- Меня зовут Шурик, - доверительно сообщил он.
      - Я пригласить хочу на танец вас и только вас, - пропела со сцены рыжая певица.
      - Двадцать пять баксов в час, не меньше двух, анально, орально отдельный счетчик, - заученной скороговоркой поведала девица и, когда он решительно кивнул, прижалась к нему нежно и доверчиво. - Мое имя Агнесса.
      Когда плясать наскучило, майор усадил даму за стол, махнул рукой подскочившему халдею:
      - Девушке поесть и выпить.
      Заказ приволокли быстро, и Сарычев принялся увлеченно жевать, со вниманием слушая свою новую знакомую. Терзая цыпленка-табака, она не забывала с увлечением хлестать белое винище, а также, держа майора за клиента чувствительного и денежного, открывать ему свое бедное девичье сердце.
      Как приехала она пятерочницей-отличницей
      Поступать в Институт энергетический,
      Да пристал к ней, девчоночке молоденькой,
      Кучерявый доцент, морда бритая.
      Морда бритая, похотливая,
      А состоял он в приемной комиссии,
      А поелику была она девица честная
      И дала от ворот поворот псу лядащему,
      То явил свою морду тот козел душный на экзамене,
      Зарубив молоду-красу, эх, да по конкурсу.
      А бяда, знамо дело, в одиночку не хаживает,
      Принесли как-то раз люди добрые весточку,
      Переслали, значится, из села родного с оказией,
      Ну а в ней слово горькое писано,
      Померла будто бы на Покров родимая матушка,
      В одночасье слегла и тихонько преставилась.
      А батяня-злодей, сапожищами топая,
      Уж другую привел, молоду да сварливую.
      И кричит та строптивица цельный день с утра до ночи,
      Мол, не пушшу на порог кого ни попадя.
      И пришлось той-то девоньке-паиньке,
      Сызмальства у мамани-заступницы
      Ничего-то плохого не видевшей,
      За прописку лимитну поганую
      Поступать на сучильню советскую.
      Ох, порядки там были суровые,
      В закуте проживали работницы,
      Восьмером без сортира, болезные,
      А старшой был у них отставной майор,
      Душегуб, лиходей из опричнины.
      И склонял он, хищный аспид, к блуду адскому
      Всех работниц младых, кого ни попадя.
      А поелику была ента девонька чистая
      Словно белыя горлица, не целована,
      То и закрывал он ей наряды соответственно,
      И приговаривал при том еще язвительно,
      Что если, мол, не ляжешь ты со мной в постелю белую,
      С голодухи в мать-сыру землю
      Сложишь враз свои белы косточки.
      Так-то вот, с год, поди, сердешна промаялась,
      ан смотри, стороной, поди,
      Пролетают вдаль годы девичьи,
      Ну а сердце, знамо дело, просит ласки, дело женское.
      И вот как-то раз, на свою бяду,
      Заприметила она парнишку фабричного.
      Заприметила его враз и приветила,
      Отдала ему свое сердце трепетно,
      Ну а также девочесть, дело известное,
      И любились дружка с дружкою посередь дубрав,
      Потому как в закуте места не было.
      И постлала им мать-сыра земля
      Травы летние постелей брачною.
      Ох, бяда, где ты ходишь, разлучница,
      Сколько слез по твоей вине миром пролито,
      Черный ворон на дубу каркнул пакостно,
      И паренька того забрали в солдатчину.
      И послали его-то сердешного
      Басурмана воевать в степь ковыльную,
      Да вот только исхитрились гололобые
      И стрельнули ему прямо в буйну голову
      Из погана автомата "калашника".
      Ой ты гой еси, добрый молодец,
      Где лежишь теперь в пустыне неузнанный.
      Не заплачет над тобой жена-красавица,
      И не будет убиваться мать-родимица,
      А схоронят тебя птицы хищные,
      Птицы хищные да гады ползучие.
      А вот как минула пара месяцев,
      То оказалась ента девонька в тягости.
      Но творить она не стала непотребное,
      И точным сроком родила она ребенчишко,
      Круглолиц и белотел да хорош собой.
      Вот за него-то, за мальчонку безответного,
      И стали гнать ее из закута всем обчеством.
      А как пришлось ей на руках с малым грудным дитем
      Испрошать ночлега да Христа ради по чужим углам,
      То чтобы враз с сумою переметною
      Да не пойти той бедной девоньке по миру,
      То и пустила по чужим рукам красу свою,
      Чтоб поруганием да заработать пропитание.
      Заметив по окончании монолога, что вышибить слезу из сотрапезника не удается и за просто так денег ей никто не даст, рассказчица умолкла и занялась вплотную салатом. А майор, прищурившись, сразу увидел, что рассказанное соответствует действительности лишь отчасти.
      Проститутку звали Людмилой Ивановной Пятаковой, она действительно года два тому назад приехала из глухого сибирского села на учебу. По конкурсу не прошла и, не пожелав возвращаться в родные пенаты, заделалась "долбежкой" в институтской общаге - общалась на разнообразный половой манер со всеми, кто кормил и с койки не гнал. Затем служила Людмила Ивановна "сыроежкой"(1) в таксярнике, и наконец удача улыбнулась ей. Нынче она работала в отеле, не валютной, конечно, но ничего, жить можно.
      1 Проститутка-миньетчица.
      Все уже было выпито и съедено, танцы близились к эндшпилю, и майор повлек свою барышню в номера.
      - А что, Агнесса, голос у тебя громкий?
      - Не волнуйся, милый, кончаю я мощно, - соврала она и, оказавшись в апартаментах, принялась было прилаживаться к клиенту, но майор мягко отстранился и направился в ванную. - Разминайся пока, я сейчас...
      Когда он вышел, держа завернутый в дермантин меч, Людмила Ивановна уже возлежала на гостиничном ложе в дезабилье и демонстрировала клиенту свою главную гордость - сногсшибательные американские чулки с фирменным поясом от Нина Ричи. Однако проклятый извращенец повел себя странно - сунул ей сто баксов и, наказав в течение ближайших двух часов громко изображать бурный оргазм, подхватил сумку и выскочил на балкон. Вот уж действительно, клиент нынче измельчал.
      Луна была затянута облаками, гостиница утопала в темноте. Под ее покровом майор легко перебрался с перил на водосточную трубу и, подобно застигнутому врасплох герою-любовнику, стал спускаться на землю.
      Даже через прикрытую балконную дверь из его номера были слышны громкие стоны, страстные крики: "Ну еще, дорогой, глубже, вот так, a-a-a! О-о-о!" "Молодец Людмила Ивановна, честно отрабатывает деньги, - ухмыльнулся Сарычев. У дружков моих уже, наверное, слеза бежит по ноге".
      А вот в этом майор крупно ошибался. Не успел он соскочить на землю и сделать пару шагов, как сзади послышался рев мотора, взвизгнули колеса, переваливаясь через поребрик, и он едва успел увернуться от внезапно открывшейся за его спиной дверцы.
      - Стоять! Руки!
      Через мгновение из машины выскочили двое уже знакомых Сарычеву молодых людей. Он ощутил, что палец одного из них лежит на спусковом крючке пистолета ПСС, бесшумно пробивающего двухмиллиметровую броню с расстояния в двадцать пять метров, резко ушел в сторону, и заостренный кусочек свинца в оболочке, который должен был раздробить ему колено, просвистел мимо. Второй раз шмальнуть стрелку не удалось. Не вынимая меч из упаковки, Сарычев стремительно описал им полукруг, - не успела отсеченная по локоть рука упасть на землю, как второй агрессор получил удар ногой в бок и тут же, согнувшись, замер - острый осколок ребра пронзил ему печень.
      Воспринимая мир через сознание Свалидора, майор взлетел на крышу тачки и, как только водитель начал вылезать из машины, коротко, с потягом, рубанул, целя клинком в ложбинку за оттопыренным ухом. Рука его, державшая рукоять, не ощутила ни малейшего сопротивления. Человеческое тело, обмякнув, безвольно рухнуло на землю. Быстро оттащив его в сторону, Сарычев бросился в водительское кресло, плавненько так захлопнул дверцу и с усмешкой надавил на газ. "Что, сволочи, взяли?"
      Колеса "бомбы" с визгом провернулись на месте, майора мощно вжало в спинку кресла, и он стремительно, словно болид, принялся выбираться из города.
      На проспекте Ильича он сбавил скорость и двинулся в общем потоке по направлению к объездному шоссе, однако вскоре услышал позади переливчатые звуки сирены. Они быстро приближались, и когда из проулка вывернул цветастый "жигуленок" и начал Сарычева подрезать, все сомнения в том, что менты не при делах, у него пропали.
      Притворяться хорошим мальчиком уже не имело смысла, потому, резко вывернув руль влево, он буквально своротил гибэдэдэшную колымагу в сторону и полностью отдался во власть высокооборотного двухсотсильного двигателя. Да, умеют делать империалисты - шум, гам, милицейская суета сразу остались далеко позади. Без особых приключений Сарычев выбрался на шоссе, выжал из иномарки все соки и, заметив указатель, предупреждающий, что до КПП остается восемьсот метров, свернул на обочину. Наступил тот самый момент, когда, чтобы дальше быть, нужно тихо ехать...
      Хитрости ментовских коллег, науськиваемых к тому же братьями-федералами, были известны ему досконально. Там, впереди, наверняка ужо перегородили дорогу железные шипы "скорпиона", а для страховки развернули боком КАМАЗ, так что лобовая атака а ля Гастелло ни к чему хорошему не привела бы. "Нормальные герои всегда идут в обход". - Быстро вылив пепси-колу из случайно оказавшейся в салоне пластиковой двухлитровой бутыли, он продырявил клинком бак и подставил горлышко под бензиновый ручеек. Когда емкость наполнилась, майор аккуратно крышечку завинтил и, перебравшись через кювет, двинулся молодым лесом вдоль шоссе. Весна только-только еще вступала в свои права, снега было полно, так что пока он месил подтаявшие сугробы, вымок до пояса.
      Однако задницу мочил не зря - скоро оказался за штрафстоянкой, расположенной вплотную к КПП, и, притаившись за оградой, внимательнейше осмотрелся. К его визиту друзья в фуражках подготовились на совесть - помимо "скорпиона" дорога была блокирована тяжелыми бетонными плитами, которые до кучи подпирал груженный щебенкой КАМАЗ. А на ярко освещенной площадке возле капэпэшного скворечника собралось с десяток спецтранссредств, у Сарычева аж глаза разбежались - какое выбрать? Наконец он облюбовал четыреста шестидесятую "вольво" с работающим двигателем и о сидящих в ее салоне подумал неодобрительно: "Жгут, паразиты, топливо, печку гоняют почем зря! Что ж это их любовь к родине-то не греет?" Потом проделал дырочку в крышке бутылки, подошел к пропахшей мочой стене будки, с ухмылочкой взял прицел и принялся прыскать бензином. Струя была что надо, чуть ниже, чем у Самсона... Красота! Александр Степанович отошел чуть в сторону, полюбовался на работу и, щелкнув роскошной, только что экспроприированной зажигалкой, дал чекистам прикурить.
      Полыхнуло моментом. Внутри помещения раздались мат, лай, крики, а в ответ им захлопали дверцы машин, запаркованных на площадке, - это менты-автомобилисты кинулись на борьбу с огненной стихией. Из облюбованной майором "вольвухи" тоже выскочили двое. "Тяжелы на подъем-то". - Приблизившись к машине, он распахнул дверь, выбросил в мартовский снег водителя и, усевшись поудобнее в кресло, резко тронул машину с места. После "бээмвухи" что-то она майора не впечатлила.
      Минут пять он ехал спокойно, затем по рации передали приказ принять все возможные меры к задержанию вооруженного опасного преступника, захватившего спецавтомобиль. "Ребята, давайте жить дружно, - попросил майор в рацию, попросил очень ласково и человечно. - Христом Богом прошу..." Ребята помолчали, потом стали ругаться и грозить огнем на поражение. Причем не голословно спустя некоторое время Сарычев услышал рокочущий звук над крышей машины и понял, что он действительно кому-то очень нужен. Вернее не нужен...
      На вертолете же тем временем включили прожектора и дали длинную предупредительную очередь, так что Сарычев, заметив съезд на узкую перпендикулярную дорогу, не задумываясь, ушел направо. Куда угодно, только бы подальше от пулек размером с небольшой огурец...
      Вскоре грунтовку перегородили оплетенные колючкой ворота, на которых висел фанерный щит с какой-то надписью, однако было майору не до чтения. Распахнув бампером створки, он припустил что было мочи по обледеневшей, полной воды колее. Эх, вот погнал волну-то, словно на скутере помчался...
      Странно, но как только он пересек ограждение, шум вертолетных винтов стал стремительно удаляться. А скоро и дорога закончилась. Собственно, колея осталась, но проехать по ней стало возможным лишь на среднем гвардейском танке, так что, бросив "вольво" среди вешних снегов, майор двинулся в глубь российских просторов.
      Миновав чахлые, пожелтевшие елки, он поднялся на пригорок и замер. Над открывшейся его взору степью разливалось невидимое простому смертному разноцветное сияние, и сразу же кто-то из предков предупредил: "Гиблое место, лихое". Майор сам не заметил, как оказался у огороженной колючей проволокой пустоши, где валялись обломки бетонных конструкций, ржавые останки машин. Переливчатое облако над пустырем было гораздо ярче, чем там, на равнине. Долго задерживаться здесь Сарычев не стал. Двигаясь вдоль ограды, он оказался возле ворот с изображением черепа с костями и веселенькой поучительной надписью "Если хочешь быть отцом, заверни яйцо свинцом".
      "Ага, а сам завернись во что-нибудь белое и медленно ползи на кладбище. Александр Степанович улыбнулся невесело, заметил в снегу еле видимую тропку и, оскальзываясь на мокром льду, принялся подниматься по отлогому склону. Ускорение важный фактор, от него взлетел реактор..."
      С вершины холма открылось зрелище уже вовсе безрадостное - разрушенные до основания кирпичные постройки, перевернутые вагоны и танки. Ураган промчался, цунами прошло, фашист пролетел... М-да... Майор подошел к давно некрашеному двухэтажному дому с резными балкончиками - такие в свое время партия любила презентовать вождям районного пошиба. Стоило Сарычеву приблизиться к калитке, как где-то под крыльцом грозно заскрежетала цепь и послышались какие-то странные, сиплые, совершенно не похожие на заливистый сторожевой лай звуки. Увидев существо, их издававшее, Сарычев даже присвистнул: "Эко, брат, тебя". Собака, а это был когда-то здоровенный кавказский волкодав, снова принялась прерывисто хрипеть, и наконец за занавеской в окошке вспыхнул свет. Прогнившие доски заскрипели под грузными шагами, и человеческий голос, больше похожий на шипение воздуха в шланге, спросил:
      - Почему без звонка?
      - Добрый вечер, - отозвался майор, - я заблудился.
      Сейчас же щелкнул замок, заскрипели петли, и он услышал:
      - Бдрена вошь, да ты же и впрямь без намордника! Заходи давай.
      Сарычев поднялся на крыльцо и, переступив через порог, как полагается, представился:
      - Трубников Павел Семенович.
      Протянул руку и почувствовал, что ладонь хозяина вместо кожи покрывает что-то очень похожее на сопревшую клеенку.
      - Ну что, будешь? Один хрен, не спится. - На Сарычева уставились лишенные ресниц гноящиеся глаза. Не дожидаясь ответа, новый знакомый налил ему полстакана "Московской". - Не боись, хавка и бухало у меня чистые, оттуда. - Он махнул рукой в сторону колючей проволоки.
      Они сидели в тускло освещенной, грязной комнате за расшатанным столом, на котором стояла бутылка водки с кое-какой закуской. Часы-ходики на обшарпанной стене с неумолимой наглядностью отсчитывали время...
      - И давно вы тут, Кузьма Артемьевич? - Майор старался не смотреть на страшое, покрытое коростой лицо сотрапезника.
      - Давно, милый, давно. - В уголках потрескавшихся губ хозяина сочилась сукровица. Уловив сочувствующий взгляд, он налил еще по одной, чокнулся, с чувством тяпнул. - А ты, паря, не зырь на харю-то мою, сам на себя в дразнилку(1) давно уж не смотрелся, но чую, что с души воротит. Ничего не попишешь - каждому свое.
      1 Зеркало.
      Да уж... Давным-давно был Кузьма Артемьевич рецидивистом по кличке Тяжеляк, но когда началась война, не посчитал зазорным взяться за оружие и искупить содеянное кровью. В сорок пятом он вернулся, хоть и без ноги, но с победой, однако прежние кенты по воле объявили его "автоматчиком"(1) и хотели трюмить(2), за что и были им расписаны вчистую.
      1 Вор, взявший оружие из рук властей.
      2 Мучить.
      - Ну, навесили мне новый срок. - Рассказчик нарезал жеребейками сало и, заметив, что майор, не побрезговав, принялся жевать, одобрительно кивнул. Потом отправили на поселение, вон там, верстах в пяти отсюда, деревенька стояла. - Покрытая струпьями рука подлила в стаканы, убрала пустую бутылку под стол, незамедлительно выставив полную. - Уж и забыл, когда и пил в компании, в одиночку-то уж больно тошно. Ну, будем...
      Крякнули, закусили капусткой, и Сарычев узнал, что когда Кузьма Артемьевич пробыл на поселении года два, все округу обнесли колючкой, нагнали зэков с солдатами, и те в степи наворотили черт знает что. О деревеньке, оказавшейся внутри периметра, и думать забыли.
      - Ну вот, в один прекрасный день полыхнуло в полнеба, бабахнуло знатно, и поднялся такой ветер, что крыши раком встали. - Рассказчик замолчал и вдруг беззубо, одними кровоточащими деснами улыбнулся. - Только сам я этого не видел, был пьян вумат. А как очухался, смотрю, по избам лепилы с энкэвэдэшниками в белых балахонах шастают, все чего-то вошкаются, нюхают, это я уже потом врубился, что уровень радиации. Походили немного и успокоились, ничего, мол, страшного, а через месяц взорвали такое, что земля пошла волнами.
      Словом, через год из всей нашей деревни один я неожмуренный остался, да и то, как лепилы потом сказали, потому что бухал, не просыхая. А потом словно отрубило. Никакой суеты, все тихо, спокойно, привезут что-то по узкоколейке, в землю зароют, и опять тишина. Это я уже позже узнал, что бомбы испытывать они стали где-то в Казахстане, а здесь организовали что-то вроде кладбища. Погоста, такую мать...
      Скоро язык у Кузьмы Артемьевича стал ворочаться с трудом, глаза его потихоньку закрылись, и, бухнув лысой головой о стол, он захрапел. Не успел рассказать, как прибывшие когда-то начальнички просто охренели при виде аборигена в зоне, а потом, руководствуясь мудрым правилом: "Работай, пока не сдох", поставили его на довольствие.
      А работы хватало, потому как лодок наших подводных в океанах не счесть, станций атомных понастроили где ни попадя, и капиталисты платят в твердой валюте, только успевай зарывать их радиоактивное дерьмо! А что? Страна у нас большая, одна Сибирь чего стоит...
      - На кладбище ветер свищет, нищий, сняв шта-нищщи... - Внезапно хозяин оторвал голову от стола и, словно беседа и не прерывалась, внимательно уставился на Сарычева. - А вот не могу понять я, Паша, почему ты не вошкаешься, сидишь без суеты, будто не понимаешь, куда попал? На февральского-то ты вроде не машешь.
      - Все, Кузьма Артемьевич, просто, как божий день. - Сарычев положил кусочек сала в уксус и помял вилкой. - В розыске я, а кроме того, ВИЧ-ин-фицированный. Знаешь болезнь века СПИД? Какая разница, от чего помирать? Так что, если не в тягость, позволь, Кузьма Артемьевич, пока что здесь побыть. Я недолго...
      Само собой - до весеннего равноденствия оставалось всего три дня...
      - Да по мне, ежели хороший человек, то хоть всю жизнь живи. - Лысая голова опять уткнулась в столешницу, и, оттащив неподвижное тело на кровать, Сарычев сразу же ощутил каждой своей клеточкой груз усталости. На него навалилась неукротимая зевота, и он заснул прямо за столом.
      Проснулся Александр Степанович рано утром. Несмотря на выпитое вчера, чувствовал он себя отдохнувшим и, пребывая в глубокой уверенности, что кто-то из его предков, видимо, пил горькую как воду, услышал:
      - Паша, седай к столу.
      Кузьма Артемьевич не похмелялся, а, истово кряхтя, цедил из кружки что-то мутновато-пенистое. Заметив вопросительный взгляд майора, он потянул из-под стола огромную стеклянную бутыль.
      - Щи. На старинный манер(1)... Лучше не придумаешь...
      1 В старину действительно квасили капусту в бутылях и называли конечный продукт щами.
      - Спасибо, я чайку. - Сарычев зевнул и потянулся к внушительному, ведра на два самовару: - Смотри-ка ты, еще горячий.
      Он уже успел выпить стакан-другой, съесть в охотку остатки колбасы, как что-то заставило его насторожиться и подняться из-за стола.
      Минут через пятнадцать под крыльцом заскрежетала цепь и начал заходиться в хрипе барбос, а еще минут через пять скрипнула калитка, и в окно стала видна фигура в белом изолирующем костюме. Лицо было неразличимо за резиновой маской, однако майор внезапно ухмыльнулся - Яромудр кое-что шепнул ему на ухо.
      Поднявшись на крыльцо, визитер постучал и, не дожидаясь приглашения, зашел в комнату.
      - Здравствуйте, Александр Степанович. - Он посмотрел на ручной дозиметр и стянул маску. - Еле вас нашел.
      ...Зарин относится к отравляющим веществам нервно-паралитического действия. Он представляет собой бесцветную жидкость, при нагревании которой образуются пары.
      В чистом виде зарин практически не имеет запаха, поэтому при высоких его концентрациях, легко создаваемых в полевых условиях, внутри организма может быстро и незаметно накопиться смертельная доза. Это очень важное свойство зарина, которое увеличивает возможность его внезапного применения, особенно в тех случаях, когда используются средства доставки, способные быстро и относительно незаметно создавать в районе цели весьма высокие концентрации. При таких условиях личный состав, подвергшийся химическому нападению, вовремя не обнаружит опасность и не сумеет своевременно надеть противогазы и использовать средства защиты кожи.
      При вдыхании паров зарина его поражающее действие проявляется очень быстро, поэтому можно создать в полевых условиях настолько высокие концентрации, что их будет достаточно, чтобы за несколько вздохов получить внутрь организма смертельную дозу. В этом случае смерть может наступить в течение нескольких минут.
      При малых концентрациях зарина в воздухе у пораженных наблюдается прежде всего сильный насморк, тяжесть в груди, а также сужение зрачков, в результате чего ухудшается зрение.
      При вдыхании большой дозы зарина симптомы поражения наступают очень быстро, они проявляются в виде тяжелой одышки, тошноты и рвоты, самопроизвольных выделений, сильной головной боли, потери сознания и судорог, приводящих к смерти...
      (Справочный материал по ГО)
      - А масло в голове у вас есть, - сухо похвалил визитера майор и повернулся к хозяину дома. - Это, Кузьма Артемьевич, подполковник Лохнов из ФСБ прибыл.
      - А хрена ли собачьего ему тут надо? - Тот сразу же принялся убирать еду со стола и, глянув на чекиста неприязненно, поковылял внутрь дома. - Смотри, Паша, как бы гэбишник не спер чего. Как следует смотри, они такие...
      Когда скрип протеза затих, майор задумчиво посмотрел на Лохнова:
      - Чего это простой народ вас так не любит?
      Тот отвечать не стал, достал сложенный вчетверо лист бумаги:
      - Сарычев Александр Степанович, пятьдесят пятого года рождения, майор, два боевых ордена, именной ствол, рукопашник, ВИЧ-инфицирован, уволен за дискредитацию. - Он прервался и посмотрел на Сарычева. - Так?
      - Все верно. - Тот хмыкнул. - Так что за шкурный вопрос у вас ко мне, подполковник? Небось случилось что-то? А?
      Серые, под густыми, рыжеватыми бровями глаза Лохнова потемнели.
      - Поймите, у кого-то на вас вырос огромный зуб, все местные бандиты с ментами роют землю четырьмя лапами и в конце концов вас достанут. А если поможете мне, у вас появится определенный шанс выжить.
      - Эх, Василий Дмитриевич, вы же предлагаете сделку человеку, находящемуся в розыске. Знаете, чем это пахнет? - Майор с усмешкой посмотрел на подполковника. - Видно, дела у вас совсем хреновые.
      Лохнов сделался мрачен.
      - Я замначальника управления, полковника вот-вот получу и хочу спокойно уйти на пенсию генералом. - Он замолчал и посмотрел в окошко, за которым уже вовсю бежали радиоактивные весенние ручьи. - А все летит к чертовой матери. Помочь мне может только человек с вашими способностями. Не знаю, как вы все это делаете, при помощи гипноза, телепатии, черта в ступе. Кто вы - Калиостро, Мессинг, Волшебник Изумрудного города? Не знаю, да и знать не хочу. И не отпирайтесь, я вас изучил достаточно. Ну что, едем?
      - Кузьма Артемьевич, ты где? Давай прощаться! - Вместо ответа майор отправился искать хозяина, который на прощание его перекрестил и попросил боженьку, чтобы тот оградил Александра Степановича "от моря Охотского, конвоя вологодского, шмона нежданного, а главное - от мента поганого". При этом выразительно глянул на Лохнова, хотя и был тот из совсем другого ведомства...
      Весеннее солнышко припекало, так что изнемогавший в своем резиновом облачении подполковник еле тащился. Только после полуторачасового марафона Сарычев увидел выцветшую надпись на воротах периметра: "Стой! Опасная зона", а также стоявшую неподалеку от шлагбаума белую, пернатую от антенн "Волгу". Из нее выскочил высокий молодой человек, окатил Лохнова из шланга переносного дезактиватора, а Сарычеву коротко приказал:
      - Раздевайтесь.
      Скоро майор с подполковником оказались в чем мама родила под струями зеленоватой жидкости. Поливальщик почистил также и меч Сарычева, поводил дозиметром, довольно хмыкнул и лишь тогда извлек из багажника белье, одноразовые полотенца и халаты:
      - Терпимо, товарищ подполковник, можно одеваться.
      Уже из теплого салона "Волги" Сарычев увидел, как все, побывавшее в зоне, было облито бензином и вспыхнуло быстрым, жирно чадящим пламенем. Затем молодой человек заставил его проглотить слоновью дозу антирада, не забыл Лохнова, и машина направилась к шоссе.
      - Петя, давай на Красную дачу. - Подполковник, подождав, пока толстенное стекло перегородит салон надвое, принялся освещать реалии. И начал издалека...
      Даже из школьного курса известно, что для начала цепной реакции части ядерного заряда нужно собрать в критическую массу. В реальных боевых условиях это достигается применением взрывчатых веществ. И чем они мощнее, тем для дела лучше. Так вот, для этих целей и был создан так называемый "красный порох" взрывчатка с необыкновенно высоким КПД.
      - Понимаете, Александр Степанович, - Лохнов тяжело вздохнул, закашлялся, и по лицу его пробежала судорога, - чтобы с гарантией, к примеру, разнести человека на куски, нужно приблизительно граммов сто тротила. - Он замолчал, потер пальцы о все еще влажную голову и, понюхав их, сморщился. - А вот "красного пороха" для этого достаточно всего чуть больше наперстка, представляете, какая сила взрыва?
      - Не очень, - честно сознался Сарычев, и ему поведали в этой истории самое печальное.
      Для производства чудо-взрывчатки, оказывается, глубоко под землей был построен завод. Так вот, вчера вечером неизвестные террористы захватили склад готовой продукции, на котором по случаю конверсии этой самой продукции скопилось - мало не покажется.
      - Однако самое поганое в другом. - Рассказчик грустно посмотрел на Сарычева. - Завод этот расположен таким образом, что при взрыве обязательно пострадает хранилище подлежащих уничтожению отравляющих веществ. Оно расположено не так уж и близко, однако проходящий под ним подземный поток вырвется из-под земли - наши аналитики уже ситуацию промоделировали. А ведь там зарина только одного тысячи тонн... На всех хватит...
      За разговорами "Волга" свернула с шоссе на хорошо укатанный проселок, за окошками замелькали деревья, и когда Сарычев вылез из машины, он сразу понял, почему дача называлась "красной". Он стоял у входа в кирпичный трехэтажный особняк. Внушительный, массивный и мрачный, чем-то очень похожий на питерские Кресты...
      Сначала его определили в баню, долго, пока дозиметр не показал норму, держали под душем, и лишь потом он присоединился к Лохнову, томившемуся в сухой парной.
      Сауна была что надо - просторная, обшитая, как и полагается, осиновым лесом. Из подвешенной над печкой керамической плошки пахло так, что думать о каких-то там террористах совершенно не хотелось...
      Как следует пропотев, майор бухнул дверью и, сделав два шага, оказался в бассейне с голубой водой. Она оказалась прохладной и пахла морским прибоем. Вволю наплававшись, нанырявшись и чувствуя приятную усталость во всем теле, Сарычев направился в русскую, но веники были паршивые, без дубовых прутьев. Да и подполковник ни черта собачьего не умел - ни воздух сечь, как полагается, ни пар простыней осаживать, а потому окатились и пошли на выход. Верно говорят - с чекистами каши не сваришь...
      - Ну что, теперь надо поесть. - Лохнов надел приготовленную для него снежно-белую рубашку, темно-серый костюм с зеленым галстуком, посмотрелся в зеркало. - Я заказал на свой вкус...
      - Да, неплохо бы. - Майор примерил девственно-новые, подобранные точно по ноге полуботинки, зачем-то потопал и неожиданно разозлился - а какого хрена, спрашивается, он вообще здесь околачивается? В чекистском прикиде, на чекистских харчах... Не размываться надо в банях, а дело делать!
      До весеннего равноденствия оставалось всего два Дня...
      Ленинград. Начало перестройки. Весна
      В залах Отдела истории первобытной культуры было немноголюдно. Уныло взирали на заплесневевшие предметы древности студенты, двое негров пристально рассматривали палку-копалку, видимо вспоминая свое недавнее прошлое, а голос крепкой дамы-экскурсовода был полон экспрессии и пробирал до нутра:
      - Жизнь родового общества, его обычаи, условности составляли самый корень, суть психики каждого из его членов... Э... Товарищ! Товарищ узбек или как вас там...
      Рассказчица строго посмотрела на экскурсанта в тюбетейке, пытающегося погладить каменную бабу.
      - Так вот, "табу" - это слово из языка древних полинезийцев, оно означает абсолютный запрет. Даже непреднамеренное его нарушение приводило в действие определенные физиологические механизмы в человеке, могло вызвать так называемую "вуду-смерть". Например, житель Огненной земли наткнулся на лакомый кусочек и съел его. Но, узнав, что это были остатки трапезы вождя, понял, что преступил табу, и психологически настолько подготовил себя к неизбежной, по его понятиям, смерти, что действительно умер.