Инспектор Уэксфорд - Птичка тари

Когда я научилась читать, я хочу сказать, по-настоящему читать, Ив начала учить меня французскому. Мне кажется, я довольно хорошо говорю по-французски. Мы занимались историей и географией по понедельникам и средам и арифметикой по вторникам. Когда мне исполнилось девять, Ив стала учить меня латыни, и это бывало по пятницам, а до этого мы по четвергам и пятницам читали стихи, и она учила меня разбираться в музыке.

Шон смотрел на нее с изумлением.

— Что же это за жизнь!

— Я действительно не стремилась в школу. Мы по целым дням разговаривали, Ив и я. Мы исходили все окрестности. По вечерам мы играли в карты, решали головоломки или читали.

— Ты несчастный ребенок. Какое ужасное детство, черт возьми!

Лиза не ощущала этого. Вот этого потерпеть она уж не могла.

— У меня было удивительное детство. Так и знай. Я собирала коллекции — гербарии, сосновые шишки, держала в сторожке банки с головастиками, ручейниками и водяными жуками. Мне не надо было наряжаться, есть вредную пищу. Я не ссорилась с другими детьми, не дралась, не набивала шишек.

Шон прервал ее, проницательно заметив:

— Но ты знаешь обо всем этом!

— Да, я знаю обо всем этом. Я расскажу, почему это произошло, но не сейчас, не сию минуту. Сейчас я просто хочу, чтобы ты знал, у меня было хорошее детство, даже прекрасное. В том, что касается меня, Ив не в чем упрекнуть, она была мне чудесной матерью.

На лице Шона вновь появилось недоверчивое выражение, и он покачал головой. Лиза замолчала и нежно взяла его за руку. Она не собиралась рассказывать ему — или пока не собиралась, — что все изменилось, что счастье не вечно.

Ив пересказала ей миф об Адаме и Еве, подчеркивая, что это просто миф. Они прочитали отрывок о сотворении мира в Книге Бытия и потом об изгнании из Райских кущ у Милтона, так что Лиза знала о змее в Раю, и позднее воображала, что это Ив и она вместе, рука об руку, покинули Эдем, выбрав свой особый путь.

Но о месяцах перед ее седьмым днем рождения Лиза рассказала Шону коротко: только то, что мистер Тобайас однажды вернулся, провел в Шроуве день и ночь, но спал не с Ив в сторожке, а в своей собственной кровати в Шроуве. Потом он уехал, если не навсегда, то на очень долгое время.

7

Поначалу Шон управлялся с грушами ловчее, чем Лиза. Он знал, как надо приподнять плод и осторожно поворачивать его вокруг черенка, пока он не останется в руке. Лиза просто срывала плоды. На грушах появлялись помятости, иногда ее ногти прорезали крапчато-зеленую кожицу, повреждая белую мякоть под ней. Мистер Веннер снизит ей оплату, сказал Шон, если она попортит ему фрукты, и Лиза попыталась действовать осторожнее. Она привыкла к тому, что ей вечно что-то указывают, и не обижалась на это.

Груши снимали еще не совсем созревшими, не дожидаясь, когда они пожелтеют и у них появятся красные бочки, плоды срывали, пока их мякоть сохраняла еще восковую спелость и упругость. С тех пор как они приехали к Веннеру, все время сияло солнце. Каждое утро они просыпались в тишине, видя бледно-голубое небо и белую дымку тумана на полях. Здание фермы, все опутанное вьюнком, утопало в снежном облаке цветов, а сад миссис Веннер зарос желтыми и оранжевыми настурциями. Они начинали сбор фруктов еще до наступления жары и делали перерыв на два часа от двенадцати до двух. В это время они обедали пакетиками хрустящего картофеля и пирогом со свининой, запивая все баночной кока-колой и заедая липкими батончиками «марса», пролежавшими в кармане весь жаркий день.

Посадки грушевых деревьев находились далеко от автоприцепа, так что по большей части они обедали, не возвращаясь на место стоянки, а сидя на насыпи под живой изгородью. Поначалу они нервничали, что их увидят другие сборщики, но никто ими не интересовался, никто не выслеживал их, и на второй день они скользнули в укромное, защищенное от любопытных взглядов местечко, где бузинные заросли образовали навес из ветвей, и занялись любовью на теплой сухой траве. Оба знали, что станут заниматься любовью вечером, как только лягут в постель, но им казалось, что этого слишком долго ждать.

Потом Шон заснул, вытянувшись во весь рост, прикрыв голову руками. Лиза лежала без сна рядом с ним, ее щека покоилась на его плече, а рука обнимала его талию. Ей нравилось смотреть, как его темные волосы сбегали на шею двумя косичками, и ей впервые вспомнилось, что точно так же росли волосы у мистера Тобайаса.

Мать не рассказывала ей семейной истории — о своей матери и семье Тобайасов, пока Лиза не подросла. Ей, наверное, было около десяти, когда она узнала о своей бабушке Грейси Бек и старом мистере Тобайасе, которого также звали Джонатаном, и о завещании. Она узнала о дочери старого мистера Тобайаса Кэролайн, матери мистера Тобайаса (теперешнего Джонатана), и ее баснословно богатом муже, который оставил Кэролайн, потому что жизнь с ней превратилась в ад. Когда же ей было семь лет, Лиза знала только, что ее мать и мистер Тобайас знакомы с детства, с тех пор, когда он был большим мальчиком, а она маленькой девочкой, и каким-то образом Шроув-хаус должен был принадлежать матери, а вовсе не мистеру Тобайасу.

И при этом мать любила мистера Тобайаса, а он любил ее. Мать рассказала ей все это однажды зимним вечером, когда в камине горело большое полено и Лиза держала на коленях куклу по имени Аннабел. Лиза заметила, что Аннабел часто наводит мать на мысли о мистере Тобайасе.

— Трудность в том, — сказала мать, — что мистер Тобайас непоседа и хочет увидеть мир, в то время как я собираюсь оставаться здесь до конца своей жизни и никогда не уезжать отсюда. — Последние слова Ив произнесла с особым ударением, глядя в глаза Лизы. — Потому что нигде в мире нет такого места. Это место больше всего похоже на рай, вот что это такое. Если ты нашла рай, зачем тебе стремиться увидеть что-то другое?

— А ты видела и остальной мир? — спросила Лиза, заботливо расчесывая волосы Аннабел.

— Видела вполне достаточно, — туманно ответила мать. — И людей насмотрелась. По большей части это плохие люди. Мир стал бы значительно лучше, если бы половина населения погибла в грандиозном землетрясении. Я побывала во многих местах. Могу сказать тебе, что в основном это ужасные места. Ты не представляешь, как они ужасны, и я рада, что ты этого не представляешь. Я хочу жить так, как живу сейчас. Однажды, когда ты вырастешь такой, как я хочу, ты сможешь уехать и посмотреть мир. Я гарантирую, что ты поспешишь обратно, сюда, благословляя судьбу за то, что можешь возвратиться в рай.

Все эти рассуждения были Лизе неинтересны, она не понимала, почему мать так говорит.

— Мистер Тобайас не думает, что другие места ужасны.

— Он поймет. Это только вопрос времени, вот увидишь. Когда он всласть напутешествуется по миру и насмотрится на всякие диковины, он вернется сюда. Просто у него на это уйдет больше времени, чем у меня.

— Почему?

— Возможно, потому, что я видела слишком много ужасного, больше, чем он, или потому, что я мудрее.

Весной того года к ним приехала погостить Хетер. Мать ничего не говорила об этом вплоть до кануна ее приезда, а затем сказала только:

— Следующую неделю ты будешь спать в моей комнате со мной, Лиза. Приезжает мисс Сойер и займет твою комнату.

Лиза знала, что значит «мисс Сойер», из писем, которые получала мать. Это было то же, что и Хетер.

— Ради бога, не называй меня так, дитя, — заявила Хетер через пять минут после своего появления у них. — Меня звать Хетер. Обращение «мисс Сойер» больше подходит для учительницы. Как зовут твою учительницу?

Лиза, которая почти ничего не поняла из сказанного Хетер, молча разглядывала подругу матери, худую длинную фигуру, ее маленькую головку и прилизанные рыжие волосы.

— Ну тогда преподавательницу? Я никак не услежу за всеми этими новыми наименованиями.

Мать сменила тему разговора. Она объяснила Лизе, что они с Хетер познакомились, когда учились в колледже, и Хетер знала мистера Тобайаса.

— Он все еще приезжает?

— Шроув его дом, Хетер. Ты, конечно, помнишь об этом?

Вот тогда впервые Хетер что-то зашептала матери, прикрыв рот рукой. Она мельком взглянула на Лизу, потом быстро отвернулась, прикрылась рукой и принялась шептать.

Шу-шу-шу — вот что доносилось до Лизы.

Поднявшись наверх и увидев свою комнату, Хетер сказала, что ей еще не приходилось жить в доме, где нет ванной. Она не знала, что еще существуют дома, где нет ванной. Но нет, она, конечно, не позволит матери носить ей наверх горячую воду, как мать предложила делать. Она будет мыться на кухне, как они, хоть это и ужасно неудобно.

Другим неудобством, по словам Хетер, было «отсутствие телевизора». Лиза не поняла и этих слов и не очень заинтересовалась ими. Погода была прекрасная, так что они часто совершали длительные прогулки, и Хетер прокатилась на поезде от Ринг-Велли. Ей пришлось ехать одной. Мать сказала, что она ездит слишком часто и ей не хочется кататься, так что Лиза тоже не поехала.

У них не было машины, чтобы совершать автомобильные прогулки, — Хетер приехала в такси с какой-то отдаленной станции, — не было проигрывателя, почти не было книг, вышедших после 1890 года, не было телефона, а ближайший ресторан находился на расстоянии восьми миль. В деревне, откуда приезжал мистер Фрост, было что-то вроде паба, как сказала мать, но они не могли пойти туда, потому что в пабах не любят детей и им не разрешается заходить туда.

— Шу-шу-шу, — шептала Хетер, прикрыв рот рукой.

— О, говори громко, Хетер, — сказала мать. — К чему такая таинственность?

Так что Хетер прекратила шептаться и вечером накануне отъезда смело сказала:

— Ты здесь сойдешь с ума, Ив.

— Наоборот — приду в себя, — возразила мать.

— О господи, это что, парадокс?

— Пусть так. Я хочу сказать, что стану здесь более нормальной. И, может быть, даже буду счастлива, Я обрету старомодные ценности и уберегу дочь от жутких перегрузок современного мира.

— Для меня все это звучит очень высокопарно и неестественно. В любом случае тебе это не удастся. Ее сверстники позаботятся об этом. Когда устанешь от жизни благородной дикарки, вспомни, что у меня всегда найдется пара свободных комнат.

Ив, должно быть, вспомнила эти слова, когда искала безопасное убежище для Лизы. Или же Хетер повторила это в письме, так как больше она не приезжала и Лиза видела ее всего один раз.

Мать предоставляла Лизе самой себя развлекать, пока чистила пылесосом ковры в спальне Шроува («Никогда не говори „пылесосила“, Лиззи»), и в это время Лиза рылась в библиотеке. Среди множества книг она отыскала сказки, и в этой книге была сказка о Синей бороде. Прочитав ее, Лиза начала отождествлять запертую комнату с Синей бородой и со страхом думала, не прячут ли в ней мертвых невест. Она думала, что старый мистер Тобайас вполне мог менять жен — старых убивать и оставлять их разлагающиеся трупы за запертой дверью.

Даже когда мать показала ей портрет старого мистера Тобайаса, большую картину, которая висела наверху в зале, человека с гордым выражением лица и седыми волосами, но без бороды, синей или какой-то другой, Лиза продолжала так думать. Она захотела узнать, что за вещь торчит из его рта, палочка с маленьким горшочком на конце. Мать сказала, что это приспособление, куда кладут измельченные листья, которые поджигают спичкой, и называется оно трубкой, но Лиза, помня, как мать относится ко лжи, в первый раз не поверила ей.

На гораздо более видном, всегда ярко освещенном месте, где нельзя было не заметить его, висел портрет дамы по имени Кэролайн. На ней было платье, каких Лиза в жизни не встречала, — платье, доходившее до лодыжек, ниспадающее свободными складками, с низким вырезом и такое же красное, как губы женщины. Волосы ее были каштанового цвета, кожа напоминала лепестки магнолии, даже сейчас цветущей в садах Шроува, а взгляд у нее был пронзительным. Лиза проводила много времени, разглядывая картины на стенах дома, на них были изображены настоящие люди, живые или давно умершие. Портрета мистера Тобайаса-младшего не было, и не было портрета того богатого человека, который сбежал от Кэролайн.

Хетер написала матери благодарственное письмо, и после этого потекли недели, когда почтальон не подходил к их двери. Пришел молочник и сказал:

— Поезд в десять тридцать опаздывает, — и: — Солнце светит вовсю — красота, — но почтальон не приходил до тех пор, пока однажды не принес конверта с маленькой книгой в бумажной обложке внутри. Лиза успела заглянуть в эту книжку, в которой была масса восхитительных картинок утюгов и фенов, полотенец и простыней, платьев и туфель, до того как пришла мать и отобрала ее. Огонь пылал в очаге, и мать избавилась от книги, разорвав ее на кусочки и бросив клочки в огонь.

После этого много недель почтальон не появлялся, никаких известий от мистера Тобайаса не было, пока не пришла открытка, простая, даже без картинки, всего несколько строчек на обратной стороне, в которых выражалась просьба взять собак.

«Если это не причинит неудобств, — писал он. — А не то их охотно возьмет Мэтт. Это всего на две недели, пока я съезжу во Францию повидаться с матерью».

— Кэролайн, — сказала Лиза. Мать не сказала ни слова.

— Ее дом находится в месте, которое называется Дордонь? — Лиза провела немало времени, изучая большие карты Франции в библиотечном атласе. — Она живет там одна? Ее звали миссис Тобайас? — Лиза помнила пронзительный взгляд и красное платье, такого же цвета, как губы.

— Ее и сейчас так зовут. Кэролайн Тобайас. Когда она была замужем, ее называли леди Элисон, но нашего мистера Тобайаса всегда звали Джонатаном Тобайасом, потому что такова была воля его деда. Она живет в Дордони в доме, который предоставил ей муж, когда они развелись, — Мать испытующе посмотрела на Лизу, как бы собираясь что-то объяснять, но потом, должно быть, передумала. — Большую часть времени она проводит одна. Но мистер Тобайас приезжает навестить ее.

— Мы возьмем собак, правда? — спросила Лиза. — Даже если Мэтт действительно хочет ухаживать за ними, мы их возьмем, правда?

— Конечно, мы возьмем собак.

Так уж мистер Тобайас приедет наверняка. Лиза поняла это только задним числом, не сразу.

Мэтт привез собак в день ее первого урока французского. («Voici la table, les livres, la plume, le cahier»1 .) Лиза складывала особым образом губы, пытаясь произнести тот забавный звук, который был чем-то средним между «и» и «у», когда они услышали, что подъехал «универсал», и потом раздался стук в дверь. Помнится, это был довольно холодный день даже для апреля, и у них был включен старый электрический камин. (1 «Вот стол, книги, перо, тетрадь» (фр.).)

Собаки, как всегда, обрадовались встрече с Лизой, они прыгали, лизали ей лицо и виляли обрубками того, что некогда было хвостом. Но Руди менее энергично выражал свою любовь, чем прежде, из его пасти плохо пахло, и морда поседела. Собаки проживают семь лет за каждый год нашей жизни, сказал Мэтт, и это означало, что Руди перевалило за семьдесят. Хайди, правда, есть Хайди, которой только шесть, или сорок два.

— Он умрет? — спросила Лиза.

Волосы Мэтта заметно отросли со времени их последней встречи, они свисали до плеч сальными прядями.

— Не переживай очень из-за этого, — сказал он, — это еще когда будет. Но мать сказала:

— Да, Руди умрет в этом году или в следующем. Доберманы редко живут дольше одиннадцати.

Лиза знала таблицу умножения.

— Или семидесяти семи.

Все эти подсчеты навели Мэтта на вопрос, почему Лиза не в школе. Прежде чем она успела ответить, мать холодно сказала:

— Сейчас Пасха. В школах на Пасху каникулы.

Прошло несколько лет, прежде чем Лиза поняла, почему этот ответ показался ей тогда странным. Мать не лгала, это действительно было время пасхальных каникул, но все же создавалось впечатление, что она говорит неправду. Позднее Лиза замечала за матерью это умение смешать ложь с правдой, и сама научилась подражать ей.

Мать спросила Мэтта, как долго собаки пробудут у них на этот раз, и он ответил, что недели две-три, более точно он не может сказать. Но ей сообщат.

— Как вижу, здесь все еще нет телефона.

— И никогда не будет.

— Тогда пришлем открытку.

— Я думаю, мы оставим это на усмотрение мистера Тобайаса, — произнесла мать очень холодно, как она иногда делала, и потом менее холодно, как бы прося чего-то, о чем ей неприятно просить: — Он сам приедет за ними?

Лизе не понравился взгляд, который Мэтт бросил на мать. Он не улыбался, но как будто смеялся про себя.

— Как вы сказали, следует оставить это на его усмотрение. — Ухмыльнувшись, как он частенько делал, Мэтт добавил: — Все зависит от того, что скажет мисс Фастли.

Лиза никогда не слышала о мисс Фастли, но мать, похоже, поняла, о ком идет речь, хотя ничего не сказала.

— Когда он и она возвратятся из Франции, — добавил Мэтт.

Лиза подумала, что после отъезда Мэтта они возобновят урок французского, но мать сказала, что на сегодня достаточно, и предложила повести собак к реке. Они потеплее оделись и пошли через парк Шроува. Наверное, мимо них прошли два поезда. Лиза не запомнила таких подробностей, но, вероятно, это был именно тот час. Вероятно также, что она махала проходящему поезду и один-два пассажира помахали ей в ответ. В ответ всегда машут один-два, не больше.

Мать стояла, устремив взгляд через долину на высокие холмы, где среди зеленых деревьев белела извилистая дорога. Рощи казались белыми от цветущих вишен, и примулы выросли у живой изгороди.

— Здесь так прекрасно, так прекрасно! — воскликнула Ив, раскинув руки. — Ну разве здесь не прекрасно, Лиззи?

Лиза молча кивнула, она не знала, что говорить в подобных случаях. Было что-то неестественное в облике матери и в прерывающемся звуке ее голоса, от чего Лиза почувствовала себя неловко.

— Нет, я тоже ничего не имею против поездов, в них есть своя прелесть — сидишь себе и смотришь, как прекрасно вокруг.

И она рассказала Лизе историю про человека из Норфолка по имени Джордж Борроу, который продавал Библии и писал книги. Из Норфолка он уехал, и много лет где только не жил, потому что не смог перенести, когда в сельской местности, которую он так любил, построили железную дорогу.

— Кто такая мисс Фастли? — спросила Лиза на обратном пути.

Мать не расслышала ее в первый раз, поэтому Лизе пришлось повторить свой вопрос.

— Это одна из тех дам, которые приезжали в Шроув на уик-энд в прошлом году. Та, которую звали Викторией.

— У Аннабел был цветастый свитер, — сказала Лиза, — а у Клер был такой же жакет, как твои туфли, так что Викторией должна быть та, у которой зеленая шелковая рубашка.

— Да, думаю, это она.

Они не отвели собак сразу в маленький замок, но взяли их на вечер к себе. Руди лег перед электрическим обогревателем и заснул. Он устал после прогулки. Мать сказала, что они завели его слишком далеко. Лиза села по одну сторону камина, мать по другую. Лиза читала «Винни-Пуха» А.-А. Милна. Мать читала «Возвращение с Востока» А.У. Кинглейка. Иногда они читали друг другу вслух отрывки, и книга о «Винни-Пухе» оказалась такой смешной, что Лизе хотелось бы прочитать вслух и то, и это, но когда она подняла глаза, то увидела, что мать не читает, а смотрит печально на коврик перед камином и по лицу ее текут слезы.

Лиза не предложила почитать вслух, но молча вернулась к своей книге. Она подумала, что мать плачет, потому что Руди такой старый и, вероятно, скоро умрет.

Лиза предложила откладывать заработанные ими деньги. Примером бережливости ей послужила Ив. У них существовал банковский счет, а в кухне стояла копилка. И, конечно, секретная коробка в маленьком замке.

Велся строгий учет того, сколько Ив зарабатывает и сколько они тратят. Покупка материала на платье для Лизы или на новую юбку для Ив всегда долго обсуждалась. Самой большой тратой, запомнившейся Лизе, была покупка магнитофона, чтобы Лиза изучала музыку и привыкала слушать произведения великих композиторов. Когда купили магнитофон, ей было почти восемь.

Шон оценил ее бережливость. Он сказал, что разумное отношение к деньгам — это единственное, чему она может научить его. Уж лучше пообедать корнуэльскими пирогами или пирогами со свининой и чипсами, заедая это шоколадными батончиками, лишь бы не ездить так часто по вечерам в город, чтобы поесть в «Бургер Кинг» или даже в «Тандури» мистера Гупты. Однажды вечером в витрине нового супермаркета Шон увидел объявление, что требуются люди. Работа состояла в том, чтобы приклеивать этикетки на пакеты и расставлять консервы по полкам, но Шон сказал, что готов взяться за это. Денег должно быть по меньшей мере вдвое больше, чем он зарабатывал у Веннера, а может, и в три раза.

— Тогда я тоже пойду работать.

— Не думаю, что тебе удастся, любимая. Они захотят узнать номер твоего страхового полиса, а у тебя его нет.

— А можно получить его?

— Не назвав своего имени, нельзя.

Они отыскали также клинику по планированию семьи — Лиза назвала фамилию Шона, сказавшись Элизабет Холфорд, — и доску объявлений в витрине агентства новостей, где пятеро человек поместили объявления о том, что нуждаются в прислуге. Лиза внимательно изучила объявления. Выполнять домашнюю работу она умела.

Когда они возвращались домой, из дверцы своего прицепа высунул голову мужчина с черной собакой и сказал:

— Привет. Как насчет того, чтобы выпить чашку чая?

Лиза видела, что Шону не хочется идти, но отказать было бы невежливо, так что они влезли в автоприцеп этого мужчины, в ту половину, где у него была кухня, где черная собака сидела на кухонном столе и смотрела телевизор. Вместо чая мужчина, который назвался Кевином, достал бутьшку виски и три стакана, что, как заметила Лиза, заметно улучшило настроение Шона, и он уже не жалел, что принял приглашение.

Маленький сверкающий экран восхитил Лизу, изображение было таким четким, а цвета такими яркими. Но поначалу она побаивалась смотреть на экран, опасаясь, что там появится полицейский с описанием ее внешности или даже сама Ив. Волновалась она напрасно. Это была передача о мелких млекопитающих в какой-то отдаленной части света, о существах, похожих на крыс, и существах, похожих на белок, что, возможно, и увлекло собаку.

Собака была намного меньше Руди и Хайди, не такой гладкой и с нормальным хвостом, которым она стучала по столу, когда белки прыгали по веткам, но все равно она напомнила Лизе собак мистера Тобайаса, теперь давно уже мертвых. В тот раз они с матерью ухаживали за ними три недели, а не две, и к концу этого периода, без предупреждения, за собаками приехал Мэтт. Когда мать увидела, что у их дверей остановился «универсал» и Мэтт, волосы которого за это время отросли еще больше и теперь были завязаны сзади хвостиком, вылезает из машины, вся кровь отхлынула от ее лица, и она страшно побледнела.

Лиза подумала, что Ив начнет расспрашивать его, где мистер Тобайас, но она не стала, она почти не разговаривала с ним. Собак передали Мэтту, Лиза крепко обняла их и поцеловала каждую в макушку, она почему-то была уверена, наблюдая, как отъезжает «универсал», что собаки больше не приедут, во всяком случае, обе, или все будет не так, как прежде. Лиза не понимала, откуда в ней эта уверенность, так как мать не сказала об этом ни слова, даже не выглянула из окна, лишь положила перед Лизой французскую книгу и очень резко приказала ей приняться за чтение.

В тот вечер мать объявила, что им надо пойти в Шроув-хаус, что удивило Лизу, потому что они ни разу не ходили туда так поздно. После трех часов дня они в доме не бывали. А тут было начало седьмого, а они только шли через парк между высокими деревьями. Трава пестрела первоцветами, и около живой изгороди росли желтые смирнии и бутень. Но на этот раз мать не говорила о том, как это красиво. Они шли молча, взявшись за руки.

Мать отвела Лизу в библиотеку и дала задание найти французские книги, пересчитать их и потом посмотреть, не окажется ли там книги под названием «Эмиль» Жан-Жака Руссо. Лиза быстро справилась с заданием. Французских книг было немного, она насчитала всего двадцать две, среди них был и «Эмиль». Лиза сняла книгу с полки, очень старую книгу в синем переплете с золочеными буквами, и отправилась на поиски матери.

Ив была в гостиной, разговаривала по телефону. Лизе ни разу не приходилось видеть, как это делается. Конечно, она видела телефон и имела некоторое представление о том, что это такое. Мистер Тобайас объяснял это, и пока он объяснял, мать, насколько она помнила, хмурилась и недовольно качала головой. Теперь мать сама пользовалась телефоном. Лиза замерла на месте, прислушиваясь.

Она услышала, как мать говорит:

— Я же сказала: извини, Джонатан. Я никогда не звонила тебе раньше. — Она говорила очень тихо, так что Лиза с трудом различала слова. — Мне пришлось позвонить. Я должна знать.

Лиза почему-то ожидала, что услышит голос мистера Тобайаса, доносящийся из трубки на другом конце провода, но была тишина, хотя Лиза не сомневалась, что мать его слышит.

— Почему ты говоришь, что нечего знать? Если бы было нечего, ты приехал бы.

Лиза ни разу не слышала, чтобы мать разговаривала таким голосом, прерывающимся, умоляющим, чуть ли не испуганным, и ей это не понравилось. Мать всегда была такая сдержанная, все знала, все могла, но сейчас ее голос звучал необычно.

— Тогда ты приедешь? Ведь ты приедешь, Джонатан, да? Если я попрошу тебя, скажу: пожалуйста, приезжай, приедешь?

Даже Лиза понимала, что он не приедет, что он говорит: «нет, не могу» или «нет, не хочу». Она увидела, как опустились плечи у матери, как поникла ее голова, и услышала, как Ив говорит — холодно, будто разговаривала с Мэттом:

— Извини за беспокойство. Надеюсь, я не оторвала тебя от дел. Прощай.

Тогда Лиза подошла к ней и протянула руку. Она показала матери синюю книгу с заглавием «Эмиль», но мать, похоже, забыла о том, что просила ее сделать, и обо всем, что касалось ее задания. Лицо матери было бледным, как воск свечи, и таким нее застывшим…

— Ты задумалась, любимая? — спросил Шон, — Я предложил тебе пенни за них, но ты не слышала ни слова из того, что я говорю. Кевин хочет знать, не выпьешь ли ты стаканчик райслинга?

Лиза ответила:

— Да, спасибо, с удовольствием, — а когда увидела упаковку и прочитала винную этикетку, то сдержалась и не сказала им, что следует говорить «рислинг»: подумала, что они обидятся. Кевин был небольшого роста с загорелым лицом цвета ореховой скорлупы и черными волосами, хотя их осталось у него немного. Ему было лет тридцать, а может, и сорок пять — Лиза не могла сказать точно, она не очень хорошо умела определить возраст, что неудивительно.

Мужчины говорили сначала о футболе, а потом о собаке, и Кевин сказал, что это отличный маленький крысолов. Начался дождь, Лиза слышала, как он барабанил по крыше автоприцепа. Что будет с ними, если зарядят дожди? Мистер Веннер не станет платить им за простой. Внезапно ее охватило острое желание, сравнимое по силе с тем, которое так часто вызывал в ней Шон, и Лиза подумала, что если вскоре в ее руках не окажется книга и она не сможет ее прочесть, она умрет.

Она спросила Кевина, сколько стоит его телевизор, и сразу же поняла по выражению лица Шона, что ей не следовало этого делать. Но Кевин, кажется, не возражал. Он сказал, что не знает, что не имеет понятия, потому что он забрал телевизор из дома, вместе с другими вещами, когда разошелся с женой, потому что посчитал, что телевизор-то жена купит в первую очередь.

— Не собираетесь пожениться? — спросил он, когда они с Шоном уходили. — Если соберетесь, хорошенько подумайте. Держитесь за свою свободу до последнего.

— Нет, конечно же мы не собираемся жениться, — ответила Лиза и засмеялась при одной мысли об этом, но Шон не засмеялся.

Она вообще многого не рассказывала Шону об Ив и мистере Тобайасе, все это хранилось в глубине ее души, все воспоминания. Именно Шон вернулся к этой теме на следующий день, он, должно быть, думал об услышанном, но Лиза не поняла почему. Они все еще валялись в постели, хотя было уже поздно: какой смысл пробовать вылезать из прицепа и отправляться на сбор фруктов, если льет дождь? Проснувшись, Лиза поначалу совершенно растерялась, не понимая, где находится, думая, что она, должно быть, в сторожке. Из-за дождя сделалось неестественно темно. Все еще спросонья, она поискала книгу, которую, вероятно, положила, не закрыв, вверх обложкой на тумбочку рядом с кроватью. Но около кровати не было ни тумбочки, ни книги, и когда она повернулась на другой бок, то скатилась в теплые нетерпеливые руки Шона. Вместо чтения она ласками и поцелуями склонила Шона заниматься с нею любовью — к чему склонить его было совсем не трудно: занятие это, по его словам, с каждым днем становилось приятнее, и часто Лиза с ним охотно соглашалась. Внезапно он спросил:

— Этот парень, Тобайас, он спал с твоей матерью? Я имею в виду, спал в одной постели?

— Они были любовниками, они были как мы с тобой.

— Это было неправильно, — очень серьезно сказал Шон, — нехорошо это, когда в доме маленький ребенок.

— Почему же нехорошо?

Лиза не понимала его мысль и видела, что Шон не находит нужных слов, чтобы объяснить ее.

— Ну, просто нехорошо, и все. Так считается. Ведь они не были женаты. Твоя мама должна была бы понимать такие вещи при ее-то образовании. Одно дело, когда любовью занимаются наедине, а другое— с маленьким ребенком под боком. Есть же все-таки какие-то правила приличия, понимаешь.

Лиза ответила, что не понимает, но разъяснений не последовало.

— Считаешь, она думала, что он на ней женится?

— Надеялась, что женится.

— Да, ей, вероятно, было очень одиноко. Нехорошо, что он этим воспользовался.

Лиза рассказала ему о телефонном звонке и о том, какой Ив была потом, — тихой, озабоченной, а иногда словно испуганной.

— Что ж, она была влюблена, ведь так? — Романтичный Шон прижался губами к ее шее. Он гладил ее волосы. — Она любила его и думала, что потеряла его навеки, ее можно только пожалеть.

— Не знаю, как насчет любви, — ответила Лиза. — Может, и любила немного. Она хотела заполучить Шроув-хаус, вот в чем было все дело. Она хотела, чтобы Шроув-хаус принадлежал ей, быть уверенной, что ее никогда с ним не разлучат. Получить его она могла единственным способом: выйдя замуж за мистера Тобайаса.