас посмотреть. Она очень удивилась, но замолчала, обиженно отвернувшись. - Боже, какая вы чудесная! - невольно вырвалось у меня восклицание. - Из какой сказки, какой волшебник вас добыл и подарил людям? Она улыбнулась и склонила головку, кокетливо посмотрела на меня из-под опущенных ресниц. Халат на ее груди чуть приоткрылся и мне стала видна пышная округлость мраморно-белой груди. У меня захватило дух и слова застряли в горле. - Что же вы замолчали? Говорите! Говорите же... Мне это очень нравится. - Что говорить? - продолжал я, съедая ее взглядом. Разве можно высказать словами то очарование, которое вы излучаете, которое греет, обжигает и ослепляет все вокруг? Она заметила, что я смотрю на ее грудь, но не захлопнула ворот халата, а только прикрыла глаза и опустила руки, отчего он еще больше распахнулся, обнажая белую полоску живота с темной впадинкой на пупке. Я не выдержал и, порывисто вскочив с пуфа, приник губами к ее полуоголенной груди. Она вскрикнула и оттолкнула меня, стремительно отскочив в сторону.
Страницы: 1, 2, 3, 4, 5, 6, 7
|
|