Исчезновение «Голубой Воды»

И вот однажды осенним вечером вся наша жизнь перевернулась внезапно и непоправимо.

Я не ученый и не философ, но я хотел бы, чтобы какой-нибудь убежденный сторонник учения о свободной воле, строящей жизнь, доказал мне, что мы не являемся беспомощными жертвами поступков других людей.

В этот прекрасный осенний вечер, такой памятный и такой обычный, мы все сидели после обеда в большой гостиной Брендон-Аббаса. Это был последний раз, когда мы все были вместе. В гостиной сидели тетя Патрисия, капеллан, Клодия, Изабель, Майкл, Дигби, Огастес Брендон и я.

Тетя Патрисия попросила Клодию спеть, но эта юная леди отказалась, сославшись на нездоровье и несоответствие настроения. Она действительно выглядела бледной и озабоченной. Я уже несколько вечеров видел ее такой и не знал, чему это приписать: ее долгам в бридж или счетам ее портних.

Со свойственным ей желанием помочь, Изабель села за пианино, и мы молча слушали ее милый и приятный голос. Тетя занималась вязанием, капеллан перебирал пальцами, Огастес вертел в руках портсигар (закурить он не смел), Дигби перелистывал иллюстрированный журнал, Клодия, нахмурившись, боролась с какой-то неприятной проблемой, а Майкл внимательно следил за ее лицом.

Изабель встала и закрыла пианино.

– Как насчет партии на бильярде? – спросил Огастес, но раньше, чем кто-нибудь успел ему ответить, Клодия сказала:

– Тетя, милая, покажите нам «Голубую Воду». Я не видела ее сотни лет.

– Правильно, – согласился Майкл, – давайте наслаждаться зрительными ощущениями!

Капеллан поддержал его и сказал, что он охотно сходит за сапфиром, если тетя Патрисия позволит.

Он один, кроме тети Патрисии (и, конечно, сэра Гектора), знал секрет тайника, в котором стоял несгораемый шкаф с «Голубой Водой» и другими драгоценностями Брендонов. Я помню, сколько часов Майкл, Дигби и я провели, с ведома и разрешения тети Патрисии, в поисках этого тайника. Наши поиски оказались абсолютно безрезультатными, несмотря на то, что Майкл был как одержимый.

Тетя Патрисия сразу согласилась, и капеллан пошел. У него был ключ к потайному шкафу, в котором хранились ключи от тайника и стоявшего в нем несгораемого шкафа.

– Сколько стоит «Голубая Вода», тетя? – спросила Клодия.

– Кому, дорогая? – ответила вопросом тетя Патрисия.

– Ну, сколько дал бы за нее какой-нибудь тип из Хеттон-Гардена?

– Вероятно, половину того, что рассчитывал бы содрать со своего клиента.

– Сколько же это было бы?

– Право не знаю, Клодия. Если какой-нибудь американский миллионер решил бы ее купить, он постарался бы выведать, какова самая низкая цена.

– Какую же цену спросили бы вы? – настаивала Клодия.

– Я вовсе не собираюсь ее продавать, – сказала тетя Патрисия тоном, ясно говорившим о ее желании прекратить разговор на эту тему. Как раз в этот день она получила письмо от мужа из Индии. Он собирался возвращаться домой, и это ее нисколько не радовало.

– Кто-то говорил мне, что дяде Гектору предлагали за него тридцать тысяч фунтов, – сказал Огастес.

– В самом деле? – ответила тетя Патрисия, и в этот момент в комнату вошел капеллан. Он нес в руках сапфир, лежавший на белой бархатной подушке и покрытый стеклянным колпаком. Он поставил его на стол, прямо под огромной висячей люстрой, с ее бесчисленными электрическими лампочками и стеклянными подвесками.

В этом сверкающем раздробленном свете камень лежал огромный и невероятный, пылающий синим огнем и доводящий до головокружения.

– Какое чудо! – сказала Изабель, и я подумал о том, сколько раз эти слова были сказаны применительно к этому камню.

– Дайте мне его поцеловать! – воскликнула Клодия.

Капеллан одной рукой снял крышку, а другой подал камень тете Патрисии. Тетя рассматривала камень, будто впервые его видела. Она долго смотрела сквозь него на свет и наконец передала его Клодии. Мы все по очереди держали его в руках. Огастес подкидывал и ловил его, бормоча: «Тридцать тысяч фунтов… Тридцать тысяч за простой кусок синего стекла!..»

Майкл, когда до него дошла очередь, осматривал его, как покупатель, а не как ценитель прекрасного. Он дышал на него и тер его рукавом, взвешивал в руке и осматривал со всех сторон. Наконец капеллан положил его обратно на подушку и накрыл стеклянным колпаком.

Мы сидели и стояли вокруг, слушая рассказы капеллана об индийских раджах и их знаменитых драгоценностях.

Я стоял у самого стола и, наклонившись, смотрел на синюю глубину сапфира. Сзади Огастес шептал: «Пойдем катать шарики… шарики… шарики…«И вдруг наступила темнота. Это одно из преимуществ электрического освещения.

– Фергюсон опять пьян, – пробормотал в темноте голос Дигби. Фергюсон был главным шофером и смотрел за динамо.

– Сейчас загорится, – сказала тетя Патрисия. – Бердон принесет свечи, если они долго будут возиться с динамо… не ходите только по комнате и не опрокидывайте вещей.

Кто-то легко толкнул меня, двигаясь в темноте.

– Духи и домовые, – сказала Изабель загробным голосом. – Я чувствую ледяную руку скелета на моем горле. Дайте свет!

И вдруг свет вспыхнул. Мы стояли и моргали от непривычной яркости, сменившей мягкую темноту.

– Спасены! – сказала театральным голосом Изабель, а когда я взглянул на нее, я увидел, как она вдруг окаменела и, широко раскрыв глаза, показала на стол.

«Голубая Вода» исчезла. Белая бархатная подушка была пуста, и стеклянный колпак ничего, кроме этой подушки, не покрывал.

Мы, вероятно, выглядели очень глупо, стоя все с вытаращенными глазами и безмолвно глядя на пустую подушку. В жизни моей я не видал большей пустоты, чем та, что была под колпаком.

Наконец тетя Патрисия нарушила оцепенение:

– Твоя шутка, Огастес? – спросила она тоном, от которого слон почувствовал бы себя маленьким.

– Что? Я? Нет, в самом деле… клянусь, я его никогда не трогал… – заявил густо покрасневший Огастес.

– Значит, в этой комнате есть кто-то другой с очень своеобразным чувством юмора, – заметила тетя Патрисия, и я был доволен тем, что я был неудачливым шутником. Кроме того, мне было приятно, что тетя, прежде всего, вспомнила об Огастесе.

– Ты стоял у стола, Джон, – сказала она мне, – ты взял?

– Нет, тетя.

Когда Дигби и Майкл определенно заявили, что камня не трогали, она повернулась к девочкам.

– Неужели вы? – спросила она, поднимая брови.

– Нет, тетя, я слишком была занята борьбой с домовым, – попробовала пошутить Изабель.

– Нет, тетя, у меня камня нет, – сказала Клодия.

Леди Брендон и достопочтенный Фоллиот смотрели на нас с холодной строгостью.

– Не будем говорить об остроумии всей этой игры, – сказала тетя Патрисия, – но не кажется ли вам, что блестящая шутка зашла слишком далеко?

– Положи блестящую штуку на место, Джон, – сказал Огастес, – ты стоял рядом.

– Я уже говорил, что не трогал сапфира, – ответил я.

– Может быть, ты сам положишь ее на место? – спросил Дигби Огастеса, и голос его был непривычно сух.

– А может быть, ты это сделаешь? – огрызнулся Огастес.

Дигби, стоявший непосредственно позади него, поднял правое колено, и Огастес вылетел к самому столу. Это проявление дурных манер не вызвало замечания тети Патрисии.

– Нет у меня этой чертовой штуки! – кричал разъяренный Огастес. – Ее стащил кто-нибудь из вас, бандитов!

Положение было глупое и становилось все более неприятным по мере того, как губы тети Патрисии сжимались тоньше и брови сходились к переносице.

– Послушайте, злоумышленники, – сказала Изабель, – я сейчас потушу свет на две минуты. Тот, кто сострил, положит камень на место и останется неизвестным. Понятно? – И она пошла к выключателю у двери.

– Приготовьтесь! – сказала она. – Пусть никто не двигается с места, кроме злодея, а, когда я зажгу свет, мы снова увидим «Голубую Воду».

– Ерунда, – проворчал Огастес, и раньше, чем тетя Патрисия или капеллан успели что-либо сказать, свет погас.

Мне пришла в голову неожиданная мысль. Надо узнать, кто именно сыграл глупую шутку и потом сказал глупую ложь. Поэтому я быстро шагнул к столу, нащупал его край правой рукой, а левую, широко проведя по воздуху, положил на стеклянный колпак. Тот, кто будет класть сапфир на место, должен будет тронуть мою руку своей, и я его схвачу. Я, может быть, не был бы так заинтересован в уличении шутника, если бы два раза мне не было сказано, что я стоял ближе всех к столу, когда погас свет. Мысль Изабели была превосходна, но я не считал необходимым оставаться под подозрением, особенно из-за этого осла Огастеса.

Итак, я стоял и ждал.

В огромной комнате было совершенно тихо.

– Не могу этого сделать, сапоги скрипят, – неожиданно сказал Дигби

– Не могу найти колпака, – сказал Майкл.

– Еще минута! – сказала Изабель. – Злодей, торопись!

И тогда рядом с собой я услышал чье-то дыхание и почувствовал прикосновение к моему локтю. Меня тронули за руку, и обеими руками я схватил руку шутника.

Это была мужская рука в плотном рукаве пиджака и с накрахмаленной манжетой. Если бы это была женская рука, я бы ее отпустил. Конечно, Огастес. Так похоже на него: сыграть дурацкую шутку и потом воспользоваться темнотой, чтобы ее исправить. Я не завидовал ему. У тети Патрисии будет не очень приятное выражение лица, когда она увидит, что я его поймал. К моему удивлению, он не пытался освободиться, и я приготовился к тому, что он внезапно рванет руку и исчезнет. Но он не двигался.

– Я буду считать до десяти, а потом зажгу свет. Готов ли ты, злодей?

– Я положил камень на место, – сказал Дигби.

– Я тоже, – сказал Майкл где-то рядом со мной.

– И я, – отозвалась Клодия.

Изабель зажгла свет, и я увидел, что крепко держу руку моего брата Майкла. Я был изумлен до крайности.

Конечно, это был пустяк: бездарная шутка и бесцельная ложь. Но это было так не похоже на Майкла. Особенно невероятно было, чтобы он что-нибудь сделал и не признался. Удивление мое увеличилось, когда он сказал:

– Значит это был я, Джон? Бедный Немощный Джест!

Я чувствовал острую боль от происшедшего и, повернувшись к Огастесу, сказал:

– Извини, Огастес, я думал, что это ты.

– Довольно разговаривать! – ответил он. – Кладите чертову штуку на место, вы мне надоели!

Кладите на место? Я посмотрел на подушку. Она все еще была пуста. Я взглянул на Майкла, и он взглянул на меня.

– Положи ее на место, Майк, – сказал я. – Это, конечно, было очень весело и остроумно. Не сомневаюсь. Но, кажется, я начинаю соглашаться с Огастесом. Пора положить ее на место.

Майкл долго и внимательно на меня посмотрел.

– Хм, – сказал он.

Изабель от двери подошла к нам.

– Я думаю, что вы тут что-то напутали, – сказала она. – Положи камень, Майк, и давайте танцевать. Можно будет потанцевать, тетя?

– Конечно, – сказала тетя Патрисия, – как только мы поблагодарим находящегося среди нас остряка.

Я пожалел того, кто окажется этим остряком, несмотря на все неприятности, которые он мне доставал. Капеллан по очереди посмотрел нам всем в глаза и ничего не сказал. Тетя Патрисия сделала то же. Мы стояли и молчали.

– Слушайте, довольно глупостей, – сказала она. – Если камень сейчас же не будет возвращен, я рассержусь!

– Кто сделал, выходи! – сказал Дигби.

Опять молчание. Оно становилось невыносимым.

– Я жду! – сказала леди Брендон и начала нетерпеливо стучать ногой. С этого момента вся эта история перестала быть шуткой.

Я никогда не забуду последующих часов. Эту ужасную атмосферу недоверия и подозрения. Восемь человек, подозревающих друг друга.

Тетя Патрисия не получила ответа на свое: «я жду», и решила быстро и решительно довести дело до конца.

– Морис, – сказала она капеллану, положив руку на его рукав. Лицо у нее при этом вновь сделалось добрым и ласковым. – Морис, сядьте рядом со мной, я хочу каждому из этих молодых людей задать один вопрос. После этого вы пойдете спать, теперь уже поздно, и вам нельзя засиживаться.

Она отвела и посадила его в глубокое кресло у окна, сама села рядом и холодным голосом сказала:

– Это становится серьезным, и если сейчас же камень не будет на месте, то последствия тоже будут серьезными. В последний раз я прошу того из вас, кто взял сапфир, отдать его мне и покончить со всей этой глупой историей, с тем, чтобы больше о ней не вспоминать. Если же это не будет сделано… Глупости, это, конечно, будет сделано…

– Джон! – сказал Огастес.

Больше никто не сказал ни слова,

– Хорошо, – сказала тетя, – если дурак упирается… Подойди ко мне, Клодия… трогала ли ты «Голубую Воду» после того, как капеллан положил ее под колпак? – Она взяла Клодию за руку выше локтя и смотрела ей в глаза.

– Нет, тетя, – сказал Клодия.

– Конечно, нет, – сказала тетя Патрисия, – иди спать, дорогая. Спокойной ночи.

И Клодия ушла, бросив на меня негодующий взгляд.

– Иди сюда, Изабель, – продолжала тетя. – Трогала ли ты камень после того, как его спрятал капеллан?

– Нет, тетя, не трогала, – ответила Изабель.

– Я была в этом уверена. Иди спать. Спокойной ночи.

Изабель повернулась, чтобы уйти, и вдруг остановилась.

– Но я была бы способна его взять, если бы это пришло мне в голову. Ведь это просто шутка.

– Спать! – скомандовала тетя, и Изабель ушла, с жалостью взглянув на меня. Тетя Патрисия повернулась к Огастесу:

– Иди сюда, – жестким голосом сказала она, не отрывая своего холодного взгляда от его бегавших по сторонам глаз. – Пожалуйста, говори только правду. Тебе же будет лучше. Если «Голубая Вода» у тебя, отдай ее, и я больше не скажу ни слова. Она у тебя?

– Клянусь перед Богом… – выпалил Огастес.

– Не клянись ни перед Богом, ни передо мной, Огастес, – холодно сказала тетя. – Да или нет? У тебя камень?

– Нет, тетя! Я готов торжественно поклясться… – несчастный Огастес был опять прерван сухим голосом тети:

– Трогал ли ты его после того, как капеллан положил его на место?

– Нет, тетя. Я никогда… я в самом деле… Я его не трогал… Я вас уверяю… – захлебывался Огастес, и снова был прерван:

– Знаешь ли ты, где он сейчас находится?

– Нет, тетя, – живо ответил Огастес, – не имею ни малейшего понятия. Если б только я знал, я сейчас же…

– Джон, – сказала тетя Патрисия, не обращая больше никакого внимания на Огастеса, – знаешь ли ты, где сейчас этот камень?

– Нет, тетя, – ответил я, – я также не прикасался к нему после капеллана.

Она смотрела мне в глаза долго и внимательно. На ее взгляд я сумел ответить твердым и, надеюсь, не грубым взглядом. Когда я отвернулся, мои глаза встретились с глазами Майкла. Он как-то странно на меня смотрел.

Потом пришел черед Дигби. Он просто сказал, что ничего не знает об исчезновении «Голубой Воды» и что он не трогал камня с тех пор, как получил его от Клодии и передал Изабель.

Оставался только Майкл. Он неизбежно был виновным, иначе кто-то из нас солгал самым постыдным и непоправимым образом. Я так был зол на Майкла, как никогда во всей моей жизни. Я даже не на него был зол, а на его поступок.

Я не протестовал в принципе против удачной «общеполезной» лжи. Такая иногда бывает очень хороша, например, чтобы вытащить какого-нибудь приятеля из-под палки. Но я определенно не люблю глупой, бесцельной лжи, которая ставит всех в дурацкое положение и вдобавок навлекает подозрение на невинного.

Я никогда не поверил бы, чтобы Майкл был способен выкинуть такую штуку и потом врать со страху. Но теперь, когда все совершенно определенно заявили о своей невиновности, я не мог сомневаться, тем более, что сам поймал его за руку. Теперь я должен был признать его трусом, дураком и вралем. Мне хотелось избить его за то, что он с собой сделал.

– Майкл, – сказала тетя Патрисия очень значительным и очень спокойным голосом, – это чрезвычайно грустно. Больше, чем я могу выразить словами, Майкл. Пожалуйста, отдай мне «Голубую Воду», и не будем больше об этом говорить… Но боюсь, что я долго не смогу называть тебя Майком.

– Я не могу отдать вам сапфир, тетя, потому что его у меня нет, – спокойно ответил Майкл, и мое сердце сильно забилось.

– Знаешь ли ты, где он сейчас?

– Не знаю, тетя, – быстро ответил Майкл.

– Трогал ли ты его после капеллана, Майкл? – спросила тетя.

– Нет, – спокойно отвечал Майкл.

– Знаешь ли ты что-нибудь еще, Майкл? – продолжал ровный, холодный голос тети.

– Я знаю только то, что не имел и не имею никакого отношения к его исчезновению, – так же спокойно ответил Майкл, и я почувствовал, что начинаю сходить с ума.

– Заявляешь ли ты, что все, сказанное тобой, – правда?

– Я заявляю, что это все правда и что я ничего не утаил, – ответил Майкл.

Что мне было думать? Ведь я не мог думать, что Майкл лжет. Но я не мог также и забыть, что поймал его руку над стеклянным колпаком.

Мне приходилось не верить либо Майклу, либо моим чувствам. Я предпочитал последнее. Когда мы выйдем из этой ужасной комнаты, я пойду к нему и просто спрошу: «Майк, старик, скажи мне только, что ты не трогал этой чертовой штуки. Если ты скажешь, что не трогал, то, значит, все в порядке».

Услышав его последние слова, тетя Патрисия окаменела. Молчание становилось невыносимым. Наконец она заговорила низким глухим голосом:

– Это невероятно гнусно и омерзительно, – начала она. – Кто-то из шести мальчиков и девочек, выросших в этом доме, показал себя подлым лжецом и, кроме того, самым обыкновенным, или, если хотите, необыкновенным вором… Нет, я не могу думать, что он вор. Слушайте, я оставлю стеклянный колпак на столе. На ночь я закрою все двери и ключи возьму себе. Кроме ключа от этой комнаты. Дай мне его Дигби… Спасибо. Этот ключ я положу в старую бронзовую шкатулку, что стоит на камине во внешнем холле. Слуги будут спать и ничего не узнают. Я прошу присутствующего здесь лжеца воспользоваться случаем. Пусть он положит сапфир на место, запрет комнату и ключ спрячет в ту же шкатулку. Если до завтрашнего утра это не будет сделано, я буду считать, что произошло воровство. И тогда мне придется принять соответственные меры… Для порядка я это же самое сообщу Клодии и Изабель.

– Пойдем, Морис, – сказала она, вставая и беря капеллана под руку. – Я надеюсь, что вы не будете мучиться из-за этой истории и спокойно уснете.

Бедный капеллан не мог говорить. Он выглядел совершенно безумным и несчастным. Я думаю, что каждый из нас с облегчением вздохнул, когда дверь закрылась. Мне, во всяком случае, стало легче.

Что же теперь?

Дигби повернулся к Огастесу.

– Послушай, вошь, – начал он более грустным, чем сердитым голосом. – Я боюсь, что придется спустить с тебя штаны… Пожалуй, понадобится ременный пояс… или подтяжки.

Я промолчал. Рука, которую я поймал над столом, не принадлежала Огастесу. Огастес смотрел на нас, как крыса, загнанная в западню. Он чуть не взвизгнул, когда Дигби его схватил.

– Лжешь, скотина! – закричал он. – Кто был у стола, когда свет потух и вспыхнул опять? Кто возился у стола, когда Изабель зажгла свет? Кто?

Я посмотрел на Майкла, и Майкл посмотрел на меня.

– Да, – взвизгнул Огастес, заметив этот взгляд, и вырвался из рук Дигби.

– Черт! – сказал Дигби. – Если он его стянул, то камень должен быть на нем. Приди в мои объятия, Огастес. – В следующий момент он сидел верхом на лежащем Огастесе и хладнокровно прощупывал его карманы.

– В жилетных карманах нет… в наружных… во внутренних… в брючных… Нет, у него этого камня нет, если только он его не проглотил, – объявил Дигби, – а впрочем, он мог засунуть его куда-нибудь в кресло или диван… Ну, Огастес, куда ты его девал? Говори прямо, и мы пойдем спать.

– Молчи, негодяй! Подлец! Прохвост! – захлебывался Огастес в припадке крысиной храбрости. Я думаю, что он никогда в жизни не позволял себе так разговаривать с моими братьями.

Я ожидал, что последует немедленная и суровая расправа, но Майкл, как всегда, поступил совершенно неожиданным образом.