- Помни, главное справедливость, - негромко сказал Свалидор.
      - Зло искореняй огнем души без пощады, - отозвался Яромудр.
      - Честь, честь, честь... Не посрами род... - тысячегласо, словно листва в саду, зашептали предки. - Не выдай наших...
      И Сарычев понял, как ему жить дальше. Продолжая ехать, не повышая скорости, в крайнем правом ряду наконец увидел подходящую. Радужное сияние вокруг ее тела стремительно блекло - сегодняшнюю ночь она вряд ли переживет. На ее призыв Сарычев не откликнулся, проехав чуть вперед, остановился в ожидании. Девица томилась недолго, через минуту ее подобрала белая "девятка" и стремительно повлекла куда-то в район Парголово. За рулем сидел настоящий профессионал, и Сарычев больше чем на три корпуса его не отпускал - тот легко мог оторваться с концами. Шустро выехали на Выборгское шоссе и тут уж передний привод дал о себе знать - "девятка" начала быстро уходить. "Куда ты денешься, впереди знак". - Особо насиловать мотор Сарычев не стал, и когда наконец догнал машину, вокруг уже было полно народу - "девятка" на полном ходу врезалась в бампер не пропустившего ее КАМАЗа. На то, что осталось от пассажирки, сидевшей на переднем "месте смертника", майор и смотреть не стал - не на что было. Почему-то чувствуя свою причастность к смерти девушки, он вздохнул, развернулся и покатил домой. Причем прекрасно ориентируясь в темноте - про габаритные огни вспомнил, лишь когда менты сняли с него штраф. Как водится, без квитанции, по половинной таксе. В России живем...
      Уже у самого дома майор почувствовал зверский голод и с досадой вспомнил, что пропустил обед. Да уж, аппетит-то пока еще дай Бог каждому. Сделав крюк, он остановился возле метро, выбрал в подземном переходе старушенцию поцивильней, купил жареную курицу, зелени, лаваш. И представив, как все это съест - не спеша, с чувством, с толком, с расстановкой, - пришел в самое благостное состояние духа.
      Однако уже у себя в подъезде он вдруг расхотел есть и почему-то ощутил смутное беспокойство. Поднялся в квартиру, разделся, вымыл руки и двинулся на кухню, чувствуя, как тревожный дискомфорт усиливается с каждой минутой. С тяжелым сердцем он поставил сковородку на огонь, кинул масла, соли, приправу из пакетика и, расшмотовав куру на части, принялся ее разогревать, добавляя для вкуса перца и чеснока. Вкусно запахло жареным, но Сарычев внезапно забыл про куру, нахмурился и подошел к окну. Осторожно выглянул из-за занавески и осознал наконец причину своего беспокойства - из стоявшего неподалеку от помойки "мерседеса" на него смотрели пустые глаза смерти.
      Наничье
      Николай Игнатьевич Степанов работал опером давно, с того памятного дня, когда летеху Женьку Чернышева выперли из органов за пьянку. С бабами. Его, милиционера патрульно-постовой службы, поставили на освободившуюся должность и сказали: "Служи, парень, родине честно".
      Был, правда, момент, хотели сделать его замначальника отдела, но, помнится, вышел тогда конфуз у его бригады в аэропорту - постреляли малость в людном месте. После того не до повышений стало, хорошо хоть старшим опером оставили.
      Да и какой, честно говоря, из него начальник? Внешности капитан Степанов был весьма заурядной - не блондин, не брюнет, а так, хорошо, что не лысый, роста среднего, с лицом незапоминающимся. Встретишь такого в толпе, сплюнешь и мимо пройдешь. Задницу свою милицейскую он на сто лимонных долек не рвал и мечтал в жизни только об одном - получить перед пенсией новую должность, сменить четыре маленьких звезды на одну большую и потом спокойно сидеть на кровных шести сотках в Мшинских болотах. Только вот до этих чудесных времен еще нужно было дожить.
      "Еще один парник поставлю... А лучше тепличку... - Николай Игнатьевич устало откинулся на спинку стула и закурил реквизированную у мелкого хулигана "болгарию". - Кроликов заведу... Пушной породы. И домик надо будет утеплять... Эх, хорошо бы, конечно, кирпичом его обложить, да где они, денежки-то? Ясно, где - в УБЭПе(1), у гаишников-рвачей... "
      1 Управление по борьбе с экономическими преступлениями.
      Настроение у него было не очень. А чему, спрашивается, радоваться-то? Раньше работалось куда как проще. Одна книга КП для начальства, другая для трудящихся, ложи себе под жопу, и ажур. А нынешние игрища в законность до добра не доведут. Что ни день - новая метла, то стены в райотделе красишь(1), то бомжей за город везешь. За эти-то гроши...
      1 Натурально красили. При товарище Пониделко (недавнем начальнике ГУВД).
      Капитан докурил, выбросил фильтр в стеклянную банку из-под майонеза, и тут отворилась дверь - пожаловал майор Павлов из профилактической службы.
      - Игнатьич, обедать пойдешь? А то кишка кишке рапорт пишет. - Поверх ментовской формы он, чтобы не светиться, накинул бараний полушубок и толстой красной рожей своей здорово смахивал на пребывающего в запое дворника.
      - Обедать? - Степанов прикинул, сколько денег осталось в кармане его коричневой, купленной еще в эпоху застоя пиджачной пары, пожевал губами и наконец решился: - Пошли.
      В коридоре к ним примазался бывший сослуживец Сенька Козлов. Пришлось терпеть - было доподлинно известно, что работает он нынче не только в кадрах, но и на федералов. Одно слово - козел...
      Ладно, спустились по лестнице, миновали дежурную часть, вывалились в предбанник. Скрипнули не смазанные вечность дверные петли, и чекистская троица окунулась в пронизывающую до костей стужу январского дня.
      До самой кормобазы не разговаривали - не о чем было.
      Подошли к дверям пельменной "Труффальдино" - заведения, многократно проверенного и для желудка не очень опасного. Кинули завистливый взгляд на граждан, заедавших пельменями водочку, и, ухватив по подносу, пристроились в конец куцей очереди. Смена сегодня была неудачная - на раздаче стояла небезызвестная Люська, в ультракоротком халате с неограниченно глубоким вырезом. Шевеля выпиравшими отовсюду прелестями, она умело обувала клиентов, пользуясь тем, что трудовой народ смотрел большей частью не на весы, а на эти самые прелести.
      - Ты с чем пельмени будешь, с уксусом или со сметаной? - повернулся к Степанову майор Павлов и с чувством проглотил слюну. - Уксус, он для пищеварения хорош, ну, если там, кислотность пониженная...
      Кадровик Козлов в беседу не лез, мечтательно глядел на розовые ляжки раздатчицы и облизывался. Между тем у капитана Степанова тоже начал выделяться желудочный сок, и он стал прикидывать, чего бы еще взять к изрядно надоевшим пельменям. Пельменям... Пельменям... Пельменям... Глаза его вдруг застлало что-то темное, голова закружилась, и он весь затрясся от внезапно накатившей бешеной злобы. Пельмени... Пельмени... Он глянул на жующие, красные от водки рожи пролетариев, на толстые, паскудные ляжки шалавы и страшно закричал:
      - Ненавижу-у-у!
      И тут же замолк - хорошо отработанным движением выдернул из кобуры "стечкина", дослал патрон, щелкнул предохранителем и короткой очередью уложил под стол двух гегемонов. Потом прострелил башку истошно завизжавшей раздатчице и, видя, как она уткнулась наштукатуренной рожей в котел с пельменями, восторженно заржал. Тем временем коллеги его протерли мозги, один попытался было дотянуться до "стечкина", второй, обоссавшись, завопил:
      - Брось ствол, Игнатьич, остановись!
      - Хрен вам! - С ухмылочкой капитан разорвал дистанцию, расстрелял их в упор и брезгливо сплюнул. Глянул на недобитого кадровика, пнул его в пах стукач поганый! - и с наслаждением раздробил ему пулей череп.
      Бурное ликование переполняло его, и он не сразу обратил внимание на двоих застывших у входа серьезных, коротко стриженых парней, а напрасно. В пельменной этой столовались не только милицейские... В руках одного из ребятишек оказался ствол, и последнее, что Николай Игнатьевич увидел в этой жизни, была вязкая, непроницаемая темнота, стремительно на него надвинувшаяся...
      Сергей Владимирович Калинкин тихо торчал в своем сером, как штаны пожарника, "мерседесе" и сосредоточенно выпасал клиента. Ничего себе попался мужичок, крепенький, с плацдармом для мандавошек под носом, и если бы не "особенность" дела, все было бы просто и обыденно. "Галстук навесить" - не хрен делать, а лучше калибр 7.62 с глушаком. Встать спокойненько в подъезде и пару раз, не торопясь, шмальнуть с двух рук - одну маслину между глаз, вторую в висок для контроля. И все - извольте бриться... Однако голову в подъезде не отрежешь. Придется, видно, клиента или расшивать в антисанитарных условиях, или потрошить прямо на хате, теплого. Вот ведь какую фигню придумал мудак Гранитный - башку ему подавай. Ну не идиотизм ли, в натуре? А впрочем, ладно, плевать. Кто платит деньги, тот и заказывает музычку. На свой вкус.
      "Охо-хо". - Изголодавшийся Стеклорез потянулся, зевнул во всю пасть, так, что зубы клацнули, и плотоядно ощерился. Он представил лакомую попу блондинистой красавицы, что зависает у него уже третьи сутки. Эх, хорошо бы сейчас стаканчик "Зубровки", горячих, со сметаной, пельмешек, штук эдак восемдесят пять, а потом мигнуть ляльке, чтобы сварганила миньет по-походному прямо на кухне, не отходя от стола...
      Мечтательность, говорят, пережиток варварства, а Сергей Владимирович был вполне цивилизованным киллером, с высшим образованием, так что свои мысли в нужное русло он перевел быстро. Итак, работать клиента нужно на его собственной хате. Живет он один, атмосфера спокойная, никто сосредоточиться не помешает суеты Калинкин не выносил. Днем он уже срисовал дверь, определил, что сигнализация отсутствует, притер "подбор" к совдеповским замкам и был готов к ликвидации хоть сейчас. Однако лезть в квартиру на ночь глядя смысла не имело, и Калинкин решил закончить дело завтра. "От вошканья беспонтового все в этой жизни не в цвет", - рассудил он и, пребывая в уверенности, что гусь(1) уже ощипан, поехал жрать пельмени и сливать сперму.
      1 Жертва, потерпевший.
      Майор, внимательно следивший за Калинкиным из неосвещенной комнаты, тоже снялся с поста и принялся за горячую, дважды прожаренную курицу. Без должного аппетита, вяло. Сложив остатки в кастрюлю, он слил туда масло со сковороды, сыпанул толченых орехов и, убежденный, что на завтрак будет сациви, пошел спать. Утро вечера мудренее...
      А утром майор проснулся поздно - скорее, днем. Долго стоял под холодным душем, потом дубасил мешок, следя за синхронностью работы коленей и локтей, потом съел "сациви" и выглянул в окно. Серый "сто восьмидесятый" был на боевом посту. Одевшись, Сарычев спустился к "семаку", долго грел двигатель и, не обращая ни малейшего внимания на затаившегося Калинкина, отправился на поиск тех, чей отмеренный век уже подходил к концу. Таких Сарычев узнавал сразу, их жизненная суть виделась ему коптящей, гаснущей свечой.
      Проводив клиента взглядом, Стеклорез немного подождал и, поправив пояс с "арматурой" - набором воровских инструментов, легким, гуляющим шагом обогнул дом. Неторопливо зашел в парадную, натянул "чуни" - специальные накопытники, чтобы не светить подошвы, одел на руки резиновые "наконечники" и, с помощью отмычки оперативно сработав дверь, оказался в майорской квартире. Несколько ошалев от спартанской обстановки, он хату даже шмонать не стал и, усевшись у окна в ожидании клиента, начал прямо-таки загибаться со скуки.
      Тем временем на Большом проспекте Александр Степанович увидел проститутку. Совсем еще сопливая симпатичная девчонка предлагала за "недорого" расслабиться, быстро и качественно. В этом не было ничего особенного - шлюх нынче пруд пруди, по городу не проехать. Однако жрицу любви с Большого выделяло отношение к жизни - она с нею прощалась. Радужное разноцветье вокруг голосующей стремительно угасало, и Сарычев ясно видел, что отпущенное ей время подходит к концу.
      Сегодня спрос на прекрасное был что-то слабоват. Вот уже трое водил тормознули свои тачки, но не томимые страстью, а в надежде заработать. Не клюнув на женские прелести, они разочарованно отчалили, а их носительница героически продолжила свое служение Венере на неласковом зимнем ветру. Наконец остановился джип "тойота-ранер", в котором сидели двое молодых людей, они захватили замерзающую жрицу любви и покатили в направлении Васильевского острова. Движение было плотное - по Большому-то не очень разгонишься, так что, держась в пяти корпусах, Сарычев без приключений довел джип до улицы Кораблестроителей. Затем "тойота" направилась к "Прибалтийской", съехала на пустынную в такую погоду набережную и где-то около часа стояла неподвижно.
      Наконец открылась задняя дверь, и сильным пинком проститутку в одних лишь чулках выкинули на мороз. Что-то громко выкрикивая, она бросилась к машине, но джип отъехал метров на десять, и оттуда вылетела на снег какая-то интимная часть дамского туалета. Подхватив ее, жрица любви опять бросилась вслед за иномаркой, и цикл повторился.
      Пробежав таким образом почти всю набережную, она вернула большую часть своей экипировки и дрожащими, негнущимися от холода руками начала одеваться. Натянула мокрое от снега бельишко, надела свитер, джинсы и какую-то не по-зимнему легкую куртку. Только вот с обувкой вышла незадача - сапог оказался в единственном экземпляре... Однако девушка уже не плакала. Окинув невидящим взглядом джип, где, видимо, упивались зрелищем, и ставя посиневшую босую ногу на носок, она медленно поковыляла к парадной ближайшего дома. Сарычев уже знал продолжение. Вернее, конец - звон разбитого окна на девятом этаже, полет беспомощного тела, глухой, ставящий последнюю точку в жизни, удар.
      - Стой, стой, подожди! - бешено закричал он и, врубив скорость, начал отпускать сцепление - чтобы догнать, перехватить, задержать, остановить...
      - Никто не волен остановить предначертания, - громогласно произнес Яромудр, но Сарычев не услышал его, резко, так, что глушитель заревел, стронул машину с места, тут же врубил вторую, что было мочи надавил на газ и... Проверенный, хорошо обкатанный, любовно отрегулированный двигатель заглох.
      - Черт! - Майор в исступлении застрочил стартером, заелозил подошвой по педали, выругался так, что, верно, небесам стало жарко... А когда понял, что машина не поедет, выскочил на мороз и бросился за девушкой, которая уже исчезла в подъезде.
      - Не надо, милая, не надо, стой, подожди, - молнией он метнулся к дому-кораблю, пнул застонавшую, обшарпанную, дверь, вихрем полетел по истоптанным ступенькам и вдруг остановился - услышал где-то наверху звон бьющегося стекла... ударяющий по нервам, рвущий душу на части... Поминальный... Видимо, и впрямь, предначертанное свыше не властно и богам...
      Только Сарычев сейчас уже не думал ни о судьбе, ни о богах, ни даже о погибшей девушке... Сейчас его больше всего на свете занимали те двое в иномарке. Сгорбившись, он спустился по лестнице, вышел из подъезда и, не оглядываясь, двинулся к "семерке" - в полной уверенности, что та заведется... Именно так и произошло - двигатель как ни в чем не бывало заурчал, с легкостью завертел колеса, и майор, поглядывая по сторонам, не спеша порулил к гостинице.
      Интуиция его не подвела. Джип повернул направо и остановился возле кафетерия - видимо, утомленный экипаж решил побаловать себя кофейком. Чтобы не светить "семака", майор припарковал его чуть подальше и, не запирая, направился к "тойоте". Сарычев ощутил, как в нем пробуждается Свалидор. Раскрутив в животе огненно-красную лаву, название которой яр, он бешено вскрикнул и движением ноги направил поток энергии на ни в чем не повинный джип. Удар был настолько силен, что дверца глубоко вмялась внутрь салона, искореженные петли лопнули и сразу же тревожно завыла сирена. А Сарычев уже встречал любителей продажной любви на халяву...
      К потешающимся над бедой людской он жалости не ведал. В мгновение ока стальной кулак Сарычева раздробил водителю переносицу. Одновременно бодающий удар коленом расплющил его мужскую гордость. Беззвучно ухватившись руками за гениталии, тот повалился мордой в притоптанный снежок, товарищ же его бросился бежать. Дико крикнул майор на древнем, понятном лишь ему и Свалидору языке, и в прыжке легко достал беглеца ногой - ребром подошвы в основание черепа. Хрустнули кости, из носа обильно полилась черная кровь, и тело расслабленно повалилось на землю.
      Сарычев глянул на лежащих с отвращением и почувствовал, что Свалидор ушел. Свою совесть он ощущал как указатель справедливого пути между добром и злом, и сейчас она была совершенно спокойна - глумящийся над слабым живота не достоин. Достоин собачьей смерти.
      Опять пошел сильный снег, который снова никто и не подумал убирать, так что нах хаузе майор приехал затемно. Запорошенный "сто восьмидесятый" находился на своем месте, у помойки, и в салоне его было пусто. Значит, Сарычева ждали. В парадной, а скорее всего, в квартире. В родных пенатах, такую мать. "Ладно, братцы, сами напросились". - Чувствуя, что пришел Яромудр, майор неторопливо заковал "семерку", сплюнул и уже у самого подъезда ухмыльнулся. Веще. Он услышал, как бьется сердце Стеклореза, притаившегося в прихожей у сортира...
      Калинкин в ожидании клиента истомился. Телевизора не было, холодильника тоже, пальцы в резиновых перчатках мерзко затекали, и, когда он наконец увидел паркующуюся "семерку", настроение его заметно поднялось.
      Ждать оставалось недолго. Как только клиент поднимется, Сергей Владимирович впечатает ему в усатое рыло шестьдесят киловольт, потом затащит бездыханное тело в ванну и, расписав горло, смоет теплой водичкой спущенную кровь. Затем, не торопясь, аккуратно отрежет голову и упакует в специальный, заранее приготовленный мешочек, а обескровленный труп переместит в кухню. Дальше банально и неинтересно. Через час из всех открытых конфорок газа наберется столько, что когда маленькая черная коробочка, оставленная на столе, даст искру, бабахнет так, что и самой-то кухни не останется, не говоря уж о каких-то там следах преступления. Потом скорее к Гранитному, обменять калган на баксы, - и домой, домой, сожрать чего-нибудь горяченького, да побольше... И блондинку - и так, и сяк, и на французский манер ее...
      Услышав звук поворачивающегося ключа, Калинкин поудобнее перехватил электрическую дубинку и расслабился. Как только входная дверь открылась, он выбросил вперед правую руку, целясь разрядником Сарычеву строго в усы - верхняя губа, как известно, чуствительнейшее место на лице...
      Да, Сергей Владимирович, слишком много было выпито водки с пивом, сожрано пельменей, да шкур непотребных оттрахано! Опережая Стеклореза, майор уклонился, мгновенно захватил его вооруженную руку и, сблизившись, мощно ударил кулаком в кадык.
      Калинкин захрипел, дубинка выпала из его разжавшихся пальцев, а Сарычев добавил коленом в пах и сильнейшим свингом в челюсть вырубил спецназовца напрочь. Всей своей тушей Стеклорез очень неизящно грохнулся на пол и был тут же стреножен, обыскан и через минуту уже лежал в ванне. Майор пустил сверху струю холодной водички и, когда мутная пелена перед глазами киллера несколько рассеялась, ласково спросил:
      - Жить хочешь?
      Пока тот мычал и пытался выплюнуть изо рта кусок половой тряпки, Сарычев разделся до пояса, взял в правую руку острый как бритва стеклорезовский нож-джагу и начал медленно надрезать Калинкину ухо.
      - Ну?
      Потекла горячая струйка крови, и Сергей Владимирович кивнул.
      - Не верю. - Майор улыбнулся и стал потихонечку изменять плоскость сечения. - Ах ты, обманщик...
      От боли тело Стеклореза забилось, в глазах появился неподдельный страх, и Александр Степанович помог ему с кляпом.
      - Кто меня заказал?
      Некоторое время висела тишина, потом майор укоризненно вздохнул и проверенным чекистским приемом резко хлопнул киллера по ушам сложенными "лодочкой" ладонями. От страшной боли тот завыл, но тут же получил удар в солнечное сплетение, очень чувствительный.
      - Не будь хамом, подумай о соседях.
      Стеклорез задохнулся от невыносимой муки, корчась, прокусил губу. А когда смог говорить, судорожно прохрипел:
      - Все равно тебя, сука, уроют.
      - Так, так, значит, доброго отношения ты не понимаешь. - Сарычев сделался задумчив, снова запихал в рот Стеклорезу половую тряпку и, распоров ему штаны, прицелился отрезать то, что было справа. - Ну, теперь не обижайся...
      Стеклорез же, вспомнив о прелестях блондинки, всхлипнул, задергался в ужасе, и его мочевой пузырь не выдержал.
      "Ага, клиент дозрел". - Майор брезгливо глянул на потянувшуюся по ноге киллера струю, скверно усмехнулся и вытащил кляп.
      - Ну?
      - Гранитный меня послал, у него контракт на тебя. - Калинкин выплюнул набившуюся с тряпки грязь, засопел от ненависти и жарко зашептал: - Отпусти, денег дам, сколько есть! Тачку возьми, только не "трюми", жить дай.
      В голосе его слышалась мольба, глаза ищуще бегали по лицу майора, но тот оставался совершенно равнодушен.
      - Сейчас позвоним этому твоему Гранитному. Скажешь, что все в порядке, что скоро будешь. Давай телефон.
      Свой приказ Сарычев подкрепил "крапивой" - легким ударом кончиками пальцев по мужской гордости, и Калинкин, сдавленно охнув, вспомнил номер сразу. С Гранитным он был до предела лаконичен, пообещав, как и учили, скоро быть.
      - Давай, давай, - обрадовался тот, - сейчас нашинкую зелень. Ну все, жду...
      - Молодец, - похвалил майор и стремительным движением всадил джагу Стеклорезу между ключиц. - Отдыхай.
      В горле у Калинкина забулькало, изо рта хлынула кровь, и Сарычев увидел, как человеческая суть его стала отделяться от тела. Бесформенная, мятая, похожая на разбухший бублик(1). Тотчас стремительно вращающийся вихрь подхватил ее и повлек ко входу в длинный туннель.
      1 По описаниям видящих, энергетическое образование, называемое душой, имеет антропоморфную форму только у достойных людей.
      - В добрый путь, - скривился майор. Не вынимая ножа из раны, он вдруг вытянулся, напрягся и
      голосом Яромудра стал нашептывать что-то на древнем языке священных рощ, призывая неведомые силы помочь ему. Где-то далеко чуть слышно прогремел гром, потом раздалось завывание ветра, и по безжизненному телу Стеклореза пробежала дрожь. Через мгновение оно страшно, неестественно выгнулось.
      - Об! Об! - не отпуская рукояти ножа, громко выкрикнул Сарычев, резко, с шипящим звуком выдохнул и выдернул клинок из раны. Раздалось невнятное бормотание, будто пьяный заворочался во сне, глаза Калинкина открылись, и какое-то подобие животной жизни засветилось в них. Однако лишь подобие - все человеческое было мертво в нем. - Сейчас ты встанешь, пойдешь к своей машине и быстро поедешь. - Голос майора звучал повелительно и резко, как удар бича, а руки сноровисто освобождали Стеклореза от пут. - И путь твой закончит твердь
      предначертанного.
      Сарычев быстро начертал в воздухе Великий Знак Прави и удерживал его до тех пор, пока жмуряк не поднялся из ванной и не направился ко входной двери. С отвращением ощутив холод мертвых пальцев, майор вложил ему в руку ключи от "мерса" и, выглянув в окно, увидел вскоре, как неуклюже, переваливающейся походкой киллер медленно бредет к своей машине. Мощный двигатель легко завелся, бешено взревел, и, взметая спег широкими колесами, "сто восьмидесятый" скрылся в стылой мгле.
      В это время президент, господин Карнаухов, изволили ужинать в одиночестве. Откровенно говоря, без аппетита. От рождения здоровье у него было так себе, а тут еще две ходки за баландой, стрессы плюс нелегкое восхождение к пику карьеры - все это давало о себе знать. Приходилось жрать все пресное, протертое, безвкусное, ни грамма соли, ни капли алкоголя - с язвой шутки плохи. Скорбно Василий Евгеньевич глотал похожий на теплую блевотину суп-пюре "Кнорр", давился диетическими витаминизированными сухариками и страдал от ощущения собственной неполноценности невыразимо. Чтобы хоть как-то взбодриться, он кликнул Люську-тощую. Как секретарша она была ноль, зато по женской части - всепогодно трехпрограммная. Решив, что Стеклорез в случае чего и подождать может - не боярин, Гранитный сказал сурово:
      - Распрягайся.
      Подчиненная его к своим обязанностям относилась серьезно, а потому белья не носила. Она быстро стянула облегающее трикотажное платье и, оставшись в одних только туфлях-лодочках, со знанием дела склонилась к начальственной ширинке. Но то ли день сегодня был тяжелый, то ли вспышка какая на солнце, только мужская гордость Василия Евгеньевича упорно не желала просыпаться, и раздосадованный Гранитный надавал секретарше оплеух по накрашенной морде:
      - Ничего толком делать не умеешь, сука грязная! Уволю!
      Пришлось звать на подмогу Люську-толстую, и вдвоем девушки с грехом пополам хозяйство президента все же таки раскочегарили. Только-только Василий Евгеньевич собрался взгромоздиться на распростертую на столе трехпрограммную секретутку, как за окном раздался мощный взрыв. Грохнуло не слабо, на стекле сразу же заиграли отсветы пламени. Вот ведь оказия-то... Все усилия подчиненных мгновенно пропали даром, и, твердо уверившись, что день сегодня для любви не задался, Гранитный их выпер, а сам, раздвинув жалюзи, припал к морозному стеклу. Внизу было чертовски интересно - какой-то лох обнял бетонный столб на такой скорости, что тачка от удара взорвалась. И сейчас горела ярким пламенем. Пропустить такое зрелище было никак невозможно даже человеку, не страдающему пироманией. Так что Василий Евгеньевич застегнул штаны и накинул пропитку.
      - Судак, со мной, - приказал он гвардейцу-охраннику, закурил "Мор" и поспешил на кострище.
      Однако полюбоваться не успел, пламени уже не было - сволочи-пожарные весь кайф обломали.
      - Вот гниды, не сидится им. - Гранитный помрачнел, подтянулся поближе, и ему вдруг стало вообще не до зрелищ - что-то уж больно подозрительно знакомыми были колесные диски на лайбе потерпевшего... Титановые, в форме еврейской шестиконечной звезды, такие стояли на "мерседесе" Стеклореза. М-да, странно, очень странно... Между тем пожарные свою работу закончили, изгадив все пеной, и стали дожидаться ментов. Гранитный смог подойти совсем близко. Глянул на закопченный задний номер, выругался про себя и отбросил все сомнения в том, что обгоревший труп в машине - Калинкин. Вот, сука, ешь твою сорок неловко через семь гробов, ну и денек!
      А любопытствующей, мать ее за ногу, общественности тем временем вокруг собралось уже немерено, и обшмонать тачку в поисках калгана не было уже никакой возможности. "Непруха, голимая непруха". Горько сожалея, что дело наполовину прокололось, Василий Евгеньевич закурил, задумался и стал усиленно изыскивать пути отначивания невыплаченной части гонорара. Положа руку на сердце, сам погибший был ему абсолютно до фени.
      Ленинград. Развитой социализм. Осень
      Адвокатом у Титова был моложавый крепыш в хорошем югославском пиджаке с розовой, еще только намечавшейся лысиной, чего нельзя было сказать о солидном, колыхавшемся при ходьбе брюхе. Он уже заранее со всем смирился - коню понятно, с такого клиента ничего, кроме головной боли, не поимеешь, а прочитав обвинительное заключение, и вовсе загрустил, однако держался молодцом, утешал все: "Ничего, ничего, "сто четвертую" натянуть - тут делать нечего..." В голове у него была страшная мешанина из мыслей о седьмой модели "Жигулей", деньги за которые надо было отдать еще вчера, о стройной брюнетке Мане, у которой от него двойня, о каком-то там Остапе Абрамовиче, отбывающем намедни за кордон. Каких-либо идей относительно предстоящего процесса не наблюдалось вовсе, и аспиранту вдруг очень захотелось медленно вспороть своему защитничку брюхо и глянуть, что же там внутри? Но он ограничился лишь пристальным взглядом и репликой: - Пошел к черту.
      День уже сделался коротким, и опали листья, когда аспиранта наконец погрузили в автозак и повезли на суд. По пути ему ни к селу ни к городу вдруг вспомнилась детсадовская баллада о козле, оказавшемся жертвой полового вопроса. Особенно хорош был финал: "...и вот идет народный суд, гандон на палочке несут..." Вспомнив неожиданно, какая была по жизни пробка эта Наталья Павловна, аспирант громко расхохотался - ну дала бы сразу, сука, может быть, и не врезала бы дубаря, и хипиша всего этого не было бы, может быть... Нет, что ни говори, а все зло в этом мире от женщин...
      Зал, где намечалось судилище, был набит до отказа - сослуживцы, родственники, любопытствующая общественность, мать ее за ногу, прочая еще какая-то сволочь, словом, чувствовался живой человеческий интерес. Судья средних лет, местами симпатичная еще баба - имела непутевую дочку, гастрит и зарплату в сто восемдесят рэ, а потому брала взятки, но по чину. Народная заседательница от природы пребывала в маразме и все происходящее воспринимала с трудом, а ее коллега хоть и был достойным и законопослушным мужем, но все время ерзал и заседал неспокойно. Чем-то совершенно неудобоваримым накормила его намедни родная фабричная рыгаловка, и пролетарию жутко хотелось по-большому. Но он мужественно терпел, крепился и лишь исподтишка пускал злого духа под украшенный союзным гербом судейский стол.
      Гособвинительница - немолодая уже, белокурая девица, вот уже лет как пять отлавливавшая свое женское счастье, дойдя до материалов дела, вдруг покраснела, словно маков цвет, и аспирант почувствовал, что ей, болезной, тоже ох хочется отдаться с криком кому-нибудь на куче грязных тряпок. Понравилась ему только секретарь - милое, почти невинное создание, взиравшее на него с трепетом, как на живое чудище. Когда стали обсуждаться гнусные подробности, она сразу же вспотела и с девичьей непосредственностью сунула ручонку куда-то между колен...
      Разбирались долго, выслушали всех, даже малохольный адвокат Титова сподобился пролепетать что-то типа: "Простите его, он больше не будет". Объявили перерыв. Судья с надрывом крикнула секретарше:
      - Ксюша, форточки открой! - и с ненавистью глянула в сторону отравленного заседателя.
      Скоро перерыв закончился. Выяснилось, что намотали Титову на полную катушку - приговорили к высшей мере, и довольная общественность одобрительно загалдела: так, мол, ему и надо, гаду!
      - Руки! Стоять! - Конвойные заковали его и в темпе поволокли в черный воронок, пугая по пути граждан криками: "Принять к стене!" Когда начали спускаться по мраморной лестнице, Титов пошевелил руками за спиной и, ощутив, что кисти освободились, сделал три молниеносных движения. Рото-Абимо действительно дал ему силу тридцати медведей - даже не вскрикнув, два краснопогонника с расколотыми черепами уткнулись в лужи из собственных мозгов, у третьего был раздроблен позвоночник...