В прошлую ночь, когда было полнолуние, идти по тропинке было легче. Но теперь луна пошла на убыль, и Дженет показалось, что ей понадобилось в два раза больше времени, чтобы найти дорогу к водопаду. Дженет насторожилась, увидев какой-то свет; слабый огонь мерцал позади водяного занавеса.
      Она обошла водоем по краю, осторожно перебралась через два камня, образующие ступени, и наклонилась под падающей водой. Дженет вошла в пещеру и улыбнулась, увидев открывшееся перед ней зрелище. На каменном полу было расстелено одеяло, на краю его стояла свеча, и стеклянная пластина защищала огонь свечи от тонкой влажной дымки.
      Жилище для принцессы. Не хватает только цветка и принца.
      Кто-то сзади протянул ей розу. Цветок держала крупная загорелая рука. Прекрасная розовая роза, без сомнения, похищенная из цветника Харриет. Дженет обернулась, и улыбка ее стала шире. Значит, принц с его темными чарами на месте.
      Лунный свет превратил его в серо-черную статую. Он был создан из тех же красок, что земля. Волосы у него цвета древесины дуба, темно-коричневые и густые. Глаза цвета шотландского виски, они сверкали, глубокие и властные. Сильное лицо. Нет, луна не лгала. Но замечала ли Дженет раньше, какой у него странно зовущий рот и какой квадратный подбородок?
      – Иласэд, – тихо сказал Лахлан, и ей показалось, что звук его голоса коснулся ее кожи.
      – Лахлан. – То было простое приветствие. Но почему же оно прозвучало как мольба?
      Он протянул Дженет руку. Рука была сильная, горячая и ласковая. Он подвел Дженет к одеялу, и она села, храня молчание перед лицом своей непонятной печали. Дженет не знала этого человека, она провела с ним всего несколько часов за две эти ночи. Но она все время думала о нем, а ее сны были полны событий, которых никогда не происходило и которые теперь уже никогда не произойдут.
      Какая она глупая. Но разве так уж глупо хотеть того, от чего сердце у нее замирает, а кровь бежит быстрее? Даже у служанок есть мечты и желания.
      Дженет обхватила руками колени и устремила взгляд на водяной занавес. Лахлан молчал, и, обернувшись, она увидела, что он рассматривает ее. Он сел спиной к камню, скрестил на груди руки, закинул ногу на ногу. Сапоги у него были в пыли, штаны тоже. Рубашка темная, как и следует тому, кто разбойничает по ночам. Волосы длинные; лицо выглядело загорелым даже при свете одной-единственной свечи.
      Этот человек – приграничный грабитель, разбойник, а она сидит с ним одна в уединенном месте и не чувствует себя в опасности.
      Ах, она глупая, ведь правда? Он смотрел на нее без улыбки, не отрывая глаз, и ей захотелось улыбнуться. Сердце билось слишком громко; пальцы дрожали. Ей следовало чувствовать только стыд за все нечестивые мысли. Первая мысль – что ей хочется находиться только здесь и нигде больше. Вторая – что ей следует поинтересоваться, почему он так внимательно изучает ее, и еще она жалела, что у нее нет платья поновее, отороченного кружевом или украшенного лентами.
      Она откинула волосы с лица. Никакими шпильками их не удержишь на месте.
      – Чем ты занималась днем, девочка? Какие занятия заполняют твое время?
      Она наклонила голову набок. Считается, что при свечах женщины, а не мужчины кажутся красивее. Но мерцающий свет придавал широким плечам Лахлана больше крепости, а лепка лица казалась выразительнее. У него был вид человека, привыкшего к ночи, хорошо знакомого с ее повадками, с тайной тьмы.
      – Всякие поручения в деревне, вышивание, – сказала Дженет. – Признаюсь, у меня не хватает терпения для тонкой работы. Я читаю, когда можно, стараюсь быть полезной. А ты, Лахлан? Чем ты занимаешься?
      – Я с нетерпением жду ночи, – тихо сказал он. Она отвела взгляд, лицо горело.
      – Ты солгала, девочка, – сказал Лахлан, улыбкой смягчая свои слова. – У тебя глаза цвета озера. А волосы почти что рыжие.
      – Это поэтому ты принес свечку? Чтобы лучше рассмотреть меня?
      – Это сделал брауни, – пошутил он. – Он очень сурово нахмурился, когда я сказал, что предпочитаю темноту.
      – А это так?
      – Нет. Но пока ты не приедешь в мою страну, так оно и будет.
      Горечь охватила Дженет мгновенно, без предупреждения. Ей захотелось сказать ему, что она не приедет, что между ними ничего больше не будет, кроме вот этих мгновений. Она никогда больше не увидит Шотландию, никогда не увидит землю Синклеров. Но Дженет ничего этого не сказала, не желая портить короткие мгновения, которые ей оставалось провести в его обществе. У нее будет достаточно времени для тоски по тому, чего не произошло. Эти мгновения Дженет не станет терять напрасно.
      Она оглядела пещеру. Пещера оказалась глубже, чем она думала, то было укромное убежище для любого, кто хочет избежать встречи с пограничным патрулем. Когда Дженет высказала это, Лахлан только улыбнулся:
      – Разве ты никогда не думала об этом месте, девочка? Никогда?
      – Я никогда не заходила так далеко.
      – Можно было бы подумать, что ты робка, Иласэд. Но твое присутствие здесь говорит об обратном.
      – Девица и разбойник?
      – Я покончил с прошлым, – сказал он, и глаза его сверкнули. – Я уже месяц как веду себя прилично.
      Разумеется, он должен вести себя прилично, особенно если его лэрд собирается жениться на Харриет. Неприлично было бы красть скот у будущей жены своего лэрда.
      – А не может быть так, что тебя уговорят снова вести себя неприлично?
      Лахлан рассмеялся, и Дженет удивилась.
      – В какие это неприличные дела ты хочешь меня втянуть?
      – А каково это – быть грабителем?
      – Обычно это страшно. Если бы я просто искал волнений ради волнений, я бы искал их иначе, а не крал коров.
      – Значит, это не вызывает волнений?
      – Я этого не говорил. Волнения бывают. Особенно когда патруль где-то недалеко. – Легкая улыбка пробежала по его губам, словно он знал, на что Дженет намекает, какой дерзкий вопрос собирается задать ему.
      Наконец она решилась:
      – Ты возьмешь меня разбойничать?
      – А что мы будем красть?
      – Разве не найдется упитанной коровы, которую ты мог бы отвести домой как добычу? Если тебе надоела говядина, я знаю, где находится птичник. Или свинарник.
      Тут он расхохотался, и по пещере прокатилось гулкое эхо и стихло в ночной тьме.
      – Какое это было бы зрелище! Кудахчущие куры, притороченные к моему седлу! Или свинья у меня на коленях!
      Дженет грустно улыбнулась. Ничего такого ей не воображалось. Ему бы держать в зубах кинжал или возглавлять отряд разбойников, выкрикивать ругательства во всю мощь легких, предупреждая всех, кто может усомниться в их смертоносных намерениях. Вот еще одна причина, почему ей не следовало сидеть так спокойно рядом с ним.
      – Я думаю, Иласэд, что тебе хочется не столько приключений, сколько ощущения опасности как таковой.
      – Сейчас ты скажешь, что я именно потому нахожусь здесь.
      Он посмотрел ей в глаза:
      – А разве не так? Пошарь-ка у себя в голове, девочка, и получишь ответ.
      – Судя по твоим словам, я очень наивная.
      Он пожал плечами:
      – А почему бы мне думать иначе? Мне бы не хотелось, чтобы ты была пресыщенной.
      – Наивная девушка не сидела бы здесь с тобой, Лахлан.
      – Хочешь, я дам слово разбойника, что тебе со мной ничего не грозит?
      Она внимательно смотрела на него, склонив голову набок.
      – В этом есть какое-то противоречие?
      – Пожалуй. Может быть, мне поручиться честью моего клана?
      – Поверила бы наивная девушка твоему слову так легко?
      – Да, – сказал он, – но также поступила бы и женщина, вполне сведущая в приключениях и опасностях.
      – Я никогда такой не буду.
      – Идем, – сказал он, и она удивилась. Он встал и протянул ей руку. – Если тебе хочется стать женщиной, сведущей в волнениях, мы попробуем кое-что устроить специально для тебя.
      Дженет встала и взяла его за руку.
      – Правда?
      Он посмотрел на нее. Дженет показалось, что он собирается что-то сказать, но он только улыбнулся и ответил:
      – Правда, девочка.

      У нее был такой счастливый вид, как будто он подарил ей луну и все звезды. Понимала ли она, как мало на самом деле он собирается ей дать? Полуразрушенный замок, истощенная земля, перегонный куб, который ничего не перегоняет, и все это держится исключительно силой его ума и рук и почти маниакальной верой в лучшее будущее. Но разве этого достаточно?
      Наверное, поэтому он подвел ее к своей лошади и помог сесть в седло. Чтобы дать хоть что-то из того, чего ей хотелось. Или, может быть, потому что утром он просто надышался пьяными парами в пещере.
      Как бы то ни было, они уже ехали в глубь Англии, прежде чем он смог прочитать девиз Синклеров. Bi gleidhteach air do dneagh run. Будь осторожен с добрыми намерениями.
      Лахлан нашел стадо на пастбище неподалеку. Он не знал, принадлежит стадо ее отцу или нет. Сейчас это не имело значения. Одной из коров какого-то англичанина предстояло стать жертвой.
      Они остановились на краю поля, глядя на темные очертания животных. Было в этом что-то напоминающее жуткий ночной кошмар. Время от время одна из коров издавала какой-то звук – нечто среднее между мычанием и фырканьем. Другая вторила ей. Потом корова медленно делала несколько шагов, тревожа сон тех, кто устроился под деревом. Все это время Иласэд сидела молча позади Лахлана.
      – Что ты хочешь делать? – шепотом спросила она.
      – Тише. Я думаю.
      – Ты чего-то ждешь?
      – Во всяком случае, не приступа смелости, как тебе, наверное, кажется.
      – Ничего мне такого не кажется. Просто мне интересно, что ты будешь делать дальше.
      – Тебе интересно, на самом ли деле я сошел с ума, – сказал он, озираясь. – Обычно я беру с собой несколько человек.
      – Может, мне сойти на землю и разбудить коров? Нельзя же увести с собой корову, которая крепко спит.
      – Тебе не хватает настоящего уважения к таким деяниям, девочка, – сказал он, стараясь, чтобы в его голосе прозвучала строгость.
      – Тогда представь себе, что я твой товарищ-грабитель, Лахлан. Что произойдет дальше?
      – Во-первых, такие дела делаются в полнолуние. Тогда нам было бы лучше видно. Несколько человек могли бы стоять на страже, а другие отбирали бы коров.
      – Полнолуние прошло; нельзя ли просто выбрать какую-то корову?
      – У меня нет ни малейшего желания, чтобы моя лошадь сломала ногу, – пояснил он, – а так и будет, если я поеду по незнакомому полю.
      – А-а.
      – Если только, – предложил он, – ты не захочешь сама осмотреть его. Я могу постоять здесь, пока ты его обойдешь.
      – И вступлю в навозную лепешку?
      – Где же твоя смелость, девочка?
      – Уж конечно, не в туфлях, Лахлан.
      Честно говоря, ему больше хотелось смеяться, чем красть коров.
      – Тогда что же нам делать?
      Он спешился и протянул к ней руки.
      – Пешими мы будем чувствовать себя увереннее, – сказал он, когда она соскользнула в его объятия. И снова ему захотелось прижать ее к себе. Но он с сожалением отступил. – Мы пойдем осторожно.
      Спустя некоторое время он снова заговорил.
      – Которую? – шепотом спросил он, когда они, крадучись, подошли к стаду, сбившемуся под деревом.
      – Я должна выбирать?
      – Это твой набег, девочка. Кому из этих животных страшно хочется попутешествовать?
      – Какой английской корове хочется попасть в Шотландию?
      – Я так и знал, что ты поймешь, как это делается.
      – Вон та, довольно откормленная, у забора.
      – Кажется, она стельная, девочка. Путешествие может плохо для нее кончиться.
      – А-а. – Мгновение спустя она снова заговорила: – Откуда ты знаешь?
      Он не смог удержаться и усмехнулся.
      – Посмотри на ее живот. И на вымя.
      – А вот эта годится? – Она указала на другую корову. Он повернулся и улыбнулся, хотя скорее всего в темноте Дженет все равно этого не увидела. Она сконфузилась, но разве скотоводы не обсуждают между собой такие вещи? Очевидно, сквайр о таких вещах со своей дочерью не говорит.
      – Эта выглядит какой-то беспокойной. И скучающей, тебе не кажется? Давай подойдем и пригласим ее в путешествие?
      – Мы должны просто подойти к одной из них?
      – Да. У тебя есть носовой платок, девочка?
      Она вынула из кармана носовой платок и протянула ему. Только его и было видно в темноте, точно белый флаг. Лахлан взял у нее платок и обмотал им колокольчик, висевший на шее у коровы.
      После этого он крепко схватился за веревку, на которой висел колокольчик, и повел несопротивляющуюся корову на край пастбища; потом открыл одной рукой проход в изгороди. Иласэд шла за ним.
      – Как-то это мало похоже на приключение, Лахлан.
      – Да ведь дело не в коровах, они-то не возражают против того, чтобы их крали. Дело в людях, вот с ними бывают осложнения.
      Он уже поздравлял себя с успехом предприятия, когда послышался крик. Судя по звуку, там был не один человек.
      Лахлан увлек Дженет за дерево, посмотрел на нависшую над ними тень лошади и их как бы украденную корову и выругался. Если эти люди не слепые, они все увидят.
      – Кто это? – прошептала Иласэд.
      – Сторожа, конечно.
      – А я и не думала, что нужно следить за их появлением. – В голосе ее звучал страх.
      – Это потому что ты новичок в этом деле. Мы сделали глупость, девочка, но я виню только себя. У них собаки и ружья.
      – Ружья?
      – Ты стала похожа на мышку, Иласэд. Значит ли это, что ты испугалась?
      – Вовсе не хочется, чтобы меня пристрелили из-за какой-то коровы.
      – А значит, тебе наскучило быть грабителем, Иласэд.
      – Да ведь тебе, Лахлан, это тоже не по душе?
      Он задумался на минуту, решая, стоит ли отвечать. Но ответил честно:
      – Мне не по душе брать то, что мне не принадлежит. Я записал все, что позаимствовал за эти годы, и знаю, кому что должен. Предки, без сомнения, проклянут меня из своих могил, если узнают, что я попался с поличным во время набега.
      – Ты ведь не хотел ее красть, правда же?
      Она осторожно потянула колокольчик из его рук.
      – Что ты собираешься делать, девочка?
      – Если мы оставим ее здесь, значит, мы не сделали ничего дурного.
      – Все равно я сомневаюсь, что англичанин побоится застрелить шотландца. – Она обладала весьма странным даром вызывать Лахлана на юмористические высказывания.
      Она выглянула из-за дерева, подвела корову к проходу в изгороди, потом сняла свой платок с колокольчика и шлепнула корову по заду. Та не спеша направилась к своим товаркам, не дожидаясь новых поощрений и громко позвякивая колокольчиком.
      Иласэд закрыла за ней проход и подбежала к дереву. Лахлан уже сидел в седле.
      – Не пора ли тебе направиться в безопасное место? – спросила она еле слышно.
      Они смеялись всю дорогу, пока ехали к ее дому.
      К дому они подъехали сбоку, где падающая от него тень была наиболее густой. Он спешился и снова помог ей спуститься с лошади. Когда ноги Дженет коснулись земли, он подошел к ней и обхватил руками ее лицо.
      – Сдается мне, девочка, что я все равно должен устроить тебе приключение.
      Она молча смотрела на него, обдумывая ответ.
      – А ты не покажешь мне Гленлион? – спросила она наконец, касаясь его плеча дрожащей рукой. Эта просьба была, вероятно, необдуманной, но терпению Дженет настал конец – его словно выжгли недавнее возмущение и теперешняя горечь. Да еще тоска, которую она не должна чувствовать, но чувствует. Дженет хотелось увидеть его дом, землю, которую он называет своей. Ей хотелось увидеть места, которые снились целые две ночи подряд и увидеть которые ей хотелось еще до их встречи. А еще ей хотелось – хотя она прекрасно сознавала, как это дурно, – чтобы он ее поцеловал.
      – Показать тебе Гленлион?
      Он медленно отступил, опустил руки. Дженет сразу же стало не хватать этих рук, их тепла, того чувства, которое вызывали у нее его прикосновения.
      – Полнолуние уже кончилось, но света хватит, чтобы все видеть, правда?
      Он кивнул.
      – А лошадь у тебя достаточно сильная, чтобы выдержать вес второго седока.
      Он улыбнулся.
      – Вполне. Ты хочешь рассмотреть, какого цвета занавеси, да?
      – Нет, – с улыбкой ответила она. – Только увидеть замок. Это далеко?
      – Час езды, не больше, если ехать быстро.
      Он снова коснулся ее лица, отвел назад ее волосы, завел их за ухо. То был жест близости, жест нежности. Он должен был удивить Дженет, если не оскорбить. Но она повернула голову так, чтобы ее щека легла на его ладонь, и замерла, услышав, как он втянул в себя воздух.
      – Я должен устроить тебе что-то волнующее, да, девочка? После неудачной и скучной кражи коровы. Ты хочешь увидеть мой дом?
      Она подняла на него глаза, она не хотела ничего скрывать в этот момент истины.
      – Хочу всем сердцем, – сказала она. На несколько часов оказаться дома, в Шотландии. Побыть такой, какой не была семь лет. – Если мы пустимся в дорогу сразу, мы сможем вернуться до рассвета?
      – Ночью ничего не будет видно, Иласэд.
      – Тогда ты все будешь мне описывать. Или я закрою глаза и сама все представлю.
      – Можно сделать это сейчас? Ты закроешь глаза, а я буду описывать тебе Гленлион.
      – Прошу тебя, Лахлан, отвези меня туда. Если хочешь, перекинь меня через седло, а я буду делать вид, что ты добыл меня во время набега.
      Он похлопал пальцем по кончику ее носа.
      – Такими мольбами можно разжалобить даже камень. Но я тебя предупреждаю: на моей земле больше трудностей, чем красоты.
      – Я хорошо это знаю. Мне нужно просто увидеть. Ты возьмешь меня туда?
      – Да, девочка. Возьму. Завтра.
      В груди поселилось некое чувство, определить которое Лахлан не мог. Всю дорогу домой он не мог не улыбаться во весь рот. Впервые Лахлан благословлял провидца.
      Он ехал домой и время от времени пофыркивал. Это было счастье; вот что это было. Такое чувство, будто все трудности, пережитые за последние годы, были не случайны, что они были посланы для того, чтобы Лахлан лучше смог понять, какая удача ждет его в будущем.
      Ей хочется увидеть его дом. Она жаждет хотя бы одним глазком взглянуть на Гленлион. Какая-то она нетипичная английская мисс. Даже голос у нее другой, богатый оттенками. А может быть, Лахлан просто принимает желаемое за действительное. Как юноша, он был погружен в воспоминания о той, кого он только что оставил.
      «Ах, девочка, если бы ты только знала. Мне хочется дать тебе многое, мне недостаточно, чтобы ты только увидела мой дом снаружи».
      Он снова усмехнулся и пригнулся навстречу ветру.

      Даже Харриет не смогла испортить Дженет настроение. И Джереми не смог, хотя сегодня он казался еще более внимательным к ней, чем обычно. День тоже словно помогал ей, он не тянулся с невыносимой медлительностью, как обычно, но пробежал от утра к вечеру с отрадной быстротой. Одна мысль сопровождала ход времени: «Я поеду в Гленлион. Я поеду в Гленлион»
      Она терпеливо высидела за ужином, почти не слушая лекцию, которую читала ей Харриет, не замечая взглядов Джереми, а только думая о предстоящей ночи. Жаль, что у нее нет смелой одежды, чего-то такого, что соответствовало желаниям ее сердца. Быть может, чего-то красного или ярко-зеленого. Чего-то синего, под стать небесам, или хотя бы желтого, чтобы выглядеть как провозвестник дня. Вся ее одежда была, как и полагается прислуге, только черная или коричневая, а еще у нее была шаль кремового цвета, раньше принадлежавшая Харриет. Придется удовольствоваться этой шалью, хотя для такого великолепного приключения одной шали, конечно, недостаточно.
      Но ведь она может надеяться, что волосы ее хотя бы на этот раз будут послушными? Это, конечно, невозможно, но даже волосы не могли испортить ей настроение.
      Она ждала, когда все лягут спать, и время тянулось медленно и нудно. Она стояла у двери, слышала, как позвонила миссис Хэнсон, вызывая свою горничную. Донесся голос Харриет, которая возражала на какое-то замечание Джереми; тихий голос слуги что-то ответил на чей-то вопрос. Потом ночь приняла всех в свои объятия, и в мире воцарилась тишина.
      Стихло все, кроме ее гулко бившегося сердца.
      Дженет выждала еще час, потом выбежала из дома, ее ноги в кожаных туфельках летели по темной ночной траве. Она не заметила, что пробежала мимо Лахлана, тот схватил ее за руку и привлек в свои объятия с такой силой, что оба тяжело опустились на ствол поваленного дерева.
      – Ты так торопишься, девочка?
      От его усмешки на сердце стало тепло, из головы вылетели все мысли о том, что подобный поступок недальновиден и рискован. Дженет посмотрела на его лицо, полускрытое ночной мглой, потрогала уголок его улыбающегося рта и поняла, что за последние семь лет нигде ее так не ждали и не радовались ей, как здесь.
      – Да, Лахлан, – весело ответила она. – Тороплюсь.
      – Тогда ночь ждет нас, моя девочка-живущая-близ-границы.
      И он увлек ее туда, где была привязана его лошадь, и помог сесть в седло позади себя.
      Замок Гленлион был громадной черной тенью, стоявшей на страже нескольких долин и маленького озерца. Факелы, горевшие то там, то тут, обозначали его очертания, подчеркивая размеры. Лахлан прокричал приветствие, и они проехали через узкие ворота и оказались на дворе. Звуки скрипок и флейт зазвучали в воздухе, послышался смех собравшихся на дворе людей.
      Лахлан помог Дженет спешиться. Легкая улыбка играла на его губах; Дженет огляделась, и он прочитал вопрос в ее глазах. Двор был полон людей, и обильные улыбки клана скрывали бедность дома. В Гленлионе почти не осталось красивых вещей, но сам замок никуда не делся, он был здесь – древняя внушительная крепость, огромная и серая на фоне неба.
      – Я сказал им, что ты приедешь, – объяснил Лахлан. – И они играют в честь твоего приезда.
      От этих слов лицо Дженет словно расцвело. Улыбка ее выражала настоящее счастье; щеки порозовели. Она просто чудо, его Иласэд. Только что она была смелая – и тут же стала чуть ли не робкой.
      Он согнул руку, положил ее руку себе на локоть и повел в Большой зал. Хотя замок знавал лучшие времена, никто не мог сказать, что Синклеры не в состоянии устроить прием, когда того требует случай. Едва они вошли, скрипки смолкли, и по знаку, поданному флейтисту, раздался волнующий звук, растаявший в дальних переходах замка.
      Лахлан повернулся к Дженет, увидел ее и потерял дар речи. При свете одной свечи ее нельзя было оценить по достоинству. Теперь он увидел, что в волосах ее были оттенки настоящей рыжины, что глаза у нее синие, как небо Шотландии. Кожа бледная, но сейчас ее оживлял румянец, который под пристальным взглядом становился все ярче и ярче. Ее нельзя было назвать маленькой; она доставала подбородком до его плеча. Губы у нее были пухлые и словно манили к поцелуям. Удивит Лахлан свой клан или доставит ему удовольствие, если запечатлеет на них поцелуй прямо сейчас?
      И прежде чем Лахлан успел усомниться в пристойности этого поступка, он наклонился и поцеловал ее. Он услышал общее бормотание, звуки одобрения, мужской смех – и больше не слышал ничего, потому что весь был поглощен поцелуем. Лахлан хотел узнать вкус ее губ, а вместо этого подпал под чары.
      Он отодвинулся, не понимая, потолок ли то ходит ходуном, или это у него голова пошла кругом. Иласэд, кажется, тоже не осталась равнодушной к поцелую. Она прижала пальцы к губам; глаза у нее были широко раскрыты, но изумления в них не было. Удивление – возможно, но не испуг. Он улыбнулся. Они и впрямь пара. Он человек опытный, но в данный момент оказавшийся совершенно наивным; а она, будучи действительно невинной, обладает уверенностью прирожденной чаровницы. Это вряд ли хорошо, но ужасно интересно.
      Вместо того чтобы представить ее – тогда конца не было бы вопросам и замечаниям, а Лахлан не желал сейчас ничего такого, – он прошел вместе с ней на середину зала, а потом дал знак скрипачам играть рил – шотландский народный танец.
      Она быстро замотала головой и не приняла его руку.
      – Что такое, Иласэд?
      – Я сто лет не танцевала, Лахлан, и честно говоря, почти не умею. – Ее хрипловатый шепот словно обвился вокруг его тела. Всегда ли голос ее звучит так возбуждающе, или на Лахлана так подействовал их поцелуй? Если дело в нем, то вряд ли их возвращение в ее дом будет таким же спокойным, как поездка сюда. Придется три-четыре раза остановиться, чтобы снова и снова целовать Иласэд.
      – Я в этом сомневаюсь, девочка. Ты, кажется, легка на ногу. Давай попробуем?
      – А нужно ли? – Она оглянулась на толпу, с нетерпением взирающую на них, потом беспомощно посмотрела на него.
      – Боюсь, что нужно, – ответил Лахлан.
      Через пять минут он едва удерживался от смеха, боясь ранить ее чувства. Иласэд не лгала и не преувеличила, напрашиваясь на комплименты. Он держал ее за руку и показывал, куда нужно повернуть; рил танцуют быстро, не считая шагов. Но все равно она дважды наступила ему на ногу и споткнулась о свою ногу. И каждый раз при этом Дженет краснела, и видеть ее смущение становилось все более невыносимым.
      Наконец танец кончился. Лахлан привлек ее к себе и, не обращая внимания на тех, кто стоял вокруг, снова поцеловал. Он сделал это не для того, чтобы она перестала конфузиться и забыла о неудачном танце. Просто не мог выдержать ни минуты, чтобы снова не испробовать вкус ее губ. Странно, как это раньше ему казалось, что месяц – совсем недолгий срок, теперь вот кажется, что это целая вечность.
      – Петь ты тоже не умеешь, Иласэд? – спросил он с улыбкой. Он вспомнил слова пророчества. «У нее будет полая стопа и голос как у банши, но она спасет клан Синклеров».
      Дженет покачала головой. Он прижался к ней лбом.
      – У женщин есть и другие достоинства, – весело сказал он.
      Ее лицо снова вспыхнуло, и ему стало еще веселее. Странно, но ему захотелось смеяться или поднять Иласэд в воздух и закружиться вместе с ней.
      Он кивнул Коннаху Маколи, у которого был весьма довольный собой вид. Имеет право, подумал Лахлан. Пока что все его пророчества сбываются. Но были вещи, о которых Коннах ничего не говорил. Он никогда не говорил, например, что Гленлионская невеста окажется красавицей, смеющейся так, что Лахлану тоже хочется засмеяться, что голос у нее будет тихий, как дождевые капли, и что ему, Лахлану, будут сниться во сне ее фигура и походка.
      Он снова закружил ее в риле, не обращая внимания на то, что она наступает ему на ноги и морщится каждый раз, когда сбивается с ритма. Что-то в этой жизни важно, а что-то – нет.
      Он сумет научить Иласэд танцевать, но никто не сможет заставить женщину быть пленительной или заставить его мчаться к ней в темноте за много миль. Лахлан подсчитал, что в последние ночи он спал не больше трех часов, но при этом чувствовал такое воодушевление, как никогда в жизни. Почему это? Потому же, почему потолок над ним ходит ходуном, подумал он.

      Лахлан поворачивал ее так круто, что казалось, кружится зал, но Дженет было все равно. Мир качался бы, даже если бы она стояла неподвижно. Сердце билось так громко, что она не слышала собственных мыслей.
      Лахлан ее поцеловал, и одно это уже было потрясающе. Но такой поступок, совершенный на виду у всего клана, – вещь очень важная. По крайней мере Дженет так кажется. В ее стране существует множество обычаев и ритуалов, которых она не знает; ей казалось, что последние семь лет у нее просто украли. Но ошибиться в важности поцелуя было нельзя. Она целовалась впервые в жизни, да еще с таким человеком! С Лахланом Синклером! И что он ей сказал! Уж не спит ли она? И не сон ли это, вызванный приемом дуврского порошка? Пожалуйста, пусть это не будет сном! Ну пожалуйста!
      Танец, слава Богу, наконец закончился. Лахлан отвел ее в угол, нарочно повернулся спиной к залу – хотел ли он показать этим, что ему нет дела до присутствующих, или предлагал тем самым остальным отступить в сторону. Дженет не понимала, в чем дело, пока он медленно вел ее к стене, то и дело усмехаясь. Пусть Лахлан не хочет больше заниматься кражами, но во всем остальном он настоящий негодник. Она поняла это по блеску в его карих глазах, по тому, как изогнулись уголки его губ. Последняя мысль, которая появилась за эти несколько мгновений, – что ему не следует казаться таким самоуверенным.
      Когда он поднял голову, Дженет вздохнула и закрыла глаза. Конечно, такие порочно-прекрасные вещи должны быть вне закона. Лахлан хорошо целуется. Даже при всей своей невинности она это поняла. Поцелуй Лахлана Синклера был таким же крепким, как виски, которое гнал ее отец в Тарлоги.
      От человека, шагнувшего между ними, пахло торфяным дымом. Волосы у него были длинные и белые, он держал в руке посох, почти такой же высокий, как и он сам. Длинный плащ покрывал поношенную рубаху и штаны, а сапоги представляли собой не более чем болтающиеся куски кожи, связанные шнурками.
      Яркие синие глаза незнакомца устремились на Дженет; его губы, скрытые бородой, сложились в ехидную усмешку. Дженет охватило странное чувство, ей показалось, что он смеется над какой-то тайной шуткой, сутью которой была она, Дженет. Она нахмурилась, и это, казалось, развеселило старика еще больше.
      Он повернулся к Лахлану:
      – Значит, мальчик, ты смягчился.
      То был вопрос, требовавший немедленного ответа.