- Кто такой Шаман?
      Получив после секундной паузы еще один удар, на этот раз локтем в челюсть, Михаил Борисович пролепетал:
      - Я не могу говорить... Он узнает - убьет...
      Он пустил слезу, всхлипнул и вдруг попытался выскочить из машины.
      Однако железные пальцы Сарычева тут же ухватили его за шевелюру и, вернув на место, провели такой болевой на шею, что несчастный работник мэрии зарыдал, тело его забилось крупной дрожью, и в машине запахло сортиром.
      - Ну? - Майор чуть ослабил хватку. - Лучше тебе сказать...
      - Он сам вызывает нас, когда... - еле слышно прошептал Шоркин, и майор узрел уже знакомое: угольно-черное щупальце, глубоко внедренное в живот работника мэрии, начало стремительно краснеть и, отделившись, сгинуло в окутанной туманом дали. А сам Михаил Борисович захрипел, лицо его приобрело синюшный оттенок, и он затих, судорожно выгнувшись на сиденье.
      Сарычев несколько минут ритмично и глубоко дышал, соизмеряясь с движением груди Велесовой, затем губы его зашептали потаенное, волшебное, услышанное в шелесте Священной рощи... Сотворив великий Знак Прави, он простер руки к неподвижному телу и громко произнес Слово Прави. Сейчас же глаза Шоркина раскрылись, из пасти побежала слюна, судорожно прижав ладони к груди, он хрипло рявкнул, скрючился и замер. Взгляд его ничего не выражал, зрачки все время смотрели в одну точку - куда-то далеко за горизонт, лицо же было уже конкретно синим, и в целом представитель власти смотрелся неважно.
      - Приведи меня к Шаману, и я отпущу тебя, - сурово произнес майор и опять начертал Знак Могущества. - Навсегда...
      - Э-э-э... А-а-а... О-о-о... - Не живой и не мертвый труженик мэрии вздрогнул, прерывисто вздохнул и, как бы наконец проснувшись, простонал: - Я повинуюсь воле твоей, Господин, - и медленно протянул обе руки по направлению к Неве.
      А где-то через полчаса, когда Сарычев выехал на набережную, жмуряк, глядя на высокий каменный забор, сказал:
      - Шаман здесь.
      Голос его изменился, стал хрипловато-невыразительным, казалось, будто шел он прямо из живота.
      - Жди меня, - приказал майор, убрал машину с дороги и, продираясь между кустов, двинулся на разведку.
      Забор был высокий, метра четыре, с натянутой по верху "колючкой". Майор сразу понял, что она под напряжением. Пару минут он напряженно вслушивался в ночную тишину и, не уловив ничего подозрительного, двинулся по периметру, освещенному через равные промежутки всполохами галогенок. Наконец стена повернула под прямым углом, и Александр Степанович очутился перед небольшой одноэтажной постройкой с надписью у входа: "Приемный покой". Чуть дальше забор плавно перетекал в двухэтажное здание, табличка на дверях которого гласила: "Институт болезней мозга. Проходная".
      Заметив, что подходы контролируются видеокамерами и почти все окна первого этажа освещены, майор быстро миновал опасное место и, двигаясь вдоль стены, вскоре обошел всю лечебницу. Забор всюду был одинаково высок, внутреннее пространство периметра заливал свет множества прожекторов. "Ни хрена это не больница, больше на зону похоже".- Сарычев вернулся к машине, отряхнул снег и залез внутрь. И сразу же раскаялся - после морозного воздуха отвратный запах, источаемый работником мэрии, ощущался особенно сильно, в салоне, казалось, окопалась добрая дюжина скунсов... С этим надо было что-то делать, и майор уже собрался принимать решительные меры, как за стеной института раздался рев мотора, загудел электродвигатель ворот, и Александр Степанович понял, что жмуряк его не подвел - сверкая фарами, мимо затаившейся "девятки" пролетел "мерседес"-купе. Тот самый, черный, хорошо знакомый...
      - Не так быстро, ребятки, не так быстро. - Сарычев запустил теплый еще мотор, лихо развернулся и, стараясь быть предельно осторожным, двинулся следом. Даже не заметив, как проснулся охотничий инстинкт.
      Было еще очень рано, автолюбители большей частью спали, так что майор без особых хлопот довел "мерс" до Кировского проспекта. Не доезжая до площади Л. Толстого, тот погасил габаритные огни. Через минуту загорелись стоп-сигналы, и, стремительно вырулив направо, иномарка исчезла из поля зрения. Будто испарилась... Не мешкая, Сарычев двинулся следом, но когда он повернул, той уже видно не было - оторвалась, зато в глаза бросилось другое. Под фонарем, в ярком пятне света, лежало обнаженное женское тело - раскинувшись, со страшной раной на груди. Ну и ну!
      Майор повернулся, глянул на синюю рожу Шоркина и сильно хлопнул его по плечу:
      - Молодец, что не соврал. Умрешь теперь героем!
      Наничье
      Ох, уважаемые граждане, никогда не кушайте пельменей! Владимир Иосифович Фридман, например, не только вкуса, но и вида их не выносил, а все потому, что технологический процесс изготовления был известен ему досконально. Сам он был когда-то доктором наук - крупным специалистом по самому нежному женскому месту. Но жизнь заставила, и вот, задвинув в один прекрасный день гинекологическое кресло в гараж - на всякий случай, вдруг еще пригодится! - эскулап принялся кормить трудовой народ.
      День нынче выдался хлопотливый. Дешевое некошерное мясо быстро подошло к концу, пришлось смешать то, что осталось, с поганым индюшачьим фаршем и раскошелиться на дополнительную дозу яичного порошка, чтоб пельмени не расползлись. "Эх, попалась бы ты мне раньше". - Гинеколог хмуро посмотрел на ответственную за овощи Наташку, которая, будучи уже на кочерге, матерясь, очищала лук на манер картошки, весьма неизящно, весьма. Он тоже выругался и отошел к тестомесу. Там все было по-прежнему - в муке, а глянув в недра агрегата, Владимир Иосифович сразу вздрогнул и с надрывом в голосе кликнул старшего пельменного:
      - Сема, у меня есть дело до тебя, шлимазало!
      Жилистый и чернявый начальник процесса, на лету уловив пожелание шефа, виртуозно изгнал хвостатую тварь из чана и, утерев пальцы о белый когда-то передник, решительно прокартавил:
      - Кгыс тгавить все гавно пгидется. Я сказал...
      Он покосился на приличных размеров куль с яркой кричащей надписью: "Осторожно! Яд", но Владимир Иосифович, не вступая в неприятный разговор, уже отошел, сунул рано облысевшую голову в морозильную камеру. Задумчиво отстучал пельмениной "Семь сорок", довольно крякнул и дал команду: "Фас".
      Сейчас же бывшая завотделением, кандидат медицинских наук Софа начала фасовать продукцию в коробочки с красивой надписью: "Пельмени русские высшей пробы", а с Фридманом внезапно случилось что-то странное: у него закружилась голова, его сильно затошнило, и в первое мгновение он решил, что это дает о себе знать перенесенный после защиты докторской инфаркт. Вскоре полегчало, но обычно добродушная, толстая харя его вдруг искривилась в приступе бешенства. Владимира Иосифовича буквально затрясло от ненависти к твари поганой, мерзкой, называемой человеком. Он вдруг ощутил себя маленьким и беззащитным в этом враждебном мире, душу его объял неудержимый страх, и ощущение это было так ужасно, что Фридман еле удержался, чтобы не закричать. Затем глаза его застлало красной пеленой неудержимой злобы ко всему вокруг, и, подчинившись ей, он принялся действовать.
      Воровато оглянувшись и убедившись, что все дети израилевы заняты производством пельменей русских, гинеколог незаметно зачерпнул пригоршню из мешочка с крысиным ядом и щедро сыпанул белый, похожий на муку порошок в чан тестомеса. Для верности он проделал то же с пельменным фаршем, а затем ноги сами собой понесли его на улицу, к железнодорожному полотну. Прошагав, задыхаясь, метров триста, Владимир Иосифович увидел огромный транспарант, настойчиво советовавший по путям не ходить, и начал подниматься по ступеням висячего железнодорожного перехода. Внизу с грохотом проносились электрички, степенно тянулись товарные составы, и Фридману вдруг неудержимо захотелось прыгнуть на потемневшие, пахнущие соляркой шпалы...
      Он так и сделал - перегнувшись через перила, рухнул вниз безвольной, тряпичной куклой. До шпал, правда, не долетел, приложился боком о крышу вагона-ресторана. Тело его скатилось под жернова колес. Перед глазами Владимира Иосифовича вспыхнул неяркий свет и тут же погас, сменившись непроницаемым мраком...
      В начале следующего дня секретарша Шоркина Любочка пребывала в расположении духа весьма посредственном. Причиной этому явился тот печальный факт, что домогавшийся ее уже давно свободный депутат Стамескин не произвел прошлой ночью на нее даже малейшего полового впечатления. Больше того, утром он преподнес ей за любовь дешевые отечественные колготки и прошепелявил слюняво: "Мы просто созданы друг для друга, птичка моя!" "Ну уж дудки!" - Любочка передернула пухлым, как сдобная булочка, плечом и в ожидании шефа включила электрочайник - Михаил Борисович любил начинать утро с чашечки черного, очень горячего кофе.
      В этот миг двери открылись, пропуская в приемную самого господина Шоркина, при виде которого глаза секретарши чуть не вылезли из орбит, и она, сдавленно икнув, плавно опустилась на подоконник. Начальник ее шел как-то странно, подволакивая обе ноги сразу и глядя в одну точку, располагавшуюся где-то высоко в небе. Лицо его, синеватое, местами с фиолетовым отливом, было в пятнах запекшейся крови, и вместо привычного: "С добрым утром, Любочка", он зарычал так, что у секретарши раньше срока наступили "праздники". Остановившись перед дверью в свой кабинет и, видимо, не найдя ключа, Михаил Борисович открыл ее ударом ноги и, уронив на себя трехцветное полотнище российского флага, с грохотом приземлился в кресло. В таком вот виде Шоркина и нашли сослуживцы, крайне встревоженные его отсутствием во время обеда. Не обманул, стало быть, Сарычев - Михаил Борисович в глазах общественности действительно погиб геройски, на боевом посту.
      Сам же Александр Степанович в это время о зомбированном обитателе Смольного и думать забыл. Он рулил по скверной, занесенной снегами дороге в направлении Гдова. Рано утром по объявлению в "Рекламе-шанс" майор уже успел навестить "потомственную ворожею с большим опытом лечения заговором и травами". Когда же та узнала, зачем он пришел, то закрестилась, зашептала испуганно:
      - Господи, спаси и сохрани!
      Однако за сотню баксов забыла о Боге и послала Сарычева к родичу своему, в деревню Пируновку(1), километрах в двадцати от Гдова.
      - Уж и не знаю, застанешь ли его живым, - перекрестила майора на прощание знахарка, - уж больно древний. А звать его дед Посвист, потому как знака он Стрибогова(2). Со мной не знается, говорит, мы все Ящеру(3) душу продали...
      1 Именно Пируновку, через "и". В быту, чтобы не трепать великого бога, Перуна называли Пируном.
      2 Стрибог - бог ветра, воздушного пространства.
      3 Яже, Яша, Змей Горыныч. Змей, держащий Землю.
      Сарычев, как человек бывалый и всю жизнь проживший в России, купил много водки, приобрел также ватный костюм с валенками и, залив полный бак, покинул славный град Петров. Миновав Гдов без особых приключений, он повернул у указателя налево, но обещанной дороги, как ни старался, не разглядел - лишь два глубоких следа от гусениц пересекали девственно-белую целину. Это, в принципе, было нормально, так что, переодевшись в ватный прикид и валенки, майор где-то через полчаса уже трясся в кабине "Беларуси". Мрачный, судя по всему, запойный тракторист решил, что ради хорошего человека свиньи комбикорма могут и подождать.
      Проехав километров пятнадцать, он остановился.
      - Дальше не ездят - провалиться можно, болото. Лесок вон видишь? Держись полевее, там Пирунов-ка и будет.
      - А чего селились-то в бездорожье? - удивился Сарычев. - Земли, что ли, мало? Словно на Луну забрались - ни туда, ни сюда...
      - А, как плотиной реку перегородили, с тех пор и заболотило. - Парень зло прищурился, сплюнул и полез в кабину. - Коммуняки, мать их...
      - Слушай, а может, подберешь меня попозже? - перекрикивая двигатель, спросил Сарычев. - Я ненадолго.
      Но тракторист в ответ мрачно ухмыльнулся:
      - Это вряд ли, я бухать буду. До усрачки.
      Глянул ему Сарычев вслед и пошел по белой целине, стараясь снег не загребать и дышать размеренно. Отмахав половину пути, он почувствовал, что валенки начинают натирать ноги, и сейчас же кто-то из предков подсказал ему обтереть ступни снегом и насухо высушить. Сразу полегчало. Вот уж воистину самое ценное это опыт, его не купишь ни за какие деньги...
      Миновав по правую руку высокий сосновый бор, майор перешел речку, в которой, судя по проруби, хранились бочки с квашениной, и, взобравшись по крутому склону, узрел деревню Пируновку во всей ее красе.
      Дворов было дюжины три, но, если судить по вьющемуся из труб дымку, жилых набиралось едва ли с десяток. Более же всего удивляла тишина, прямо-таки кладбищенская - ни лая собачьего, ни детских криков. Сарычев понял, что деревня умирает.
      Постучавшись в самый крайний дом, он долго ждал, пока ему ответят, и, следуя по направлению клюки морщинистой, в черном платке бабки, оказался возле вросшей в землю, почерневшей от времени избы.
      Изгородь была подперта трухлявыми жердями, ветер, навевая тоску, свистел в щелястых стенах сарая, а в запущенном яблоневом саду из-под снега выглядывал чертополох. Протиснувшись в щель между ветхими воротинами, майор поднялся на скрипучее крыльцо, потопал ногами, отряхивая снег, негромко постучал. Тотчас, словно его ждали, за дверью послышались шаркающие шаги, и старческий голос спросил:
      - Чего надобно?
      - Ищу я свет сердца, да доброту, да разумение, - Сарычев вдруг ощутил себя уже немолодым, уставшим от бесконечной дороги скитальцем. Не было у него ни жилья, ни жены, ни добра, только знание потаенное да вера твердая в Триглав. Одинокий странник, калика перехожий...
      Дверь открылась - она была даже незаперта, и из глубины темных сеней позвали:
      - В горницу ступай, студено нынче.
      Через выстуженные сени майор прошел в комнату - стол, скамья, печь, топившаяся, слава тебе господи, по-белому. Увидев безжизненные, с выцветшими белесыми зрачками глаза хозяина, Сарычев понял, что тот слеп. Борода старца позеленела от времени, холщовые порты обветшали. Он был самое малое втрое старше Александра Степановича, но склонил седую, давно не чесанную голову.
      - Ражу(1) назови свою.
      1В древности в течение жизни человек имел по меньшей мере семь имен, связывавших его с тонкими началами. Ража - вечное имя, с которым человек приходит в каждую новую жизнь. От жизни к жизни он получал иглу (сразу вспоминается Кощей Бессмертный), сделанную из двух камней его богов-покровителей. Эти иглы вдевались в нить и вешались на шею человеку. Чем больше было таких игл, тем больше человек уже прожил жизней.
      Совершенно неожиданно для себя майор произнес:
      - Ярокош - моя ража. - И рука его быстро начертила в воздухе то, что было видно и слепому. - Двенадцать игл на моей нити.
      Вздрогнув, старец ухватил майора за плечо своей иссохшей, похожей на птичью лапу рукой:
      - Перуне! Славен и трехславен буде! Что привело тебя, брат, ко мне, что за нужда у тебя?
      - Мне надобен гелиотроп, добытый до восхода солнца, когда стоит оно во Льве, с вербеной, которую не видели ни звезды, ни луна, да аконит, дурман-трава и молочай, укрытые от глаз людских совместно с чемерицей в ночь Вальпургиеву, а также белена и белладонна с архилимом, вырытым в канун Купалы.
      Майор на секунду замолчал, и, не давая ему закончить, старец промолвил:
      - Уж не хочешь ли ты, брат, сварить питье Трояново, чтоб обрести соцветье силы перед боем и победить, жизнь человеческую полагая былинкой на ветру?
      - Ты истину сказал, - произнес Сарычев голосом Ярокоша, - но только не победа для меня важна, а справедливость. Когда добро слабо, то злу под солнцем не должно быть места.
      - Так помни, Ярокош, что зло в душе людской во сто крат страшней того, что окружает нас, и думай больше сердцем, чем головой. Настали окаянные времена, година Карны(1), лихолетья Интры(2). Уже сороки замолчали навеки, уже вороны не кобенятся, указывая путь...(3) - С этими словами старец вышел из комнаты и вскоре возвратился, неся продолговатый, завернутый в перетянутую ремнями овечью шкуру предмет.
      1 Богиня смерти, похоронного обряда и горя.
      2 Брат змея Ящера.
      3 В древности сороки были говорящими и вещими птицами. Согласно древней русской легенде об Ирии, ключ от рая хранится у вороны. В действительности же ворона, исполняя в воздухе определенные движения - кобения (отсюда гадатели по полетам птиц - кобники), имела возможность проникать в параллельные миры.
      Осторожно развернув, он положил на стол пузатый дубовый ларец и затейливой работы меч с рукоятью из черного рога. Клинок его был булата коленчатого и весь покрыт серебром неведомых знаков. Неожиданно написанное стало майору понятно, и он прочитал: "Да будешь ты благословен, клинок Троянов", а старец взял оружие в руку и, легонько дотронувшись до стали, заставил ее петь. Звук был долгим и чистым.
      - Зри, Ярокош, - он стремительно взмахнул мечом и с легкостью срубил выступавшую из стены толстую шляпку гвоздя, - на острие даже следа не осталось. - Потом быстро заключил клинком в круг бежавшего по стене таракана, и тот, едва коснувшись невидимой границы, бессильно замер, а Посвист, оружие с бережением положив на стол, раскрыл ларец и показал на небольшой черный флакончик: - Вот питье Трояново. В сосуде из горюч-камня оно веками не теряет силы своей. И помни, или ты умрешь, или непобедим станешь.
      С этими словами, упрятав меч и зелье в овечью шкуру, он перевил ее ремнями и протянул сверток Сарычеву:
      - Прощай, Ярокош, свидимся в Ирии.
      - Храни тебя Перун. - Сарычев обнял старого потворника(1), поклонился и вышел на улицу.
      Зимнее солнце уже скрылось за горизонтом, на звездном небе молочно белела ущербная луна. Легко ориентируясь в темноте, Сарычев перебрался через реку и пустился в обратный путь. Без приключений пересек целину, отыскал "девятку" и лишний раз убедился, что живет в России - щетки были уперты, а боковое зеркало выломано. "Хорошо, хоть колеса целы". - Майор нагрел двигатель и что было сил покатил к дому.
      1 Потворник - от слова "творить". Общее название науз-виков изготовителей заговоренных предметов, храниль-ников - изготовителей и хранителей священного оружия, утвари и снаряжения, обавников - посвященных, воздействующих на подсознание через обаяние, и чаровников - изготовителей снадобий и обрядовых напитков.
      Желудок настоятельно требовал пищи, захотелось рыбки, жареной, с картошечкой и лучком, а к ней соку томатного! От этого видения Сарычев даже застонал. Он еще не знал, что поесть ему сегодня не придется вовсе...
      Ленинград. Развитой социализм. Зима
      Весь день шел снег. С трудом досмотрев до конца программу "Время", Ленька Синицын выбрался на улицу. Его "скороходовские", не по сезону, ботинки оставляли четкую цепочку следов на белом ковре. Выбравшись на Невский, он не спеша потянулся к Адмиралтейству, стараясь не смотреть на женские лица, ставшие в свете уличных фонарей сразу такими красивыми. Он шел мимо переливавшихся огнями фасадов кабаков, смотрел на выходящие из авто счастливые парочки, и все острее и острее чувствовал свое одиночество. От ощущения горькой тоски и безысходности к горлу подкатывал ком, хотелось громко закричать: "Почему все так?"
      А потому... Ленька был неказист - росточка ниже среднего, плечишки узкие, как разденется, сразу видно, что витамина Д ему в детстве не хватило. Свою неполноценность он переживал болезненно и ненавидел весь белый свет, особенно женщин. Леньке стукнуло уже двадцать два, а дала ему, да и то совсем недавно, и ведь не просто так, а за червонец! - дворовая шалава Танька. Когда же, по первости, он быстро кончил, она сморщила нос и засмеялась обидно:
      - Ты прямо как кролик, только обмусолил.
      Одернула юбку и пошла с чердака. Сука...
      И вообще всегда получалось так, что всюду Леньку обижали. В армии сволочь-сержант заставлял "уголок набивать" - ровнять край одеяла губами, на заводе мастер-крохобор наряды закрывает от балды и норовит все время выгнать в ночную смену. И если б был он такой же, как все, то хватанул бы с ходу пару стаканов, глядишь, может, и полегчало бы. Да только не мог он пить - не принимало водку нутро, выворачивалось наизнанку...
      Ленька перешел Дворцовый мост, добрался до Первой линии и, свернув направо, оказался в длинном, загаженном людьми и кошками проходном дворе.
      Тускло светила единственная лампочка, воняли переполненные мусорные баки, где-то высоко на крыше хлопал на пронизывающем ветру грозивший оторваться кровельный лист. Тоска...
      Сюда Ленька приходил уже третий раз. Посмотрев на часы, он проверил, не навесил ли кто новый замок на подвал-дровяник взамен того, сбитого, и, притаившись за грудой пивных ящиков, принялся разматывать тонкую капроновую веревку с двумя привязанными гайками на концах. Вообще-то был этот двор какой-то неудачный, непутевый - позавчера Леньку спугнули, вчера тоже осечка вышла, но ничего, он все равно своего добьется. Не в первый раз. Да и не во второй...
      Наконец у фасада дома хлопнула дверца машины, двигатель взревел, и Синицын услышал скрип снега. Эти шаги он узнал бы из тысячи. Такая легкая, стремительная и независимая походка была только у той красотки с Лиговки. Когда он впервые повстречал ее - стройную, зеленоглазую, с густыми русыми волосами, она в его сторону и не глянула, обдав ароматом духов, прошла мимо. Он не удивился тогда, потому что уже знал, что все красивые и благополучные - твари поганые и когда очарование их не помогает, кричат они громко и надрывно.
      Скрип снега стал слышен уже совсем близко, и, затаив дыхание, Ленька перехватил удавку поудобнее. Как только женщина поравнялась с ним, он точным движением накинул веревку ей на шею и, придушив ровно настолько, чтоб ей хватило сил остаться на ногах, поволок в подвал. Содрал дубленку, связал руки и, заклеив рот пластырем, бросил лицом вниз на козлы.
      Начиналось самое интересное - полузадушенная жертва пришла в себя и начала надрывно кашлять, но делать это с заклеенными губами ей было трудно. Вдоволь насладившись судорожными подергиваниями женщины, Ленька радостно засмеялся и принялся ее раздевать. Сердце его билось легко и спокойно, дыхание было глубоким, ощущение своей мужской значимости наполняло его душу восторгом и ликованьем.
      Разрезав ножницами мохеровый свитер, он увидел под ним футболку, содрал ее и от возмущения даже застыл - эта сука не носила бюстгальтера! Ай-яй-яй! - Ты, тварь... - Властно он протянул руку, почувствовал упругость груди и долго, до крови, крутил набухшие соски, прислушиваясь к глухим стонам и тихо радуясь. Что, больно? Ну, подожди...
      Наконец дело дошло до юбки. Он медленно разрезал ее, долго кромсал ножницами черные колготки, пытаясь вырезать на попе звезду, но почему-то не получилось. Содрав их наконец вместе с трусами, он принялся бить пленницу ладонью по ягодицам, потому что так уж получалось всегда, что пока не посмотрит Ленька на пламенеющий женский зад, никак у него не стоит, хоть убейся. Скоро он воодушевился и, ощутив, как покорное тело вздрогнуло, резко и напористо в него вошел. Эх, хорошо... Правда, в пальто и шапке было жарко, но он не останавливался и продолжал наваливаться на свою жертву до тех пор, пока ему не захорошело. Да еще как - глаза его закатились, из широко раззявленной, вонючей пасти вырвался хрип блаженства. Он почувствовал себя настоящим самцом, мужчиной - обладателем. Глянув на поверженную, загибающуюся от боли суку, он харкнул на ее красные, как у макаки, ягодицы, ощущая, как все прошлые обиды вспыхнули в нем с новой силой, выбрал подходящую, поострей, деревяшку и долго пихал ее во вначале розовую, а потом уже алую от крови щель между бедрами... Глубже, глубже, глубже...
      Утомившись, он задумчиво выкурил "беломорину", потом зачем-то долго гладил свою жертву по лобку, повторяя про себя: "Я сильнее всех, я победитель", и наконец медленно накинул ей на шею
      удавку.
      - Ну вот и все, стервь, оттрахалась.
      Было уже около полуночи. Ленька вспомнил, что ему в утреннюю смену. Прихватив на память изорванные трусы, от которых пахло духами, он осторожно выбрался из парадной и направился к дому.
      Настроение опять стало поганым. Где-то глубоко в душе, проснувшись, заскребла когтями здоровенная черная кошка по имени Тоска, и он не заметил, как уже на набережной возле него остановилась машина передвижной милицейской группы. "Луноход", если по-простому...
      - Эй, мужик, документы есть? - Одетый в "меховое изделие" старшина был полупьян и похож на сторожа. Услышав Ленькино:
      - Да что вы, ребята, я тут, на Марата, живу, - он нахмурился.
      - А это мы сейчас по ЦАБу проверим. - Он повернулся к своему напарнику. Вася, открывай коробочку...(1)
      1 То есть бардачок - отделение для перевозки задержанных.
      Тягуче сплюнул на снег и принялся шмонать Синицына.
      Однако вместо денег или, что еще более желательно, водки он нашел у задержанного удавку с женскими трусами. Сразу же помрачнев, он молча запихал его в "луноход" и уже по пути в отдел подумал: "Вот пускай опера его и раскручивают". Дело в том, что сегодня у него, помдежа Семененко, был двойной праздник - жена родила ему двойню, и по такому случаю он, как водится, преставился. Но, как всегда, бухала оказалось мало, пришлось рулить на ночь глядя на добычу спиртного. И вот надо ж, вместо водка бабские трусы с удавкой!
      Окунув задержанного в "аквариум", счастливый отец не совсем твердой рукой нацарапал рапорт. Присовокупил удавку с трусами и, оставив все это в качестве подарка "уркам"(1), снова отчалил в ночь. На этот раз ему крупно повезло удалось с поличным взять спекулянта водкой. Претворив в социалистические реалии древнеримский принцип: "Живи и жить дай другому", через каких-нибудь двадцать минут старшина уже чокался с сослуживцами. Ну будем! А ты меня уважаешь? Да? Давай поцелуемся...
      1 Уголовному розыску.
      Реквизированная "Московская" шла отлично. Она прозрачной струей лилась по привычным ко всему пищеводам, согревала чекистские души, поднимала настроение и толкала на подвиги. Для разминки отметелили мелкого хулигана, затем, перекурив, взялись за бездомного тунеядца. Наконец очередь дошла до Синицына.
      - Трусы твои? - спросили его, и, не дожидаясь ответа, пару раз врезали ногами под дых, однако без огонька, без задора, больше для порядка - устали... Действительно, скоро прилетел Морфей, и чекисты начали отходить ко сну. Дежурный по отделу, забывая о долге, улегся не где-нибудь, а перед дверь в ружпарк, мужественно загородив вход в него своим мускулистым телом. Старшина-помдеж, будучи дважды отцом, боевой пост все же не покинул и захрапел прямо на своем столе. Молодцы, пребывавшие в резерве, расположились кто где смог - не графья.
      В то же самое время аспирант Титов решил, что пришла пора посчитаться кое с кем. За пинки в пах, за удары по почкам, за групповую летку-еньку на плавающих ребрах. Быстро добравшись до знакомого отдела милиции, он легко поднялся по выщербленным ступенькам, на мгновение прислушался и зашел внутрь.
      В дежурной части раздавался дружный храп, пахло водкой и нестираными носками. "Орел". - Титов сразу же узнал в старшине, изволившем почивать на столе, одного из своих недавних обидчиков. Неслышно приблизившись, он воткнул ему палец чуть ниже кадыка, а когда булькающие звуки затихли, быстро раскроил черепа молодцам из резерва. Мгновение он вслушивался в ночную тишину, затем негромко хмыкнул и с мстительной улыбочкой кастрировал дежурного, мирно почивавшего у ружпарка. "Финита". - Аспирант вытер руки о замызганную занавеску и подошел к "тигрятнику". Задержанных было не много - двое спали, скрючившись на скамье, третий, небольшого роста, с разбитой мордой, восторженно воззрился на Титова, и в его глазах тот не заметил страха.
      "Ишь ты, герой. - Аспирант нехорошо прищурился, придвинулся к железной двери вплотную. - Сейчас ты у меня..." Но тут в голове его внезапно проснулся бубен, и, заглушая звуки камлания, голос Рото-Абимо пророкотал: "Он достоин быть великим охотником. Загонять добычу легче вдвоем. Научи его волшебной песне".
      - О да, повелитель, да! - Подчиняясь, аспирант положил ладони на холодный металл, зашел внутрь клетки и двумя ударами прервал жизни спящих. Затем протянул к лицу Леньки Синицына окровавленную руку:
      - Пошли. Дорога легче, если идти вдвоем...
      "Девятка" быстро, насколько позволяла нечищеная дорога, катилась по направлению к Питеру. Когда до города оставалось совсем немного, два притопа и три прихлопа по радио смолкли и началась передача новостей - последних и безрадостных. Известный репортер Трезоров, оказывается, попал в реанимацию. Известие это Сарычеву очень не понравилось. Прибыв в Питер, он первым делом разузнал какая больница нынче в статусе дежурной, и, мешкая, направился на улицу Гастелло.
      Очень скоро выяснилось, что на радио все напутали. Да, Трезоров поступал, в состоянии средней тяжести - множественные ушибы, переломы носа и пары-тройки плавающих ребер, но от госпитализации отказался, о чем и запись в журнале имеется. Ушел домой на своих двоих.
      Выругавшись по матери, Александр Степанович вернулся в машину и, отыскав в бардачке визитку репортера, позвонил ему домой. Трубку взяла какая-женщина.
      - Плох он. А вы, собственно, кто будете?
      - Сарычев моя фамилия, - ответил майор, и в разговор тут же вклинился сам, видно подслушивавший, Трезоров.
      - Саша, уходить тебе надо. - Голос у него был испуганный, приглушенный, похоже, действительно ему досталось. - Эти сволочи тебя искали, и я тебя, Саша, сдал, иначе убили бы, телефон твой отдал. - Он на мгновение замолк. - Саша, прости, если можешь, яйца мне отрезать хотели, и я сказал...
      - Сколько их? - Майору вдруг стало легко и спокойно и, не дослушав до конца лепет репортера о том, что бандитов было немерено, он пожелал: Поправляйся, болезный.
      Хорошо еще, что кинодеятелю был известен только телефон квартиры Сарычева. Представив, как там сейчас славно, Александр Степанович даже улыбнулся, а потом нахмурился и улыбаться перестал: "А чего гадать-то, вот мы сейчас прямо и посмотрим", - и принялся распускать ремни на свертке из овечьей шкуры.