Искушенные джентльмены - Экстаз в изумрудах

Рене Бернард

Экстаз в изумрудах

Что есть тело? Тень тени твоей любви, которая в себя включает целый мир.

Дж. Руми

Глава 1

Зима 1859 года

Лондон

– Храни вас Боже, доктор Уэст! – Женщина вцепилась в рукав его белой рубашки. Отчаяние и горе придали ее пальцам такую леденящую силу, что появление синяков на руке было гарантировано. – Спасибо, что задержались допоздна!

Роуэн покачал головой:

– Нет нужды это говорить, миссис Блайт. Пусть Джексон отдыхает. Я загляну еще через день или два, чтобы посмотреть, как он поправляется. – Роуэн накрыл ее руку своей затянутой в перчатку ладонью. – Пошлите за мной, если его состояние ухудшится. Невзирая на час, миссис Блайт, пошлите непременно.

Ее сын умирал. И Роуэн мог лишь наблюдать за медленным уходом молодого человека. В шестнадцать лет Джексон был одним из его любимых пациентов – огонь и бравада. Мужская развязность подростка чередовалась в нем со спокойными моментами, без суетливого присутствия его матери, когда они с Роуэном могли говорить обо всем и ни о чем.

Джексон так и не выздоровел после ужасной лихорадки, которую перенес в двенадцатилетнем возрасте. Его сердце и легкие с тех пор уже не справлялись с обычными нагрузками. И каждая очередная зима отнимала у него силы. Теперь счет шел на недели или даже на дни. Еще немного, и вдовая миссис Блайт лишится любви своего единственного сына и затянет дом черным крепом.

«А она благодарит меня».

– Обязательно, – ответила она с чувством, и ее глаза потемнели. – Я пошлю за вами в любой час. Благослови вас…

– Прошу вас, миссис Блайт. Приберегите благословение для себя и вашего прекрасного сына. Я… к вашим услугам. Если бы только мог сделать больше… – Проклятие! Его профессиональный фасад быстро разваливался. Роуэн вышел из ее дома и спустился по ступенькам к ожидавшей его карете. «Что это за врач такой, который распускает нюни, как дурачок? Я устал. Слишком много было длинных бессонных ночей, и мои нервы совсем расшатались, чтобы запросто отмахнуться от такой женщины, как миссис Блайт». Она хотела, чтобы он лгал, и он знал правила игры. Он должен был заверить ее, что Джексон выглядит лучше, что отдых пойдет ему на пользу, что надо запастись новыми книжками, которые он будет читать, выздоравливая, и готовиться к весенним университетским экзаменам.

Насколько трудно было лгать?

«Все труднее и труднее. Я разучился лгать после Индии. Проклятие, я многое разучился делать…»

– Домой, Тео.

Взобравшись в карету без помощи кучера, он бесцеремонно бросил на сиденье рядом свой кожаный медицинский саквояж. Захлопнул за собой дверцу, откинулся на спинку сиденья и, вытянув вперед длинные ноги, положил их на зачехленное сиденье напротив. Человек, у которого не было даже сил, чтобы вздыхать или жалеть себя.

Карета тронулась, и его преданный кучер, мастерски прокладывая путь по затуманенным улицам, повез Роуэна в фешенебельный район западного Лондона, где находился его дом. Темные улицы Лондона отзывались зловещими звуками, издаваемыми лошадьми и одинокими смельчаками, спешащими по делам в столь богопротивный час. Приглушенные шумы беспокойно дремлющего города доносились до Роуэна, как исполняемая за стенкой музыкальная пьеса. Он провел рукой по волосам, взъерошив свои темно-каштановые, с золотым отливом, кудри.

«Я устал и телом, и душой, как любил говорить мой отец».

Он был еще относительно молодым человеком тридцати трех лет, но сегодня чувствовал себя так, как будто ему стукнуло все сто тридцать три. Перед лицом болезни Джексона он был беспомощен и с ужасом ждал неминуемой развязки – своей неудачи в спасении жизни мальчика.

«Похоже, боль его матери станет для меня сама по себе наказанием. И испить эту горечь придется… уже скоро. Бедный Джексон! Каким бы человеком ты мог вырасти! Ты еще не бреешься, но уже лучше многих, если бы только это могло послужить утешением для твоей матери».

Карета резво катила по пустынным улицам. В конце летнего сезона большинство богатых жителей Лондона разъехались по своим загородным имениям, чтобы насладиться охотой и свежим воздухом осени. В сырые, холодные зимние месяцы город, как судачили языки, являл собой рассадник болезней. Поэтому не вызывало удивления, что люди со средствами старались бежать из мрака покрытых сажей улиц.

Но именно зимой доктор Роуэн Уэст и пользовался наибольшей популярностью. Когда столько пациентов нуждались в его помощи, ему претила мысль протянуть ноги к огню где-нибудь в тихом деревенском доме. А что касалось слухов и бабских сплетен, то он знал другое: по иронии судьбы в летние месяцы город представлял еще большую опасность, правда, его коллеги пока не сошлись в единодушном мнении, чем это было обусловлено.

Голова гудела в одном ритме со стуком копыт, отбиваемом лошадьми по булыжной мостовой. Стараясь избавиться от ощущения, что череп наполняется серым песком, Роуэн на несколько минут закрыл глаза.

«Усталость. Это всего лишь усталость, но клянусь, если взгляну на сюртук, то увижу пыль от этого перемолотого стекла, что высыпается из моих ушей».

Карета замедлила ход и остановилась. Роуэн с облегчением открыл глаза.

– Наконец-то дома.

И снова сам, не дожидаясь Тео, выбрался из кареты, захватив докторский саквояж. Его упрямая самостоятельность давно стала предметом шуток среди «Пресыщенных» – это имя носил ближайший круг его друзей, – но для Роуэна она была предметом гордости. Его друзья, которые выросли в богатстве, и даже те, кто богатства не знал, удивлялись его нежеланию ждать, когда тебя обслужат. Роуэн не видел причин, чтобы не обращаться с другими людьми как с равными. Возможно, поэтому в период тюремного заключения в Индии во время бунта для него не стало откровением, что братство может быть выше кровных уз.

Маленькая община, известная под именем «Пресыщенных», пустила корни при наихудших обстоятельствах, но Роуэн был уверен, что полученный опыт сделал их всех лучше.

«Если не лучше, то, возможно, как в моем случае, дал понять, что к чужому неудобству или тяжелому труду нельзя относиться как к чему-то раз и навсегда данному».

Он решительно не понимал, почему джентльмен не может сам о себе позаботиться. Это, конечно, не значило, что он мог представить свою жизнь без слуг, но они были для него скорее членами семьи, чем обслугой, и их забота облегчала ему выполнение профессиональных обязанностей.

Войдя в холл, Роуэн нахмурился, озабоченный зажженными свечами и присутствием Картера. Слуга давно должен был отправиться на боковую, но в ожидании Роуэна, похоже, еще и не думал ложиться.

– Картер? Бессонница одолела или что-то другое, о чем я еще не знаю?

– У нас гость, доктор Уэст.

Картер указал на приемную, находившуюся по другую сторону главной лестницы.

– В этот час? Что за гость?

Роуэн поставил саквояж на столик возле двери. В неурочное время к нему частенько наведывались члены «Пресыщенных», но они имели привычку располагаться в библиотеке, где чувствовали себя как дома. И Картер давно перестал обращать на них внимание. Но, судя по виду старика, ситуация выходила за рамки протокола, заставляя его нервничать.

– Женщина. Точнее, леди, доктор Уэст. Приехала одна в наемном экипаже и заявила, что будет вас ждать. – Картер выглядел абсолютно удрученным, как будто ему изменила обычная чопорность. – Я… я подумал, что будет лучше, если провожу ее в салон.

– Как давно она здесь?

– С восьми часов, – сообщил Картер. – Я время от времени к ней заглядывал. Она… как сидела, так и сидит.

«Даже восемь часов вечера – неприлично поздний час для визитов. Сейчас уже далеко за полночь! Что, спрашивается, могло заставить даму просидеть в моей приемной почти пять часов?»

– Она назвала вам свое имя? – справился Роуэн.

Картер покачал головой:

– Отказалась, но заверила, что у нее к вам неотложное дело личного характера. Когда она только появилась, я и представить не мог, что все закончится столь странной осадой.

– Не волнуйтесь, Картер. Я увижусь с ней и как можно быстрее поставлю в деле точку. – Роуэн направился в гостиную, но вдруг остановился. – Подождите здесь, если можно, Картер, вдруг что-то понадобится.

– Да, конечно!

Картер не скрывал своего облегчения. Прежде чем открыть дверь, Роуэн сделал еще один глубокий вдох в попытке прогнать досадную боль в глазах. Глядя на выражение лица дворецкого, он не знал, чего ожидать. Визит дамы в столь поздний час в любом случае не предвещал ничего хорошего. Хотя он не сомневался, что будь это проститутка, Картер не пустил бы ее на порог. «Возможно, дама из робости постеснялась назначить встречу. Хотя…»

Но закончить мысль он не сумел, потому что увидел свою незваную гостью. Восседая на резном деревянном стуле в красивом дорожном платье, придававшем ее облику изящество лебедя, она была подобна экзотической птице. Ее темные блестящие волосы, собранные сзади, ниспадали локонами вниз, подчеркивая грациозные линии лица и шеи. Правильные черты лица выдавали аристократическое происхождение. Взгляд, которым она его встретила, сквозил легким нетерпением и холодным спокойствием. Когда он вошел, она встала, фарфоровая камея, в которую вдохнули жизнь. Когда фиалковые глаза замерли на его лице, Роуэн затаил дыхание.

– Чем могу вам помочь? Мисс?

Когда детали, которые он не сразу заметил, отразились в его сознании, натянутые нервы зазвенели, как струны.

«Она все еще в перчатках. А это уж не ее ли багаж?»

– Доктор Уэст! Счастлива с вами познакомиться. Я – Реншоу. Гейл Реншоу.

Но выглядела она отнюдь не счастливой.

Глядя на нее, можно было подумать, что она ошиблась домом или же нашла не того доктора Уэста. Она открыто оценивала его, и Роуэн не мог избавиться от ощущения, что не оправдал ее ожиданий.

«Гейл Реншоу. Реншоу. Имя кажется смутно знакомым, но эту леди я бы точно вспомнил, даже если бы у меня от боли раскалывалась голова».

Он кивнул, но взгляда не опустил. Боже, спаси и помилуй! Он, похоже, не мог оторвать от нее глаз, даже если бы это грозило ему смертью.

«Думаю, что следует держаться с ней официально, насколько это возможно, потому что не представляю, что нужно говорить леди, явившейся с вещами».

– Хотя я тоже всегда рад новым знакомствам, но в данный момент слегка растерян. Для визитов сейчас слишком поздно, впрочем, если речь идет о срочности…

Она покачала головой, слегка хмуря лоб, как будто его слова ее раздосадовали.

Роуэн сделал глубокий вдох и второй заход.

– Прошу прощения, если я что-то неправильно понял. Но Картер был уверен, что вам нужна какая-то помощь, и я подумал…

– Не нужно извиняться, доктор Уэст. Я явилась к вам без предупреждения, но, получив ваш доброжелательный ответ на мое письмо, решила, что сейчас самое лучшее время для начинаний.

– Ваше письмо? – «Реншоу. Не может быть!» – Я ответил, получив письмо от мистера Г.Л. Реншоу, но…

– Нет, вы получили письмо от меня, в котором я спрашивала о возможности пройти у вас обучение. – Опустив руку в глубокий карман юбки, она извлекла сложенный листок веленевой бумаги с его ответом. – Вы прямо указали, что нуждаетесь в дополнительной паре рук.

– Да, но я был уверен, что имею дело с… мужчиной.

Ее спина распрямилась и цвет лица изменился, выдав, что дама не так холодна, как притворяется.

– Намеренная ложь не делает мне чести, но эта деталь не должна иметь значения для человека вашего характера. Вы назвали цену, и я приехала с деньгами.

Роуэн подумал, что ослышался.

– Прошу прощения. Вы признаетесь в обмане и наивно надеетесь, что я закрою на это глаза и заключу с вами какой-то безрассудный контракт?

– Но вы же берете учеников?

«Это какой-то абсурд».

– Брал в прошлом, но…

– Я хочу стать врачом, доктор Уэст, и приехала сюда с единственной целью – поступить к вам в ученики. Я много о вас слышала и, поскольку это дело не совсем обычное, была уверена, что вы согласитесь.

Он медленно покачал головой. Все происходящее представлялось ему сном.

– Вы сказали, что много обо мне слышали? Как моя известность могла спровоцировать столь абсурдное обращение?

– Что абсурдного в желании стать врачом?

Роуэн прикрыл глаза ладонью и слегка надавил на веки, чтобы облегчить боль.

– Уже поздно, мисс Реншоу.

– Если бы я хотела совершить мошенничество, то закончила бы переговоры в письменном виде и внесла бы предоплату до своего приезда, доктор Уэст. Но я внушила себе, что вы человек открытого мышления и отнесетесь к прямому подходу с уважением.

Она сунула его письмо в карман, словно боялась, что Роуэн отберет его.

– Что-что, а прямой вас никак не назовешь, мисс Реншоу. – Роуэн прошел к буфету, чтобы налить себе чего-нибудь выпить. – Давайте снова попробуем.

– Да, давайте. – Она спокойно села, как будто он пригласил ее на чай. – Когда я с успехом завершу обучение, то, надеюсь, университет не сочтет возможным усомниться в моей подготовленности. Конечно, пойти в ученики к сельскому доктору было бы проще, но и отмахнуться от меня в таком случае тоже было бы проще. Поскольку вы лондонец, выпускник Оксфорда с дипломом Королевской академии, к моему обучению и самоотверженности отнесутся с большей серьезностью. Поскольку я не намерена позволить им прогнать меня по той простой причине, что я женщина, этот план представляется мне стоящим.

«План действительно стоящий».

В душе он был с ней согласен. Если бы можно было пренебречь реальностью, безраздельным влиянием маститых стариков и традиционным мышлением, то прелестная пташка могла бы добиться своего. К боли в глазах добавилась боль в шее.

– Мисс Реншоу, что вы такое слышали, что убедило вас в моем открытом мышлении?

– Я родом из Стэндиш-Кроссинга.

«Потянуло холодком из прошлого. Проклятие! Стоило провести в Стэндиш-Кроссинге одну-единственную зиму, и мне уже не забыть этого до самой старости».

– И в деревне ходят слухи о моем тайном желании взять в ученики женщину?

– Не думаю, что вы захотите снова это услышать, доктор Уэст. Достаточно сказать, что вы – человек, который не боится нарушать правила.

Прежде чем ответить, он сделал большой глоток бренди.

– В самом деле? Не припомню, чтобы меня характеризовали в подобных терминах. Вы неправильно восприняли слухи, мисс Реншоу, и совершенно напрасно проделали этот длинный путь.

Гостья не пошевелилась, и Роуэну в какой-то момент показалось, что она его не услышала. Но когда она ответила, небрежно поправив перчатки и разгладив юбки, он едва не выронил стакан из рук.

– Слухи – это такая странная вещь, доктор Уэст. Хватит одного шепота, чтобы они разнеслись по всему свету. Приятно думать, что в Лондоне никто не слышал о вашей жизни в этой деревне, вы со мной не согласны?

«При всей вашей красоте, мисс Реншоу, вы – маленькая порочная дрянь!»

– Уж не пытаетесь ли вы столь утонченным образом угрожать моей репутации?

– Вовсе нет. И не было никакой утонченности. Позвольте начать сначала, доктор Уэст. Мое предложение взаимовыгодно. Вам нужна помощь, а я полна решимости делать все, что в моих силах, лишь бы получить знания и опыт, необходимые мне, чтобы стать настоящим доктором. У меня есть деньги и возможности. Мой пол значения не имеет, и больше никто не станет говорить со мной на эту тему… Узнав от причастного лица некоторые подробности из вашего прошлого, я не могла упустить этой возможности. Я подумала, что человек с вашей квалификацией и тщательно оберегаемой репутацией, пожалуй, согласится поступиться правилами, когда узнает, сколь решительно я настроена.

– Уже час ночи, мисс Реншоу.

– Тогда, возможно, вы попросите вашего слугу проводить меня в комнату? – Она встала и наклонилась, чтобы взять свои сумки. – Мы можем прийти к соглашению утром.

«Могли бы, если бы вы были в здравом рассудке».

– К утру ваша репутация будет безнадежно испорчена, мисс Реншоу.

– Моя репутация уже испорчена, доктор Уэст. Я прибыла без сопровождения и в неурочный час явилась в дом к неженатому джентльмену. И что бы вы там ни думали, ничуть от этого не пострадала. – Она отмахнулась от проблемы как от малозначимой. – Но я согласна, что уже поздно беспокоиться о тонкостях моего социального статуса. Итак, моя комната?

– Я ни на что не даю вам своего согласия, мисс Реншоу, но совершено искренне говорю, что не имею сил обсуждать с вами ваш моральный кодекс или отсутствие такового, пока несколько часов не посплю. Эта головная боль лишает меня способности мыслить.

Он поставил стакан и прошел к двери, чтобы отдать распоряжения ожидающему Картеру.

– А пиретрум девичий с настойкой розмарина вы не пробовали? Хотя я сама предпочитаю имбирь.

Роуэн повернулся к ней с легким удивлением.

– Это слишком просто. Любая домохозяйка предложила бы то же самое. А средство против почечных камней у вас имеется?

После секундного колебания она холодно ответила:

– Корица. Или корень сельдерея и коллинсония. А при острых болях лучше кукурузное волокно. Я знаю, что применение трав попахивает стариной, но я многого нахваталась у нашего деревенского аптекаря – по крайней мере когда он не смотрел.

Пока он думал, что ответить, появился Картер, и Роуэн решил, что для одной ночи с него довольно.

– Картер, будьте любезны, проводите мисс Реншоу в гостевую комнату на втором этаже и дайте знать миссис Эванс о ее присутствии, чтобы гостья могла позавтракать перед тем, как покинет нас.

– Я никуда не уеду, доктор Уэст.

Картер с тревогой взглянул на хозяина, но Роуэн поднял руку, чтобы успокоить дворецкого.

– Это еще предстоит обсудить, мисс Реншоу. Мы поговорим на эту тему утром и посмотрим, не сможем ли достичь компромисса, может, мне удастся лучше отстоять свою точку зрения, когда отдохну и не буду мучиться от мигрени. Но если в последующие часы вы одумаетесь и придете в чувство, мне бы не хотелось, чтобы вы уезжали на голодный желудок.

«Полноценный вкусный завтрак и тонкая беседа о вашем здравомыслии, и вы добровольно отправляетесь в Стэндиш-Кроссинг, потому что – какую бы вы ложь обо мне ни слышали – я не собираюсь позволять вам диктовать мне условия».

Картер кашлянул.

– Прошу вас сюда, мисс.

Когда он протянул руку за ее чемоданом, Роуэн остановил его.

– Мисс Реншоу сама предпочитает носить свои вещи, Картер. Как человек передового мышления она может оскорбиться.

От язвительных слов ее щеки вспыхнули, но спорить она не стала, лишь поудобнее перехватила явно тяжелые чемоданы.

– Благодарю, доктор Уэст.

– Спокойной ночи, мисс Реншоу.

Роуэн проводил ее взглядом. Грациозная, как герцогиня, несмотря на неудобную поклажу. Он невольно задумался, как столь красивое создание способно вызвать у человека, призванного лечить людей, желание подсыпать яд в поданные ей на завтрак яйца.

Картер живо проводил ее в гостевую комнату, открыто брюзжа по поводу нежелания гостьи считаться с правилами добропорядочности и приличия.

– Там нет угля, но если будете настаивать, я велю кому-нибудь принести растопку, чтобы прогреть комнату.

– В этом нет необходимости, Картер. Я не хочу докучать персоналу. Комната прелестная. Только невеже пришло бы в голову жаловаться. – Поставив чемоданы у изножья кровати, она едва сдержала стон облегчения. – Благодарю вас.

Добрые слова сделали свое дело. Торопливо поклонившись, Картер удалился, ограничившись ворчанием в адрес ночных гостей и заблудших дамочек.

Как только дверь за ним закрылась, Гейл с отрывистым вздохом присела на край кровати. У нее получилось. Ей удалось проникнуть в дом Уэста и провести предварительные переговоры. На это путешествие ее подтолкнул внезапно возникший план. А мечты о легком успехе укрепили дух. Все виделось в розовом свете, пока она не очутилась в приемной Уэста.

Почтовая карета прибыла позже, чем она ожидала, и к тому времени, когда Гейл добралась до дома доктора, она дрожала от нервного напряжения.

При свете дня казавшиеся гениальными слова, придуманные ею, чтобы заставить его согласиться, в сумерках представлялись полным бредом.

Больше всего от ее вторжения, ломающего все рамки приличия, пострадал несчастный дворецкий. В долгие часы ожидания среди прочих вещей, занимавших ее мысли, она обдумывала доводы в защиту бедняги на тот случай, если его хозяин окажется несговорчивым и пригрозит слуге увольнением.

Но доктор Роуэн Уэст оказался совсем не таким, каким она его себе рисовала.

Блистательный демон, на протяжении всего последнего года проклинаемый и поносимый ее теткой, представлялся Гейл идеальной кандидатурой для осуществления своего замысла. Что изменится для такого человека, если он возьмет особого ученика? И кого озаботит его слегка подмоченная репутация? Мысль заставить негодяя сыграть роль спасителя и сделать Уэста средством достижения своей благородной цели – стать первой в Англии женщиной-доктором – вызывала у Гейл извращенное чувство справедливости.

Трагедию из прошлого своей семьи она обратит в триумф, а злодей, причастный к смерти ее кузины, даст для этого необходимые инструменты.

Правда, выглядел он совсем не по-злодейски.

И на демона не походил.

Она нечаянно подслушала, как ее тетка, миссис Джейн Гамильтон, говорила, что доктор был слишком старым для ее юной дочери Шарлотты и что только черствая душа могла без оглядки погубить столь нежный, едва распустившийся цветок. После чего миссис Гамильтон понизила голос, и Гейл не поняла, каким образом он это сделал, но суть была ясна.

– Тогда почему вы согласились на помолвку? – поинтересовалась за чашкой чая миссис Смайт.

– Как почему? Конечно же, потому что он имел неподражаемую репутацию врача! Мой брат уверял меня, что его ждет блестящее будущее, ведь он унаследовал в Лондоне одну из лучших практик, которая обеспечит мою маленькую птичку всем, что только может предложить жизнь! Если бы я только знала, какое жестокое, жестокое сердце скрывалось за таким бесподобным талантом! Погубить мою кровиночку и сбежать без оглядки!

Тетя Джейн расплакалась.

В этот момент и родился смелый план Гейл.

Все ее обращения к докторам из круга знакомых тетки получали твердый отказ. Более того, они насторожили миссис Джейн Гамильтон, заставив обратить внимание на странные замыслы своей своевольной воспитанницы. В результате чего Гейл пришлось провести несколько недель под замком и хорошо усвоить, что прямой подход закончится для нее психиатрической лечебницей.

Но когда замаячил призрак доктора Роуэна Уэста, возникло простое решение. Если хорошего человека, но посредственного врача волновало, что скажут о нем люди, возьми он в ассистенты женщину, то плохой человек, но очень хороший доктор может сделать это не моргнув глазом. А если начнет упираться, то вряд ли захочет, чтобы окружающие узнали о его неправедном поступке. Если Гейл сумеет остаться твердой, то обретет рычаг, чтобы сдвинуть свой мир с мертвой точки.

В воображении Гейл доктор Роуэн Уэст принял образ злого гения, готового на все ради расширения или защиты своей практики. Она сделает ему щедрое предложение из полученных в наследство средств, затем упорным трудом и учебой добьется получения собственной аккредитации и штурмом возьмет Лондон как одна из первых женщин, вступивших на поприще медицины.

Но где же тот злодей, которого рисовало ее воображение? Где побитая оспой, холодная душа, брюзжащая о морали, но покоряющаяся жадности при обещании денег?

Реальный доктор Роуэн Уэст был человеком, с которым стоило считаться, который хорошо сознавал свою мужскую власть и силу и не имел ничего общего с иссохшим старцем. Несмотря на усталость и головную боль, его взгляд светился умом и опытом. Он не накричал на Гейл и не пригрозил выкинуть вон. Даже не отчитал дворецкого за то, что тот позволил ей остаться ждать его. Напротив, оказался джентльменом до мозга костей, выразившим беспокойство по поводу ее репутации и благополучия.

Но хуже всего было то, что доктор Роуэн Уэст был слишком хорош собой, чтобы женщина вспомнила, как он отвратителен, и не потеряла голову.

Но это ощущение Гейл мигом прогнала.

«Как мне доказать, что женщина обладает дисциплинированным разумом, необходимым для того, чтобы стать доктором, если при первой встрече со строгой красотой моего учителя растекаюсь лужей хихикающего идиотизма? Какое мне дело до того, что у него широкие плечи и высокий рост? Он опытный врач и обладает всем, что мне нужно, чтобы двигаться вперед. Кто скажет, что дьявол не был самым привлекательным ангелом из всех, пока не проявил свою порочную натуру и не упал с небес?»

Издав продолжительный вздох, Гейл кивнула. Ее руки наконец перестали дрожать, хотя из глаз все же хлынули слезы. По щекам бесшумно поползли мокрые дорожки. Вынув из ридикюля носовой платок, она с остервенением вытерла глаза. Поймав тигра за хвост, она не могла теперь позволить совести ослабить хватку.

Если доктор Роуэн Уэст хотя бы наполовину являлся таким злодеем, каким рисовала его тетка, Гейл не видела ничего предосудительного в том, чтобы неправедным способом вынудить его согласиться на контракт с ней. Гейл не нужно, чтобы он был хорошим человеком. Ей нужно, чтобы он был хорошим учителем.

И если он ее возненавидит, так тому и быть.

Оставалось лишь молиться, чтобы она сама себя не возненавидела.

Глава 2

К рассвету она распаковала свои платья, разложила вещи и даже начистила все свои туфли. Гейл привезла с собой лишь ту одежду, которую считала наиболее практичной, хотя ее тщеславие не имело ничего против того, чтобы практичный и профессиональный гардероб был ей к лицу и отвечал веяниям моды. В конце концов, это Лондон! Какие бы препоны и предрассудки ни приходилось ей преодолевать, она решила, что не позволит никому смотреть на себя сверху вниз как на женщину без средств и гордости.

На завтраке он не появился, но Гейл не собиралась отступать. Не обращая внимания на прищуренные взгляды миссис Эванс, его экономки, она ела в небольшой столовой внизу. К Гейл снова вернулось нервозное состояние, но она изо всех сил старалась скрыть его за фасадом абсолютной самоуверенности, делая вид, что нет ничего необычного в том, что незамужняя леди без приглашения является к джентльмену в дом и остается ночевать.

«Я – его ученица, и у меня есть его письменное приглашение, так что пусть миссис Эванс пыхтит себе потихоньку, пока он не спустится вниз и мы не расставим все точки».

Спор, затеянный прошлой ночью, едва ли был закончен. И к дьяволу совесть. Гейл была намерена пустить в ход любое оружие из своего арсенала, лишь бы он согласился ее обучать.

«Прости меня, Шарлотта! Но если мне понадобится назвать твое имя, я назову. Я не могу возвращаться домой! Если мне придется вернуться в Стэндиш-Кроссинг, твоя мать посадит меня под замок до самой старости».

В комнату вошел Картер и, торопливо кивнув, объявил:

– Доктор Уэст спустится вниз через несколько минут. Можете подождать его в библиотеке рядом с салоном. Но вынужден просить вас, мисс Реншоу, не разгуливать по дому.

– Конечно. – Свернув салфетку, она проследовала за ним в библиотеку, пряча дрожащие руки в карманах утреннего платья. – Благодарю вас, Картер.

Дворецкий оставил ее, не сказав больше ни слова, очевидно, не желая общаться с гостьей, чей статус не был пока определен. Счастливая, что может отвлечься от мыслей о предстоящей судьбоносной встрече, она улыбнулась и принялась кружить по комнате, оценивая библиотечную подборку доктора.

Собрание включало как литературную классику, так и удивительную коллекцию редких текстов на латыни. Ее познаний латыни хватило, чтобы понять, что в коллекции имелись фолианты по древней фармацевтике и военно-полевой хирургии.

В безмолвном восхищении перед богатством знаний, скрывающихся под обложками книг, Гейл скользила по корешкам длинными тонкими лезвиями своих пальцев. Вынув том анатомического атласа, она раскрыла его на странице с изображением мускулатуры корпуса. Цветной рисунок завораживал, демонстрируя, что лежит под кожей и обеспечивает движения человеческого тела.

– Наслаждаетесь мимолетным знакомством с механикой человека, мисс Реншоу? – Роуэн испугал ее, возникнув за спиной, словно по волшебству. Он протянул руку, чтобы вернуть книгу на законное место, подальше от Гейл. – Или выискиваете мои слабые стороны?

– У меня дома не было возможности изучать медицинские тексты. С нетерпением займусь изучением ваших.

– Меня восхищает ваша любознательность и, если позволите сказать, упорство, которое вы проявляете несколько преждевременно.

– Значит, вы заранее решили мне отказать, доктор Уэст? – Она распрямила плечи. – Решили, да?

– Пока не принял окончательного решения, но только потому, что все еще пребываю в изумлении. Вчера у меня был такой длинный день, а вы… свалились, как снег на голову. Вы, безусловно, должны понимать, что если бы я был дьяволом и, пренебрегая условностями, плясал нагишом на крышах, у вас все равно было бы мало шансов.

– Почему?

Почему? Он приготовился к напористому возражению с ее стороны, к визгливому возгласу оскорбленного достоинства или недовольной гримасе протеста. Но этот наглый вопрос и вызывающее выражение лица обезоружили его совершенно. Роуэн ни на секунду не позволил себе впасть в заблуждение и поверить, что невозможная мисс Гейл Реншоу действительно ждет от него мудрых слов.

– Против этого столько доводов, что не знаю, с которого и начать.

– С любого.

– Где ваша семья, мисс Реншоу? Они родом из деревни Стэндиш-Кроссинг? Не припоминаю, чтобы слышал о Реншоу.

– У меня там родственники. Я прибыла туда чуть больше года назад, когда умерли мои родители. Несколько недель назад мне исполнилось двадцать четыре года, и я получила доступ к деньгам в трастовом фонде, так что теперь ни от кого не завишу.

– Двадцать четыре года – слишком ранний возраст для самостоятельности. Сомневаюсь, что вы сможете убедить меня, мисс, что ваша семья одобрила ваше желание получить профессиональное образование. – Он жестом предложил ей сесть и подвел к двум креслам перед камином. – Назовите этих ваших родственников, мисс Реншоу. Я интересуюсь не из праздного любопытства. У меня есть тревожное чувство, что они имеют к этой ситуации непосредственное отношение.

Она покраснела.

– Моя тетя – миссис Гамильтон. Шарлотта Гамильтон – моя, вернее, была моей кузиной.

«Шарлотта. Красивая, притягательная Шарлотта. Холодная и мертвая, источник моего глубокого несчастья, которое я даже не в состоянии измерить. Тогда мне хотелось, чтобы и меня похоронили вместе с ней».

Он взглянул на свою просительницу другими глазами. Она намекала на шантаж и вот принесла с собой худшие воспоминания из его прошлого, имея при этом наглость выглядеть обворожительно. Шарлотта Гамильтон была его невестой, когда он уехал в Индию, и, сразу по возвращении получив известие о ее смерти, Роуэн был опустошен. Но то, что последовало дальше, он и передать не мог. Обвиненный в происшедшем, он чувствовал себя виноватым и знал, что черная краска, которой его облили, предопределила мнение о нем мисс Реншоу и многих других. Вопрос состоял в том, что именно она знала и почему все еще находилась здесь.

– Родители никогда не одобряли мои мечты, но теперь это не важно. У меня есть деньги, почти восемнадцать тысяч фунтов, и я сама вправе решать, как их использовать.

– Ваших денег хватит на приличное приданое и… – Ему не хотелось нести чушь вроде того, что она слишком красива, чтобы работать доктором. – Вы же не станете отрицать, что у вас есть широкие возможности удачно выйти замуж. Ни одна леди не предпочтет жизнь синего чулка, если есть возможность более разумного выбора.

– А разве независимость – такой уж странный выбор? У меня есть средства, обеспечивающие мне свободу, но вы почему-то считаете, что леди должна предпочесть заточение. Я же предпочитаю сделать свою жизнь более значимой, чем играть роль мужниной жены.

– Тогда почему просто не остаться свободной? Почему не путешествовать, не расписывать чашки, не покупать скаковых лошадей? На свете много женщин, которые проводят дни и ночи с больными, выхаживая дорогих им людей, женщин, которых страшат часы у постели больного. А вы сами их ищете. Их кошмар – ваша мечта.

– Я не более вашего ищу страданий или радости у постели больного.

– Чего же вы хотите, мисс Реншоу?

– Я хочу знать: вы тоже подвергались такому допросу, когда изъявили желание стать доктором?

Он сделал глубокий вдох и ощутил абсолютное спокойствие.

– Скажите мне, мисс Реншоу, скажите, почему вы хотите стать врачом?

– Мои причины никого не касаются, и я не собираюсь раскрывать их вам. Вы либо возьмете меня за мои умения, дав прежде шанс их продемонстрировать, либо откажете.

– А ваши вчерашние угрозы? Мне учитывать их при вынесении решения или забыть, как о пустопорожней болтовне испорченного ребенка, желающего добиться своего?

Она ничего не ответила, только вызывающе вскинула подбородок.

«Она не знает, о чем просит. Но могу сказать одно: она никогда не смирится с простым милосердным «нет». Боюсь, мисс Реншоу – человек, который должен расшибить лоб, чтобы что-то усвоить. А что касается призраков Стэндиш-Кроссинга, пусть приходят».

Вслух же Роуэн заметил:

– Значит, пока ваши угрозы я пропускаю. Должен признаться, что если бы имел состояние и не имел семьи, то испытал бы соблазн поискать иной судьбы. Это занятие – не для всех. Какими бы возвышенными ни были мои профессиональные цели – лечить людей или сделать какое-то великое открытие, это все же ремесло. В стране нет ни одного пэра, который не поставил бы меня в один ряд со своим адвокатом или садовником. Я – возвеличенный слуга, мисс Реншоу.

– А для меня это призвание.

– Вы слишком хороши и слишком молоды, чтобы следовать этому призванию.

– Мои мотивы не менее разумны, чем ваши. Вы же тоже не безжизненный старый брюзга! Или вы действительно смотрите на профессию как на ремесло, доктор Уэст? Неужели вами движет только выгода и вы не в состоянии представить, что кто-то может об этом мечтать?

– Вы режете меня по живому, мисс Реншоу. Почему бы нам не принять во внимание тот факт, что этот образ действий лишит вас шанса найти приличного мужа? Учтите, я не рассматриваю высокую вероятность того, что миссис Гамильтон уже обратилась в полицию, объявив меня преступником за то, что устроил ваше появление в моем доме…

– Тетя Джейн, – перебила его Гейл, – представления не имеет, что я вас разыскала!

– Где же в таком случае вы находитесь, по ее мнению?

Она ответила не сразу. А выражение неуверенности на ее лице заставило его задуматься, какие еще секреты она от него скрывает.

– Я убедила ее в намерении совершить поездку по континенту, чтобы приобрести блеск искушенности, прежде чем соглашусь выйти замуж.

– Одна?

Гейл скрестила руки, словно попыталась защититься, но ничего не сказала.

– Покупать вымышленное приданое, да? А своего невидимого компаньонка не забыли? А предполагаемый маршрут следования миссис Гамильтон послали?

Брошенный на него взгляд сквозил нескрываемым презрением.

– Я могла бы поправить ее заблуждения относительно моего путешествия, но не вижу в этом смысла. К тому же разве не вы предложили не принимать во внимание довод, основанный на потенциальной тревоге миссис Гамильтон по поводу моего отъезда? Или же это было последнее из ваших возражений и вы готовы согласиться взять меня?

«С этой дамочкой нужно держать ухо востро. Она точно бьет в цель, как сокол. Что ж, попробуем другую, более традиционную тактику».

– Честно говоря, мисс Реншоу, медицина не для слабых сердцем. Есть… неделикатные темы, с которыми должен быть знаком врач и которые дама не может… – Он попытался начать заново, надеясь, что основа высоких моральных устоев не рухнет у него под ногами. – Правила этикета и приличия требуют, чтобы вы сохраняли некоторое невежество касательно человеческого состояния.

Его слова прозвучали помпезно и глупо.

– Как это? – в полном замешательстве спросила она.

Роуэну не хватило сил, чтобы ей ответить.

Гейл, принимая вызывающую позу, снова сложила руки на груди.

– Женщины несут крест деторождения, разве нет? По всеобщему признанию, нет более неделикатной темы, и все же вы предпочитаете верить, что женщины в силу своей половой принадлежности глухи и слепы в своей беспечности к грязи и боли жизни? Каким же это образом общество рассчитывает оградить меня от человеческого состояния, не важно, врач я или доярка?

– Хороший вопрос. Но поскольку женщины в большинстве своем падают в обморок при одной мысли о крови, то мужчинам трудно представить, что они способны сделать кровопускание, или разрезать тело, чтобы удалить опухоль, или отнять конечность. Вас рассматривают как существо более слабое и…

– Я никогда не падала в обморок, доктор Уэст, и не вижу причин, почему должна терять равновесие при виде механизмов или жидкостей, составляющих суть человеческого существования. Не смейте называть меня слабым созданием или хрупким ангелом! Я не… – Она запнулась, как будто овладевшая ею страсть спора представляла теперь еще большую угрозу. Она повернулась к нему спиной, открыто стремясь взять себя в руки, а когда снова повернулась лицом, ледяная маска спокойствия была на прежнем месте. – Если вы можете что-то вынести, то и я не вижу для себя помех вынести то же самое! Да, у меня меньше опыта, но это не значит, что я менее способная.

– Ваше утверждение, мисс Реншоу, ничем не подтверждено. Вы не подвергались испытанию.

– Точно! Я никаким испытаниям не подвергалась! И пока вы не прекратите читать мне нотации и не согласитесь дать шанс, вы так и не узнаете, на что я способна! – Она поджала губы, и Роуэн пожалел, что она это сделала. Простой жест отвлек его мысли, притянув взгляд к ее полным розовым губам, в то время как он нуждался в сосредоточенности. К счастью, она ничего не заметила и продолжала говорить: – Если хотите оказаться правым в этом споре, доктор Уэст, тогда докажите мою неправоту.

Вот и ответ на его проблемы.

Она уедет через две недели обучения. Сбежит из его дома со своими чемоданами, чтобы найти другое применение своим деньгам и поставить перед собой цель получше.

«Я не стану больше церемониться с ней и пытаться образумить, но буду обращаться как с мужчиной. И тогда мисс Реншоу сама поймет, что есть границы, переступать которые не стоит».

– Не могу поверить, что говорю это, мисс Реншоу, но, похоже, я готов доказать, что вы не правы, и принять ваше несуразное предложение.

На миг у нее от удивления открылся рот, но, тут же спохватившись, она посмотрела на него с настороженной подозрительностью:

– Вы берете меня? Просто так?

– Что значит «просто так»? Вы измочалили меня, почти доведя до новой головной боли. Что мне остается? Либо внять вашим аргументам и принять в ассистенты, либо вышвырнуть за дверь. Честно говоря, я не могу позволить безумной женщине орать и потрясать кулаками у меня на пороге. Это скверно для деловой репутации и практически невозможно объяснить соседям.

Подозрительность рассеялась, вылившись в теплую благодарность, которая растопила лед в ее фиалковых глазах, и, когда она улыбнулась, у Роуэна перехватило дыхание. Чары его новой ученицы были неоспоримы, но только идиот мог забыть, что желание в этом случае равнозначно самоубийству.

– Спасибо, доктор Уэст! Вы не пожалеете об этом решении! Я не разочарую в…

– Постойте! Поскольку мы установили, что моя репутация меня все же волнует, наш договор действителен лишь до тех пор, пока вы о нем молчите. Никаких объявлений о вашем обучении и никаких официальных титулов без моего разрешения.

– А что мне отвечать людям на вопрос, почему живу в вашем доме и что здесь делаю?

– Можете говорить, что помогаете мне или учитесь на сиделку.

Она колебалась. Он почти слышал, как в ее прекрасной голове скрипят колесики, перемалывая детали его просьбы и оценивая их значение.

– Это то, что вы будете говорить окружающим, да?

– Вероятно. За исключением наиболее близких друзей и домашних слуг. Чем меньше людей будут знать о нашем договоре, тем лучше для вас. Если вы по глупости проболтаетесь, что хотите стать доктором, известие об этом распространится со скоростью лесного пожара, и ваша тетушка в Стэндиш-Кроссинге непременно об этом услышит. Что с вами тогда будет?

Гейл прикусила нижнюю губу и скрестила на груди руки, как будто хотела защититься. Но он видел, что немного вразумил ее. Ни ему, ни ей не нужно было, чтобы миссис Джейн Гамильтон постучалась в дверь его дома. В этот момент он даже ощутил родственную связь с мисс Гейл Реншоу.

Наконец она кивнула:

– Я буду само молчание, доктор Уэст.

– Тогда я попрошу своего юриста подготовить после обеда необходимые бумаги. Вы займете комнату, которую я специально выделил для своего ассистента. От вас я буду требовать выполнения всей той работы и учебных заданий, которых требовал бы от мужчины, занимай он ваше место. – Роуэн сделал паузу, затем перешел к деталям. – Что касается платы за обучение, мне не нужны ваши деньги, мисс Реншоу. К тому же я буду лучше спать ночью, зная, что у вас есть средства к существованию в случае…

– Я. Не. Подведу, – сжав руки в кулаки, произнесла она. – И любое обучение, доктор Уэст, имеет свою цену. Я заплачу вам, потому что потом, когда все кончится, я не хочу, чтобы у кого-либо возник вопрос о законности нашего соглашения или о природе наших отношений и образования, которое я получу.

– Вы собираетесь оспаривать все мои слова, мисс Реншоу?

На ее лице промелькнула тень улыбки.

– Пока не добьюсь в этом вопросе своего, доктор Уэст. После этого буду воплощением согласия и послушания.

– Очень хорошо, – холодно произнес он, желая показать ей, что это не игра. – Вы в Лондоне не для светских удовольствий или новых знакомств. Я нанимаю вас официально, и вы должны подчиняться мне без пререканий. Это ясно?

Она кивнула, воплощение деловитости и хладнокровия.

– Миссис Эванс познакомит вас с остальными правилами этого дома. Поскольку вы подчиняетесь непосредственно мне, я немедленно разорву наше соглашение, если она сообщит, что вы создаете ей трудности.

– Как угодно, – неустрашимо сказала Гейл.

– Обучаясь самостоятельно, вы, несомненно, были ограничены в возможностях. Посмотрим, какие у вас пробелы. Поскольку я не могу отправить вас на лекции в академию, вам придется работать в два раза больше, чтобы наверстать упущенное и продемонстрировать, чего вы стоите. Я сам буду вашим наставником и дам вам столько практических знаний, сколько смогу. Когда придет время, я приложу все усилия, чтобы вы получили возможность сдать экзамены, которые сдавал бы любой мужчина-хирург. Но мое положение не позволяет давать гарантии, что вам зачтут их результаты.

– Зачтут, никуда не денутся! Мне нужен только шанс.

Ее непоколебимая вера заставила его подавить циничный смешок. Люди, которых он знал, скорее спрыгнут с Лондонского моста, чем подпустят женщину к профессии врача. Он боялся, что, если она сдаст даже сотни экзаменов, ей никогда не позволят переступить порог «священных» залов и никогда не присвоят медицинскую квалификацию. Но сначала попробуют побить камнями.

– Вы женщина, и от вас ждут провала.

– Я понимаю. Но провала не будет.

Взглянув на нее, Роуэн усомнился в своем решении.

«Что, если она не отступится? Что, если этому неразумному созданию действительно хватит упорства и интеллекта, чтобы пройти курс? Что, спрашивается, буду я делать с женщиной-ученицей? И как бы не забыть, что со мной под одной крышей будет кузина Шарлотты».

С восхищением глядя на прелестное и упрямое проявление судьбы, материализовавшееся на его пороге, Роуэн чувствовал, что месяцы и месяцы затворничества и странной полужизни, которую он вел, испаряются. Роуэн чувствовал, что уже никогда не будет прежним.

На память ему пришла строчка из «Молитвы Маймонида»: «Пусть мной неизменно движет любовь к моему ремеслу. Пусть… жажда славы или страх запятнать репутацию никогда не затмевает мой разум».

«Я так долго переживал за свою репутацию после возвращения из Индии, когда узнал правду о ее смерти. Потратил столько времени на ожидание, что месяцы, проведенные в Стэндиш-Кроссинге, и моя помолвка с Шарлоттой Гамильтон всплывут на поверхность и либо положат конец моей карьере, либо окажутся ложными страхами. Но теперь ожиданию настал конец».

Он протянул руку.

– Значит, лучшего времени для начала и не придумать.

Глава 3

Когда Гейл пожимала его руку, ее пронзила легкая дрожь. Это потому, сказала себе Гейл, что он подал ей руку как равному. И жест этот не имел ничего общего с тем, когда подают руку в перчатке для танца или при официальном знакомстве в парке. Он протянул ей свою сильную ладонь, и она взяла ее, едва успев удивиться теплу и твердости его пожатия и быстроте, с какой совершается деловое пожатие.

«Я не хотела его отпускать».

Но она не позволила этой безрассудной мысли занимать ее внимание, когда следовало сосредоточиться на предстоящем деле. Доктор Роуэн Уэст водил ее по дому, знакомя с новым окружением и рабочим местом. Первый этаж состоял из холла, приемной, комнаты ожидания, маленькой смотровой (хотя большинство пациентов предпочитали, чтобы их осматривали на дому), врачебного кабинета, библиотеки и жилища мистера Картера. На втором этаже размещались спальни, чрезвычайно интересный личный кабинет и библиотека, куда она смогла заглянуть лишь мимолетно, проходя мимо приоткрытых дверей. Третий этаж был более утилитарный, хотя коридор, как успела заметить, украшали предметы старины. Какие еще открытия могли ожидать ее здесь, Гейл старалась не думать.

– Здесь, на третьем этаже, вы будете проводить большую часть своего времени, – ответил Роуэн на ее неозвученный вопрос. – Выше располагаются комнаты прислуги и кладовые. Ваша комната находится рядом с лабораторией, вы довольно скоро оцените это удобство. Лаборатория, – он открыл тяжелую дубовую дверь в конце коридора и отступил в сторону, пропуская ее вперед, – моя гордость и радость.

Комната, построенная изначально как солярий, захватывала дух. Вся задняя стена состояла из сплошного окна – изысканной вязи кованого железа со вставками из прозрачного стекла, чтобы солнце могло освещать каждый уголок комнаты. Место столь почитаемых дамами плюшевых кресел для занятий вышиванием и столиков для написания писем занимали высокие рабочие столы и темные табуреты, создавая атмосферу настоящей научной лаборатории.

– Возможно, здесь немного сквозит, но я хорошо протапливаю помещение с помощью жаровен, так что надеюсь, что работать здесь вам будет комфортно.

– Надо же, у большинства людей есть оранжереи! – заметила она вслух, пробегая кончиками пальцев по гладкой поверхности рабочего стола.

Это так не походило на мрачные комнаты, которые использовал деревенский хирург. Он занимал небольшое кирпичное здание по соседству с кузней. Не слишком хороший пример для подражания.

Но это! О таком Гейл могла только мечтать. Чисто и просторно. Комната имела форму вытянутого прямоугольника с узким рабочим столом посредине. По стенам от пола до потолка тянулись полки со справочниками, коробками и всевозможными инструментами.

В высоком шкафу в углу стояли аккуратно подписанные склянки с порошками всех оттенков черного, кремового и белого, а также жестянки со смесями и химикалиями, о назначении которых Гейл могла лишь догадываться. Вдоль одной стены тянулась какая-та система из форсунок и мензурок с резиновыми трубками, соединяющими их со всевозможными сосудами, образуя единый комплекс неясного назначения.

«Пока неясного. Скоро я пойму, чем он тут занимается, и сама приму в этом участие! Возможно, даже помогу ему сделать какое-нибудь великое открытие…»

Она была в восхищении от всего увиденного, начиная от вязи тонких теней на деревянном полу, отбрасываемых кованым железом, и кончая девизом на латинском языке, вырезанным на дверном косяке. «Veritas vos liberabit».

– «Истина делает свободным», – тихо перевел он, усаживаясь за стол, чтобы она могла осмотреться. – Не слишком оригинально, но мой прапрадед любил классику.

– Мне кажется, она и сегодня не устарела.

– Да, конечно. Один мой одноклассник выражал шутливое сожаление, что истина не делает богаче или счастливее, и теперь каждый раз, когда я читаю изречение, то вспоминаю его лицо и задаюсь вопросом.

– Каким? Был ли он прав?

Роуэн покачал головой:

– О, я знаю, что он был прав. У меня не заняло много времени, чтобы понять, что лучшие философские мысли высказываются в десятилетнем возрасте, остальное – чушь.

Гейл с трудом подавила улыбку.

– Я этого не знала.

– Вероятно, потому что не тратили время на изучение философии.

Она согласно кивнула.

– Сомневаюсь, что вольнодумие найдет поощрение, если молодая леди не делает успехи в музыкальных занятиях.

Он рассмеялся:

– Полагаю, вы не станете развлекать персонал игрой на фортепиано.

Ее улыбка опередила решение не поддаваться обаянию учителя.

– Чтобы подвергнуться риску оказаться на ступеньках крыльца за нарушение покоя? Миссис Эванс потребует моего выдворения, если я спою хоть одну ноту, доктор Уэст. – Она решила увести разговор в сторону от обсуждения ее недостатков. – Что стало с вашим приятелем, юным философом?

– Он умер в то лето от лихорадки вместе со своими сестрами и родителями.

Слова прозвучали как простая констатация факта, без всякого выражения, но Гейл была уверена, что за ними скрывалось нечто большее, поскольку возникла неловкая пауза.

– А здесь, – он прошел к другой двери на противоположном конце комнаты и толкнул ее, чтобы Гейл могла осмотреться, – ваша комната. Изначально она, разумеется, не предназначалась для дамы, но здесь есть отдельный туалет, так что, думаю, вам будет удобно.

Гейл заглянула внутрь и с трудом удержалась от выражения разочарования. В отличие от прелестной гостевой комнаты внизу со стенами цвета топленого масла и мебелью из розового дерева эта спальня была совсем крошечной и аскетической. У стены стояла узкая железная кровать с белым ватным матрасом, рядом – маленький туалетный столик. Два окна с белыми занавесками не давали комнате утонуть в кромешной мгле. На полу не было ковров, а на стенах – украшений, кроме зеркала в раме и выцветшей гравюры, рекламирующей Всемирную выставку 1851 года.

– Она… очень миленькая.

– Посторонитесь! – перебила их миссис Эванс, вошедшая с узлом постельного белья и полотенец в руках. – Я тут кое-что принесла, чтобы сделать комнату для мисс уютнее.

Гейл тотчас ощутила значительное облегчение.

– Как это любезно с вашей стороны, миссис Эванс!

Миссис Эванс проворчала в ответ что-то нечленораздельное и бесцеремонно бросила узел на кровать.

– Позже кто-нибудь из лакеев принесет ваши вещи. Думаю, вы можете размещаться. Постель вы убираете сами. Грязное белье я забираю раз в неделю по понедельникам. Он должно быть собрано до завтрака. В понедельник после обеда будет приходить Флоренс, чтобы вытереть пыль и подмести. Личные услуги она не оказывает! Вам самой придется за собой ухаживать и поддерживать комнату в чистоте и порядке.

Тон миссис Эванс заставил Гейл прикусить губу, потому что она не привыкла, чтобы с ней разговаривали как с прислугой и еще менее привыкла убирать постель и ухаживать за собой. Но рядом стоял Роуэн и смотрел так выжидающе, как будто знал, о чем она думает, и надеялся, что резкость миссис Эванс заставит Гейл взорваться.

«Если понадобится, буду спать на полу! И отсутствие обоев на стенах не заставит меня отступиться!»

– Благодарю, миссис Эванс. Пожалуйста, скажите Флоренс, что я постараюсь ее не напрягать.

Мягкость тона Гейл слегка сбила с экономки спесь. В дверях миссис Эванс повернулась.

– Вы… будете есть с прислугой или…

– Мисс Реншоу, – вмешался Роуэн, – будет обедать либо со мной на первом этаже, либо, что вероятнее, у себя в комнате. Боюсь, ей придется много заниматься, и, как вам известно, – он одарил экономку ослепительной улыбкой, превратив непоколебимую женщину в краснеющую девчонку, – если она будет ждать меня, чтобы обедать вместе, то умрет с голоду.

– Вы слишком много работаете, доктор!

– Вовсе нет, – уклонился он от ее материнской заботы, и Гейл подивилась, как дипломатично он превратил экономку в союзницу. – Я настоящий домашний тиран, но счастлив, что у меня есть вы, миссис Эванс.

Не удостоив больше Гейл ни единым взглядом, миссис Эванс с радостной поспешностью вернулась к исполнению своих обязанностей.

– Кажется, ваша экономка не одобряет меня, доктор Уэст, – вздохнула Гейл.

– Она будет в этом списке не первая, мисс Реншоу, – ответил он. – В связи с чем должен подчеркнуть, что ваша дверь запирается на надежный засов.

– Ясно.

Правда, вызвало недоумение, какая связь существовала между надежными засовами и миссис Эванс.

– Для защиты вашей добродетели, – добавил он, инстинктивно давая ей ключ к разгадке.

– Ясно, – повторила она чуть увереннее. – Не премину его использовать хотя бы для того, чтобы миссис Эванс не сомневалась, что под вашей крышей моя добродетель вне опасности.

– Постарайтесь, сделайте милость, – произнес он с загадочным огнем в глазах, отчего его приказ прозвучал почти гипнотически. Но проанализировать его она не успела. Роуэн уже отвернулся и прошел в лабораторию, продолжая обсуждать дела, связанные с ее ученичеством. – Я велю также принести вам в комнату небольшой письменный стол. Лаборатория – хорошее место для учебы, но вам нужно и личное пространство. Чтобы писать письма, например, а также вести всякого рода записи.

– Благодарю.

Практически не глядя на корешки, Роуэн принялся снимать с полок книги, как будто мог узнавать их на ощупь.

– Как ваша латынь?

– Очень хорошо, – самоуверенно ответила она.

– Вы изучали Гиппократа?

Она покачала головой:

– Боюсь, только опосредованно.

– Начнем с классики. Вы прочитаете все это, мисс Реншоу, чтобы знать, как собственную биографию. Я хочу, чтобы вы выучили все, что здесь написано, и при необходимости могли цитировать, как Библию.

Она с почтением взяла книги.

«Труды Гиппократа», «Афоризмы Гиппократа», «Fasciculus Medicinae», «Articella» и «Pantegni».[1]

Он осторожно положил ладонь на верхнюю страницу, возвращая Гейл из мира слов к реальности.

– Изучите их, мисс Реншоу. Хоть я и прошу вызубрить все, как Библию, я хочу, чтобы вы понимали, что это не религия. Правда, кое-кто из моих коллег клеймит еретиками и богохульниками тех, кто смеет спорить с древней мудростью. Тексты, безусловно, содержат элементы полезных сведений, но они не непогрешимы и не безошибочны.

Его слова повергли Гейл в изумление. Она всегда считала, что здоровье связано с балансом четырех соков организма: черной желчи, желтой желчи, флегмы и крови. Все, что она слышала от врачей в детстве, лишь укрепляло ее в этом веровании.

– Я думала, что медики все еще верят в четыре сока.

Он улыбнулся:

– Вера – это религия. А, как я уже сказал, медицина не религия. Мы служим науке. Если мы что-то и знаем наверняка, так только то, что мы почти ничего наверняка не знаем. Большое влияние на мою профессию оказали древние греки и арабы и их средневековые последователи. Но я еретик, мисс Реншоу.

– Тогда зачем просить меня изучать их, если вы не придерживаетесь этих учений? – удивилась она.

– Слово «еретик» имеет греческие корни и означает «тот, кто может выбирать», мисс Реншоу. Вы должны прежде научиться хорошо разбираться в научных школах, чтобы выбрать, какой придерживаться, а какую игнорировать. Эту ступень пропускать нельзя. Если вы и вправду хотите идти в ногу со своими современниками мужского пола, то должны хорошо владеть медицинским языком – изъясняться свободно и без ошибок. – Он добавил к растущей стопке еще один увесистый фолиант. – И не забывайте, что здесь, как я уже сказал, есть и полезные крупицы истины. Но они не лежат на поверхности, и найти их может лишь острый, пытливый ум.

Гейл ответила ему таким серьезным взглядом, что у Роуэна сжалось сердце. Такая открытая и жадная до знаний, она искренне верила ему и с готовностью принимала все, что он говорил. При мысли, что эта настойчивая, не ведающая преград мисс Реншоу будет смотреть на него такими глазами, у Роуэна кружилась голова, но он знал, в чем состоит опасность. Вероятно, исключительно поэтому брать женщин в университеты считалось неразумным.

Она была такой красивой и представляла такой соблазн для души и тела, что только слепой и глухой мужчина был неспособен понять развращающую привлекательность подобного ученика.

«Она не оставит равнодушным даже самого бесчувственного из стариков. К счастью для меня, она не задержится здесь надолго, и все это кончится прежде, чем мне будет нанесен серьезный урон».

– Что ж, с этого мы и начнем, чтобы я мог посмотреть, как быстро вы усваиваете знания, мисс Реншоу. – Он окинул взглядом устрашающую стопку книг, прикидывая в уме, в какой мере обескураживающим является задание. – Начните с «Артицеллы». Я загляну к вам, когда вернусь с обхода пациентов.

– А мне можно с вами? – с жаром спросила она.

Он покачал головой:

– Пока еще нет. Ваше дело – читать.

– Но я могла бы…

– Читайте, мисс Реншоу. Читайте. И первое, что вы прочтете: «Жизнь коротка, искусство – вечно».

– Да, доктор Уэст.

– Учитесь, мисс Реншоу. Учитесь так, как будто от этого зависит ваша жизнь, хотя в данном случае так оно и есть.

Глава 4

Роуэн поправил масляную лампу на столе и подвел черту под дневным посещением больных. Скоро он поручит Гейл переписывать их истории болезней, чтобы она могла наблюдать за курсом лечения каждого пациента и начала проникаться той практической работой, которую требовалось проводить для диагностики заболевания и обеспечения правильного ухода. Работа эта будет скучной, но он не сомневался, что Гейл возражать не станет. Несмотря на все его попытки засыпать мисс Реншоу книгами и заданиями, энтузиазма у нее не убавилось.

Определяя глубину ее медицинского образования, Роуэн узнал, что мисс Реншоу обладала цепким умом. Она рассказала, что все свои знания о лекарственных травах почерпнула из разговоров в шотландской аптеке по соседству с лавкой модистки, куда часто заходила ее мать. Эти знания она пополняла практическими советами домохозяек, кухарок и крестьянок, с которыми приходилось пересекаться. Как-то в гостях, в семье друзей, ей в руки попалась книга по анатомии. К сожалению, она была на немецком языке, но иллюстрации Гейл просто заворожили. Она бы так и просидела в библиотеке, если бы не появился хозяин книги и не забрал неподобающие картинки из ее своенравных рук. Недавно хирург из Стэндиш-Кроссинга нечаянно снабдил ее еще кое-какими наметками знаний. Но в деревне хирургия считалась грубым ремеслом, и поскольку лекарь также вырывал зубы, в обществе его не принимали. Так что служить для нее надежным источником информации он не мог.

Но о самой Гейл Реншоу Роуэн практически ничего не знал. Откуда были родом ее родные и как умерли родители, еще предстояло выяснить. Его ученица старалась держаться на расстоянии. Он мог лишь догадываться, что она происходит из семьи сельского мелкопоместного дворянина, выросла в более или менее комфортных условиях и получила сносное образование. Но беспечно увлеклась неженскими занятиями – ботаникой и другими естественными науками, в результате чего приобрела знания, выходящие за рамки тех, которые ее родители считали подобающими для своей единственной дочери.

Следующим логическим шагом в ее обучении была анатомия. Оставалось надеяться, что ее латынь на должном уровне. Если бы Гейл разрешили учиться официально, необходимый фундамент знаний в ней был бы уже заложен. Утверждая, что схватывает все на лету, она ничуть не преувеличивала. Но книги оставались книгами, давая лишь теоретическую подготовку. Требовалось предоставить ей доступ к телу и…

Роуэн со стоном досады прервал цепь своих рассуждений. Мисс Реншоу должна уйти задолго до начала курса практической анатомии, и он, как никто другой, должен помнить об этом.

Подвергать свою ученицу мучениям являлось одной из его целей, что отнюдь не радовало. Но поскольку она все чаще и чаще демонстрировала остроту ума и цепкость, он начал с интересом ждать каждой новой схватки или дебатов со своей необычной ученицей. Он предъявлял к ней такие жесткие требования, какие не предъявлялись ни к одному ученику, но она переносила все с достоинством и улыбкой, что повергало Роуэна в растерянность.

– Простите, что помешал вам, доктор.

Из боковой двери, спрятанной за одной из антикварных горок, появился извиняющийся Картер.

Тот факт, что он вошел в кабинет Роуэна не через главный вход, свидетельствовал о многом. Это означало, что он спешил и поднялся наверх по лестнице для прислуги. Должно быть, что-то стряслось у миссис Эванс или кухарки.

– Ничего страшного, Картер. Ваше лицо я счастлив видеть всегда.

– Глупости! Я без конца докучаю вам вызовами, невзирая на время суток. Не думайте, я благодарен вам за то, что не кричите на меня.

«Как мой отец». Всю сознательную жизнь Роуэна Картер являлся частью семьи. Еще нося короткие штанишки, Роуэн поклялся, что, как бы ни устал, как бы плохо себя ни чувствовал, он никогда не будет вымещать зло на старом милом Картере. На косяке двери, ведущей в кабинет, все еще имелись вмятины, оставленные бронзовыми подставками, которые отец Роуэна запускал в голову Картеру, если тот нарушал его минуты счастья, когда он планировал будущие приключения или мечтал о медицинских открытиях. Заработок отца зависел от пациентов, но он ненавидел их за то, что они заболевали в самые неподходящие моменты.

– «Никогда не убивай гонца!» – сказал какой-то мудрый грек, и мы вырежем эту надпись над дверью вашей спальни, если это согреет вам душу.

Картер улыбнулся:

– Благослови этих греков Господь, сэр.

– Что привело вас ко мне? – дипломатично спросил Роуэн.

– О да! Боюсь, это имеет отношение к мисс Реншоу.

– Миссис Эванс чем-то недовольна? Гостья доставляет хлопоты или постоянно требует внимания?

Картер вздохнул:

– Как раз наоборот, доктор. Миссис Эванс уверена, что леди недоедает. Она не ест, когда вас нет, и служанки решили, что она не звонит в колокольчик, потому что боится беспокоить прислугу.

– Ага! И это стало проблемой… А миссис Эванс не может просто объяснить ей, что звонок в колокольчик не причиняет неудобств? Мы не можем допустить, Картер, чтобы она падала в обморок от недоедания.

– И вот что еще. Мы не знаем, как обращаться к леди, которая не находится в услужении и не является гостьей. Внизу никто не поймет, как себя вести. Хочется угодить, но не хочется переборщить, если она здесь не нужна и надолго не задержится.

– Она… – «Проклятие! Я гадаю, как ее выдворить, а мои сентиментальные домочадцы не знают, кому помогать. Миссис Эванс не может видеть, как она голодает, но не знает, вдруг я этого и добиваюсь. Что за люди!» Роуэн аккуратно закрыл тетрадь. – С мисс Реншоу нужно обращаться радушно, Картер. Я буду вам благодарен, если вы доведете до сведения миссис Эванс, что поднос с едой для мисс Реншоу должен быть приготовлен и доставлен наверх независимо от того, звонит она в колокольчик или нет. Она по-моему настоянию очень много занимается и не следит за временем. Так что вина целиком и полностью лежит на мне. Давайте не будем наказывать за это леди, хорошо?

– Хорошо, – с облегчением ответил Картер. – Я знал, что вы так ответите.

Роуэн улыбнулся.

«Я никогда не стану тираном. Приятно похвастаться этим в конце…»

– И будьте любезны, напомните миссис Эванс, что я умираю от голода. А если она пришлет мне наверх поднос чудесных маленьких пирожных с корицей, я даже пообещаю не таскать в дом много грязи.

Прежде чем исчезнуть за потайной дверью, Картер поклонился.

– За такое обещание она пришлет вам целую гору пирожных, – проговорил он и ушел.

«Переходим к анатомии, мисс Реншоу. Держитесь».

От стука птичьего клюва в окно Гейл тотчас проснулась. В бездыханном испуге резкого перехода от сна без сновидений к усталому бодрствованию Гейл вскинула голову. Она уснула за книгами. От лежания на открытых страницах тома с анатомическими таблицами у нее саднила щека. Сколько было времени, она не знала. Знала только, что наступил день, и надеялась, что потеряла не так много времени, чтобы доктор Уэст сумел это заметить. Маленькие часы на одной из полок показывали девять часов. Она встала, чтобы торопливо расправить юбки и пригладить волосы. К этому времени он обычно появлялся в лаборатории. При мысли, что он мог обнаружить ее в таком состоянии: заспанную и неопрятную, Гейл покраснела.

«Или он уже заходил и ушел, увидев, что я сплю?»

Она не хотела показывать ему свою слабость. И без того было ясно, он надеялся, что она отступится при первых трудностях и препятствиях.

«Он испытывает меня на прочность».

Как учитель он отличался обстоятельностью, богатством знаний и вызывал воодушевление. Еще он был взыскательным и безжалостным к ее успехам. В любой момент мог потребовать процитировать то или иное положение, аргументировать высказанный довод либо объяснить медицинскую технику или практику. Отсутствие точного ответа незамедлительно вознаграждалось новыми заданиями или повторением лабораторной работы. Обучение продолжалось даже за едой. В конце рабочего дня, каким бы утомительным он ни оказался, Роуэн всегда находил возможность заглянуть к Гейл и узнать, как продвигаются дела.

Долгих восемь дней, переходящих в ночи, она ничего не делала, только грызла гранит науки, ни о чем другом не думала, кроме искусства врачевания.

Это был странный небесный рай, слегка омраченный адом. Свобода изучать запретные науки и искусство медицины, получать ответы на все вопросы, мучившие ее жадный ум. Пожертвовав своим будущим и репутацией, чтобы ухватиться за этот шанс, Гейл получила больше, чем надеялась получить.

При всем при этом она испытывала легкие приступы ностальгии. Не потому, что долго жила в Стэндиш-Кроссинге, а потому, что ночами вспоминалось ей тепло и надежность жизни, которую оставила. Она всегда тяжело переносила запреты и ограничения прежней жизни, но теперь не могла не думать с тоской о досуге, от которого добровольно отказалась. В ее комнате в доме тети Джейн были все удобства и окно с видом на сад. Здесь же гуляли сквозняки и условия проживания не отличались от спартанских. Всегда имея горничную, Гейл теперь остро ощущала ее нехватку, особенно когда дело касалось пуговиц и шнуровки. Но не это, и не тонкий, свалявшийся матрас, и не голая комната грозили испортить ее рай.

А доктор Роуэн Уэст.

Его присутствие выбивало Гейл из колеи. Ей не нравилось, как начинало колотиться сердце, когда он подходил слишком близко. Эта будоражащая слабость отвлекала и пугала ее. В конце концов, он был всего-навсего ее работодателем. Но дни и ночи уже вращались вокруг него – ее ментора и учителя, – единственного связующего звена с внешним миром. Всякий раз, когда он уходил на вызов или возвращался, в лаборатории звонил звонок – сигнал для ученицы быть готовой к оказанию помощи. И звук этот Гейл тревожил.

Вчера он прозвучал незадолго до ужина, и она ждала в надежде, что он ворвется в лабораторию, красивый и нервный, разыщет ее и скомандует, чтобы одевалась и следовала за ним. «Идемте, мисс Реншоу! Вы мне нужны!»

Но естественно, он ничего такого не сделал, и ее план заниматься до его возвращения закончился беспокойным сном на книгах.

«Он не приходил. Я бы тотчас проснулась, если бы звонил колокольчик, но он не звонил. Вероятно, вызов оказался очень серьезным, раз его так долго нет. По крайней мере мне не пришлось перед сном сдавать очередной устный экзамен…»

Сказать по правде, ей нравилось, как Роуэн муштровал ее. Он ждал от нее совершенства, значит, верил в ее способности. Когда он поправлял ее, это не выглядело как выговор. И если она просила объяснить что-то, то он с готовностью приводил примеры, чтобы закрепить материал урока, который они проходили. Вчера за завтраком, к вящему ужасу миссис Эванс, он даже продемонстрировал хирургическую технику на своем копченом лососе.

Гейл шевельнулась и, потянувшись, помассировала шею, чтобы уменьшить тупую, ноющую боль. Она знала, что не стоит беспокоить миссис Эванс из-за чашки чаю, но чувствовала, что Флоренс и другие теплеют к ней, поэтому уже не стеснялась спускаться вниз и просить собрать поднос еды.

– Прошу прощения, – перебил ее мысли незнакомый мужской голос, раздавшийся из дверного проема.

От испуга Гейл вскрикнула, но усилием воли взяла себя в руки.

– Чем могу вам помочь?

– Я не хотел напугать вас, мисс! Картер занят на кухне, и я поднялся наверх без него. – Улыбка незнакомца и дружеское расположение позволили ей расслабиться, он непринужденно прошел в комнату, как будто бывал здесь тысячу раз. Всего на дюйм или два выше ее ростом и, очевидно, такого же возраста, молодой человек имел стройную фигуру, светлые волосы и жизнерадостный вид, не вызывавший тревоги. Страх Гейл быстро рассеялся. – Вы ассистируете доктору Уэсту?

– Да.

Она знала, что для Роуэна было исключительно важно, чтобы она не выдавала их секрета, и Гейл не хотела подвергать опасности свое положение. Желая, чтобы ее признали не только как ассистента, но и как медика, Гейл тем не менее обладала достаточным умом, чтобы расставлять приоритеты.

– Я Питер Джеймс, ассистент мистера Фицроя.

Когда она не отреагировала, он добавил:

– Мистер Фицрой – фармацевт. Я – его ученик. Учусь у него на аптекаря.

Гейл улыбнулась и постаралась изобразить восхищение.

«Интересно, он останется таким же сердечным, если я признаюсь, что тоже ученица?»

– Меня зовут Гейл Реншоу. Доктор Уэст в данный момент на вызове.

– Рад познакомиться, мисс Реншоу. Говорите, вы его ассистентка? Доктор чаще отсутствует, чем бывает дома, я к этому привык. Я пришел проверить, все ли препараты есть у доктора Уэста, не нуждается ли он в новом заказе, – пояснил мистер Джеймс. – Прошу прощения, если испугал вас. В доме меня знают. Я прихожу раз в две недели.

– Я не испугалась. – Отрицать это было глупо, но после недосыпания импульс солгать сработал быстрее сознания. – Я… просто подумала, что это Флоренс принесла поднос с едой.

– Вы учитесь?

Он остановил взгляд на стопке книг на столе.

– Доктор Уэст… мне не запрещает. Я безумно увлечена медициной.

Оторвав взгляд от латинских текстов, Питер посмотрел на нее с налетом благоговения:

– Вот это увлечение.

– Медицинская практика всегда будоражила мое воображение. Еще когда я была маленькой девочкой.

– Правда? Необычно для женщины. Не хочу показаться резким, но мои сестры никогда не видели дальше своего носа. Как медицина привлекла ваше внимание, мисс Реншоу?

Его интерес показался Гейл искренним. Не обнаружив в его тоне сарказма, она оставила осторожность.

– Мой отец однажды сказал, что я родилась, чтобы задавать вопросы. Я всегда стремилась выяснить, что и как работает, из чего состоит, что весьма печально закончилось для нескольких фамильных часов и садового фонтана.

– Боже! – произнес Питер, подбадривая ее.

– Когда мне было девять лет, моя старшая сестра слегла со скарлатиной. Ей было семнадцать. Я обожала ее. Меня к ней не подпускали, но я не могла оставаться в стороне. Врач казался мне волшебником со своей белой бородкой и таинственными предметами, которые извлекал из большого кожаного саквояжа. Всякие там пузырьки и непонятные инструменты! Как мои родители вытягивались в струнку и внимали каждому его слову всякий раз, когда он входил в комнату… – Она вздохнула. Память имела свойство жить собственной жизнью. – Я при каждой возможности проскальзывала в комнату Эмили, чтобы понаблюдать, как он за ней ухаживает. Я слышала, как все перешептывались, что она наверняка умрет.

– Но она не умерла! – догадался он.

– Не умерла. – Гейл улыбнулась. – Я любила Эмили больше всего на свете. В то лето она не умерла. Тогда я поняла, что хочу спасать человеческие жизни, хочу получить знания обо всех этих чудесных предметах, которые врач держал в своем потертом коричневом саквояже.

– И что ваша сестра думает по поводу ваших удивительных амбиций? – спросил он.

– Могу только вообразить. – Гейл вернулась к болезненной действительности. – Она погибла через год при трагических обстоятельствах. Поехала погостить к друзьям семьи, а там в доме случился пожар.

– Прошу прощения! Как это ужасно!

– Благодарю вас за доброту, но… – Она усилием воли постаралась оставить печальную тему. – Уверена, что по этой причине мои родители всячески оберегали меня и держали рядом с собой. Никогда не заставляли выйти замуж. – При этой мысли Гейл улыбнулась. – И вот благословенный результат! Я стала независимой и упрямой, как мул, и, вероятно, безобразно избалованной. Я никогда не обладала талантом делать то, что говорят, мистер Джеймс. Теперь, став самостоятельной, я могу заниматься тем, что мне всегда было интересно.

– Только редкостная и прекрасная душа способна увидеть яркую сторону этих вещей, мисс, – кивнул своей белокурой головой Питер, словно это совпадало с его собственным мнением.

– Да, – с непроницаемым выражением лица подтвердил Роуэн, появившись в дверном проеме. – Мисс Реншоу – несгибаемая оптимистка.

Гейл слегка подпрыгнула, снова испугавшись неожиданного появления, только на этот раз у нее сильнее застучало сердце. И вдруг возникло ненавистное чувство вины, как будто Роуэн застал ее и аптекаря за каким-то недозволенным занятием.

– Как дела, мистер Джеймс? – обратился Роуэн к Питеру, как будто не замечая ее присутствия в комнате. – Вы выполнили мою просьбу?

– Да, конечно! Я принес вам еще средства от головной боли, доктор. У вас есть все по списку, но я заметил, что опиаты на исходе. Попросить мистера Фицроя приготовить их?

– Да, и пусть доставят как можно быстрее. Я не могу без них, поскольку в скором времени они понадобятся одному из моих пациентов.

– Я знаю, что вы расходуете их меньше, чем другие врачи, доктор Уэст. – Питер улыбнулся мисс Реншоу. – Ваш доктор не доверяет новым чудо-лекарствам!

– Я не верю в чудеса. Но когда мистер Фицрой их производит, я ему неизменно благодарен.

– Он хотел, чтоб я передал вам то же самое, доктор Уэст. Новый состав, который вы предложили, сделал мистера Фицроя таким счастливым, каким я его много лет не видел. – Питер вынул из кармана куртки пакет с бумагами. – Чуть не забыл отдать вам письмо по этому случаю. Он велел передать его лично вам в руки.

Гейл с любопытством наблюдала, как запечатанный пакет перекочевал в другие руки.

Роуэн молча прочитал бумаги, а она терпеливо ждала, когда он обратит на нее внимание. Закончив, он снова повернулся к мистеру Джеймсу:

– Благодарю, мистер Джеймс. Я отвечу ему отдельным письмом, но, пожалуйста, передайте, что я заинтересовался. Значит, вы пришлете то, о чем мы только что с вами говорили, да? В любом случае увидимся через несколько дней.

Это было прощание, и Питер Джеймс, похоже, сразу это понял. Послав Гейл улыбку, он с поклоном удалился, чтобы вернуться к своим обязанностям у мистера Фицроя.

Когда они остались в комнате одни, повисла долгая неловкая пауза. Наконец Роуэн посмотрел на Гейл.

Она с трудом устояла от желания поежиться под его пристальным взглядом.

– Вы только что вернулись? Навещали мистера Фишера? Вы перед уходом не сказали, но вчера обмолвились, что он может вас вызвать.

– Мило побеседовали с мистером Джеймсом? – спросил он, совершенно игнорируя ее вопросы.

Гейл замерла на месте, затем медленно отошла от стола и встала прямо перед ним, как боксер, готовящийся к следующему раунду.

– Говорите прямо, что хотите сказать, доктор Уэст.

– Я спрашивал вас, почему вы решили стать врачом, но вы отказались отвечать. А аптекарю… ученику аптекаря доверились?

Его вопрос поверг ее в смущение. Но ее несчастный вид не мог служить Роуэну сколько-нибудь значительным утешением. Ее щеки вспыхнули румянцем, но он знал, что она не станет ничего отрицать или извиняться.

– Я говорю с кем хочу и о чем хочу! Вы, похоже, сильно преувеличиваете границы своих полномочий, доктор Уэст, если собираетесь указывать, с кем и о чем мне откровенничать!

Первая демонстрация ее коготков не заставила Роуэна дрогнуть. Гейл выглядела усталой, и он знал, что является тому единственной причиной. Едва он перешагнул порог своего дома, как его поймала миссис Эванс, чтобы еще раз выразить беспокойство по поводу присутствия под его крышей ученицы, а ее заявление, что мисс Реншоу выглядит определенно больной от той пытки, которой он ее подвергнул, привела его в действие. Он тотчас бросился наверх с намерением убедиться, что она бодра и здорова, и извиниться за этот нелепый учебный марафон, который он ей устроил.

Но, войдя, обнаружил, что она изливает душу чуть ли не на плече Питера Джеймса. Роуэн не помнил, чтобы когда-нибудь так злился.

– Все ясно. Вы, безусловно, правы. Зачем отвечать на мои вопросы, когда можно поворковать с Питером Джеймсом?

– Я не ворковала. – Она смотрела в пол, но вид раскаявшегося ребенка сохранялся недолго. Когда Гейл снова подняла взгляд, в нем светился вызов. – Он был добр ко мне.

– А я нет? – задал вопрос Роуэн, ожидая, что она немедленно опровергнет это утверждение и заверит его, что он был сама доброта. Но вместо этого она посмотрела на него так, как будто он плюнул на пол.

– Если бы я рассказала вам жалостливую историю о моей умирающей сестре, вы бы приняли меня за сентиментальную истеричку, и все на том закончилось бы. Вы бы послали меня заниматься какой-нибудь благотворительной деятельностью, приличествующей даме. Ухаживать за сиротами или вышивать чехлы для мебели!

– Откуда вам знать, что бы я сделал? Вы такая проницательная, мисс Реншоу, или я столь легко предсказуемый грубиян?

– Это не проницательность. Это предосторожность! Если я буду с вами осторожна, доктор, у меня все получится. Вы – очень хороший учитель, но вам не заморочить мне голову.

– Разумная стратегия, мисс Реншоу. – Он скрестил руки. – Вы всегда так прямолинейны, когда говорите со злым гением? Не будет ли лучше проявлять скрытность?

– Я с уважением и послушанием отношусь к вашим указаниям. Я сознаю, что ворвалась в вашу жизнь против вашей воли и вы предпочли бы, чтобы я убралась прочь. Так что своим другом я вас не считаю, доктор Уэст.

– Достаточно, мисс Реншоу. Кем бы я ни был, вы и вправду считаете, что я совершил в Стэндиш-Кроссинге какое-то преступление?

Она покачала головой:

– Кем бы вы ни были, доктор Уэст, не мне вас судить. Преступление? Возможно, то, что вы сделали, не было преступлением, но тетя Джейн уверена, что если бы не вы, ее дочь была бы жива.

– А что именно говорит миссис Гамильтон? Какой сценарий развития событий описывает она в своей гостиной за чаем, мисс Реншоу? Я спрашиваю только потому, что, будучи негодяем, естественно, испытываю любопытство.

– Она винит вас в смерти Шарлотты.

– Как можно меня винить? – спросил он. Безжалостный ледяной ком в животе разрастался. – В чем именно моя вина, мисс Реншоу?

– О-она конкретно не говорила. – Появившаяся в ее броне трещина от этого признания просуществовала недолго. – И не должна была говорить! Никто в Стэндиш-Кроссинге ни слова не сказал в вашу защиту. А это многое значит, доктор Уэст. Шарлотта была вашей невестой. Тетя сказала, что, вернувшись из Индии, вы только раз посетили ее могилу. И когда миссис Гамильтон предстала перед вами в горе, вы признали свою вину и ушли.

– Я скажу вам раз и навсегда, что никакого отношения к смерти Шарлотты Гамильтон не имею.

– И своей вины перед тетей Джейн не признавали?

Вот он, камень преткновения. Роуэн ничего не ответил, чувствуя во рту привкус сожаления.

– Вы – лжец, – тихо заметила Гейл со спокойной убежденностью в голосе.

От столь прямолинейного обвинения у него перехватило горло. Черт бы ее подрал!

– И каким же это образом, мисс Реншоу, вы определили, что я лжец?

– Потому что до сего момента, пока это служило вашим целям, вы ничего не оспаривали. И ничего не опровергали, даже когда я, не зная толком деталей, пригрозила шантажом. А когда я назвала имя своей тети, вы, могу поклясться, побледнели. Если вы ни при чем, если невиновны, зачем, спрашивается, допустили эту глупость? – Она скрестила руки. – Если вы невиновны, зачем тогда признались?

Никогда еще Роуэн не был так близок к тому, чтобы ударить женщину. Он ничего не мог ей объяснить, ничего не мог сказать в свою защиту, не раскрыв тех обещаний, которые дал в память о Шарлотте. Но несправедливость упрека в адрес сделанного им выбора была хуже пощечины. Все в мире вдруг выкристаллизовалось в миг ледяной, необузданной ярости. Все, что он мог сделать, – это отвернуться и уйти.

Глава 5

– Я взял ассистентку.

– Слава Богу! – Реакция Эша была недвусмысленной. – Тебе их нужно три!

– И одной хватит. – Он провел рукой по волосам и без церемоний устроился на ближайшем диване. – Твое недавнее умопомешательство заразительно, Эш. Похоже, я решил попрать условности и разрушить свой душевный покой, наняв женщину.

– В самом деле? – Эш искренне удивился и сел рядом с другом, уставившись на него так, как будто у Роуэна вдруг выросли рога. – Ты? Как это вообще возможно?

– Даже не могу сказать. Только что умирал от головной боли и усталости, так что язык заплетался, и в следующий момент… С этой чертовкой мне не хватает аргументов. Мисс Реншоу – сила, с которой нужно считаться.

– Она мне уже нравится!

– Не говори так. Это непозволительно, Эш.

– Почему она не может мне нравиться? Я ценю хорошие доводы. И если она втягивает тебя в стоящие дебаты, почему бы этому и не порадоваться? Итак, ты нанял медицинскую сестру, чтобы помогала тебе в работе с больными.

– Она хочет стать доктором! Ты можешь представить подобное? – Роуэн опустил подушку и попытался откинуться на спинку. – У меня настоящая проблема, Эш.

– Ха! Что за проблема? Любой мужчина в Англии куда с большей радостью вызовет доктора, зная, что вместо скучных, старых перцев, с которыми ты работаешь, он увидит женщину. Наверно, поэтому вы не подпускаете женщин к профессии! – Эш с плутовской улыбкой откинулся на спинку. – Боитесь очаровательной конкуренции?

– Кто, спрашивается, сказал, что она очаровательная? – огрызнулся Роуэн.

– Ты, разумеется, не говорил. Но этого нельзя отрицать после того, как ты состроил такую гримасу! Черт подери, Роуэн! Ты нанял ее, потому что она красивая? Неужели мой святой друг пал жертвой своих желаний?

– Вы, сэр, идиот и должны быть в высшей степени благодарны, что имеете друзей, способных вас терпеть. – Роуэн в ярости вскочил с места. – Я не переношу мисс Реншоу.

– Тебе это несвойственно, Уэст. Я видел, как ты находишь добрые слова для последних отбросов общества. Черт, даже в том подземелье я не припомню, чтобы ты когда-нибудь сказал…

– Я ненавижу эту женщину!

– Осторожно, – улыбнулся Эш. – В этой ловушке любой мужчина может оставить свое сердце. – Он щедро плеснул себе бренди. – Если бы ты оставался равнодушным, я бы не стал беспокоиться, но ты производишь впечатление человека, эмоционально вовлеченного, Роуэн.

– Глупости! Разве ты когда-нибудь ненавидел Кэролайн?

– А ты забыл, как я мечтал убить ее во сне? – пошутил Эш, напомнив Роуэну, что не смог уберечь свое сердце от женщины, которая стала его чуждой условностям американской женой. – Я был без ума от нее, но даже не подозревал об этом.

– Это совсем другое! – Роуэн держал за спиной сжатые кулаки, чтобы Эш не видел, что у него чешутся руки от желания расквасить красивое лицо друга за намеки на невозможное. – Поверь мне. Она? Никогда.

– Что ж, если она довела тебя до такого сумасшествия, что ты наносишь бестолковые визиты, я помолчу. Обычно мы вторгаемся в твой дом. И кладем ноги на твой рабочий стол. Поскольку я теперь преданный муж, то жена сказала мне, что подобное поведение отдает грубостью. Какое открытие!

– О каком вторжении ты говоришь? Картер ужасно по вас скучает. Хотя скорее удавится, чем признается в этом. Ты же знаешь, «Пресыщенные» никогда не нуждались в приглашении. Мой дом открыт для вас всех. Вы моя семья.

– Ты последнее время становишься сентиментальным, Роуэн. Ты уверен, что твоя прелестная ученица не завязала тебе хвост узлом?

– Она сбежит через неделю. Медицина может казаться романтичным занятием, пока она несколько раз не сожжет в лаборатории руки и не увидит стопку справочников, которые я велю ей вызубрить к следующему воскресенью. Она сдастся или умрет от истощения. В любом случае через несколько дней я избавлюсь от гарпии.

– Хм. Это звучит как-то не по-гиппократовски. Разве ты не обещал в этой клятве никогда не причинять вреда?

– Как ни удивительно, нет. Хотя там есть фраза: «Не давать людям яд».

– Уже кое-что. – Эш криво улыбнулся. – Думаю, вы мне больше нравитесь таким сердитым и грозным, доктор Уэст. Кэролайн удивится, когда узнает, что ты зашел, чтобы поворчать на женщину.

– Я не… – Роуэн не договорил, отказываясь проглотить наживку целиком. – Ты останешься в городе на зиму?

– Нет, мы сразу после Михайлова дня[2] поедем в Беллвуд, к моему деду. Кэролайн настояла на этом, и я, кажется, впервые собираюсь насладиться пребыванием в деревне. Хотя бы ради того, чтобы посмотреть, как старый монстр будет млеть и лебезить перед милой девушкой. Она, кажется, до сего дня так и не осознала, что мы были всего лишь пешками в игре старикана. Но я не сетую.

– Он отлично справился с ролью сводника.

Эш кивнул.

– Жаль, что ты не нуждаешься в его услугах. Я мог бы попросить его устроить и твою жизнь, но, поскольку ты и без того находишься на пути к счастью, не смею вмешиваться.

– К черту, Эш! Я отделаюсь от мисс Реншоу уже через неделю, и вы, сэр, будете передо мной извиняться!

Роуэн вышел из комнаты, выхватив в холле пальто из услужливых рук Годвина. Гнев сделал его уход несколько более эмоциональным, чем Роуэну хотелось бы.

Он с силой рванул на себя дверь, испугав этим хозяйку дома. Кэролайн стояла на пороге вместе со своей горничной Дейзи. От прогулки по магазинам обе раскраснелись и выглядели счастливыми.

– С Эшем все в порядке? – тотчас осведомилась Кэролайн.

– Я заходил к нему в гости, миссис Блэкуэлл.

– Тогда почему у вас такой вид, словно у вас в кармане дикобраз? – спросила она, ставя коробки в сторону.

Роуэн улыбнулся. Американская жена Эша обладала живительной искренностью, что заставляло его радоваться за друга. С женщиной, подобной Кэролайн, жизнь Эша Блэкуэлла никогда не будет скучной.

– Мадам, вы, как никто другой, умеете точно использовать слова. Я приходил… чтобы поделиться с вашим мужем новостями.

– Надеюсь, хорошими?

– Я взял ассистента, – коротко бросил он и почти поморщился от доверительного тона, которым произнес это, но ее радостный ответ заставил его застонать.

– Слава Богу! Вам нужно три!

Что за несчастье!

Она повела себя с ним как настоящая ведьма. После того как он в ярости вылетел из комнаты, она целый час пролежала на кровати лицом вниз, рыдая. Что было в нем такое, что вызывало у нее непреодолимое желание шипеть и царапаться, подобно кошке? Он ничего не сказал в свою защиту, оставив Гейл наедине с противоречивостью печальных, прекрасных глаз, взглянувших на нее, когда от колкости обвинений, брошенных в лицо, спокойствие выдержки изменило ему, поколебав самообладание. Он выглядел скорее как человек оскорбленный, чем равнодушный к своим грехам.

«У него, как у красавца Яго в «Отелло», внешность джентльмена, достойного веры, но если я забуду то, что знаю о нем, то погибну. Я устала, но каждый раз, когда вижу его, с трудом вспоминаю, что нужно помнить. Стэндиш-Кроссинг за миллион миль отсюда и кажется нереальным. Что сказала тетя Джейн? Я ничего не выдумала! Она сказала, что Шарлотта была бы жива и здорова, если бы не встретила доктора Роуэна Уэста и не попала во власть его чар. Она сказала, что он в такой же степени в ответе за смерть ее дочери, как если бы задушил ее своими руками. И что, признав это, он повернулся к ней спиной и в Стэндиш-Кроссинге больше не появлялся. И я в ответ за все, что он сделал для меня, обозвала его злодеем и лжецом. Он открыл свой дом и практику, учил меня, хоть я и вынудила его на это. Он был добр и благороден».

С Питером Джеймсом она была едва знакома. Но все же чувствовала себя с ним непринужденно. Он улыбался и, казалось, одобрял ее стремления, в то время как Роуэн во время их первого разговора назвал их абсурдными и сделал все, что было в его силах, чтобы разубедить ее.

«Я ничего не говорю Роуэну о себе не потому, что боюсь его, а потому, что слишком легко могу проникнуться к нему симпатией. Похоже, он и так слишком мне нравится. Неужели мне, как и Шарлотте, угрожает опасность попасть во власть его чар? Но какую опасность он может в себе таить? Разве я уже не потеряла свою репутацию и место в приличном обществе? Пути назад нет! Мне нужно загладить вину и убедить его продолжить обучение. Я должна доказать ему, что искренне раскаиваюсь».

И это было правдой.

Глава 6

День клонился к вечеру, когда наконец зазвонил колокольчик, возвещая о его возвращении. Гейл быстро взглянула в зеркало – тщеславная привычка – и, пригладив волосы, убрала с лица выбившуюся черную прядь. Она нарочно выбрала одно из своих лучших рабочих платьев с набивным рисунком, которое так шло к ее цвету лица и фигуре. Жест незначительный, но она боялась, что нанесла их странным отношениям столь серьезный урон, что даже самое малое старание могло помочь делу.

Гейл так быстро спустилась вниз, что застала его с Картером еще в прихожей.

– У вас усталый вид, доктор. – Картер взглянул на остатки растерзанной шляпы Роуэна. – Что-то случилось, сэр?

– Пусть миссис Эванс посмотрит, что можно сделать с проклятой штуковиной. Должно быть, я случайно сел на нее в карете.

Картер посмотрел на шляпу с сомнением, поскольку тулья висела на одной ниточке, и кивнул:

– Мы сделаем все, что в наших силах.

Картер хотел идти, но Роуэн тронул его за локоть:

– Постойте, Картер. Не беспокойте миссис Эванс. Думаю, что в таком состоянии на шляпу не польстится даже бездомный. Не лучше ли попросить миссис Эванс купить мне новую? У меня открыт счет в галантерейной лавке на Драммонд-стрит. Тео может отвезти туда миссис Эванс. Возможно, она даже обрадуется прогулке.

Картер просиял:

– Ей это понравится, доктор. Но не удивляйтесь только, если она начнет советовать вам купить заодно и новое пальто.

– Не все сразу, Картер. Не все сразу.

– Доктор Уэст, – обратилась к нему Гейл, пока спускалась по лестнице, желая привлечь его внимание до того, как он объявит, что уходит к себе отдыхать.

Картер со шляпой доктора удалился на поиски миссис Эванс. А взгляд Роуэна оставался ясным и выражение лица нейтральным.

– Мисс Реншоу?

– Прошу… прощения.

Она собиралась завязать светскую беседу о теплой не по сезону погоде, но слова извинения вырвались у нее помимо воли.

Стоя на второй ступеньке снизу, она оказалась с ним практически на одном уровне и впервые заметила, что у него глаза цвета английского леса: впечатляющая смесь темно-зеленого с коричневым.

– Я тоже, – отозвался он наконец и поднял с пола свой кожаный саквояж. – Если вы не возражаете, я оставлю это в своем кабинете по пути наверх.

Удивленная легкости, с которой получила прощение, Гейл пошла с ним наверх.

– Благодарю вас. Я ожидала, что вы будете сердиться. Утром я вела себя отвратительно.

Они достигли лестничной площадки первого этажа, и он открыл двери своего кабинета.

– Это правда.

Она хотела возразить, но тут поняла, что он улыбается.

– Чем я обязана вашему хорошему настроению, доктор?

– Я зашел в гости к хорошему другу и его жене, и они оба, каждый по-своему, напомнили, что в любом случае мне нужен помощник. – Он вздохнул и весело пожал плечами. – Тео прокатил меня по парку, и когда я поймал себя на том, что заново переживаю утро и теряю контроль…

Ей пришлось прикусить губу, чтобы не рассмеяться.

– Вы растерзали свою шляпу и почувствовали себя лучше?

– Как ни странно, это помогло. – Он с улыбкой кивнул и, поставив саквояж возле своего большого, витиевато украшенного письменного стола в центре комнаты, присел на угол, повернувшись к ней лицом. – Больше никаких сражений сегодня, мисс Реншоу, ладно?

Она колебалась. «Он мог бы потребовать, чтобы отныне я вела себя прилично. Мог сказать: «Все, хватит», и я бы с готовностью согласилась. Как ему удается оставаться таким добрым после всего, что я ему наговорила?»

– Согласна. Больше никаких сражений.

– Сегодня.

– Почему бы не потребовать более продолжительного мирного договора?

Он посмотрел на нее долгим взглядом.

– Это несвойственно вашей природе, мисс Реншоу. К тому же если вы будете воевать со мной открыто, у меня по крайней мере не будет опасений, что вы перережете мне горло ночью.

Представив нарисованную им сцену, она невольно ахнула, но придержала язык.

– Но я бы попросил вас кое о чем еще, раз вы такая покладистая.

– И о чем это?

– Чтобы вы использовали свою умную голову по назначению и жили своим умом. Ученому не пристало делать скоропалительные выводы на основе чужих слов вместо того, чтобы опираться на свой опыт и наблюдения.

– Вы хотите, чтобы я вам доверяла?

– Я хочу, чтобы вы доверяли своему внутреннему голосу. Я хочу, чтобы вы имели доказательства, прежде чем клеймить меня, мисс Реншоу. Молва имеет право на существование, но не в этом случае. Составьте собственное мнение, не полагаясь на слухи. Если решите, что я худший из худших, так тому и быть. Не навешивайте на человека ярлыки, пока он не проявил себя как злодей. Согласны?

– Согласна, – сказала Гейл и вдруг воскликнула: – Боже!

Увлеченная разговором и поиском прощения, она только сейчас поразилась богатству библиотеки. Все в помещении с высокими, под потолок, книжными полками и антикварными вещицами сквозило теплотой и радушием. Расставленные как попало украшения вызывали невольную улыбку, когда опорой для африканских масок служила статуэтка римской богини Цереры или модель скандинавского судна соседствовала с игрушечным арабским верблюдом, увешанным колокольчиками.

Пухлые кресла, обтянутые кожей или парчой, хоть и были такими потертыми, что оригинальный рисунок уже не просматривался, казалось, приглашали гостей расположиться. Даже пол представлял собой восхитительную эклектическую мешанину ковров и ковриков, произведенных в разных странах, так что вид медвежьей шкуры, выглядывающей из-под стола, не вызвал у Гейл удивления.

В то время как убранство всего остального дома поражало порядком и элегантностью, характер личного прибежища хозяина отличался совершенной уникальностью и, возможно, давал лучшее представление о человеке.

– Ваш кабинет…

Роуэн кивнул:

– Флоренс наконец простила меня за необходимость производить здесь уборку. Прежде это делала миссис Эванс, но это упражнение не шло на пользу ее артриту. Здесь беспорядок, но беспорядок хороший.

– Откуда взялись все эти чудесные вещицы?

Гейл направилась к шкафчику, наполненному стеклянными и керамическими фигурками вперемешку со странными трубками и античными приспособлениями.

– Мужчины в нашей семье на протяжении всей многолетней истории любили ездить во всякие научные экспедиции. Эту маленькую библиотеку мы превратили в хранилище наших трофеев. В других домах горделиво выставлены головы оленей и чучела львов, а Уэсты, как видно, охотятся за древними свитками и солонками.

– Трофеи героев!

Она смотрела на все с улыбкой.

– Если неотступное стремление моего деда раскрыть целительную силу редких видов водяных лилий или страсть моего отца к черному континенту Африки и ритуальной резьбе по дереву можно назвать героическими, тогда… да. Успеха Уэсты добились лишь в научном смысле слова.

– Никаких состояний, нажитых в чужих странах?

– Мои предки не искали никаких коммерческих выгод в своих путешествиях. Лишь собирали бесценные сокровища знаний.

– Как и вы во время путешествия в Индию, да?

Он кивнул, и его лицо залил легкий румянец смущения.

– А где ваши безделушки и сувениры? Ваши предки хотя и не обладали талантом стяжать богатства, но имели наметанный глаз на восхитительные образцы и поделки экзотического мира.

– Мое богатство в книгах. Их содержимого должно хватить для кого угодно. – Он пожал плечами, как будто тема вызывала у него неловкость. – Но достаточно. Идемте в лабораторию и посмотрим, получится ли у нас провести день в мире.

«“Получится ли у нас не препираться” – хотел он сказать».

– Звучит разумно.

Они вышли из кабинета и направились по лестнице на третий этаж. Легкость, которую испытывала рядом с ним Гейл, доставляла ей истинное наслаждение.

– Я ужасный человек, доктор Уэст, когда устаю.

– Тогда ваших пациентов ждет разочарование, мисс Реншоу. Роженицы не могут ждать, когда вы отдохнете, чтобы вытащить вас из дома в зимнюю ночь принимать затянувшиеся роды, или больные дети с кашлем, как, впрочем, и остальные пациенты. Горячка не пройдет от того, что вы устали или три дня кряду дежурили у постели того или иного больного. – В его тоне не было упрека, была лишь констатация печальных обстоятельств их профессии. – Вам придется учиться спать в любых условиях и в любое время суток, учиться быть терпеливой и любезной в моменты крайнего напряжения и усталости.

– Еще один урок, – произнесла она, не в силах сдержать улыбки от простого удовольствия, которое ощущала, когда он смотрел на нее с одобрением.

Дойдя до лаборатории, Роуэн открыл перед ученицей дверь с галантностью джентльмена, сопровождающего даму на бал.

– Поскольку вы проявили интерес к химии, давайте посмотрим, сможете ли помогать мне в приготовлении лекарств, мисс Реншоу. – Он подвел ее к запертому шкафчику в углу. – Все здесь должно содержаться в чистоте и порядке. Если что-то берется, должно потом возвращаться строго на свое место. Малейшая ошибка с внешне похожими порошками может с легкостью привести к смертельному исходу, если дать лекарство не тому пациенту. Так что будьте внимательны: тщательно мойте химическую посуду и ставьте все на место. Вы меня поняли?

Она кивнула. Было страшновато думать об ответственности, связанной с изготовлением лекарств.

– Чистота и порядок. Я поняла.

Роуэн снял со шкафчика две книги в истрепанных переплетах из черной кожи и положил перед ней.

– Все мои рецепты я держу здесь. Каждый имеет аннотацию с указанием ингредиентов и их количества, а также их поставщиков.

– Их поставщиков? – справилась она.

– Не все аптекари одинаково надежны. Я привык отслеживать, где приобрел то или иное вещество, чтобы в случае отсутствия эффекта или изменения реакции знать, где искать причину.

– Столько всего нужно запомнить!

Он улыбнулся:

– По этой причине мы все записываем. В этой книге с зеленой ленточкой я записываю, каким пациентам предназначено лекарство и в каких дозировках. Аналогичную информацию, естественно, заношу и в свой рабочий журнал, но эту книгу я храню вместе с химическими препаратами, чтобы сразу видеть фармакологический состав того или иного лекарства и ход лечения.

– Ход лечения?

– То есть чтобы я мог оценить, действует ли оно, а если не действует, то сменить тактику, чтобы не принести больше вреда, чем пользы. – Роуэн открыл книгу, чтобы показать это на примере. – Эти формулы строго конфиденциальны и являются профессиональным секретом, мисс Реншоу. Я работаю в тесном сотрудничестве с одним-двумя аптекарями, чтобы уберечь от посторонних глаз свои усилия и частную жизнь моих пациентов.

– Я понимаю.

– Если в лаборатории случится пожар, вы должны будете в первую очередь позаботиться о собственной безопасности, но если будет возможность что-нибудь спасти, спасите эти две книги. Все остальное я могу восстановить. Но это… – Он покачал головой. – Это наследие трех поколений врачей и моих собственных исследований.

– И что вы исследуете, доктор Уэст?

– Тепло.

– Прошу прощения?

– Я пытаюсь понять связь между температурой и болезнью. Самые страшные заболевания развиваются в тропической жаре. Но почему? Почему жара ускоряет наступление смерти? Не передается ли лихорадка с потом? Если да, то как? Сама природа лихорадки является предметом споров ряда моих коллег. Некоторые считают ее некой внешней силой, которая внедряется в тело человека и разрушает его. Другие думают, что лихорадка, возможно, является защитной функцией организма. Ответным огнем, так сказать, против невидимого врага. Опасная защита, но последняя надежда.

Защита против невидимого врага. Слова прозвучали в ее голове как некий призыв взять в руки оружие. Гейл обнаружила, что его страстная речь захватила ее.

– Но разве лихорадка – не болезнь?

– Возможно, нет. Такое открытие могло бы стать революционным переворотом в медицине. – Он подвел ее к другому столу, где разложил погодные и навигационные карты. – Но мы пытаемся понять, почему та или иная болезнь вспыхивает в одном месте и не встречается в другом. Что, если смена времен года причастна к этому в большей степени, чем мы полагаем?

– Поразительно!

– Я исследую влияние температуры на течение различных заболеваний. Квакеры проповедуют для замедления прогресса заболевания охлаждать тело холодными ваннами или воздухом. Другие считают подобный подход самоубийством. Мы закрываем окна и укутываемся в одеяла, чтобы максимально повысить температуру. Но если тепло враг… Такова бесконечная дилемма, и я в своих исследованиях пытаюсь ее разрешить.

– Для этого вы и отправились в Индию!

Сама того не сознавая, Гейл сформировала свое мнение о его путешествии в Индию на основе мнения тетки, но теперь почувствовала, как запылали от стыда ее щеки. «Я обещала делать самостоятельные выводы, и сейчас самое время начать».

– Да, это так. Считается, что холера происходит из Индии. Но есть и другие лихорадки, свойственные другим районам и распространяющиеся, казалось, без всякой логики. Почему они страшнее за пределами той местности, где возникли? Если источником является тропическая жара, то не утратит ли холера или тиф своей смертельной опасности в холодном и влажном климате Англии? – Он разложил на столе большой атлас и раскрыл на истертой странице с едва заметными карандашными пометками и чуть видимыми записями. – Здесь показано распространение чумы, по крайней мере то, что нам известно об этом. И снова я думаю, что на карту ее распространения влияли не только курсы кораблей. Заметно вмешательство времен года, а также социальных факторов, которые я, похоже, еще не успел как следует понять. Но если бы сумел увидеть закономерность и понять логику, кто знает, каких страшных болезней удалось бы избежать?

– И… многое вы узнали в Индии? Нашли ответы на свои вопросы?

Роуэн покачал головой, и выражение его лица окрасилось печалью.

– Ответы, возможно, еще таятся там, но я мало узнал по причине невезения и неудачно выбранного времени. – Он махнул рукой, как будто хотел прогнать боль, вызванную воспоминаниями. – Другой человек в другое время завершит экспедицию, так что не стоит жаловаться. По крайней мере мне удалось вернуться живым и невредимым. А теперь… – он прошел к длинному столу у стеклянной стены, – я хочу расставить и почистить все эти емкости, чтобы начать новую серию опытов. Некоторые из стеклянных емкостей мы будем нагревать, другие оставим при комнатной температуре. Третьи постараемся охладить. Имея в каждой чашке одинаковые виды бактерий, будем наблюдать за происходящими изменениями. Затем мы сравним полученные результаты. Чтобы выдержать критику и предвзятость коллег, нужно будет тщательно записывать все наши действия, на основе чего потом разработать методику.

Лишившись дара речи от радости сопричастности, Гейл в ответ сумела лишь кивнуть. Он обращался с ней как с равной, доверив выполнение мужской работы, что вызывало у нее восхитительное головокружение.

Роуэн придвинул к себе полированный деревянный ящик и открыл его вынутым из кармана ключиком.

– Здесь у меня микроскоп. Обращайтесь с ним с большой осторожностью. – Он вынул прибор и установил, показывая, как устройство собирается для работы. – Здесь наилучшее освещение, а нюансы вы поймете сами. Я оставлю ключ в ящике, чтобы вы могли пользоваться им в любое время.

– Какой он красивый!

У Гейл от благоговейного восхищения микроскопом перехватило горло.

– Благодарю. Мало кто из женщин способен это оценить. Это вожделенная награда. Я получил его от отца, когда окончил медицинскую школу. Этот микроскоп от лучшего немецкого производителя и выполнен из нейзильбера[3]. – Роуэн развернул кусочек фетра с образцами перьев, листьев и ракушек. – Возможно, это покажется глупым, но поупражняйтесь, разглядывая эти предметы с помощью различных линз. Поиграйте, поэкспериментируйте и посмотрите, что вам откроется. Это – иммерсионное масло, а это – регулируемое зеркало для настройки света. Видите?

Гейл наклонилась вперед, вздыхая от восхищения.

– Он такой чудесный!

– После каждого использования смазывайте маслом эти части для защиты медной и никелевой гарнитуры, протирайте линзы и коробочки мягкой салфеткой, чтобы не оставались отпечатки пальцев. – Роуэн отошел в сторону, давая ей возможность изучить все самостоятельно. – Я хочу, чтобы вы научились обращаться с прибором с такой же легкостью, с какой обращаетесь с карманными часами.

– Я обязательно научусь!

С этими словами она приникла к окуляру и, погрузившись в новый мир скрытых деталей и бесконечных возможностей, пропала.

Гейл забыла обо всем на свете и даже не слышала, как Роуэн, посмеиваясь, вышел из комнаты.

Глава 7

– У вас почерк ангела, – сказал он без всякой задней мысли, взглянув на скопированные ею записи обходов пациентов на прошлой неделе. Стараясь сохранять бесстрастие, он отложил в сторону журнал в кожаном переплете. – Миссис Эванс клянется, что не в состоянии разобрать ни слова в моих каракулях.

– У вас не совсем разборчивый почерк, – ответила Гейл, не двигаясь, а когда оторвала взгляд от своей работы, он тотчас узнал это выражение озабоченности с невысказанным вопросом.

– Да? – пришел он на помощь.

– Согласно этому утверждению, женщины являются источником некоторых болезней, которые таятся в самой нашей анатомии, как будто мы являемся какими-то зловредными существами… Но у меня это как-то не укладывается. Хотя, может, все дело в том, что я женщина и мне неприятно узнавать такое. – Она с несчастным видом закрыла книгу. – Я себя источником опасности, естественно, не ощущаю.

– Вы не видите связи между обвинением в аморальности некоторых женщин и болезнью?

– Я вижу, но не понимаю, почему это касается только женщин. Почему состояние женской морали или ее отсутствие является рассадником инфекции для заражения ее «чистого» партнера, а его безнравственность и потакание своим слабостям не являются? Авторы полагают, что его участие не имеет значения или что его превосходство сохраняется, пока он не вступит в контакт с женщиной сомнительной репутации.

Примечания

1

Средневековые трактаты по медицине.

2

29 сентября.

3

Сплав меди, цинка и никеля.

Конец бесплатного ознакомительного фрагмента.