Друзья мне помогли собрать тощий сидор - мы шли пешком, и взять с собой я мог только самое необходимое. День тянулся нескончаемо долго, я сидел в своей старой конторке плановой части, курил и разговаривал с друзьями на нейтральные темы - так ведут себя после какого-нибудь несчастья. Потом нарядчик забежал и крикнул мне: - Разгон - на вахту! Я обнялся и расцеловался с товарищами - с некоторыми я вместе пришел на лагпункт, здесь были люди, уже ставшие мне близкими и родными. Каждый этап, подобный моему, означал, собственно, новый арест. Когда увидимся и увидимся ли вообще? На вахте ждал мой конвоир. Помощника командира взвода я знал давно. Это был немолодой мужик, не злобный, всю свою служебную жизнь он провел в лагере, не боялся слов "враг народа", к обязанностям относился спокойно, без ненужного рвения. В моем конфликте с "кумом" он скорее сочувствовал мне и на вахте сказал: - Покурим, что ли, на дорогу. Да и пойдем не спеша. Мне торопиться ни к чему, да и тебе!.. - И он махнул рукой. Мы еще посидели на вахте, выкурили по цигарке, и за мной закрылись ворота лагпункта, где я провел большую часть своего срока - с октября тридцать восьмого года. Была середина зимнего дня, и мы могли бы дойти до Второго засветло. Быстро и молча, рядом - не по-конвойному - мы шли по знакомой дороге, она вела мимо инструменталки в лес. Не успев свернуть на главную дорогу, мы увидели впереди лошадь, запряженную в трелевочную волокушу, и людей. На волокуше лежал человек, укрытый бушлатом. Шапки на нем не было, и я увидел пшеничную остриженную голову. Следом с широко открытыми остекленевшими глазами шел Борис. Он взглянул на меня, как на незнакомого или просто на предмет, ничего не изменилось в мертвенно-белом лице. Позади лениво плелся конвоир. - Ты что? Кого везешь? спросил мой спутник. - Э! Зека молодого деревом прибило. - Насмерть? - Насмерть. Под комель попал. Как угораздило - черт его знает! Страшный обоз прошел, я посмотрел ему вслед, веря и не веря тому, что случилось... - Да. Жалко парнишку, совсем пацан был... Ну, пойдем, что ль, а то в темень попадем. Через полтора месяца, в марте, меня с двумя отказчиками вели со Второго в Вожаель на суд. Снег уже стал рыхловат, он разъезжался под ногами, идти было трудно, и хотя со Второго вышли утром, но до моего старого лагпункта добрались лишь вечером. Там мы должны были переночевать, а утром следовать дальше - Зимка, Мехбаза и затем наша столица - Вожаель. На вахте нас небрежно обыскали и отвели на ночлег в хорошо известный мне домик в углу зоны - кандей, карцер. На этот раз в карцере натопили, дневальный был незнаком мне. Я его спросил: - Ты помнишь двух братьев? Одного здесь деревом прибило. Может быть, жив? - Да нет. Его уже холодного привезли. Помню это дело. - А старший? На лагпункте? - Нет его на лагпункте. Отправили, верно, с каким-нибудь этапом. Тут у нас было два этапа. Один на Воркуту, другой - неведомо куда. Рано утром, еще до развода, за нами пришел конвой. Никого из своих я повидать не успел и не мог узнать, что же случилось с Борисом. Где он? Жив ли? Я думаю, вряд ли. Не могу себе представить, как бы он выжил, сознавая, что не усмотрел за братом, не уберег его. Как будто он мог что-то сделать в этом жутком и непонятном мире, куда они попали вместо страны, которую считали родиной. ... Почему отец назвал их так? Почему он назвал своих поздних и любимых сынов именами мучеников? Неужели ему не было страшно? В одиннадцатом веке в Киевской Руси братья Борис и Глеб были убиты третьим братом - Святополком. В разное время, при разных обстоятельствах каким-то странным образом эта история повторяется из века в век. Ведь и мои Борис и Глеб рванулись к своим братьям...