ФАЙЛ ТРЕТИЙ.
      Венчик со всей дури, со всего маху, насколько позволяли возможности старичка-"седана", лихо обошел похожий на длинную ракету гигантский трейлер, выскочил перед ним и мысленно перекрестился - трасса впереди была свободна, только несколько машинок маячили, не составляя особой помехи.
      Глянул в зеркальце - убиться! Позади на глазах росла бесконечная череда автомобилей, образовывалась обычная для этого времени утренняя пробка. Еще немного и Веня завис бы вместе с другими неудачниками на много часов всего в двух десятках километрах от назначенной цели.
      Хорошо, что рискнул, похвалил себя стрингер. Поднажал на газ и вскорости из-за бесчисленных магазинчиков, кафешек, закусочных, мелких гостиниц, облепивших главную дорогу показалось удивительное сооружение Великое Московское Кольцо.
      Это была стена.
      Огромная, непреодолимая, грандиозная, поражающая воображение, пробуждающая страх. Казалось, что заказчиком ее сам Господь Бог был, а подрядчиком - дьявол.
      Внутренний ропот и восхищенный восторг одновременно рождались при созерцании недюженного нечеловеческого творения. И бесконечное беспросветное уныние испытывал наблюдатель громады, осознавая собственную незначительность и бестолковость перед взметнувшимся к небу необъятным сооружением. Китайский каменный конструктор в сравнении с Золотым Кольцом - тротуарный бордюр, не более.
      Восьмое чудо света опоясало столицу гранитом, бетоном, пластиком, орголитом, металлом. Внутри него расположились супермаркеты, ресторации, дома отдыха, пансионаты.
      Сверху - транспортные магистрали, вертолетные площадки, монорельсовые дороги. Кольцо напичкано электроникой, в нем разместились службы слежения и контроля за окрестностями, установлена самая супермодерновая радиолокационная и оптическая техника.
      Птицы и те с большим трудом преодолевали высотную преграду. А нередкие птахи, так и вовсе падали на середине пути. Если и существовало в давние времена Вавилонское сооружение, то вряд ли и оно превосходило Московское чудо.
      - Раз и навсегда, - однажды решительно сказал столичный мэр - мы защитим себя от террористической заразы! Белокаменная будет спать спокойно! Зуб даю!
      На строительство нагнали турок, казахов, туркмен и китайцев. Последние и строили, и консультировали. Уже неясно, где денег взяли, но соорудили упершееся в облака каменное кольцо быстро и легко - года не прошло. Цивилизованный благоразумный мир не удивился, а обмер и замер в тяжелом шоке.
      Популярность сооружения зашкалила за все известные нормы рекордов. Ничто на планете больше не привлекало любопытного интуриста, зыркающего острым взглядом направо-налево, так, как мегастон - большой камень или big gold ring, как именовала кольцо западная пресса.
      Все, что осталось внутри стены, длинною едва ль не в пятьсот километров, назвали Московией, а все остальное получило прозвище оверлэнда или овераша, или просто, по-свойски, - пээра. Провинциальная Россия, то бишь. Впрочем, шартгрины, разбросанные вкруг да около первопрестольной к пээру не причислялись. Там другая жизнь шла, другие обычаи устанавливались, не провинциальные, да и не столичные.
      От терроризма стройка эпохи не избавила. Негодники со взрывчаткой нет-нет да и просачивались за бетонные плиты и подрывали, что ни попадя. Устроили на въездах трехфазные редуты - из полиции, регулярных войск и спецподразделений. После сделали контрольные наблюдательные пункты. Не помогло. Прибавили к ним специалистов из контрразведки. В результате проезжающие подвергались досмотру бессчисленное количество раз, часами по кабинетам голяком бегали - проверящие норовили в каждую дырочку заглянуть и рентгеном внутренности обсветить, из-за чего и образовывались на въездах-выездах в Московию жуткие пробки-очереди.
      Да только толку все одно мало. Лезут, лезут нехорошие люди как мыши, как крысы в зону обетованную, и нет от них спасения, нет средства, не вытравить их уже ничем.
      Тогда в правительственных кругах вдовесок порешили считать анклав вокруг столицы объектом повышенного внимания, выпустили соответствующее постановление и распорядились, что леса и поля, рядом лежащие, являются отныне террозоной.
      Как пошло решение в жизнь, так и посыпались тут же поезда с откосов, зазвенела взрывчатка по окрестным городам и весям, полетели в воздух супермаркеты и кинотеатры... Ну в общем, лучше б ничего не трогали, было бы как было.
      А попасть теперь в столицу, хуже, чем за границу.
      Кто посмелее, понаглей, так норовит первым проскочить, еще по солнцу рассветному, когда понты -полицейские на трассе - сонные еще и невнимательно к документам присматриваются. А то сунешь всем охранникам редутным по денежке небольшой, да и немаленькой, глядишь - уже и в стольном граде великом автотрассы бороздишь. Не нагло, конечно, не выпячивась, осторожненько правила соблюдая, да за другими машинками местными припрятываясь на всякий случай, - береженного оно и Господь бережет.
      А еще лучше притулиться где-нибудь во дворике, да вздремнуть часик, а то и два, когда Московья транспортом утренним заполнится, а то ведь номерочки чуждые, каждый рядовой тормознуть захочет, бывает что и денежкой даже большущей не отделаешься, прицепится - и не за что поганый не отпустит, привяжется и то ему покажи, и здесь открой, пока все что есть не вытянет все мало!
      Только дюже опасно ранним утром на большом тракте появляться, коль машинка не мощная, скорости не дает, запросто "подорожники" - бандиты, прижмут к обочине, а уж тогда лопочи чего - не лопочи, прихватят, - будь здоров! Этим и сам все выложишь и счастлив будешь, как кенар, что жить остался. Разбойнички, одно слово! Им человечку голову смахнуть, что курице, а то и того легче.
      Венчик обладал и заветной визой, и московскими номерами - его, по всем законам, без досмотра должны пропускать по "чистой" полосе, где мчалась вся москва "свободная" - "биз-чин"-ная элита, то есть бизнесмены и чиновники.
      Стрингер себе ксиву капитальную справил - сворочал ему документы по старой памяти знакомый полковник из ГУВД. Пол-ящичка коньячка под судачка жареного с лимончиком в парной и - дело в шляпе! Без бумажек с печатями Веня бы помер давно.
      На любом посту, при любом досмотре, где бы ни был, - отобрали б все добро, да еще бы так отпиндячили, все пути - дороги б позабыл. А с ксивой красивой - человек! Не человек - человечище, матерый человечище!
      Но на всякий крайний Венчик не спекулировал своими возможностями правила соблюдал безукоснительно, понтов внимательно выслушивал, не перебивал, не в жисть не перечил, иногда копеечку одну-другую предлагал, им ведь приятно, не каждый, документами предохранненый, купюрочкой возблагодарит. Свой брат москвич - и скуповат, и ушл не в меру - не разживёсся на нем особо.
      И в этот раз не рисковал Венчик. Тихой сапой подкрался к Редуту, смотрите, мол, любезные, не нарываюсь я, на газ не жму ногой нетерпеливой, окщусь - пристально вглядываться в стекла не заставляю, весь как есть - чист перед законом и представителями его.
      Не помогло.
      Худой, как сорока, понт омерзительно лениво вскинул черный жезл, ввели такие, показал на "кичу" - отстойник, туда, мол, мой кореш, хороший вертай.
      Венька не выругался, хоть забурлило зло, заиграло в фибрах души, аж до селезенки. Терпеть, приказал сам себе, нащупал только в кармашке банкноту, так - на случай всякий.
      Понт скурпулезно пролистывал документы - визы, права, свидетельства досмотров, страховки, регистрации, потом молча и сдержано осмотрел агрегат пожилой, начала века "седан", ничего не вымолвил, только кивнул подбородком острым и синим, посиди, мол, здеся, перекури, товарищЪ. И ушел лениво со всем скарбом.
      Оборот неважный, прямо сказать, паршивый просто оборот, на такое Веня не рассчитывал и не предполагал, конечно же, такого. До сих пор его если и тормозили, то отпускали быстро и с миром.
      Что сейчас нарушил, где ошибся, в чем не прав? Венька пробежал по памяти - все ништяк, нигде не прокололся, не виновен, не виновен, не виновен!
      Хотел так и заявить, остановить хотел дрянного служаку, может, купюрку засунуть в папочку его, но понт безмолвно удалялся и ни одним движеньем не дал понять, что может быть другой исход, кроме которого он избрал. Веня стих перед неизвестностью, даже сгорбился от ожидания будущего.
      ***
      Пару часов назад он очнулся с разбитой головой, пунцовым, заплывшим кровью лицом в придорожной каше. Затылок ломило и корежило так, что даже думать было больно. Вспоминать - тем более. С трудом пришел в себя, осознал, что произошло.
      Вокруг - словно дьявол танцевал - раздрай необыкновенный, дорогу завалило деревьями, асфальт вздыблен, осколки, части разбитой техники зрелище для высокобюджетного боевика. Понял сразу только одно - пора тикать, чем быстрее, тем лучше.
      Повезло - "седан" оказался цел, так и стоял в дальних кустах, где стрингер его припарковал перед началом блистательной операции. Так и поехал - грязный, вонючий, залитый кровью; камеру, видимо, окончательно сдохшую, бросил на заднем сиденье.
      Поначалу - оглядывался, волновался, почему сам не знал, но предчувствовал нехорошее, втапливал как мог, благо новенькое покрытие позволяло. Только в московской зоне, где усиленный контроль и видеослежение на дороге, позволил себе остановиться. Под колонкой на сельской окраине кое-как умылся, почистился, простирнул одежду как смог, долго принюхивался вроде попритих запашок нечистот, воды проточной набрал в канистру, спрятался в кустиках - окатился ледяной водой, даже посинел. Похвалил себя Венечка за предусмотрительность - достал из багажника старый спортивный костюмчик с парой белья, что возил на случай командировок и непредвиденных ситуаций, каких в жизни телевизионщика полным-полно.
      Решил - главное до Останкино докорябать, содрать гонорар положенный, а там видно будет, с деньгами он сам себе император, спасется как-нибудь. Нюхом чуял, что не кончится историйка на этом, не завершится, будет еще трогательное продолжение, только не хотел, никак не хотел Венечка в таком спектакле дальше участвовать. Он сделал дело -прощайте, всем спасибо, ему пора жизнь новую начинать - толковую, веселую, броскую!
      Но чуял стрингер не просто все, ого, как не просто. Интуиция не врала, шептала нехорошие словечки подсознание. Венька топил мысли треклятые, не хотел верить, нёсся в Московию, как в Эльдорадо, мчался за ускользающей своей Шамбалой, ах, надеялся, пронесет как-нибудь, авось, пронесет!
      Может и зря надеялся, зря интуицию не слушал.
      ***
      Недалеко от дороги на смотровой площадке стены появилась экскурсионная группа - вальяжные московские школьники вперемешку с любопытными иностранцами.
      Мегастон отнимал у туристов ни один день. Здесь одновременно находилось несколько тысяч экскурсий. Любопытные путешественники ходили, ели, спали, ездили - все в бездонных, бесконечных коридорах, залах, помещениях Великого Кольца. Чем выше поднимались экскурсанты, тем более захватывало дух от могучего свершения разума, от близости звезд, неба. Луну поймать запросто можно - одной рукою. Вон она светит себе с краю, болтается, смеется.
      Хотя - как кому.
      Веня поднимался как-то раз - ничего особенного. Видно далеко, это правда, а желающие могут незадорого взять на время еще и телескоп, бинокль, или подзорную трубу. Но небо над страной обычно серое, низкие облака кругом, поэтому по большому счету, рассматривать нечего. Туман кругом, туман.
      Над столицей хоть облачность разгоняют, суперкулеры - гигантские ветродувы - круглосуточно трудятся, солнце бьет - дай боже, все триста шестьдесят пять дней и летом, и зимой. А для детишек под новый год специально снег и лед в лабораториях выращивают, экологически чистые, а потом из них ледяные городки строят с горками и фигурками симпатичными.
      Так что ничего хорошего Веня со стены не узрел, только поразило его с какой готовностью бросились нищие убогие пээровцы - приварилась же к речи абревиатурка, не сплюнуть уже - к подножию гигантской рукотворной скалы, протягивая руки, становясь на колени, то есть унижаясь до последнего, выпрашивая, выклянчивая кусок съестного.
      Бросил он им тогда какой-то завалявшийся сухарь. А тот переломился в воздухе, пока летел, да и рассыпался от удара об землю окончательно. Нищие же - до чего смешные - передрались из-за крошек.
      Потом Веня узнал, что пээровцы - спившиеся столичные актеры. Так они подрабатывают в экскурсионных фирмах. Платят им доллар в час. Зрелище незабываемое, честно сказать - ухохочешься. Правда, прибиваются к ним и натуралы - настоящие бедняки из глубинки. Но те лишены актерских дарований, поэтому только дело портят. Их гонят обычно прочь.
      Вот и теперь, когда группа расположилась у самого края, гидесса оживленно жестикулировала руками, указывала то вдаль, то куда-то вниз, где под стеной собралась многочисленная толпа разновозрастных оборванцев - и детей, и взрослых, и стариков, все худые как свищи. Гоулохи, одним словом, вылитые. Они все глядели вверх, задрав головы, кто-то затягивал песни, кто-то танцевал под гармошку - старательно привлекая к себе внимание, желая заработать копеечку.
      Школьников развеселило усердие провинциалов, они тыкали пальцами вниз, заливисто гоготали. После решили позабавиться - писали в презервативы и целились раздутыми колыхающимися гранатами в толпу.
      Презервативы лопались в воздухе, обливая просящих ливнем из мочи.
      Даже иностранцам пришлось по вкусу оригинальное и забавное зрелище, им объяснили, что таковы обычаи. Дикарские развлечения им ужасно понравились, они с непередаваемым восторгом снимали на камеры и фотографировали бессовестных аборигенов, прилюдно писающих в резиновые мешки.
      Веня так же с неподдельным интересом следил за расстрелом засстенного населения, люди спасались от летящих в них вонючих снарядов, грозили вверх кулаками, что еще более забавляло экскурсантов, некоторые из них достали пистолеты, больно стреляющие резиновыми пулями с едкой краской. Попав на кожу краситель разъедает ее верхний слой и не отмывается несколько недель.
      Использование такого оружия официально запрещено, оно для полицейских предназначено, метящих уходящую жертву, чтоб не отмылась. Очень гуманно вместо убийства, отметина. Предполагается, что сознательные граждане людей с метками должны приводить в комиссариаты.
      Как только детишки открыли прицельную стрельбу, сразу несколько человек покрылись цветными пятнами, экскурсовод радостно подпрыгивала и взмахивала ручонками при каждом удачном попадании.
      "Сама еще ребенок", - подумал Веня и тут же почувствовал, что в машине он не один.
      Рядом с ним на переднем сиденье расположилась во всех отношениях приятная, и совсем незнакомая девушка. Ее молодость и всестороння приятность моментально выдавали род ее занятий, который она, впрочем, и не скрывала.
      - Увлекает, не правда ли? - спросила она, кивая в сторону вконец распоясавшихся школьников.
      Веня пожал плечами.
      - Меня раз тоже так обгадили, - продолжала нисколько не смущаясь незваная гостья, - еще и пакет и с дерьмом бросили, и от краски полмесяца отмыться не могла. Ужас! На улицу не выйти... Чуть с голода не подохла.
      Она старательно раскуривала дешевенькую сигаретку, та тлела, но не загоралась. Вдруг она повела носом, вдыхая запах.
      - Фу-у, че эт у тебя, говно, что ли возишь?
      - Угу, - промычал Веня.
      Поддерживать разговор абсолютно не хотелось, да и смысла не имело. Не до проституток сейчас ему, позже - может быть, когда жесткая пачка крупных купюр будет чесать до осатанения ляжку, а теперь только одно - прорваться бы. Веня уже и фразу придумал, чтобы отшить наглую навязчивую девицу, но произнести не успел. Из КППДП /контрольно - пропускной пункт дорожной полиции/ вышел понт-сорока, а за ним дружно выбежала бойкая бригада зеленых "черепашек", на ходу перещелкивая затворами. Веня сразу понял - по его душу ребятки щелкают железом, по его душу заскрипели и затукали по крепкому асфальту черные ботинки.
      И думать, и зевать некогда.
      Только чувствам подчиняясь, вдарил Веня по педалям, крутнул ручку скоростей, аж спидометр хрустнул, рванул мигом с места - показал достоинства хоть старой, но верной зарубежной техники. Бойцы всего в шаге от него были, когда он развернулся в обратном направлении и, лихо маневрируя, понесся, будто заскользил по шоссе среди встречного, слава богу, очень медленно движущегося транспорта.
      Ждал выстрелов, но не случилось. То ль пожалели, то ли побоялись попасть в кого. А "седан" уже успел выпрыгнуть на свою полосу.
      -Хорошо, - шептал Веня, - хорошо...
      - Чего хорошего! - вопила дорожная девка, - стой, выпусти меня, бешеный! У меня работа!
      Веня не отвечал ей. Остановиться невозможно. Сзади он разглядел хвост патрульные машины с мигалками и сиренами преследовали его уже в метрах ста. Оставалось только набавлять газу, любое промедление - погоня тут как тут окажется!
      Но опять беглецу повезло. Головная патрульная на повороте вдруг не удержалась, завертелась вокруг себя, а в нее ткнулась следущая, не сильно, но чувствительно. И другие затормозили. Пока выруливали, фигуры рисовали всевозможные, "седан" - "седанчик" - "седанушка" умчал, унес далеко-далече от преследователей невольного преступника со случайной спутницей, жрицей придорожного лайва.
      - Вон там, - вдруг вскинула рукой девушка, - вон там за горочкой сворачивай влево. Притормози только немного - не впишешься.
      Веня удивился, но послушался. Выбирать не приходилось, еще полтинник верст и нарисуется пост, верно предупрежденный. А как на том посту встретят было ясно.
      - Куда же здесь? - удивился водитель. Он повернул, но впереди только елки, кусты, валежник.
      - Давай, давай - подбодрила смелая краля, - вон туда меж елочек, по незаметной такой просеке.
      Веня присмотрелся и обнаружил заросшую грунтовку. С трассы вовсе не разглядишь. Поднажал газок и глаза закрыв направил машину на тонкие молочные стволы молодых деревьев. Стукнуло пару раз и сильно, и значительно. "Наверняка, решил Веня передок ремонтировать придется, залатывать" Но вариантов нема больше - жми педаль, рулем рули, молись Всевышнему, чтоб беда миновала.
      -Подожди, - сказала девчонка, - останови.
      Остановил. Она выскочила, подняла не сломанные, а пригнутые стволы, свежие упругие еще, налитые густым соком, подкрепила их покореженными и поломанными. Ничего вроде вышло. Не присмотришься - как так и было.
      - Куда ж теперь? - развел Веня руами.
      - Туда же, - сказала спутница, улыбнулась, - домой меня свозишь. Отец у меня недалеко живет.
      - За тем пригорком наш хуторочек. А когда-то давным - давно была большая деревня. Даже церковь была Успения Богородицы, каменная, теперь одни развалины... А деревня называлась Никола Царевна, странное название, не правда ли? А знаешь почему так? Говорят, что деревню основал сам святой Николай, бред наверное, а вон у того дуба, видишь, где дорога сворачивает, встречали из Питера какую-то фиву императорской фамилии. Некоторые из местных говорят, что вроде саму Екатерину Великую здесь встречали, врут похоже, но интересно, правда ? Так вот потому, вроде, и двойное название Никола Царевна! - оба слова, кстати, с большой буквы. А фиву три дня кормили, поили, холили, такие, вот, богатеи тут жили, не то, что сейчас. Тогда, вот значит, не в падлу было крутым из Питера по три дня здесь пьянствовать, прикинь!
      Они еле ползли по проселку. Дорога сплошь состояла из ям, рытвин, колдобин, даже трактору, колесному конечно, пришлось бы туго. Повезло в том, что жирную глину с ночи подморозило, Веня умудрялся проскакивать особо опасные участки, не увязая. Но машина плевалась грязью во все стороны, стекла напрочь были уже залеплены черно-бурыми комками, пришлось останавливаться, поскольку лобовое стекло дворники не очищали, а только возили взад - вперед тяжелые комья.
      Вдоль дороги по обеим сторонам живой изгородью густо встал тощими стволами живучий, не сдавшийся первым холодам, высокий борщевик. А за ним потянулись обширные просторы давно непаханых полей, поросших сорняками, бурьяном. Кое-где на бывших, теперь окончательно почивших пашнях скученно поднимались молодые березки - дикий лес вновь вступал в права над территориями когда-то лихо отвоеванных у него человеком.
      Марина, неожиданно для Вени, по своему воспользовалась вынужденной остановкой. Она аккуратно, словно кошечка, стала умываться минеральной водой из небольшой бутыли, которая оказалась в ее сумочке. Девушка смыла краску с лица, вытерла с губ помаду, сбила ловкими движениями крикливую прическу и вышла из машины, ни дать, ни взять, - домашняя мамочкина дочка, что дальше порога носа не сунет.
      - Отец у меня слепец, - обтирая розовые щечки салфетками, сказала спутница, - но любит дотрагиваться до моего лица руками, краситься запрещает, все у него какие-то старосветские принципы, держит меня за целомудренную, ну и пусть, я не спорю.
      Она усмехнулась, пошло и грустно. А кривой унылый изгиб губ, как случайный, ненамеренный мазок неопытного художника, слился со скучным пейзажем и вышла, блин, трогательная картинка.
      Веня заметил и хмыкнул саркастически. Разверзнутая хлябь, подернутая синей некрепкой наледью, черные леса с бледной изморозью на корявых ветках, храм разваленный и ограбленный, а посреди всего -столичная б...с витиеватой ухмылкой, - очень скабрезно.
      Нравственный этюдик, нечего сказать, хоть на рынке такими торгуй самое то.
      Отец Марины, высокий старик, жил один в огромном деревянном доме, который по-петушиному дерзко взлетел на самый гребень холма. К низу - по склонам тянулись черные огороды.
      Гениаслав Поликарпыч нисколько не походил на обделенного жизнью инвалида. Он бодро и уверенно, заслышав шум двигателя, вышел навстречу гостям и совершенно точно подал Вене руку для рукопожатия.
      Стрингер было засомневался в слепоте хозяина, ему подумалось, что девчонка чересчур сгустила краски, даже подозрения закрались в его беспокойную душу, зачем, мол, врала, но тут же Веня успокоился - Поликарпыч наигранно демонстрируя свои возможности попытался обнять дочку и промахнулся на добрых метра полтора, Марина бесшумно сдвинулась в сторону навстречу выбежавшему из-за дома огромному белому псу, а хозяин едва не упал, Веня удержал.
      Однако, с домашней работой, со скарбом Поликарпыч справлялся просто отменно. Он быстро и точно колол дрова, геометрически правильно укладывал их под навес в поленницу, носил из колодца воду ни обо что не спотыкаясь, не задевая ведрами об углы и не расплескивая ни капли.
      Веня закурил отсыревшую сигаретку, осмотрелся. За огородами, в низине шустро вертелась узенькая речушка, к ней стремилась вымощенная булыжником дорожка, рядом указатель, исполненный по всем стандартам - на белом поле в голубой окантовке черная трафаретная надпись "р.ЖИЗНЬ". Стрингер заулыбался.
      - А чуть дальше, - Марина подошла, - там, - кивнула головой в сторону развесистого леса, - Смерть впадает в Жизнь, ну так, приток небольшой.
      Старик оказался философом. В просторном саду и в междугрядиях тоже расположил указатели - аншлаги. "Переулок Истины", "Тротуар Закономерностей", "Проспект Права", а к бане протянулась "Улица Обновления".
      - До всего руки не доходят, - жаловался чуть позже Гениаслав Поликарпыч, уверенно, устойчиво по-хозяйски, по-деревенски расположившись за накрытым столом. - Один хоть бы глаз живой, я б навел порядок, а так какой поршень?!
      Они махнули по стаканчику холодной прозрачной самогоночки, настолько она была хороша и холодна, что не лилась, а струилась по краям посуды. Закусывали разносолами, копчеными карпами, наваристым, по-хохлятски на сале, борщом.
      - Оказия какая у меня, рубишь, студиоз, - хозяин отчего-то решил, что гость его московский студент. Веня не стал объяснять, что и как на самом деле, да и что он мог объяснить? Признаться, что он нашкодивший беглый телеоператор? Что объявлен в федеральный розыск? А Маринка, видать, выручила - перемолвилась с батей, соврала чего-то, ей-то уж не привыкать с отцом объясняться, не первый год, верно, примерной овечкой прикидывается.
      - Так оказия такая, - продолжал крепкий дедок, - как я зрение потерял, так забыл, ну начисто забыл, как сынуха с мамухой выглядят. Вот такой обморок со мной вышел, такой поршень приключился. Маринку тоже, бляха, плохо вспоминаю, но ейну мордашу руками нашарю, так вроде черты и восстанавливаются, а тех, где теперь взять, когда померли? От фотографий какой толк, глянец один под пальцами, ни шиша больше!
      Хлопнули еще по стопочке. Веня слегка прихмелел, а старик - ничего, живой.
      - Вместо лиц - блины белые, придут ко мне ночью, жалятся, что ж ты с нами так, батько, а я и сказать ниче не решуся, что сказать, когда ни глаз, ни лиц их не вижу, напланетяне и только... Вот такой поршень! Есть, может, лечение какое, чтоб память-то восстановить? Не слышал, студиоз?
      Веня, уже пьяно, помотал головою, нет, не слышал. Забыл, черт, что старик слепой, забыл. Вслух произнес - "нет, не слышал, отец". Как-то вырвалось это - отец! Сам не ожидал, а Поликарпыч - ухо востро - сразу среагировал и похоже на ус намотал, что неспроста парниша на семейный язык сразу с кондачка, можно сказать, запросто переходит.
      Гениаслав Поликарпыч характером и сноровкой пошел не в отца, нет, далеко не в отца. Тот хоть и фронтовик, и прополз, как говорится, пол-Европы, шитый - перешитый хирургами и ногу оставивший на Шпрее, в жизни так до конца не доразобрался. Как был так и остался романтиком, поэтом. Стихи каждый вечер садился писать при желтом тусклом свете керосинки, посылал их Ярославу Смелякову и на творческие конкурсы в литературный институт имени Максима Горького.
      Смеляков стихи хвалил в первых строчках ответных писем, а их было три, а потом нещадно ругал, называл поденщиной, ретроградством и даже раз обвинил творца в графоманстве. И на институтских конкурсах их больно не жаловали, и Поликарп, однажды будучи в Москве, в отчаянии показал свои вирши только что вставшему на ноги Булату Окуджаве.
      Дело было в Политехническом, Окуджава долго читал, курил, пил с друзьями холодное вино, молодые гении собрались в узенькой комнатке и не обращали внимания на юное дарование, прижухшее в углу.
      А Поликарп сразу влюбился в Беллу Ахмадуллину, которая раскраснелась от спиртного и открыто целовала Евгения Евтушенко. Ох, как хотелось бывшему лейтенанту гулять в такой компании! Он аж глаза зажмуривал от несбыточного желания. Молодость, творчество, Москва! Москва!
      В конце концов Булат Шалвович вернул рукопись со словами -"есть, есть зерно... зерно есть... а изюминки нет."
      - И потом, извините, что это за имя для поэта - Поликарп Карячкин! Не для русского поэта такое имя, - продолжил Булат Шалвович, - С именем надо что-то решать, голубчик. Вот берите пример - Роберт Рождественский, музыка, не имя, Винокуров Женя - тоже неплохо, Андрей Вознесенский - просто гениально!
      - Е - евтушенко - прибавил Поликарп, несколько стесняясь.
      - Ну, это вариант, но не совсем, я бы сказал то, но... живет как-то он и этим именем, даже вон бабы любят. А вы меняйте, меняйте...
      Советом Поликарп не воспользовался, может оттого, что стихи его дальше многотиражек так и не продвинулись, а для них и такое имя сгодилось, а сына назвал как можно красивее - Гениаслав, и гений, и слава - в одном лице.
      А потомок, может быть, из-за безуспешных потугов отца, литературу презирал с детства. Предпочитал конкретный труд - где прибить чего, где чего отремонтировать, хозяйско-прикладная жилка, одним словом, забилась в нем с младых ногтей. И еще любил распоряжения отдавать.
      Уже подростком семьей командовал на раз-два, каждый в доме получал задание с самого утра, а Генаська, четырнадцатилетний, вопил с порога "вернусь с уроков, проверю!"
      Срочную служил Гениаслав Карячкин, как мед ел. В учебке сразу ефрейтором стал, а потом каждые полгода звание отхватывал. Подумывал в войсках остаться, но после перерешал - соскучился служить, каждый день божий одно и то ж, дембельнулся, стал карьеру на гражданке развивать.
      Эра второго русского капитализма застала Поликарпыча начальником пистонного цеха, уже на ладан дышавшего. А как вовсе заводик встал, хозяйский запал мужичка реализовался в полной мере.
      Широкой походкой вошел Поликарпыч в бизнес. Начал со стереотипной для провинции лесопильни, после отработал на продуктах питания, завел отношения со швейцарцами, голландцами и полинезийцами. Но остановился в итоге на свиноферме, как раз одна подвернулась по случаю. Хрюшек продавал на восток и на запад, сплавлял их в Московию и на Урал, сам ездил на "Паджере", а дом стоял кирпичный в три этажа. Стоял.
      А Маринка только через неделю узнала, что мамки и младшего братка Гераськи больше нет.
      Дом взорвали.
      Отец выжил, но зрение отключилось, а те - нет, сразу убило.
      Марина из Москвы примчалась, где училась первый год, - отец в больнице без сознания, родных похоронили, а ферма в чужих руках.
      Пока Поликарпыч не в себе был добрые люди нашлись через подставных адвокатов все имущество переписали. Пробовала она потом через суд, законным образом, вернуть состояние, не вернула.
      - Три дня, - усмехаясь по-московски уголком рта, рассказывала она Вене, - в ментовской общаге, рядом - ФСБ, через дорогу - администрация, центр города, короче, три дня меня, козу, драл патрульный батальон в полном составе. Они только смену в Грозном сдали, вернулись голодные, представляешь!? Прикидываешь, как это было?! Один пожалел, выпустил утром, так дружки его, сослуживцы, по первое января отпидарасили, полгода он в больнице провалялся, потом комиссовали.
      Говорила совсем тихо, хотя отец и не мог слышать - вышел старичок , видать, до ветру. Ласково поглаживала красавца Барса - белого кавказца, не по-собачьи пушистого. А глаза без слез, сухие, злые. Колкие.
      - Дом свой! Деревня своя! Церковь есть! Вот чего главное, вот где поршень! - Поликарпыч заявился пьяненький, повеселевший. - Я че, студиоз, скажу тебе теперь. Скажу, что знаю, ешкин поршень, как жить! Ты и не догадаешься ни за что, почему? Потому что - студиус! А я говорю - здеся цитрусовые надо сажать! Че руками дергаешь, не дергай, не дергай, я-то знаю, я-то дело говорю...