– Знаете, этот человек, кажется, действительно не виноват, – сказал он мягко.

– Кажется?! – заревел Огастес. – Ты знаешь наверное, лицемер собачий. Разве ты с Джоном не путался у стола, когда она зажгла свет? Трусы, мерзавцы…

Рука Дигби крепко легла на его шею.

– Я, может быть, неправильно тебя обвинил, мой маленький Огастес. Я очень извиняюсь перед тобой, – сказал он, – но если окажется, что ты все-таки стащил этот камень… Маленький ты мой, что с тобой тогда будет!

– А если окажется, что это Майкл, или Джон, или ты сам? Что тогда? – зашипел растрепанный Огастес.

Майкл посмотрел на меня, и я на него.

– Послушайте, – сказал Дигби, – надо полагать, что эта штука здесь в комнате. Тетка едва ли стала бы похищать свои собственные драгоценности. Капеллану сапфиры не нужны. Десятки тысяч фунтов тоже. Никто не подумает, что Изабель сделала это. Или Клодия. Значит, остаемся мы четверо. Никто из нас не выходил из комнаты. Давайте найдем камень! Найди камень, Огастес! Я согласен поклясться, что сам его спрятал!

И Дигби начал швырять подушки с диванов и кресел, двигать стулья, отворачивать ковры и носиться в охотничьем азарте по всей комнате, подбадривая себя и Огастеса восклицаниями вроде: «Ищи! Пиль, Огастес!.. Так, так, моя хорошая собачка!.. Держи его, песик!..» – и веселым лаем.

Майкл и я искали методически и аккуратно, пока не стало очевидным, что камня в комнате не было. Во всяком случае в течение двух-трех минут темноты его нельзя было спрятать так, чтобы мы его не нашли.

– Что дальше? – сказал наконец Дигби. – Давайте скроемся, пока не появилась тетя Патрисия. Я почему-то не хочу видеть ее сегодня вечером.

– Сперва приведем в порядок комнату, – предложил Майкл, – иначе слуги завтра учуют неладное.

И мы стали наводить порядок. Огастес стоял в стороне и время от времени бормотал:

– Чертовы врали!.. Прохвосты проклятые! – и тому подобное.

– Пойдемте в курительную комнату, – сказал Дигби Майклу и мне, когда мы закончили.

– Ступайте себе в вашу курительную комнату, скоты, там, может, договоритесь, – сказал Огастес.

– Иди спать, маленький! – ответил Дигби. – Не забудь, что ключ будет лежать в шкатулке на камине. Катись себе!

– Я готов просидеть всю ночь в холле, чтобы узнать, кто придет за этим ключом, – сказал Огастес и взглянул на меня.

– Постарайся, чтобы я тебя там нашел. Боюсь, что тогда я тебя отшлепаю, – дружески сказал Дигби.

– Понятно, – тебе не хочется попасться, – сердито ответил Огастес и вышел, стараясь вложить в свой уход максимум чувства собственного достоинства.

– Одно из двух: либо этот юноша вовсе не виновен, либо он великолепный актер, – сказал я вслед уходившему Огастесу.

– Так, дети мои. Что же вы думаете? – сказал Майкл, разгребая кочергой уголь в камине.

– Будет очень скверно, если эта проклятая штука не окажется завтра утром на месте, – сказал Дигби. – Хотел бы я знать, обратится ли она в Скотленд-Ярд? – добавил он, выпустив тучу дыма.

– Гнусное дело, – сказал Майкл. – Представьте себе жирного и таинственного детектива, обнюхивающего комнаты и задающего всем дурацкие вопросы.

– Здорово весело, – засмеялся Дигби.

– Отвратительная история, как справедливо заметила тетка, – заявил Майкл.

– Свинство по отношению к ней, – сказал я.

– Черт! – воскликнул Дигби. – Этот поганый камень должен быть к утру на месте!

– Я надеюсь, что это будет так, – сказал я, и мои глаза опять встретились с глазами Майкла.

– Попробуем восстановить, как было совершено кошмарное преступление, – научным тоном посоветовал Дигби. – Вычеркнем тетю и капеллана.

– Девочек тоже, – сказал Майкл. – Если кто-нибудь попробует подумать, что Клодия способна воровать, я сверну ему голову так, что он сможет смотреть вдоль своего позвоночника!

– Если кто-нибудь подумает это про Изабель, то я совсем отверну ему голову и ему вообще нечем будет смотреть, – добавил Дигби. – Идем бить бедного Огастеса, – внезапно предложил он.

– Огастес ни при чем, – сказал Майкл. – Разве ты не понимаешь, что только подлинная оскорбленная невинность способна дать ему столько храбрости? Какими словами он нас честил? Разве он посмел бы, если бы был виновен? Нет, он был бы многословен, дружественен и слезоточив.

– Пожалуй, ты прав, Майк, – согласился Дигби. – К тому же у нашего дорогого кузена не хватило бы храбрости украсть что-нибудь действительно ценное… Мне казалось, что он шутя его стянул, а потом побоялся положить назад и где-нибудь спрятал. Я думал, что он его «найдет», когда мы искали в комнате… Во всяком случае Огастес положит его на место, если только он у него.

– У него камня нет, – сказал Майкл, и наши глаза опять встретились.

– Остаемся мы трое, – сказал я.

– Можете меня вычеркнуть, – усмехнулся Дигби. – Ни на мне, ни во мне «Голубой Воды» нет.

– Кстати, мы не обыскали друг друга. Только бедного Огастеса, – сказал я, – было бы правильнее…

– Совершенно излишнее и недостойное занятие, – возмутился Майкл.

– Огастес был того же мнения, – улыбнулся Дигби.

– Значит, остаемся ты и я, Джон, – сказал Майкл.

– Правильно, Майкл, ты и я, – подтвердил я, и опять мы взглянули друг на друга.

– Я не брал «Голубой Воды», Майкл, – сказал я.

– Я тоже, Джон, – ответил Майкл.

– Какая-то путаница, – вмешался Дигби. – Огастес все-таки его стащил. Иначе быть не может.

– Вот что, – предложил я, – давайте останемся здесь на всю ночь. Дверь с лестницы в холл ужасно скрипучая. Мы накроем того, кто придет.

– Ничего подобного, – резко сказал Майкл.

– Почему? – спросил я, внимательно взглянув ему в глаза.

– Потому что ты осел… Этого делать отнюдь не следует… и мы не имеем права мешать тетке. Она решила помочь похитителю вернуть камень… – Майкл говорил не слишком связно и почувствовал необходимость обратиться к Дигби:

– Как тебе кажется?

– Желающие могут воспользоваться предложением, – быстро ответил тот. – А мне на сегодня хватит! – Он встал и зевнул. – Идемте лучше спать… Чудесная мысль, – вдруг фыркнул он, – стащить из шкатулки ключ и спрятать его!

– Дурак! – сказал Майкл. – Идем спать!

И мы разошлись.

Уснуть было невозможно. По крайней мере мне. Я ворочался и метался по кровати. Я не мог допустить, чтобы Майкл мог опуститься до этого и чтобы Огастес был способен до этого подняться. Мне не приходило в голову подозревать Дигби. Тетя и капеллан, конечно, ни при чем.

Оставались девочки, Майкл и я. Изабель не могла этого сделать. Клодия тоже. Майкл и я. Невозможно, Майкл не мог…

Я? Неужели я это сделал?

Незадолго перед тем я прочел книгу, в которой невинный герой в состоянии сомнамбулизма совершил какое-то преступление. Конечно, я не мог в эти две-три минуты впасть в транс или сделаться лунатиком… Чепуха… Но, может быть, я бессознательно положил эту штуку в карман? Со мной этого никогда не случалось, но почем знать… Это было невероятно, но возможно.

Я вскочил и обыскал все карманы своего костюма. Конечно, я ничего не нашел. Неизбежно я должен был прийти к убеждению, что либо Майкл, либо Огастес виновны.

Я поймал себя на том, что твержу вслух: «Огастес или Майкл. Я думаю, что Огастес этого не сделал, и знаю, что Майкл на это неспособен».

Как бы то ни было, проклятый камень утром будет на месте, и вся эта неприятная история постепенно забудется. Я повернулся на другой бок и старался заставить себя уснуть. Это глупо. От этого еще хуже не спится.

Мне пришла в голову новая мысль: что если «Голубая Вода» не будет положена на место? Что тогда?

Тогда станет ясно, что камень похищен кем-то, кто хочет превратить его в деньги.

Леди Брендон слишком сильная и решительная женщина, чтобы не протестовать. Она, конечно, примет те же меры, какие она приняла бы, если бы камень был похищен грабителями или кем-нибудь из прислуги. Она сообщит в полицию и проследит за тем, чтобы никто не уходил из дома, пока полиция не явится.

Это унизительно и мерзко. Я представил себе все эти поиски и допросы. Все будут под подозрением, даже Изабель и Клодия… В четыре часа утра от всех этих мыслей меня почти тошнило.

Я взял себя в руки. Все будет приведено в порядок. Дурак, сыгравший свою идиотскую шутку и не нашедший в себе достаточно мужества, чтобы признаться, положит камень на место. Вероятно, камень уже на месте. Дурак, кто бы он ни был, постарался от него поскорей избавиться. Как только тетя Патрисия положила ключ, он его взял. В чем дело, почему не пойти удостовериться? Конечно, надо пойти. После этого можно будет перестать думать и уснуть.

Я вылез из кровати, надел халат и туфли и зажег свечу. Потом прошел по коридору в одну из верхних галерей и оттуда спустился по винтовой лестнице. Минуя протянутую руку рыцаря, я вышел во внешний вестибюль и направился к камину.

На широкой полке над этим камином, примерно на высоте шести футов от пола, стояла старинная бронзовая шкатулка, в которую тетя Патрисия положила ключ. Это была очень старинная шкатулка, сделанная в те дни, когда люди ездили только верхом. Ключа в ней не оказалось. Может быть, тетя его не положила или кто-нибудь его уже взял… А может быть, это ловушка?

Если это так, то я попался, так же глупо и безвинно, как в другую ее ловушку много лет назад. Я вспомнил, как она вошла в школьную комнату и сказала: «Тот скверный мальчишка, который влезал в кладовую, вымазал себе подбородок вареньем». И я, хотя не был в кладовой, инстинктивно поднял руку к подбородку, чтобы убедиться в том, что случайно не вымазался.

Теперь следовало быстро и незаметно исчезнуть раньше, чем ловушка захлопнулась. Я ожидал увидеть рядом с собой тетю Патрисию, но ее, конечно, не оказалось.

Потом мне пришло в голову, что шкатулка могла быть вымазана чем-нибудь сильно пахучим и что по этому запаху можно будет узнать, кто ее трогал. Не менее глупая мысль.

Уже в дверях я вспомнил про оттиски пальцев.

Может быть, она вычистила крышку шкатулки специально для того, чтобы потом показать ее экспертам, которые определят, кто именно трогал ее ночью. Менее абсурдно, но маловероятно. Такая мысль могла прийти ей в голову только в том случае, если она была уверена в том, что камень действительно украден и что это не шутка. Но тогда зачем вору трогать шкатулку?

А что если так и будет? Что если камень не будет возвращен ночью?

На коробке, во всяком случае, остались отпечатки моих пальцев. Я вошел во внутренний холл и вдруг увидел кого-то, кто шел прямо на меня. Кто это был, я не видел. Он был без свечи.

– Холодно сегодня, Огастес? – спросил я.

– Так, Джон, – ответил из темноты голос Майкла. – Ищешь ключ?

– Да, Майк, – ответил я. – Только его здесь нет.

– Совершенно верно, Джон, – сказал Майкл. – В шкатулке его нет. Вот он. – И он протянул мне ключ.

– Майк! – вскрикнул я.

– Джон! – передразнил он меня.

Меня охватило отвращение. Что с ним сделалось, с моим Капитаном.

– Спокойной ночи! – сказал я и отвернулся.

– Или доброго утра, – засмеялся он и ушел класть ключ на место.

Я вернулся в свою комнату и лег. Мучительный вопрос был разрешен. Я сразу крепко заснул.

В обычное время меня разбудил наш слуга Дэвид. Он принес горячую воду.

– Половина восьмого, сэр, – сказал он. – Когда туман разойдется, будет превосходное утро.

– Спасибо, Дэвид, – сказал я и сел на кровати.

Что случилось? И вдруг я вспомнил вчерашнюю идиотскую историю и падение Майкла. Ну что ж, ничего не поделаешь, даже на солнце есть пятна. Незачем все время думать о единственной ошибке Майкла. А все-таки это так на него непохоже!

Я оделся и спустился, захватив по дороге клюшку для гольфа и мяч. До завтрака я решил потренироваться.

В саду я неожиданно встретил Клодию. Это очень меня удивило. Обычно она появлялась последней. Она выглядела утомленной и больной. Когда я подошел, она стояла задумавшись над каким-то, видимо, очень неприятным вопросом. Когда она меня увидела, ее лицо прояснилось, пожалуй, слишком быстро, – показалось мне.

– Здорово, червяк, – сказала она.

– Здравствуй, птичка, – сказал я. – В чем дело?

– Какое дело? – спросила Клодия.

– Мне показалось, что ты решаешь какую-то важную задачу, – с мужской бестактностью ответил я.

– Чушь! – сказала Клодия и ушла.

Я забросил свой мяч за теннисную площадку и тщетно пытался ударить его, чтобы послать дальше. Я основательно вспахал клюшкой всю лужайку, зацепил мяч, загнал его в куст остролиста, швырнул вслед ему клюшку и ушел, глубоко засунув руки в карманы, обозленный на Майкла.

У дома стоял Бердон с гонгом. Медная шкатулка иронически смотрела на меня с камина. Я помыл руки и прошел в столовую.

В камине шумел огонь. Серебряный чайник свистел на спиртовке, с буфета доносился прекрасный запах, исходивший от четырех блюд, накрытых колпаками. Громадная комната с ее высокими окнами, из которых открывался один из самых прекрасных видов в Девоне, с огромным турецким ковром, перекрывавшим большую часть старого дубового пола, и с прекрасно накрытым столом, блестевшим в лучах утреннего солнца, была олицетворением устойчивого комфорта и основательного благополучия.

Дигби расхаживал по комнате. В одной руке он держал тарелку с кашей, а другой быстро орудовал ложкой. Огастес стоял у буфета и снимал крышки с блюд. Он накладывал на свою тарелку овсянку, яйца, ветчину и колбасу.

– Хорошо сработано, Огастес! – сказал Дигби почтительным тоном. – Прибавь сверху риса.

– Уже ел, – кратко отвечал Огастес.

– Молодец! – сказал Дигби и пошел за чистой тарелкой.

Изабель сидела на своем месте, и я пошел к ней, чтобы спросить, что для нее принести.

– Я подожду тетю Патрисию, – сказала она и левой рукой пожала мою правую.

Вошел Майкл.

– Тетя спустилась? – спросил он и добавил несколько запоздалое пожелание доброго утра.

– Нет, – сказал Дигби. – Внимание! Смотрите на меня. Сейчас я проглочу все, что есть на этой тарелке, и скроюсь. Я не хочу встречаться с тетей так рано утром.

– Клодия вышла? – спросил Майкл.

– Я видел ее в саду, – ответил я.

– Пойду позову ее завтракать, – сказал Майкл и ушел.

– Отнеси ей на вилке жареную почку! – крикнул ему вдогонку неугомонный Дигби.

После этого разговоры на некоторое время прекратились. Наши рты были заняты более важным делом.

– Я полагаю, что драгоценности короны благополучно лежат на месте, – вдруг высказал вслух Дигби общую нашу мысль. – Дверь все еще закрыта, я сам пробовал.

– Все, конечно, в порядке, – сказал я.

– Сам видал? – съехидничал Огастес.

Дверь открылась, и Майкл вошел вместе с Клодией. Клодия была совсем белая, а Майкл выглядел неестественно сдержанным. Изабель внимательно на них взглянула.

– Доброе утро, – сказала Клодия. – Тетя спустилась?

– Ешь, ешь, ешь и беги! – запел Дигби, отбивая такт ложкой о чашку.

Майкл наливал кофе, и я следил за его лицом. Оно было совершенно непроницаемо, и руки его не дрожали, но я чувствовал, что с ним стряслась какая-то беда. Он взглянул на меня и заметил мой взгляд.

– Здорово, круглорожий! – сказал он. – Хорошие сны видел?

– Хорошие… кроме одного, – ответил я.

– Хм! – сказал Майкл, и я попробовал анализировать этот звук, но он так же мало говорил, как и его лицо.

Он вернулся и сел на свое место возле Клодии. Вошла тетя Патрисия. Мы встали, и я отодвинул для нее стул, но она остановилась на полдороге, и мы окаменели. Одного взгляда было достаточно, чтобы узнать, что случилось. Раньше, чем она начала говорить, я знал, что она скажет.

– Я пришла просить вас, чтобы никто не смел сегодня выходить из дому, – сказала она.

Никто из нас не сказал ни слова и не двинулся. Я посмотрел на Майкла, и он на меня.

– Имейте в виду, – продолжала леди Брендон, – я никому не дам пощады. С вором я расправлюсь, как с вором, кто бы он ни был.

Она замолкла и холодным злым взглядом обвела всех нас. Мы молчали и не двигались.

– Так, – сказала она наконец. – Я прошу вас запомнить, что слуги ничего не знают и не узнают. Только мы будем знать, что один из вас шести подлый вор.

Тогда заговорил Майкл:

– Скажите – один из нас четырех, тетя Патрисия.

– Благодарю, Майкл, – резко ответила она. – Я обращусь к вам четырем, когда мне в следующий раз придется выбирать выражения.

– Я думаю, вы могли бы сказать: один из трех Джестов, – с внезапной дерзостью сказал Огастес.

– Придержи свой подлый язык, – спокойно ответила леди Брендон. – Итак, – продолжала она, – никто не должен об этом знать. Конечно, до тех пор, пока об этом не узнают репортеры и газеты не будут украшены портретом одного из вас. – И она еще раз обвела нас презрительным взглядом.

– Отлично, – продолжала она. – Теперь никто не выйдет из дома и не скажет никому ни слова… Кроме сыщика, когда тот явится…

Она повернулась и пошла к двери. У двери она остановилась и опять повернулась к нам.

– Можешь сказать что-нибудь, Майкл? – спросила она.

– Девочки и Огастес здесь ни при чем, – отвечал он.

– А ты Дигби?

– Нет, тетя. Очень сожалею и так далее, – ответил Дигби, и мне показалось, что он беззвучно говорит: нет, нет, ешь и беги…

– Джон?

И мне показалось, что взгляд ее стал еще более презрительным.

– Нет, тетя, – ответил я, – только то, что я совершенно согласен с Майклом.

– Огастес?

– Это позор, черт знает что… – закричал Огастес.

– Спасибо, – оборвала его тетя Патрисия.

– Клодия?

– Нет, тетя.

– Изабель?

– Нет, тетя, – отвечала Изабель, – только, пожалуйста, тетя, подождите еще один день и…

– Дайте вору возможность избавиться от камня. Ты это собиралась сказать? – прервала тетя Патрисия.

Она открыла дверь.

– Значит, разговоры кончены. Так? – спросила она. – Вам нечего добавить? Превосходно. – И она вышла, спокойно затворив за собой дверь.

– Не люблю дробить щебень на улицах и не выношу запаха тюремного супа, так, мой маленький Огастес? – любезно спросил Дигби. Мы стояли и совершенно ошеломленные смотрели друг на друга.

– Мерзавцы, гнусные, грязные скоты, – плевался Огастес, глядя на нас троих по очереди.

– Этим не поможешь, Огастес. Замолчи, – сказал Майкл совершенно спокойным и дружественным тоном и добавил: – Пойди поиграй с игрушечками, если ты не способен на серьезные разговоры… Идем, Джон. – И, обратившись к девочкам, сказал: – У меня к вам большая просьба, королева Клодия и Верная Собачья Душа.

– Охотно, – сказала Изабель.

– В чем дело? – спросила Клодия.

– Забудьте об этом проклятом деле. Успокойтесь моим торжественным обещанием и заверением, что я сегодня же его ликвидирую.

– Как? – спросила Клодия.

– Майкл, дорогой! – сказала Изабель и взглянула на меня.

– Сейчас тебе незачем знать это, Клодия, – ответил Майкл. – Верь и будь спокойна. Раньше, чем вы пойдете спать, все будет улажено… Пойдем, Джон.

И мы пошли в его комнату.

– Закури, брат Джон. Я хочу беседовать с тобой о неких темных делах, – сказал Майкл, когда мы вошли.

Закрыв дверь, он поставил банку с табаком на стол возле кресла, в котором я сидел.

– Ты слишком редко чистишь трубку, Джон, – начал он. – В твоей трубке слеживается зола, и от этого она трескается. Вероятно, здесь играет роль неравномерное расширение золы и дерева трубки от тепла. Надо хоть раз в месяц ее чистить.

Он сел против меня в низкое кресло и поднял колени выше головы.

– Я люблю хорошо прокуренную трубку, – отвечал я, – через золу дым вкуснее и прохладнее.

– Я не возражаю. Если только твое состояние позволяет тебе часто покупать новые трубки, – лениво отозвался он, и мы минуты две просидели молча.

Я совершенно поддался его очарованию и должен был искусственно раздувать свое негодование. Если он собирается вернуть сапфир сегодня вечером, то почему он этого не сделал до сих пор? С какой стати он ночью вернулся из гостиной, не положив его на место? Чего ради он вообще отрицал, что взял его?

– Ну, сынок, что скажешь? – внезапно спросил он.

– Да, Майкл, что скажешь? – ответил я.

Он с усмешкой на меня посмотрел.

– Как ты думаешь, Джонни, в чем заключается игра? – спросил он.

– Дурацкая игра, – ответил я.

– Совершенно правильно, – согласился Майкл. – Кроме того, довольно жестокая в отношении девочек и бедного Огастеса.

– Верно, – сказал я, – и в отношении тети Патрисии.

Последовало неловкое молчание.

– Ну? – спросил наконец Майкл.

– Положи его на место, Майкл! – взмолился я. – Бог знает, зачем ты играешь эту игру!

Майкл выпрямился и в упор взглянул на меня.

– Ты сказал: «Положи его на место». Ты так сказал, Джон? – проговорил он медленно и задумчиво.

– Да, Майкл, – ответил я. – Слушай, Майкл. Тетя очень тебя любит. Будет лучше для нее, если она не узнает, что это ты. Дай мне его сюда, и я… – Я покраснел и чувствовал себя глупо.

– Маленький герой, рассказ из школьной жизни… – бормотал он, но голос у него был теплый и мягкий. – Это становится занятным, Джонни, – продолжал он. – Значит, если я сейчас верну тебе «Голубую Воду», ты отнесешь ее к тете Патрисии и скажешь: я один и без сообщников сделал все это. Я не могу больше лгать…

– Именно, – улыбнулся я. – С одним условием: чтобы ты рассказал мне, в чем заключается игра.

Слава Богу, эта проклятая история подходила к концу. Но нет, я был совершенно уверен, что Майкл не позволит мне взять вину на себя, хотя и предпочел бы это. Ведь тетя может отказать ему от дома.

Майкл встал.

– Отнесешь? – спросил он. – Если я его сейчас достану, ты отнесешь его прямо к тете Патрисии и скажешь, что стащил его для смеха. Так?

– Я был бы очень счастлив, Майкл, если бы ты позволил мне, – ответил я. – Надо покончить с этим дурацким делом и выпутать из него девочек, Дигби и несчастного Огастеса.

– Хм, – сказал Майкл. – Значит, ты отнес бы…

– Никто, кроме меня, не знает, что ты был внизу, Майкл. Почему ты не положил его на место? – спросил я его.

– Жаль, что не положил, – ответил он.

Раздался стук в дверь.

– Кто там? – спросил Майкл.

– Я! – заревел голос Дигби.

Майкл отпер дверь.

– В чем дело? – спросил он.

– Изабель хочет с нами тремя поговорить. Она искала вас. Ей пришла в голову гениальная мысль. Можно выправить грустное положение вещей.

– Где она? – спросил Майкл.

– Я обещал ей привести вас обоих за уши в курительную комнату, если только кто-нибудь из вас не скрылся уже с добычей, – ответил Дигби.

– Пока что я еще не сбежал, но после завтрака мне понадобится расписание поездов, – сказал Майкл. – Пойдем, выслушаем блестящий проект Изабель.

Мы спустились и прошли в курительную комнату. Медная шкатулка бросилась мне в глаза. Мне показалось, что ее крышка и передняя сторона светлее остальных ее частей.

– Не разоблачай меня, Джон, пока что, – сказал на ходу Майкл.

– Джон тебя поймал? – спросил Дигби.

– Вчера ночью, – сказал Майкл.

– На месте преступления, – подтвердил я, и мы вошли в курительную комнату.

Изабель сидела у камина. Было видно, что она много плакала. Когда мы входили, она смотрела только на меня.

– Я чувствую себя такой несчастной! – простонала она. – Я была такой скверной, такой… Но я больше не могу!

– Отдай нам знаменитую драгоценность, дорогая, – сказал Дигби. – Мы отнесем ее к тете и по-братски разделим тетины превосходно подобранные ругательства.

– В чем дело, маленькая? – спросил Майкл.

– Я допустила, чтобы подозревали Огастеса! – всхлипнула она. – Огастес совершенно не виновен, и я могла бы одним словом это доказать вчера же… И я этого не сделала!

– Почему, милая? – спросил я

– Не знаю… нет, знаю: это было бы похоже на желание снять подозрение с меня самой, – ответила она. – Я думала, что это просто глупая шутка… И я, конечно, думала, что тот, кто взял, признается и положит на место. Но теперь это ужасно… Я больше не могу молчать. Я должна сказать вам прежде, чем говорить тете.

– В чем же дело, собачка моя? – спросил Майкл.

– Когда свет потух, я сказала: духи и домовые, или что-то в этом роде. Не то я действительно испугалась, не то сделала вид, что испугалась, и в темноте схватила кого-то за руку. Когда свет загорелся, я увидела, что это Огастес, и сразу отпустила его; я боялась, что кто-нибудь заметит.

– Конечно, – согласился Дигби, – злополучный Огастес невинен, если только они не сговорились в потемках и не похитили драгоценность совместно.

– Не валяй дурака, Диг! Бедная Изабель действительно очень разволновалась. И слава Огастесу, что он не привел этого доказательства в свою пользу, – сказал я.

– Милое дитя! – воскликнул Дигби. – Надо будет найти и простить его.

– Ты рассказала это Клодии – спросил Майкл.

– Да, но она думает, что я ошиблась, – ответила Изабель. – Конечно, я не ошиблась. Что за вздор!

– Наш друг Огастес должен быть очень благодарен тебе за то, что ты поймала его в темноте и не забыла об этом, – сказал Майкл.

– Да, – согласился Дигби. – Теперь он сможет вилять хвостом, весело лаять и резвиться у ног тети Патрисии, в то время как мы будем оставаться в мрачном изгнании.

– Иди к тете и облегчи свою совесть, Изабель, – сказал я.

Она посмотрела на меня долгим, жалобным взглядом и вышла из комнаты.

– Послушайте, сограждане, – сказал Дигби, когда дверь закрылась, – вот что я хочу знать: кто стащил эту самую драгоценность? Простите меня за настойчивость, но раз милый Огастес не виноват, это должен быть кто-то из нас троих. Опять же, простите меня, но это не я, значит, это кто-то из вас двоих… Вот что, отдайте этот камень, если он не очень вам нужен.

Майкл и я взглянули друг на друга. Лицо Майкла опять было непроницаемо.

– Я думаю удрать с этим сапфиром, – сказал он.

– Джон получит половину? – спросил Дигби.

– Нет, – ответил за меня Майкл. – Я возьму его целиком.

– Будь другом, удери сразу после завтрака, – сказал Дигби. – Дело в том, что мне нужно повидать в городе одного человека по поводу одной собачки, а тетка не хочет с нами расставаться, пока дело не выяснится.

– Постараюсь, – сказал Майкл, и я тихонько выскользнул из комнаты. Я вспомнил медную шкатулку.

Я прошел в холл и подошел к шкатулке. На ее крышке были отчетливо видны отпечатки пальцев. Я прошел к умывальнику, находившемуся рядом с внутренним холлом, намочил платок и намазал его мылом. Потом вернулся и поспешно начал чистить шкатулку.

Удалить следы пальцев оказалось легче, чем удалить следы чистки. Я не хотел, чтобы кто-нибудь заметил, что шкатулка была вычищена. На вешалке, где висели наши пальто, я нашел шелковый шарф Дигби, и он показался мне подходящим.

Я стер все следы мыла со шкатулки и как раз проводил по ней последний раз шарфом, когда дверь открылась и вошел Майкл.

У него в руках был кусок замши и порошок, по-видимому, позаимствованные из буфетной.

– Ага, – сказал он. – Удаляешь следы преступления?

– Кажется, уже удалил, – ответил я.

– Хорошая мысль, – заметил он. – Сам собирался это сделать, – добавил он и ушел.

Закончив чистку, я плотно прижал мой большой и указательный пальцы к блестящей поверхности и оставил самые лучшие оттиски пальцев, какие мог.

Пусть сыщики доказывают, что это мои оттиски. Я не брал «Голубой Воды», и никто не сможет доказать противного.

Но почему Майкл не хотел, чтобы его оттиски остались на шкатулке. Я поднялся в свою комнату в совершенном отчаянии.

Ни тетя Патрисия, ни Клодия за завтраком не появились. Капеллан был болен и оставался в постели. Бердон и еще один слуга подавали за столом. Поэтому никаких разговоров на интересующую нас тему не было.

Это был очень неприятный завтрак, – для меня по крайней мере. Дигби выглядел совершенно счастливым, и Майкл был абсолютно спокоен. Только раз, когда никого из слуг не было у стола, разговор коснулся исчезновения сапфира.

– Сказала ты тете то, что собиралась? – спросил Майкл Изабель.

– Да… И она ответила довольно загадочно: добродетель сама в себе содержит награду… и больше ничего, – ответила Изабель.

– Огастес, маленький, знаешь ли ты, что эта молодая леди не побоялась встретить тетю Патрисию во всем ее гневе, чтобы сказать ей, что ты невиновен?

– Что такое? – зарычал Огастес.

– Она пошла в логово львицы, – продолжал Дигби, – и удостоверила, что прошлой ночью она схватила тебя в потемках и крепко держала твою руку, пока не зажгли свет, и что, следовательно, ты, при всем твоем желании, не мог стянуть камня. Я искренно извиняюсь перед тобой и надеюсь, что ты меня простишь.

– Мою руку? – неподдельно удивился Огастес и быстро добавил: – Да, да, совершенно верно, спасибо, Изабель!

Я внимательно на него смотрел и видел, что его удивление совершенно искренне.

– Значит, тетя знает, что я ни при чем? – обрадовался он.

– Да, Огастес, – заверила его Изабель. – Я очень жалею, что не призналась ей вчера вечером.

– Могла бы сказать своевременно, – заметил наш Огастес.

– Видишь ли, милейший, Изабель не очень торопилась снять всякое подозрение с самой себя. Ведь этим она доказала также и свою непричастность. Понял? – сказал я, неласково глядя на него.

– Могла подумать обо мне, – ворчал он.

– Она и подумала. Мы все очень много думали о тебе, будь спокоен, мой маленький; нам очень жаль, что мы тебя подозревали, – сказал Майкл.