Глава 17

Элинор сошла со ступенек экипажа на извилистую проезжую часть Графтон-стрит и остановилась перед внушительным фасадом дома номер пять — лондонской резиденцией вдовствующей графини Херрик. Она поблагодарила кучера, вынув из ридикюля две монеты, затем молча понаблюдала за тем, как он, подгоняя лошадей, медленно поехал прочь, скрывшись за ближайшим поворотом. Еще долго она стояла на тротуаре, уставившись на чистенький городской особняк в георгианском стиле, приютившийся в углу улицы, передние окна которого сверкали словно лед в лучах утреннего солнца.

Руки ее были спрятаны в горностаевую муфту, купленную накануне во время прогулки по магазинам, которая надежно защищала ее от пронизывающего ветра, проносившегося над крышами домов и шевелившего опавшие листья на булыжной мостовой под ее ногами. Мимо нее как ни в чем не бывало сновали пешеходы, а чуть поодаль за ее спиной слышался цокот копыт лошадей, тянувших экипажи. Тем не менее она не трогалась с места, размышляя над тем, что принесет ей этот визит. Ричард наверняка уже успел рассказать матери об их вчерашней встрече. Знала ли графиня правду о прошлом, о том, кто был настоящим отцом Элинор? Или же она просто хотела выговорить Элинор за то, что та столь высокомерно отвергла предложение ее сына?

Понимая, что она не может стоять на улице до бесконечности, Элинор поднялась по трем невысоким ступенькам к парадной двери и, постучав в нее, стала ждать.

— Да?

Прямо перед ней, вытянувшись в струнку, стоял дворецкий Херриков.

— Добрый день. Будьте так любезны, проводите меня к леди Херрик.

— Как прикажете доложить?

— Элинор, леди Данвин. Полагаю, она уже предупреждена о моем приходе.

Дворецкий кивнул и открыл перед ней дверь. Затем он указал ей на небольшую резную скамейку у самого входа:

— Вы можете подождать здесь, а я тем временем узнаю, принимает ли ее светлость.

Внутри особняк Херриков оказался теплым и изящно обставленным, в нем пахло цветами и свежей выпечкой. Элинор вынула руки из муфты, сняла шляпу и перчатки и опустилась на скамью. Из центрального зала до нее доносились чьи-то приглушенные голоса, слишком тихие, чтобы она могла разобрать слова. Ходики, висевшие на стене рядом, как раз пробили полчаса. Какая-то молоденькая горничная, спустившаяся по узкой лестнице, присела перед нею в реверансе, бросив на ходу «миледи», прежде чем скрыться в задних комнатах дома. Снаружи булочник громко кричал: «Горячие буханки!»

Дворецкий вернулся несколько минут спустя.

— Леди Херрик готова принять вас в своей гостиной. Вы позволите забрать у вас плащ?

Элинор передала ему шляпу и муфту, после чего принялась расстегивать пуговицы ротонды, повернувшись, когда он сделал жест, чтобы ей помочь:

— Благодарю вас.

— Сюда, миледи.

Он проводил ее по коридору мимо нескольких дверей и высоких напольных часов к гостиной, расположенной в задней части дома, подальше от уличного гомона и суеты. Это была прелестная комната, большое окно которой, выходившее в обнесенный стеной садик, пропускало достаточно утреннего света. Дворецкий остановился у двери, давая ей пройти вперед, прежде чем доложить о ней:

— Леди Данвин, миледи.

Когда Элинор переступила порог гостиной, вдовствующая графиня Херрик сидела на канапе прямо напротив двери. Голова ее была покрыта муслиновым чепцом с оборками, на коленях лежали пяльцы с материей, на которой она вышивала узор в виде птицы. Выражение ее лица определить было нелегко: губы сжались в тонкую линию, что должно было изображать не то улыбку, не то недовольство, глаза того же светло-серого оттенка, что и у ее сына, внимательно наблюдали за гостьей. Графиня безмолвно указала Элинор на ближайшее кресло.

— Для меня большая честь познакомиться с вами, леди Херрик, — произнесла Элинор, усевшись и сложив руки на коленях. — И я очень признательна вам за то, что вы пригласили меня сегодня.

— По правде говоря, я не верила, что вы придете.

Элинор тут же подняла глаза на графиню, безошибочно почувствовав в ее словах горечь.

— Леди Херрик, пожалуйста, знайте, что я…

Графиня подняла руку, прервав следующие слова Элинор.

— Когда Ричард впервые явился ко мне в начале сезона, чтобы сообщить о том, что он нашел себе избранницу, я, конечно, была взволнована, как и любая мать, у которой сын достиг брачного возраста. Однако имя Уиклифф было последним, которое я ожидала от него услышать.

Элинор опустила глаза на руки, пристыженная словами этой женщины, которая явно долго ждала случая произнести их вслух.

— Казалось, будто последние двадцать лет неожиданно исчезли, как не бывало, — продолжала леди Херрик. — Мне бы следовало еще тогда сказать ему правду, но, должна признаться, вы вызвали у меня изрядную долю любопытства. Я решила подождать до тех пор, пока Ричард не попросит разрешения привести вас к нам в дом, чтобы познакомить со мной. Я думала, что как только увижу вас собственными глазами, то мне сразу станет ясно… я смогу ответить в точности…

— Не являюсь ли я дочерью вашего мужа, — закончила за нее Элинор.

Вдовствующая графиня внимательнее вглядывалась, без сомнения, отыскивая черты сходства с покойным графом.

— Я не знала о том, говорили ли вам когда-нибудь правду или нет. В глубине души я подозревала, что вам уже все известно и вы просто играете с Ричардом, чтобы разбередить старые раны.

— Леди Херрик, я бы никогда…

— В то же время я задавалась вопросом, не являетесь ли вы такой же жертвой обстоятельств, как и Ричард. — Тут ее голос смягчился: — Я решила, что мне лучше подождать, поскольку понимала, что если вы действительно являетесь плодом того, что произошло много лет назад между вашей матерью и Уильямом, то Френсис никогда не даст согласия на ваш брак с Ричардом.

Элинор покачала головой:

— Я не знаю, кто мой настоящий отец, и думаю, что вряд ли когда-нибудь это выяснится.

Леди Херрик резко поднялась с дивана и подошла к окну. Некоторое время она молчала, предоставив Элинор просто сидеть и ждать, пока она соберется с духом, чтобы продолжать.

— Френсис и я в молодости были все равно что сестрами. Мы вместе ходили в школу, вместе начали выезжать в свет и даже венчаться хотели в один и тот же день в одной и той же церкви. Я всегда знала о том, что она любила Уильяма, так же как и о том, что он любил ее. Однако у ее родных имелись свои соображения на этот счет, в особенности после того, как к ним стал наносить визиты наследник герцога Уэстовера.

Она снова повернулась к Элинор:

— В первое время ваша мать действительно пыталась начать новую жизнь с вашим отцом, но когда твое сердце отдано другому, замужество превращается в мрачную тюрьму. — Графиня покачала головой. — Уж кому-кому, а мне это хорошо известно. Я знала о том, что Уильям собирался встретиться в то утро на рассвете с вашим от… то есть с Кристофером, — поправилась она. — Я знала и то, что Френсис никогда не станет обманывать Кристофера, уверяя его, будто он отец чужого ребенка. Все утро я провела у окна, ожидая возвращения мужа. Когда к полудню он не вернулся, я поняла, что произошло. О том, что Кристофер тоже погиб, мне стало известно лишь несколько недель спустя. Я до сих пор понятия не имею, что случилось с моим мужем.

— Леди Херрик, в то утро…

Графиня покачала головой:

— Пожалуйста, не надо объяснений. Я ничего не желаю знать. Это была неизбежная, хотя и трагическая развязка долгой и печальной истории. Я оставила ту часть моей жизни позади, когда покинула наше уилтширское поместье, навсегда переселившись в Лондон. Я никогда больше туда не возвращалась и не собираюсь делать этого впредь.

Леди Херрик подошла к небольшому письменному столу в углу гостиной и, открыв ящик, достала оттуда какой-то предмет. Затем она приблизилась к креслу Элинор и вручила ей коробочку с откидной крышкой размером с колоду карт. Открыв коробочку, Элинор обнаружила внутри ее живописную миниатюру, на которой был изображен красивый мужчина лет тридцати в напудренном парике и камзоле.

— Это он? — спросила она, подняв глаза на стоявшую рядом леди Херрик.

Графиня только кивнула в ответ.

Элинор долго рассматривала портрет, пытаясь обнаружить какие-то признаки сходства с собственными чертами в изгибе бровей или линии губ, однако не нашла ничего, только вопросы, оставшиеся без ответа. Покойный граф Херрик, бесспорно, обладал весьма привлекательной наружностью, и ей легко было догадаться, почему ее мать так горячо его полюбила. Элинор бережно положила миниатюру обратно в коробочку и вернула ее графине.

— Мне очень жаль.

— Я сожалею лишь о том, что все это причинило столько боли моему сыну. Он до сих пор не может понять, почему вы отказали ему и так поспешно вышли замуж за другого. Сам он уверен в том, что вам просто наскучило ждать, пока он вернется из Йоркшира, что его письмо так и не дошло до вас и что он слишком долго тянул с предложением. И конечно, я сделаю все от меня зависящее, чтобы укрепить его в этом заблуждении.

Графиня ненадолго умолкла.

— Я не стала рассказывать ему правду об отце и не собираюсь этого делать — по крайней мере не сейчас. Как и ваш брат, Ричард слишком рано повзрослел после гибели Уильяма, когда еще совсем юным принял на себя графский титул и связанную с ним ответственность. Он всегда боготворил отца и боготворит его до сих пор, стараясь быть достойным его памяти. Я считаю, что он в этом преуспел, и потому не хочу расстраивать его. Я знаю, что не имею права обращаться к вам с подобной просьбой, но все же была бы вам очень признательна, если бы вы сохранили свой визит и весь наш разговор в тайне. Прошлого уже не вернешь, леди Данвин. Возможно, настанет день, когда Ричард узнает правду, но сказать ему об этом сейчас было бы непростительной жестокостью. Он и так слишком подавлен. Пожалуйста, не наносите ему еще один удар. — Взгляд ее стал рассеянным. — Ради блага как моего сына, так и вас самой нам лучше об этом не распространяться. Вы только что вышли замуж, и скандал вам ни к чему.

Элинор гордо приподняла подбородок в ответ на едва завуалированный намек графини на то, что она, Элинор, обманом женила на себе Гэбриела, дабы избежать скандала.

— Я уже рассказала мужу всю правду о моем происхождении, леди Херрик. Еще до того, как мы поженились.

Леди Херрик выглядела слегка изумленной ее заявлением.

— Пожалуйста, примите мои извинения, леди Данвин. Я основывала свои суждения исключительно на поспешности вашего союза, что, конечно, было несправедливо по отношению к вам. По-видимому, лорд Данвин и в самом деле человек незаурядный.

— Да, это так. Он не похож ни на одного из тех мужчин, которых я знала раньше.

Леди Херрик улыбнулась.

— В таком случае позвольте мне поздравить вас, леди Данвин, с тем, что вам удалось избежать той тюрьмы, которой является для женщины брак без любви. Ваша нежная привязанность к мужу очевидна для каждого, кто смотрит на вас.

Чувствуя, что ей пора уходить, Элинор поднялась с кресла.

— Благодарю вас, леди Херрик, за то, что вы нашли время для откровенного разговора со мной. Я перед вами в долгу.

— А я перед вами.

Они вместе направились к двери.

— Не могу ли я дать вам маленький совет, леди Данвин?

Элинор утвердительно кивнула.

— Не судите поступки вашей матери или брата слишком строго. Оказавшись в весьма трудном положении, они делали то, что считали нужным ради вашего блага. Френсис уже так настрадалась, что хватило бы не на одну, а на три жизни. Независимо от того, что произошло между нами двадцать лет назад, я бы не хотела причинять ей боль.

— Благодарю вас, миледи. Я уверена, что если бы моя мать знала о вашей заботе, то оценила бы ее по достоинству.

Графиня в ответ кивнула, в ее глазах промелькнула печаль:

— Но, как мы обе понимаем, этого не произойдет никогда. Некоторых ран лучше не касаться, пока они не зажили.

Попрощавшись с вдовствующей графиней, Элинор забрала свои вещи у дворецкого, который отправил одного из лакеев Херриков с поручением нанять для нее экипаж, чтобы доставить домой.

Пока Элинор стояла в ожидании на тротуаре, ее первой мыслью было вернуться в их городской особняк и тихо провести всю вторую половину дня вместе с Гэбриелом и девочками. Рядом с ними она чувствовала себя такой счастливой, такой защищенной. Однако когда Элинор уже забралась в экипаж и откинулась поудобнее на подушки, она вдруг вспомнила, что осталось еще одно место, где ей необходимо побывать.

— Куда прикажете вас доставить, миледи? — осведомился кучер.

— В Гайд-парк, пожалуйста.

Френсис, леди Найтон, была женщиной чрезвычайно пунктуальной в своих привычках. Она просыпалась каждое утро в пять часов, чтобы умыть лицо холодной водой с лавандовым мылом, после чего ровно в шесть часов съедала завтрак, состоявший из жареного хлеба и чая. Она добавляла в чай молоко вместо сливок и никогда не клала в него сахара. Хлеб она предпочитала намазывать клубничным вареньем, хотя в последнее время все чаще заменяла его джемом из крыжовника.

По утрам она обычно читала в тишине гостиной, и если позволяла погода, каждый четверг в десять часов утра, когда большая часть лондонского высшего света еще спокойно нежилась в своих постелях, пешком проходила три небольших квартала в сторону Стенхоп-гейт, ворот, ведущих в Гайд-парк.

Она садилась каждый раз на одно и то же место — третью скамейку по правую сторону от входа, неподалеку от аллеи Влюбленных, частично заслоненной от нее огромным дубом с раздвоенным стволом. Там она проводила около часа, бросая хлебные крошки птицам и белкам, пока большой город вокруг нее пробуждался ото сна, а солнце медленно ползло по небосклону к зениту.

В то утро погода была холоднее, чем в последние дни, пронизывающий ветер нес с собой легкий морозец, поэтому Френсис взяла с собой плед, чтобы накрыть им колени. Это было толстое шерстяное покрывало, сотканное для нее женами арендаторов в Скайнеголе, шотландском поместье ее сына Кристиана и его жены Грейс. Темно-красные, зеленые, черные и белые нити образовывали узор в косую клетку, по краям плед был отделан бахромой. Ей очень нравилась эта вещица.

Френсис приходила сюда каждый раз, когда бывала в Лондоне, в течение двадцати лет подряд. Это был тихий уголок парка, находившийся в стороне от наиболее оживленных мест для гуляния, и она всегда обретала здесь тот душевный покой, то утешение, которое человек может ошутить, лишь оставшись наедине с природой. Ветер шелестел осенней листвой, свиристели щебетали в кронах деревьев над ее головой, однако на сей раз прогулка в парк не принесла ей ни покоя, ни утешения, только тревожные мысли о ее пропавшей дочери, Элинор.

Любуясь белочкой, собиравшей желуди у ее ног, Френсис в который раз думала о том, как жаль, что она не может чудом перенестись в прошлое, чтобы исправить ошибки, совершенные ею много лет назад. В то время она была еще так молода и наивна, одержима мечтами покорить весь мир. Ее чувства к Уильяму казались ей чем-то настолько возвышенным, что до недавнего времени она отказывалась признать, что у них не могло быть будущего вместе. Но тогда их любовная связь только подлила масла в огонь, заставив пойти на открытый бунт.

Родители Френсис не осмелились отвергнуть предложение сына и наследника герцога Уэстовера, как бы она ни молила их изменить решение. Кристофер с самого начала знал, что сердце ее было отдано другому, однако искренне верил в то, что сможет сделать ее счастливой и что ему стоит только осыпать ее подарками, драгоценностями и обильными знаками внимания, чтобы в один прекрасный день ее чувства к нему из обычной дружбы переросли в страстную, безнадежную любовь, которую он сам питал к ней. Но в конце концов даже дружба ушла бесследно, не оставив после себя ничего, кроме горечи и обиды — на Кристофера, на родителей и больше всего на общество, которое превратило ее в беспомощную жертву.

Больше всего от ее ошибок пришлось страдать детям, Кристиану и Элинор, и ни одна мать, у которой в сердце осталась хотя бы капля сострадания, не пожелала бы своим ни в чем не повинным отпрыскам столько горя. Кристиан уже в девять лет превратился из ласкового, добросердечного мальчика в хозяина имения, человека, который нес на своих плечах такое бремя, под тяжестью которого сломались бы и многие более сильные люди. С тем, чтобы обеспечить сестре защиту имени Уэстоверов, Кристиан отдал свою жизнь в полное распоряжение деда, старого герцога, позволив этому ожесточившемуся с годами старику решать его судьбу за него. Френсис знала, что мальчик пошел на это ради нее, иначе бы ее изгнали из общества как прелюбодейку, и ей оставалось только согласиться с таким поворотом событий из страха за своего еще не родившегося ребенка.

О, если бы она могла изгладить из памяти ту ужасную ночь много лет назад, когда она вынуждена была сообщить мужу о том, что, вполне возможно, носит под сердцем ребенка от другого мужчины!

Кристофер молча принял эту весть, уставившись на нее с таким выражением, какого она никогда прежде за ним не замечала. Глаза его выглядели пугающе безучастными, словно остекленевшими, кожа на лице стала мертвенно-бледной. Только потом Френсис поняла, что он знал правду еще задолго до того, как она ему обо всем рассказала.

— И кто же отец? — осведомился Кристофер, голос его был угрожающе спокойным.

— Я не знаю, — ответила Френсис. Все это время она продолжала исполнять свой супружеский долг перед Кристофером всякий раз, когда он наведывался в ее спальню.

— Тогда я буду растить этого ребенка как своего собственного. Ничего нового в этом нет. Девоншир дает приют бесчисленным ублюдкам, чье происхождение сомнительно. А Брукридж даже заплатил своей жене за то, чтобы она обзавелась любовником и подарила ему наследника, хотя всем известно о том, что он на это не способен. Я просто последую их примеру, делая вид, будто ни о чем не догадываюсь. Но ты никогда больше его не увидишь, — добавил он, поднявшись с кресла и направившись к письменному столу. — Я не потерплю, чтобы меня перед всем светом выставляли рогоносцем.

— Кристофер, обещаю тебе, что впредь этого не повторится…

Лицо его исказилось гневом.

— Избавьте меня от пустых обещаний, мадам. Помнится, вы недавно уже клялись мне перед алтарем в том, что будете чтить меня и хранить верность мне одному.

Спустя несколько минут Френсис увидела, как муж достал из ящика свой ларец с пистолетами.

— Кристофер, что ты собираешься сделать?

— Я хочу быть уверенным в том, что мне отныне уже никогда не придется задаваться вопросом, является ли мой ребенок действительно моим.

— Но я клянусь тебе…

— Клянешься? Клянешься?! — Он грубо схватил ее за руку и рывком поднял с кресла, притянув к себе. Его лицо всего в нескольких дюймах от нее приняло злобное выражение. — То, что ты говоришь, жена, уже не имеет для меня значения. С меня довольно твоей лжи и притворства.

И в тот момент Френсис поняла, что та страстная, граничившая с одержимостью любовь, которую когда-то питал к ней Кристофер, неожиданно и бесповоротно ушла, уступив место куда более низменным страстям — ненависти и ревности. Она сама все погубила.

Кристофер взял перо и, нацарапав что-то на пергаменте, не спеша посыпал его песком, чтобы чернила быстрее высохли, после чего сложил и запечатал большим куском воска, к которому приложил перстень с печаткой. Затем подошел к двери и окликнул лакея Уэстоверов, который появился через несколько минут.

— Что ты задумал? — в тревоге спросила Френсис.

Не обращая внимания на жену, он обратился к лакею:

— Немедленно доставьте это письмо в усадьбу лорда Херрика. И проследите за тем, чтобы оно не попало в руки никому, кроме самого графа.

Родовое поместье Херриков, Хартли-Мэнор, находилось всего в двух милях к западу от владений Уэстоверов.

Затем он обернулся к ней:

— Ты, наверное, подумала, что я достал свой ларец с пистолетами для того, чтобы разделаться с тобой? Не хотелось бы тебя разочаровывать, Френсис, но я намерен этой ночью убить не тебя, а того, с кем ты мне изменила.

Френсис была ни жива ни мертва от страха.

— Умоляю тебя, Кристофер, не делай этого!

Он открыл ларец и вынул оттуда один из дуэльных пистолетов с покрытой резьбой ручкой.

— Избавьте меня от нежной заботы о вашем любовнике, мадам.

— Я беспокоюсь не за него, а за тебя, Кристофер. Ты не в состоянии сейчас здраво рассуждать.

— Так же как и ты сама, когда отдавалась другому мужчине.

Резкий тон его слов заставил Френсис вздрогнуть, словно он ее ударил. Воспоминание о них до сих пор причиняло ей боль.

— Пожалуйста, будь благоразумен. Уильям — превосходный стрелок.

— Ценное качество для мужчины, который спит с женой своего ближнего, предавая тем самым человека, которого всегда называл другом.

Тогда Френсис предприняла последнюю попытку:

— Умоляю тебя, Кристофер, если я для тебя ничего не значу, подумай хотя бы о Луизе. У нее маленький сын, которого нужно растить.

Однако ревность уже совершенно затмила ему рассудок, и он только усмехнулся в ответ:

— Если бы ты действительно заботилась о ее чувствах, то не стала бы делить ложе с ее мужем. Интересно, знает ли наша славная леди Херрик о том, что та женщина, которую она всегда считала своей самой близкой подругой, вполне возможно, носит под сердцем ребенка от ее благоверного? Скажи мне, уж не стоит ли Херрик в это самое мгновение на коленях перед женой в Хартли-Мэнор, успокаивая свою совесть?