Кудеяр (№2) - Вавилонская башня

Скоро оказалось, что хоздоговорная работа была посвящена расползанию железнодорожной насыпи под нагрузкой от поездов, идущих по рельсам. Пресловутые студенты, мокнувшие в грязи, работали «за зачёт». Научным руководителем являлся сам лектор. А криминал студента Головкина состоял в том, что он указал — и, по мнению Льва Поликарповича, вполне основательно — на бессмысленность данных, выдаваемых установкой в её нынешнем виде. Начиная с того, что измерения производились совсем не по тем осям, вдоль которых внутри насыпи происходило движение. Так что можно было и не портить глаза, расшифровывая крохотные кадрики киноплёнки, на которых помех было к тому же существенно больше, чем информации...

Что положительного предлагал сноб Головкин, надругавшийся над вымокшими товарищами, терялось в полемическом тумане. Но, видимо, предлагал, причём нечто толковое. Иначе стаи бы физик так бесноваться!

Когда прозвенел звонок и студенты, уставшие от тягостной атмосферы аутодафе, облегчённо вздохнули, Звягинцев встал около двери и скоро выделил в шумной толпе бледного взъерошенного парня, молча стремившегося на выход. «Это вы Головкин? — спросил Лев Поликарпович. Парень остановился, враждебно глядя на незнакомого преподавателя. — У меня сейчас здесь лекция — представившись, продолжал профессор. — Сможете после неё подойти?..»

Спустя некоторое время уже в ЛЭТИ[11] Звягинцев проводил семинар по технической электронике. В тот раз он немножко схулиганил. Воспользовался своим безответственным положением подменяющего — и решил чуточку предвосхитить уровень подготовки доставшейся ему группы. А заодно проверить, не сыщется ли и тут какого таланта. Лев Поликарпович начертил на доске схему. Не самую простую, но и, по его понятиям, не самую сложную. И велел студентам вычислить коэффициент, определявший электрический ток в заданной точке.

Студенты срисовали и уткнулись в тетради. Большинство, конечно, просто делало вид, будто усердно корпит, но некоторые вправду пытались делать расчёты. По мнению Льва Поликарповича, им должно было хватить этого занятия до самого конца семинара. Однако уже минут через десять один из ребят, длинноволосый очкарик, неуверенно поднял руку. «Не посмотрите?..» Звягинцев, тогда ещё отнюдь не хромой, подошёл, заглянул в тетрадку... «Неправильно». Очкарик виновато улыбнулся, жил за уши патлы и вновь согнулся над листом, перепроверяя свои рассуждения. Время шло... Больше попыток предъявить формулу коэффициента не сделал никто. «Эх вы!» — сказал профессор. Добавил пару фраз о великой будущности экономики, которая скоро получит таких вот молодых инженеров, и, взяв в руки мел, принялся выводить формулу сам. «Этим током можно пренебречь... и этим тоже... А здесь, видите, открывается транзистор...» Когда коэффициент приобрёл законченный вид, Звягинцев в некотором удивлении посмотрел на доску, потом оглянулся... и встретил робкую улыбку очкарика. Парень оказался полностью прав. А он, старый зубр, забывший об электронике больше, чем эти ребята успеют узнать за все время учёбы, оплошал, когда сам делал прикидки. В одном месте пропустил знак. «Фамилия?» — строго спросил Лев Поликарпович.

«Крайчик...»

Ещё месяца через два профессора Звягинцева примерно теми же судьбами занесло в ЛИАП[12]. Его здешний коллега, проводивший лабораторные работы опять-таки по электронике, имел у студентов прозвище «Крокодил». Он мог, ведя пальцем по списку в журнале, вдруг с отвращением осведомиться: «Эт-то ещё что?» — «Пятёрка», — отвечал кто-нибудь из студентов, сидевший ближе других. «Откуда она тут?» — «Так вы же сами поставили...» — «Кто, я пятёрку поставил? Быть такого не может!..»

Судьбе было угодно, чтобы Льву Поликарповичу пришлось замещать Крокодила в достаточно ответственный момент. Шла сдача курсовиков. Сперва Звягинцев просматривал студенческие работы не без некоторого интереса, потом заскучал и, наконец, начал испытывать раздражение. У него складывалось отчётливое убеждение, что все курсовые проекты были сделаны одной и той же рукой. У кого-то в группе оказался технически продвинутый папа. А возможно, и муж. Все без исключения схемы были любопытны, некоторые вполне остроумны... Одна беда — многие так называемые авторы смотрели в собственные проекты, точно козы в афишу. Особенно, как водится, прекрасный пол. Каждому студенту Звягинцев задавал какой-нибудь вопрос и, не слыша мгновенного ответа, отправлял размышлять. Почти самой последней к нему подошла темноволосая девушка, полноватая и не слишком красивая. Лев Поликарпович бегло перелистнул курсовик, заглянул в схему... «Зачем тут у вас триггер Шмитта на входе стоит? Я, например, не понимаю, — бросил он раздражённо. И добавил: — Идите разбирайтесь!»

Он не понял, почему она посмотрела на него так, будто он прилюдно унизил её и всячески оскорбил, причём незаслуженно. Схватила свой курсовик и отошла... Звягинцев занялся со следующим студентом, но минуту спустя расслышал сдавленное всхлипывание, доносившееся из-за громадного лампового осциллографа. Он присмотрелся: несколько девушек, опасливо косясь в его сторону, утешали темноволосую. «Ну вот...» — недовольно подумал профессор, не ощущая, впрочем, никаких угрызений. Спецсредства вроде слез или там обмороков во время экзамена на него не действовали уже давно. Однако ещё через минуту темноволосая решительно высморкалась и вернулась к его столу. В её глазах пылала мрачная ярость подвижника, идущего на костёр за идею.

«Триггер Шмитта стоит здесь как пороговый элемент с гистерезисом — от помех! А операционник с эр-це цепочкой в обратной связи — для частотной коррекции! А тиристор на выходе — для подачи мощности на исполнительный орган! А транзисторный каскад...»

Ещё не дослушав, Лев Поликарпович понял, кто был создателем всех просмотренных им сегодня курсовиков.

Он перевернул сшитые вместе листы и прочёл: «Башкирцева Виринея».

...Из прихожей раздалась трель звонка и сразу за ней — жизнерадостный лай Кнопика, прекрасно знавшего, кто пришёл. Профессор Звягинцев торопливо включил электрочайник и устремился открывать дверь. Что до компьютера, тот уже пребывал в полной готовности. Подпольной лаборатории предстоял напряжённый рабочий день.

«Бобик сдох!»

День выдался солнечный, ясный, даже не верилось, что не за горами зима. Воздух был полон утренней свежестью, запахом облетевших листьев, чуткой тишиной каменных, давно уже необитаемых джунглей. Ни тебе каких выхлопных газов, мерзкого бензинового смрада, шума двигателей, визга колёс, скрежета включаемых передач. Машины здесь не ездили уже давно. Прямо не городской район, а дачный посёлок по окончании отпускного сезона.

— Погодка-то, Иван, точно как у нас в Колорадо! — Экс-отец Браун ухмыльнулся и, вытащив настоящий, не новгородского производства «Джуси-фрут», протянул Скудину. — Шепчет...

— Ага, и все по матери, — буркнул Кудеяр. Взял жвачку и задумчиво сунул в рот. — Не нравится мне эта тишина. Нехорошая какая-то.

Они сидели в домике на курьих ножках, что у грибка на детской площадке, внимательно следили за происходящим и не спеша обменивались впечатлениями. Делать им покамест было нечего. Оцепление выставлено, посты проверены, системы связи, оповещения и сигнализации отлажены... Спецназовцы сидели вдвоём, своей компанией, и ни во что не вмешивались. Тем более что их мнения не больно-то спрашивали. Правильно же кто-то сказал, будто история повторяется дважды. Причём второй раз — в виде фарса... Скудин никогда не претендовал, будто разбирается в науке. Но все-таки он достаточно потёрся с настоящими учёными, вроде Марины, Льва Поликарповича и его молодых гениев, чтобы ясно видеть: здесь и сейчас происходил именно фарс. Летом в Заполярье — удачно ли, нет ли — трудились люди науки. Люди, рядом с которыми он и сам ощущал себя причастным к чему-то значительному и большому. Если он их о чем-нибудь спрашивал, ему объясняли. Спокойно, понятно и терпеливо, не насмехаясь над его солдатской непроходимостью. А здесь... Здесь суетилось несколько квазиучёных, так или иначе дорвавшихся до возможности сделать себе имя. Причём Опарышев с Кадлецом и их американские подельники желали въехать в научный рай, мягко выражаясь, на чужом горбу, и это было самое прискорбное.

Американцы, естественно, притащили с собой необыкновенное количество техники. В том числе электронного робота-разведчика. Стоил он два миллиона долларов. О'Нил называл Кадлецу эту цифру столько раз и с таким выражением, как будто тот был виноват в подобных затратах. Ну, может, где-то как-то и был... Во всяком случае в том, что робот из-за периметра не вернулся, сгинул с концами. Так же как и самообучающаяся универсальная кибертанкетка. Сущий марсоход. Стоимостью уже не два миллиона долларов, а целых четыре... Как видно, с особенностями местного рельефа межпланетные аппараты не справились. Всем известно, какие у этих русских дороги. Куда там лунной поверхности.

После этого было принято решение. Абсолютно нашенское по духу, хотя инициаторами выступили американцы. Они предложили послать за периметр людей. На своих двоих небось не забуксуешь! И вот пошли — по всей науке, втроём... Двое американцев и один наш, не какой-нибудь местный бездельник, а лучший из лучших, из московской команды, приехавшей вместе с Опарышевым. Троицу облачили в полное защитное снаряжение от НАСА, зарядили дыхательные баллоны особой, разработанной для космонавтов гелиево-азотной смесью. Привязали крепчайшей — средний танк буксировать можно! — кевларовой верёвкой. Верёвку подавала лебёдка с мощнейшим процессором.

Скудин только невесело вздохнул, глядя, как фигуры в скафандрах переваливаются через стену. Он вспоминал луч света, изгибавшийся над асфальтом, и его снедали самые чёрные подозрения. Расстрига отец Браун сморщился, присвистнул и с презрением сплюнул:

— Вот чёртовы засранцы. Их гонять и гонять. Да в бытность мою сержантом...

Он не договорил. Насторожился, повернул голову... Секундой позже послышались степенные шаги, и из-за облетевших кустов показались неразлучные друзья — майор Собакин, сантехник Евтюхов и туалетчик Петухов. Они шли неспешно, чинно, в торжественной тишине, словно в старые добрые времена — ни дать ни взять князь Участковый обходит свои владенья дозором с верной дружиной...

— Эй, это кто у нас там? — Майор с похвальной бдительностью устремился к детской избушке, не поленился подняться по лесенке, глянул. — А, это вы, товарищ полковник... Здравия желаю. Гражданин негр с вами?

— Здравствуй, майор. — Скудин протянул ему руку и укоризненно покачал головой. — Познакомься, это полковник Блэк. И учти: негров неграми не называть, они обижаются. Они афроамериканцы теперь.

— Собакин, — представился участковый. — Андрон. Майор.

Втроём на насесте стало тесно, пришлось спуститься на детскую площадку к грибочку.

— О, какие люди! — Сантехник и туалетчик поздоровались со Скудиным, ничтоже сумняшеся пожали руку Брауну, и Петухов несколько некстати, видимо в честь российско-американской дружбы, сказал:

— Тот, кто носит джинсы «Левис», будет спать с Анджелой Дэвис... — И вытащил пачку «Примы»: — Ну что, братцы, курнём наших?

Блэк дружески подмигнул и ответил русской пословицей:

— Кто не курит и не пьёт, тот здоровеньким помрёт.

— Святые слова, — обрадовался туалетчик, проглотил слюну и хлебосольным жестом указал на хорошо видимый с детской площадки сортир. — Так, может, двинем, дерябнем за встречу? По соточке «Абсолюта»?

— «Абсолюта»? — Браун вопросительно покосился на Скудина, сразу погрустнел и с обречённым видом повернулся к Петухову. — Impossible, my friend, impossible. Sorry[13]. Мы на боевом посту.

— А... так это никак ваши в оранжевых гондонах за стену полезли? — сплюнув через зубы, вклинился в беседу Евтюхов, и в голосе его послышались трагические нотки. — А зря. Дымка что-то не в себе, злая жутко. Можно запросто копытами накрыться... — Он замолчал, снова сплюнул и шумно потянул ноздрями воздух. — И вообще, братцы, не знаю, как вы, а я сваливаю. Пока гроза-то не началась.

Гроза? Ясным солнечным днём в преддверии зимы? Нет, право же, некоторым товарищам стоит меньше пить и больше закусывать... По крайней мере, нечто подобное читалось на лице полковника Блэка. Только ни Петухов, ни Собакин почему-то не удивились и никакого сомнения не выразили.

— Да, нам, пожалуй, тоже пора, — сразу и почти хором сказали они. — Дела.

И троица, попрощавшись, все так же чинно, степенно, с чувством собственного достоинства направилась к туалету. Как видно, слово Евтюхова здесь имело немалый вес... А спустя минут пять и Скудин, и экс-отец Браун получили прекрасную возможность убедиться в том, что сантехник глаголет веще. Как-то неестественно быстро, вопреки логике и законам природы, небо окуталось свинцовым покрывалом, послышались раскаты грома и пошёл дождь. Да какой! Форменный ливень! В английском языке существует не только всем известное выражение насчёт падающих с неба кошек и собак, но и более для данного случая подходящее — «вилами ручками кверху». Происходила натуральная Ниагара, разверзались небесные хляби. Тьма, пришедшая неведомо с какой стороны, была ощутимо плотной, свет возникал только во всполохах бесчисленных зарниц. Причём молнии били прицельно и исключительно в одно место — в башню многострадального института.

От первых признаков непогоды и до полного светопреставления прошли буквально секунды.

— Ни хрена себе, — в унисон, сугубо по-русски, сказали вслух Скудин с Брауном и хотели снова нырнуть в избушку, но в это время по рации послышался голос Глеба:

— Командир, у нас тут бобик сдох.

Это был условный сигнал, означавший: «случилось страшное».

— Вперёд, преподобный, у нас ЧП. — Иван тряхнул Брауна за плечо, и они стремглав, не разбирая дороги, кинулись к палатке, где стояла лебёдка с могучим процессором. Вымокнув до нитки, они прорвались через завесу дождя, откинули полог, одновременно влетели внутрь... и увидели растерянные глаза Сары Розенблюм, утратившей в эти мгновения всякое сходство с Маргарет Тэтчер. Увидели недоуменно открытый рот Питера О'Нила и белый от ужаса лоб Андрея Кадлеца. А ещё они увидели крепчайшую кевларовую верёвку. Конец её лохматился кисточкой разрыва и был густо измазан грязью и чем-то радикально красным...

Особенности национальной самообороны

Дачный посёлок Орехово — не только самое лучшее место на свете. Это ещё и необыкновенно интересное место. Несколько лет назад нам уже доводилось описывать его достопримечательности. Вроде заборов, целиком сваренных из дверей от старых лифтов, и дорожек, выложенных списанными эскалаторными ступенями. Те неповторимые советские чудеса частью сохранились поныне, частью ушли в прошлое. Вместе с эпохой под девизами «сделай сам» и «голь на выдумки хитра». Ну в самом деле, кто нормальный попрёт в разобранном виде бывшую конюшню аж из-под Пскова, чтобы в Орехове её собрать заново и в ней поселиться, — ежели достаток семьи позволяет возвести домик из новеньких калиброванных брёвен, по удобному и не запредельно дорогому финскому проекту?.. Рите было известно, что внутри таких домиков присутствовали тёплые смывные сортиры, газовые плиты, столитровые котлы-водогреи и душевые кабинки. Не говоря уже о белёных потолках, моющихся обоях по стенам и всем таком прочем, что, конечно, придавало жизни добавочный комфорт, но, по твёрдому убеждению Риты, превращало дачный домик в ублюдочное подобие городской квартиры.

От которой ему не грех бы отличаться, причём по возможности радикально.

Помнится, три месяца назад, идя через лесополосу, отделявшую посёлок от железной дороги, они с бабушкой все гадали, какой окажется дача «адмирала в отставке». Пожалуй, сразу отпадали только самые крайние варианты: «новорусский» коттедж с мраморными ступенями и плесневелая развалюха с драным полиэтиленом на окнах. В первом небось уже сидела бы охрана не чета двум женщинам с дворнягой. А вторая вряд ли запиралась бы на ключ вроде того, что принёс с собой Олег Вячеславович. Ключ соответствовал добротному замку из тех, которые ставят на железные двери.

Бабушка Ангелина Матвеевна в свои семьдесят восемь лет ходила уже не так быстро, как в молодости. Тем не менее, топать от перрона до Рубиновой улицы даже её темпом пришлось едва ли десять минут. Чейз с энтузиазмом обнюхивал кусты вдоль тропинки и энергично задирал лапу, помечая новоосвоенную территорию: «Здесь был Вася!»

Тропинка вывела к поселковому шоссе и по ту сторону асфальта превратилась в улицу. Ещё сто метров по плотно утрамбованному песку...

Домик Олега Вячеславовича внешне ничего особенного собою не представлял. За сетчатым забором красовалось вполне типовое сооружение конца шестидесятых годов, попавшее, впрочем, в добрые руки. Блестела железом новая крыша, а стены были обшиты пока ещё не вагонкой — толстой и сугубо некрашеной волосатой доской. От этого создавалось впечатление, будто домик был облачён в неказистый, но тёплый и добротный тулупчик. А дверь при ближайшем рассмотрении оказалась в самом деле железная.

Бабушка отперла эту дверь и, отставив сумку, умилённо прижала руки к груди. Какой водогрей, какая, к бесу, газовая плита на вонючих взрывоопасных баллонах?! В центре дома красовалась могучая и удивительно уютная дровяная печь. А при ней — несколько чугунков, две доисторические сковородки и далеко не декоративный ухват.

Чейз деловито изучил на кухне все углы и отправился с ознакомительным визитом в комнату. Рита прошлась следом за ним, вернулась к печке... Ангелина Матвеевна уже нашла спички и кочергу и собралась разводить огонь.

— Бабуль, а бабуль, — задумчиво проговорила Рита. — Слушай, может, не будем на квартиру копить? Может, лучше такой домик купим? И будем в нем жить...

Что даёт хозяйке большой послушный пёс, доказавший свои способности телохранителя? Отвечаем: восхитительное ощущение полной свободы. И не требуется быть патологической трусихой, чтобы оценить это. Гуляешь ты, к примеру, в практически вымершем после первого сентября дачном посёлке. Осваиваешь незнакомую улицу. И вдруг видишь, что навстречу топает здоровенный мужик в потасканном ватнике. Или даже компания в два-три таких мужика. И единственная мысль, которая при этом посещает маленькую и слабую женщину, примерно такова: а нехай себе топает!

Потому что это ни в коем случае не разбойники, а, без сомнения, чьи-то строители, идущие в станционный ларёк за булочкой и кефиром! Нормальные, хорошие, добрые люди!

Рита здоровалась со строителями, выслушивала ответное «добрый день» и прекрасно отдавала себе отчёт, что без Чейза её посещали бы мысли совершенно противоположного свойства.

Конец бесплатного ознакомительного фрагмента.