Облака на небе порозовели, и это означало, что солнце сейчас скроется. В эту минуту прощания казалось, что солнце не хочет заходить. А Лейтис внимательно вглядывалась в лицо Алека, будто взвешивая правдивость его слов.
– Для чего же я с таким трудом убегала, если придется вернуться всего через несколько часов?
– Чтобы защитить Хемиша, – ответил он просто. – Если ты этого не сделаешь, мне придется продолжить поиски. У меня не останется выбора, придется арестовать твоего дядю и повесить его, – ответил он мягко.
У него были десятки других причин, кроме этой, но лучше бы ей их не знать. Он хотел защитить ее, потому что все еще чувствовал свою вину за прошлую ночь и потому что Седжуик и не пытался скрыть определенных намерений в отношении ее. К тому же он чувствовал присутствие призраков, духов друзей своего детства, требовавших, чтобы он ее охранял.
– А если он снова начнет играть на волынке? – Ее слова прозвучали так тихо, будто застревали в горле и душили ее.
– Ты не особенно веришь в честное слово своего дяди, – сказал он, играя ее локоном. Она резко отшатнулась от него и отступила назад. Он улыбнулся и снова приблизился к ней.
– Я питаю величайшую веру в него и в его чувство чести, – сказала она тихо. – Но вот в тебя у меня веры нет.
– Я хотел бы, – сказал он мрачно, – чтобы твой дядя беспокоился о тебе так же, как я, Лейтис. Он допустил, чтобы его обменяли на тебя, и ушел не оглянувшись.
Ее лицо просветлело, готовое разрешиться улыбкой.
– Он – вся моя семья, – ответила она невозмутимо. – У него есть недостатки, Мясник, но он мне родня.
– Значит, ты вернешься со мной по доброй воле?
– Ты не тронешь меня?
Он покачал головой и протянул ей руку, затянутую в перчатку.
Она кивнула, не принимая руки, и проскользнула к выходу из пещеры. Он последовал за ней, и они вместе спустились с холма. Они нашли его коня, но он не стал на него садиться, и они вместе молча прошли пешком весь остаток пути до замка Гилмур.
На мосту через лощину Алек кивнул часовому.
– Он удерживает англичан в Гилмуре или не пускает скоттов в форт Уильям? – спросила Лейтис сухо.
– Возможно, он караулит тебя, чтобы ты снова не улизнула и не пустилась в бега, – ответил Алек с улыбкой, обернувшись. – Но сомневаюсь, что один часовой может удержать тебя там, где ты не захочешь остаться, Лейтис, – сказал он.
Ее рассердили его ирония и благодушие.
Дональд встал навытяжку перед закрытой дверью комнаты лэрда. Выражение его лица трудно было разглядеть в темноте. При появлении Алека он выпрямился еще сильнее.
– Я оставил для вас еду, сэр, – смущенно сообщил Дональд, стараясь не смотреть на Лейтис, и удалился.
– Он все еще сердит на тебя за коварный побег, – сказал Алек.
– Ты наказал его за это? – спросила Лейтис, глядя на закрытую дверь.
– Разве он похож на наказанного? – спросил Алек резко. – Может быть, тебе показалось, что его били? Или подвергали пыткам?
– Есть наказания похуже физических, – ответила она.
– Могу тебя заверить, Лейтис, что собственное раскаяние для Дональда мучительнее, чем любое наказание, которое могу придумать я. У него есть чувство чести и долга, и он понимает, что меня подвел. Даже у англичан есть чувство чести, представь себе, – ответил он раздраженно.
Она молча прошла мимо него в комнату, и он понял, что все ее внимание приковано к ткацкому стану, установленному в комнате в его отсутствие. Харрисон поставил его у окна, где было светлее, чтобы Лейтис было удобнее ткать.
– Где ты раздобыл его? – спросила она слабым голосом, протягивая к стану руки, и нерешительно замерла в нескольких дюймах от него.
Стан был уродлив и совсем не радовал глаз. Ножками ему служили тяжелые и толстые деревянные бревна, рама была квадратной с колышками по бокам, чтобы удерживать нити. Он понятия не имел, как с ним обращаются.
– Я не украл его и никого не убил ради него, – ответил он с иронией. Конечно, было глупо приобрести для нее стан, но даже теперь он не раскаивался в своем решении.
Он почти ничего не знал о том, какая сноровка нужна, чтобы справиться с этим устройством для тканья, но хорошо помнил, что мать Лейтис частенько сидела за ткацким станом и мурлыкала вполголоса какой-то мотив. Ее пальцы быстро летали над рамами, и она ухитрялась выткать из путаницы ниток причудливый узор.
Только этим занятием Лейтис можно было заманить в дом в летний день. Иногда, приходя за Фергусом и Джеймсом, чтобы позвать их играть, он видел, как мать объясняла дочери ласковым убаюкивающим голосом тайны своего ремесла, произнося непонятные слова – уток, основа и так далее.
Сейчас Лейтис молчала, что было совсем не в ее характере.
Она вытерла руки о подол платья, прежде чем нежно и любовно прикоснуться к толстой раме. Стан был старым, многие поколения ткачих оставили на нем следы своих рук, от чего кое-где дерево потемнело.
– У меня нет шерсти, чтобы ткать, – сказала Лейтис упавшим голосом.
Он понял, что этот просчет нужно исправить.
– Зачем ты это сделал?
Ему захотелось заключить ее в объятия, прижать к себе и прошептать ей на ухо, что он защитит ее.
Он верил, что заставил ее вернуться сюда из-за прошлого, из-за их детской дружбы. Но внезапно Алек осознал, что он делал это не столько ради Фергуса и Джеймса, сколько ради нее. Он хотел защитить не девочку Лейтис, а взрослую женщину, смотревшую на него непрощающими и непокорными глазами.
Она была в избытке наделена гордостью, свойственной горцам. Отвага, упорство, верность – она обладала всеми качествами, что помогали ее народу выжить в то время, когда другие народы были растоптаны, раздавлены и обращены во прах.
– Потому что ты потеряла свой дом, – ответил он без колебаний.
– Ты был при Куллодене? – спросила она вдруг, не отрывая глаз от стана.
– Да, – признался он, решив открыть ей правду, когда сможет. – Зачем тебе знать об этом? – спросил он, когда она повернулась к нему.
Ее взгляд теперь был прикован к его жилету, к бляхе, которую он носил на нем скорее из суеверия, чем из гордости.
– Потому, – ответила она тихо, – что мне не забыть, кто ты и что сделал. – Она подняла голову, и их взгляды встретились. Ее глаза казались беспредельно глубокими, будто наполненными слезами. – Мне не забыть, даже если ты способен иногда проявить сострадание.
– Если хочешь, считай мой поступок взяткой, подкупом, – сказал он. – Если это побудит тебя остаться здесь.
– Взамен ты хочешь поймать моего дядю, – предположила она.
Он кивнул.
– Кто ты? – спросила она внезапно. – Ты совершаешь такой поступок, а потом грозишься повесить моего дядю Хемиша?
– Я солдат, – ответил он просто. – Даже жалость к Хемишу не помешает мне выполнить свой долг.
– Даже если долг потребует убить старика?
– Ты думаешь, что война коснулась только тех, кто носит солдатский мундир, Лейтис? – спросил он резко. – Мир нельзя так легко разделить на правых и неправых. – Он рубанул рукой по воздуху. – На этой стороне – поле боя, на другой – мир, покой и пристанище.
– Я слишком хорошо это знаю, – ответила она с горечью. – И все же ты гордишься своим положением, полковник. Есть ли в тебе что-нибудь светлое, например благородство? Или тебе просто нравится убивать?
Вместо ответа он поклонился ей с вымученной улыбкой. Потом вышел из комнаты.
Ее слова преследовали его на пути от Гилмура к форту. Он кивал, когда его приветствовали солдаты, оглядывая двор форта наметанным глазом командира, и продолжал думать о словах Лейтис, поднимаясь по лестнице в свои покои.
Войдя, он разделся. В мундире на подкладке и с жестким воротничком ему было слишком жарко в эти теплые летние дни.
У окна он остановился, глядя на озеро, простиравшееся внизу. Эта комната была единственной в форту с большим и широким окном. Такое было вовсе не обязательно в здании форта, и, должно быть, в первоначальных архитектурных планах оно не предусматривалось. Но сейчас Алек мысленно возблагодарил Седжуика за то, что гордость заставила его сделать это дополнение. Он мог видеть отсюда таинственные развалины старого замка, и это каким-то непостижимым образом связывало его с Лейтис.
Она видела Алека таким, каким он представлялся большинству людей и каким он хотел им казаться: решительным, не ведающим сомнений и колебаний человеком, чья репутация была броней, не позволявшей проникнуть глубже в его характер, душу и образ мыслей. Его хитрость всегда удавалась. Возможно, даже слишком.
«Есть ли в тебе что-нибудь светлое, например благородство?» Ее вопрос его встревожил.
За прошедшие несколько месяцев он познал ужасы войны, и не только последствия битв, когда женщины плакали, а мужчины бродили по полю недавнего сражения среди трупов в поисках оставшихся в живых соратников.
Истинным бедствием войны было то, что она калечила души людей, души солдат. В Инвернессе Алек научился распознавать равнодушие в глазах людей, легко добивавших раненых, больных, заключенных в тюрьмах, не испытывая ни малейших угрызений совести.
Он делал в Инвернессе то, что велел ему воинский долг, и то же самое должен был сделать теперь. Но мог ли он поступить с Макреями так, как велел ему Камберленд?
Ответ был прост, но прийти к нему нелегко, потому что здесь логика бессильна. Подойдя к столу, он вытащил карту местности, окружавшей Гилмур, и при свете свечей тщательно изучал ее.
Он должен спасти Макреев. Не потому, что ему хочется быть чище или благороднее, а просто потому, что они отчаянно нуждаются в его помощи. Он не мог спокойно смотреть, на старух, брошенных умирать голодной смертью, на изможденных испуганных детей.
И снова он обречен стать предателем.
Глава 13
Лейтис разбудил гром. Нет, осознала она, проснувшись, не гром, а грохот колес. Она встала, оправила платье, нашла ленту для волос и обулась. Бледное солнце слабо освещало зал клана. Она прошла по переходу под аркой и оказалась в ярко освещенном дворе, где и остановилась, удивленно глядя на представшее ее глазам зрелище.
Три фургона, нагруженные доверху съестными припасами, громыхали по мосту через лощину. В клетках кудахтали куры. Доверху громоздились коробки и картонки, бочонки, веревками привязанные к стенкам фургона, чтобы не вывалились.
За фургонами следовала колонна солдат во главе с полковником. Его красный мундир ярко выделялся на фоне синего неба, едва расцвеченного зарей. Новые патрули, новая причина заявить о присутствии англичан на земле злополучных скоттов. Или все это ложь? Вероятно, он снова отправился на поиски Хемиша?
Он повернул голову и смотрел на нее, будто услышал ее мысли. Они были слишком далеко друг от друга, чтобы рассмотреть в подробностях выражение лица друг друга. Но ей показалось, что его лицо было спокойным, как обычно, а настороженность в его глазах, несомненно, отражала ее собственную.
Что за человек спасает деревню и обещает смерть старику? Кто пытался овладеть ею насильно и силой удерживал ее здесь и в то же время помнил, что у нее сгорел ткацкий стан? Загадочный таинственный незнакомец вызывал в ней смятение и любопытство.
Прохладный утренний ветерок облепил юбки Лейтис вокруг ее ног. Шотландские куропатки, поднятые с гнезд, прочертили крыльями воздух. Раздалось ржание коня, не желающего подчиниться команде своего седока.
Но Лейтис не двинулась с места. Казалось, ее загипнотизировал и пригвоздил к земле взгляд полковника. Он отвел взгляд, направляя коня вперед. Животное вместе с всадником пролетело по мосту через лощину, будто на крыльях, одним прыжком миновало просеку, когда-то выжженную в лесу, а теперь затопленную водами озера, вместо того чтобы воспользоваться удобной, хоть и более долгой, кружной дорогой.
Макреи считались лучшими наездниками во всей Шотландии. В одной из их легенд рассказывалось о том, что первый лэрд этого клана превратился из жеребца в человека, когда полюбил шотландскую деву. Мясник из Инвернесса мог бы посрамить их всех, думала Лейтис и испытала чувство горечи при этой мысли.
Она обернулась и увидела стоявшего рядом Дональда. Его лицо ничего не выражало. В руках он держал поднос с ее завтраком и кувшин с водой.
– Я должна быть благодарна за то, что меня заточили? – спросила она, раздраженная его укоризненным взглядом. – И даже не пытаться бежать?
Она круто повернулась и пошла назад в комнату лэрда. Дональд последовал за ней.
– Не слишком похоже на тюрьму. – Дональд оглядел комнату. – К тому же вас хорошо кормят, не заставляют питаться крысами, и у вас есть настоящая постель. Вы одеты и не мерзнете от холода. – Он указал на ткацкий стан резким движением подбородка. – У вас есть занятие, позволяющее не считать часы и дни до той минуты, когда за вами придут, чтобы подвергнуть наказанию. – Он улыбнулся. – Нет, мисс, это совсем не тюрьма.
– А с вами случалось подобное? – спросила она тихо. Он кивнул.
– Я был пленником якобитов, мисс. В Инвернессе. Она резким движением опустилась на стул.
– А вы полагали, что ненависть – привилегия скоттов? – Он снова улыбнулся, и углы его рта приподнялись. Или это было гримасой страдания? – У нас, англичан, тоже есть причина для ненависти. Вы, скотты, мастера держать пленников в тюрьме, мисс. Хотите, я покажу вам шрамы на спине, чтобы вы убедились в правоте моих слов?
Она прежде никогда об этом не задумывалась, никогда не представляла себе, что англичане тоже могут быть узниками наравне с шотландцами.
– Как вам удалось бежать? – спросила она нерешительно.
Дональд посмотрел на нее.
– Я не бежал, – ответил он. – Война кончилась, меня освободили, и я снова оказался на службе у полковника.
– Это правда, что говорят о Мяснике? Правда, что он убил всех мужчин Инвернесса?
Дональд изучал ее лицо, сам оставаясь безучастным. Но в его глазах вспыхнули гневные огоньки. Время шло, и она поняла, что проявлять любопытство не очень разумно с ее стороны.
– Люди думают то, что хотят, мисс, им не важно, правда это или ложь, – произнес он, наконец, но не пояснил своих слов.
– Прошу прощения, – сказана Лейтис медленно. – Не за свой побег, а за то, что вас держали в тюрьме. И за проявленную к вам жестокость.
– Я не виню вас за это, мисс. Я понял, что один человек не виноват в деяниях целого народа.
При этих словах Дональда она почувствовала, как ее тело запылало и на щеках вспыхнул румянец. Это был тонкий и деликатный упрек, тем не менее он очень задел ее.
Он подошел к ткацкому стану и остановился, пристально его изучая.
– И вы сможете с этим управляться? – спросил он, посмотрев на Лейтис.
Она остановилась рядом с ним.
– Это не так уж и трудно, – ответила она. – Я покажу вам, как это делается, если вы раздобудете мне немного шерсти.
Ее пальцы ласкали и гладили колышки основы.
– А что вы хотите соткать? – спросил он.
– Что-нибудь яркое и веселое, – ответила она искренне, – то, что напомнит мне о прошлом.
Он оглядел комнату.
– Наверное, это место навевает на вас печаль, – сказал он. – Некоторые считают, что этот замок посещают привидения. – Внезапно Дональд улыбнулся. – Я не удивлюсь, если духи вздумают напугать англичан.
– Англичане уже получили свое – они внушают ужас, – спокойно ответила она.
– Мы возвращаемся к тому, с чего начали, – заметил он печально.
– Не думайте, что я ненавижу вас за то, что вы англичанин, Дональд, – призналась она.
– А я не могу ненавидеть вас, мисс, за то, что вы шотландка. – Он улыбнулся ей во весь рот.
Он вышел из комнаты, тщательно и осторожно закрыв за собой дверь.
Интересно, размышляла Лейтис, не прелюдия ли это к тому, что последует. А вдруг отвращение, которое она питает к англичанам, будет постепенно таять при каждой встрече с достойным представителем этой национальности?
Она стояла посреди комнаты, гадая, как провести время. Лейтис не привыкла к безделью. В ее доме всегда находилась работа для нее, ведь у нее была только одна пара рук, способных что-то делать. Когда выдавалось свободное время, она проводила его за ткачеством. Но больше у нее нет дома, куда можно вернуться. Лейтис оглядела комнату и попыталась прогнать нахлынувшую на нее печаль.
Дональд был, вне всякого сомнения, лучшим адъютантом, чем горничной. По углам комнаты висела паутина, а стены давно нуждались в побелке. Или по крайней мере их следовало хорошо отмыть. Обои, некогда цвета золота и слоновой кости, казались серыми от копоти и грязи.
Она выбрала одно из полотенец и обвязала его вокруг талии, чтобы защитить от пыли и грязи свое единственное платье, налила из кувшина воды в миску и принялась мыть стены.
Когда Дональд вернулся, она попросила у него ведро горячей воды и мыло. Он только нахмурился, но принес все, что она потребовала. К середине дня она уже отскребла пол, вымыла и вычистила стены.
Теперь комната выглядела почти так же, как при жизни лэрда. Бледно-золотистый узор на стенах казался свежим, как прежде. Кирпичная облицовка камина была отчищена от сажи. Даже дубовые бревна пола под ногами, старые и выщербленные, будто переболевшие оспой, скрипевшие при каждом шаге, теперь сияли чистотой.
Оглядев комнату, любой мог бы поверить, что вес помещения замка остались нетронутыми.
– Вряд ли полковнику понравится, что вы утомились до смерти, мисс, – сказал Дональд, внося в комнату ее ужин.
Она оглянулась на него, но не прекратила работы. В эту минуту она яростно скребла последнюю недомытую стену. Правда, ее тело болело, но эта работа утомила ее не больше, чем если бы она провела целый день за ткацким станом.
– Я не выношу праздности, – сказала она, опуская руку с мокрой тряпкой. – В следующий раз займусь починкой вашей одежды.
Дональд ухмыльнулся.
– Ловлю вас на слове, мисс. Я не очень-то ловок в обращении с иглой. И все же, – продолжал он, глядя на нес, – не думаю, чтобы полковнику понравилось, что вы трудитесь не покладая рук.
– Разумеется, – откликнулась она, будто не слыша его слов, – мы должны делать только то, что может быть приятно полковнику.
Она вымыла руки, откинула с лица волосы и села к столу, основательно проголодавшись.
– Чем вы занимаетесь в отсутствие полковника? – спросила она, принимая из его рук тарелку.
Дональда, казалось, поразил ее вопрос.
– Я чищу его мундиры и сапоги, ухаживаю за лошадьми. – Поколебавшись, он продолжал: – Но как правило, я всегда при нем.
– И у вас не бывает свободного времени, Дональд? У вас нет любимой, кому вы могли бы написать письмецо?
Его щеки залил густой румянец, и он покачал головой.
– В казармах мы постоянно заняты, мисс. А в свободное время играем в карты, в кегли и разные другие игры. Полковник придерживается на этот счет строгих правил, и все ведут себя примерно. Никому и в голову не приходит ослушаться. По крайней мере до тех пор, пока не узнаешь, в каком он настроении и ожидать ли бури.
– Думаю, нелегко подчиняться такому человеку, – сказала она.
– Вы совершенно его не знаете, мисс, и неверно судите о нем. – Дональд осекся, чтобы не сболтнуть лишнего.
Она с любопытством смотрела на него, потом вернулась к своей трапезе.
– Я тут подумал, мисс, насчет того, как проводить время, если вы пожелаете научиться играм.
– Я охотно сыграю в кости с самим дьяволом, – призналась она, – если это поможет мне чем-то заняться.
«И, – добавила она про себя, – отвлечься от мыслей о Мяснике».
Дональд вышел из комнаты и вернулся спустя несколько минут с колодой карт и длинной прямоугольной доской. Разложив все на столе, он принялся объяснять ей правила игры.
– Обычно мы играем на деньги, но я предпочитаю свои откладывать. Мы можем назначить любую другую плату за проигрыш, если вам будет угодно.
– Например, прогулку, – предложила она не колеблясь.
– Этого я не могу вам позволить, мисс.
– Вы не можете позволить мне погулять на свежем воздухе в вашем присутствии? – спросила она умоляюще. – Если я не буду выходить из этой комнаты, Дональд, то просто заору.
Казалось, это обещание его напугало.
– Вы не шутите, мисс?
– Отнюдь, – сказала она твердо. – Давайте играть на прогулку по лощине. Если проиграю, я вычищу сапоги Мясника.
– Не могу, мисс, – ответил Дональд, уже не скрывая своего испуга. – Форт почти пуст, но если до полковника дойдет весть о вашей прогулке, я могу потерять свое место.
– Быть ординарцем полковника так важно для вас?
– Я бы стал служить полковнику Лэндерсу и в самом аду, мисс. Прошу меня простить, – сказал он.
«Что же это за человек, если внушает такое уважение и подчиненные так ему преданы?» Она покачала головой, решив отбросить все мысли об инвернесском Мяснике.
– Ну, тогда хотя бы вы разрешите мне дойти до общего зала клана. И до часовни, – быстро добавила она. – Только туда, и никуда больше.
За один глоток свежего воздуха, за одно ласковое прикосновение ветра к лицу – она все бы отдала за возможность увидеть что-нибудь, кроме этих стен!
– Если вы пообещаете не пытаться убежать, – сказал он. Она кивнула. Пусть он только ей поверит, она готова пойти на такую жертву. Ей некуда деваться.
– В таком случае пара отлично начищенных сапог против короткой прогулки, – сказал Дональд с улыбкой.
Она улыбнулась ему в ответ в знак согласия, и они принялись за игру.
Глава 14
Алек стоял, глядя на озеро Лох-Юлисс. Они находились на восточном берегу озера, волнистые холмы заслоняли от них Гилмур. Но он все же смотрел в ту сторону, будто рассчитывал увидеть остатки рухнувших стен.
– Ты смотришь на меня с неодобрением, Харрисон. – Алек повернулся к своему адъютанту.
Тот на мгновение взглянул на него и отвел глаза.
– Кто я такой, сэр, чтобы одобрять или не одобрять вас?
– Правильный ответ, – сказал Алек лукаво, – но сейчас я хочу услышать правду.
– Я думаю, то, что вы делаете, сэр, очень опасно, – неохотно ответил Харрисон. – Вы рискуете своей жизнью. В Инвернессе было достаточно опасно, но теперь вам грозят куда большие неприятности.
– Я должен это сделать, – сказал Алек. – Но я понимаю, что ты не хочешь мне помочь.
– Хочу, сэр. Как и каждый, кто был с вами в деле под Инвернессом, – преданно возразил Харрисон. – Но меня беспокоят Седжуик и его люди, особенно Армстронг. Похоже, он подхалим и готов пресмыкаться перед Седжуиком.
– В таком случае мне придется усыпить его подозрения или лучше не возбуждать их, – с улыбкой возразил Алек.
Он поднял глаза на мрачное темнеющее небо. Наступало полнолуние, но едва ли будет виден освещенный диск луны из-за приближающейся бури. По небу яростный ветер гнал серые тучи. И даже деревья были готовы заплатить дань буре – они почтительно склоняли кроны, содрогаясь от порывов ветра.
– Опять буря, полковник, – заметил Харрисон.
– Шотландия гневается на нас, – сказал Алек, удивив адъютанта, потому что обычно полковник был скуп на слова.
Любое военное действие должно быть тщательно спланировано, а тем более предательство. Первой мыслью Алека было ускользнуть из форта ночью, чтобы помогать скоттам. Но это было не слишком удобно. Ему требовалось покидать форт Уильям и возвращаться туда незамеченным. Его смущало и удивляло то, как быстро он опять стал одним из вольных Макреев. При этом у него возникло удивительное, прежде не изведанное ощущение свободы.
В конце концов, его можно повесить только один раз.
– Если Армстронг захочет меня видеть, – обратился он к Харрисону, – скажешь, что я не велел себя беспокоить.
– Охотно, – отвечал Харрисон.
– Остальным скажи что положено, – добавил Алек. – Рассчитываю на твою скромность.
Это означало, что его будут сопровождать только ветераны, бывшие с ним при Инвернессе.
Йен вскочил в лодку, дернул для надежности узел на канате, соединявшем его лодку со второй, – обе они были добычей Каслтона. Не зря он назначил его ответственным за снабжение провиантом для форта. Молодой лейтенант выказал себя мастером своего дела – он мог раздобыть что угодно.
Вытащив лодчонку на каменистый берег, он прочно поставил вторую лодку на якорь. Было разумно подготовиться заранее к любой случайности, включая и необходимость быстро ретироваться из форта Уильям.
Галька хрустела под его сапогами, пока он шел к скале, обращенной к озеру отвесной стеной. Память подвела его, когда он попытался найти вход в пещеру. Потом он осознал, что видел его одиннадцатилетним мальчуганом и искать отверстие в скале следует чуть ниже. Он наклонился и тотчас же нашел дыру в скале. Просунув в нее голову, он нырнул в пещеру. Внутри он почувствовал, что свод пещеры вздымается вверх над его головой, и выпрямился. Тогда он снова зажег фонарь.
Мальчиком он был очарован красками и таинственностью пещеры, но теперь он осознал, что художник любил женщину, изображенную им на портретах. Эта любовь была столь явной и очевидной, что Алеку стало неловко да непрошеное вторжение в чужую жизнь.
Он поставил зажженный фонарь у подножия лестницы и начал подниматься в часовню. Ему показалось, что время надолго остановилось, пока его здесь не было. Ощущение опасности и сильный запах тлена были такими же, как в детстве.
Он отодвинул два камня, закрывавшие вход, и, подтянувшись, проскользнул как тень в темноту часовни.
– Вы ведь обещали, что будете на виду, мисс, – крикнул Дональд неуверенно, – и не попытаетесь бежать?
Лейтис улыбнулась и кивнула, ступая в общий зал клана. Она с облегчением вдыхала воздух, пахнущий пылью веков.
Они так долго играли в карты, что не заметили, как стемнело и наступила ночь. Лейтис наконец повезло, и она выиграла. Дональд разрешил ей прогуляться до часовни.
Она обернулась через плечо. Дональд стоял сзади, на том же расстоянии, будто понимал, что его присутствие здесь – святотатство.
Холодная влага, оседавшая на ее лице, резкий ветер и духота были предвестниками надвигающейся бури. В Гилмуре гром, казалось, звучал громче и раскатистее, а молнии сверкали ослепительнее. Возможно, потому, что замок был окружен утесами и ветру приходилось преодолевать сопротивление каменной тверди.
Она закрыла глаза и запрокинула голову, отдаваясь предвкушению бури. Лейтис казалось, что она еще девочка, бегает наперегонки с братьями по земле с ее волнистыми перекатами и пологими холмами, по лощине, вверх-вниз, хохочет в ожидании грозы и не боится ни грома, ни молний.
В ее памяти всплыл еще один мальчик – Йен. Так его звали. Его приезды в замок всегда обещали непредвиденную и неописуемую радость. Она каждый год ждала его приезда, смотрела на цветущий в лощине вереск и знала, что в один из летних дней он с матерью приедет в красивой карете и ее снова пригласят в Гилмур как равную, как его друга.
Она вглядывалась во тьму, но Дональда не было. Она увидела приоткрытую дверь комнаты и на стене – тень ординарца. Она улыбнулась, благодарная ему за то, что он проявил понимание и неожиданную доброту.
«Ты смеешься лучше всех девочек. У тебя такой красивый смех!» Йен признался в этом в последний раз, когда был здесь. Как странно, но эти воспоминания вызывали в ней боль. Возможно, потому, что если они снова встретятся, то он будет ее врагом. И все же она помолилась за этого английского мальчика и за то, чтобы его не втянули в войну.
Из тени, в которой стоял, Алек наблюдал, как Лейтис медленно бродит по часовне. Наступало полнолуние, и тьма отчасти рассеялась, ночь уже не была угольно-черной. Буря прошла стороной и бушевала где-то вдали, но ветер все еще дико завывал и в воздухе отчетливо ощущался запах дождя.
Лейтис задумчиво опустила голову, пробираясь под сводами арок, заложив руки за спину. Задумчивая Лейтис. Такой он никогда прежде ее не видел. Что открылось ей? Чувствовала она печаль или гнев? Или в ее глазах отразились следы пережитого, хорошо скрываемый страх, заметный тому, кто захочет поглубже заглянуть в ее душу?
Ему хотелось заговорить с ней, но он не находил подходящих слов. Попытайся он успокоить ее и заверить, что ей ничего не угрожает, – это будет только уловка, потому что он не может ей обещать ни безопасности, ни утешения, ни даже того, что наступит завтра. Утешение? Она не примет его от него. Дружбу? Он улыбнулся этой нелепой мысли.
Его тревожило и будоражило ее присутствие и то, как она смотрела на море вдали. Ее поза выражала одиночество, ее спокойствие было кажущимся и нестойким, в любой момент готовое смениться печалью.
Он протянул к ней руку. Ему хотелось положить ее на плечо Лейтис, коснуться ее. Но он оставался неподвижным.
С тех пор как он ступил на шотландскую землю, Алек все чаще вспоминал годы юности и людей, которых любил и которыми восхищался. То, что он оказался в Гилмуре, выпустило на свободу его воспоминания, дотоле хранимые глубоко в его памяти, пока они не затопили все его существо.
«Для английского мальчишки ты не такой уж плохой пловец. Пошли, Йен! Мы с тобой побьем, Фергуса и Джеймса! До чего же я ненавижу Фергуса, право же!» Она поведала ему это однажды, и слезы в ее голосе отозвались странной болью в его сердце. Он не мог припомнить, из-за чего она поссорилась с братом, но очень скоро они помирились.
Лейтис! Мысленно он произносил ее имя, и на миг ему почудилось, что она слышит его мысли. Она двинулась к нему, потом остановилась, подняла с пола какой-то блестящий камешек, оглядела его и осторожно, почти с религиозным чувством положила на место.
Она медленно двигалась к арке рядом с ним и остановилась под ней с откинутой назад головой и с закрытыми глазами, будто пробуя на вкус ветер, унесший бурю в сторону. В эту минуту она была похожа на женскую фигуру, украшающую нос корабля: высокая и гордая, с каштановыми волосами, которыми играл ветер.