ГЛАВА 4

Его разбудил приятный запах дубовых поленьев, потрескивавших в камине. В первое мгновение Торн не сообразил, где находится, но чувствовал, что опасность ему не грозит, и с удовольствием повернулся в мягкой постели, уверенный, что по-прежнему пребывает в одиночестве среди льдов. Однако в следующее мгновение он обнаружил, что на этот раз проснулся в другом, гораздо более приятном месте, и почувствовал, что его ждут, что достаточно просто встать на ноги и подняться по ступенькам.

Внезапно Торн все вспомнил. Он попал в красивый современный город, воздвигнутый на древних развалинах, а потом оказался в доме Мариуса, своего нового, немного странного, но гостеприимного друга. И теперь ему предстоит долгая приятная беседа.

Он потянулся, наслаждаясь разлившимся по комнате теплом, и огляделся. Единственным источником света служили две старинные стеклянные масляные лампы, красиво расписанные стены создавали ощущение уюта. Торн почувствовал себя в полной безопасности.

На стуле лежала чистая льняная рубашка. Торн надел ее, с трудом справившись с множеством крошечных пуговиц. Зато с брюками никаких проблем не возникло. Он натянул шерстяные носки, но обошелся без ботинок. От гладких полированных половиц веяло теплом.

Поднимаясь по лестнице, Торн постарался предупредить о своем присутствии звуком шагов, рассудив, что в противном случае era в этом доме могут счесть дерзким и невоспитанным нахалом.

Подойдя к двери в комнату, где строил чудесные города Дэниел, он остановился и очень осторожно заглянул внутрь. Юный блондин продолжал работу с таким видом, словно и не уходил отдыхать. Дэниел поднял голову, совершенно неожиданно расплылся в улыбке и поздоровался с Торном.

– Ах, это Торн, наш гость, – сказал он с легким налетом насмешки, но чувствовалось, что эта насмешка скорее наигранная.

– Дэниел, мой друг, – в тон ему ответил Торн.

Он вновь обвел взглядом миниатюрные города и села, быстро мчащиеся поезда с освещенными окнами и густые леса – похоже, в данный момент создателю всего этого великолепия больше всего нравилось сажать деревья.

Дэниел, словно и не было никакого обмена любезностями, вернулся к работе и принялся наносить на деревце зеленую краску.

Торн хотел уже потихоньку двинуться дальше, но тут странный молодой вампир вновь обратился к нему:

– Мариус говорит, это не искусство, а ловкость рук и умение.

Он поднял деревце. Торн не знал, что сказать.

– Горы я делаю своими руками, – продолжал Дэниел. – А Мариус говорит, дома тоже нужно строить самому.

У Торна и на этот раз не нашлось ответа.

– Мне нравятся дома в коробках, – продолжал рассуждать Дэниел. – Их непросто собирать, даже мне. Кстати, я в жизни не придумал бы столько разных зданий. Не пойму, с чего это Мариус так пренебрежительно относится к моему занятию. Обидно.

Торн помолчал, задумавшись, и после паузы откровенно признался:

– Не знаю, как это объяснить. Дэниел не произнес больше ни слова.

Торн еще немного подождал ради приличия и направился в центральную комнату.

В почерневшем прямоугольном очаге, сложенном из тяжелых камней, горел огонь. Рядом в большом кожаном кресле удобно устроился хозяин дома В его непринужденной позе было что-то мальчишеское. Мариус жестом предложил Торну занять место на большом кожаном диване напротив.

– Садись там, если хочешь, – приветливо сказал он. – Или где тебе будет угодно. Если мешает огонь, его можно залить.

– А почему он должен мне мешать? – откликнулся Торн, усаживаясь на толстые мягкие подушки.

Обведя глазами комнату, он заметил, что все деревянные панели были расписаны в золотистых и синих тонах, а балки под потолком и над дверью украшала изысканная резьба, так широко распространенная в давно прошедшие годы его молодости. Но здесь работа была явно современная. Да и сам Мариус сказал, что дом построен недавно. Надо отдать должное, смертный строитель потрудился на совесть: все продумал, обо всем позаботился.

– Бывает, те, кто пьет кровь, боятся огня, – сказал Мариус, пристально вглядываясь в пламя, отбрасывающее тени на его спокойное бледное лицо. – Невозможно заранее предсказать, как отнесется к нему гость. Я всегда любил огонь, хотя однажды сильно от него пострадал. Да ты наверняка все знаешь.

– Нет, не знаю, – ответил Торн. – Мне никто не рассказывал, И если у тебя есть желание это сделать, я с удовольствием выслушаю твою историю.

– Но сначала ты хочешь получить ответы на свои вопросы. Тебе нужно знать, на самом ли деле произошло то, что ты увидел с помощью Мысленного дара.

– Да.

Торн вспомнил сеть, светящиеся точки, Священную Сущность. Вспомнил о жестокой царице. Почему он видел ее так ясно? Откуда ему было известно, как она выглядела? Скорее всего, образы в его сознании формировались благодаря тем, кто собрался за столом совета.

Он вдруг осознал, что смотрит прямо в глаза Мариусу и что тому известны все его мысли.

Мариус отвел взгляд и вновь обратил его на огонь, а потом без лишних церемоний предложил;

– Клади ноги на стол. Самое главное – чтобы было удобно.

По примеру Мариуса Торн тоже вытянул ноги и скрестил лодыжки.

– Итак, давай поговорим Для начала, если не возражаешь, скажи, что тебе известно и о чем ты хотел бы узнать.

В голосе древнего вампира Торн уловил легкое раздражение, но отчего-то был уверен, что не он тому причиной. Несколько мгновений Мариус задумчиво всматривался в лицо собеседника и наконец продолжил:

– Мне нечего скрывать. Таких, как мы, много. Некоторых ты видел за столом совета Но есть и другие – они разбросаны по всему миру.

Он едва заметно вздохнул и покачал головой:

– Но я одинок. И страдаю от этого. Мне хочется быть с теми, кого я люблю, но ничего не выходит. – Он вновь перевел взгляд на огонь. – Я встречаюсь с ними, остаюсь рядом на какое-то время, а после снова ухожу.

Дэниела я забрал с собой, потому что он нуждается в моей помощи. Но еще и потому, что полное одиночество для меня невыносимо. Устав от прекрасных южных земель, даже от родной Италии, я перебрался в северные края. Раньше мне казалось, что восхитительная, щедрая Италия никогда не покажется утомительной или скучной – будь то смертному или кому-то из наших соплеменников. Однако в конце концов я сам пресытился ее великолепием и теперь предпочитаю любоваться девственно-чистыми снегами.

– Понятно, – отозвался Торн.

Он помолчал, но затянувшаяся пауза заставила его заговорить снова:

– Сделав тем, кто пьет кровь, меня увезли на юг. Казалось, я неожиданно попал в Валгаллу. Я жил в римском дворце и каждую ночь любовался открывавшейся из его окон панорамой семи холмов. Это было как в чудесном сне: дул теплый ветерок, цвели фруктовые деревья, я смотрел с высоты на море и видел, как волны разбиваются о камни, а когда спускался на берег, ощущал тепло, исходившее от поверхности воды.

Мариус улыбнулся – по-доброму, понимающе и грустно. Он кивнул и тихо, со вздохом прошептал:

– Италия… Моя Италия…

Торну хотелось, чтобы с губ Мариуса не уходила эта улыбка, чтобы лицо его подольше сохраняло столь удивительное выражение, однако через мгновение оно вновь стало невозмутимым, а взгляд, устремленный в огонь, – отстраненным. Похоже, он с головой погрузился в печальные воспоминания. Освещенные пламенем волосы казались совсем белыми.

– Поговори со мной, Мариус, – попросил Торн. – Мои вопросы подождут, Я хочу слушать твой голос, твои речи… – Он запнулся. – Я знаю, ты можешь рассказать о многом.

Мариус взглянул на него, словно пробудившись от сна, согретый словами Торна. И наконец заговорил:

– Друг мой, я очень стар. Я истинное Дитя Тысячелетий. Мое перерождение состоялось во времена Цезаря Августа. На столь необычную смерть меня обрек друид, жрец по имени Маэл. Тогда сам он был еще смертным, но вскоре тоже стал тем, кто пьет кровь. Он до сих пор скитается по миру, хотя не так давно в припадке непонятного религиозного безумия пытался принести себя в жертву. Какая глупость!

Судьба нередко сводила нас вместе, и наши отношения складывались весьма… я бы сказал, странно. Считается, будто я сильно к нему привязан, но это ложь. В моей жизни сплошь и рядом обман. Не знаю, смогу ли я простить его – ведь он похитил меня, приволок в далекую галльскую рощу, где древний вампир, страшно обожженный, но мнивший себя Богом Рощи, дал мне Темную Кровь.

Мариус прервал рассказ.

– Понимаешь, о чем я? – спросил он.

– Да, – кивнул Торн. – Я помню те рощи и перешептывания сородичей о богах, что когда-то там обитали. Ты говоришь, что в священной роще жил Тот, Кто Пьет Кровь.

Мариус кивнул и продолжил:

– «Отправляйся в Египет, – наказал мне обгоревший Бог Рощи, – и найди Мать. Узнай, кто наслал на нас ужасный огонь, почему мы все сгорели».

– А Мать, – догадался Торн, – оказалась той самой темной царицей, что несла в себе Священную Сущность.

– Да, – Мариус обратил на Торна безмятежный взгляд голубых глаз. – Конечно же, она оказалась той самой темной царицей.

Но в те времена, о которых я рассказываю, два тысячелетия тому назад, неподвижная и немая, она казалась несчастнейшей из жертв. Ей и ее супругу Энкилу было четыре тысячи лет. Она, несомненно, обладала Священной Сущностью, ибо, когда отчаявшийся древний вампир оставил царя и царицу под палящими лучами ярко светившего над пустыней солнца, смертоносный огонь добрался до каждого из тех, кто пьет кровь.

Мучения ожидали всех, как бы они себя ни называли: боги, создания ночи, ламии… В пламени погибли очень и очень многие. Но не все. Те, кто выжил, потемнели и испытывали невыносимые страдания. Старейшие пострадали меньше всего, самые молодые превратились в пепел.

А что же сделали Священные Прародители – так их положено называть, – когда встало солнце? Да ничего. Старейший изрядно обгорел, стараясь заставить их пробудиться, заговорить или укрыться в убежище, а вечером обнаружил обоих по-прежнему безразличными и недвижимыми. Опасаясь новых страданий, он вернул их в погруженные во тьму покои, на самом деле представлявшие собой убогую камеру в подземной тюрьме.

Мариус замолчал. Повисла звенящая тишина – должно быть, воспоминания оказались для него слишком тяжелыми.

Он смотрел на пламя, исполнявшее свой вечный трепетный танец.

– Пожалуйста, продолжай, – взмолился Торн. – Значит, ты нашел ту царицу, увидел ее собственными глазами?

– Нашел, – подтвердил Мариус серьезно, но без горечи, – Я стал ее хранителем. «Увези нас из Египта, Мариус», – безмолвно просила она, не шевеля губами, – с помощью, как ты выражаешься, Торн, Мысленного дара.

Б общем, я увез царицу вместе с ее возлюбленным Энкилом и две тысячи лет заботился о них – неподвижных и бессловесных, как статуи, – оберегал от любых опасностей.

Я укрывал их в особом святилище. Они стали моей жизнью, моим священным долгом.

Я приносил им цветы и воскурял благовония. Менял им одежду. Я стирал пыль с безжизненных лиц. И все это время хранил место их пребывания в тайне, не позволяя приблизиться к ним никому, дабы ни один вампир не смог испить Могущественной Крови Матери и Отца или даже попытаться похитить их.

Мариус не сводил глаз с огня, но мускулы шеи непроизвольно напряглись и на гладких висках на секунду проступили вены.

– Все это время, – продолжал он, – я любил то божественное создание, которое ты справедливо назвал темной царицей. Наверное, это и есть самая главная ложь моей жизни. Я любил ее.

– Как можно не полюбить такое существо? – спросил Торн. – Даже сквозь сон я разглядел ее лицо. И ощутил скрытую в ней тайну. Темная царица… Да, я на себе испытал ее чары. А безмолвие… Быть может, таково было предначертание высших сил. Наверное, когда она ожила, тебе показалось, что проклятие снято и она наконец стала свободной.

Эти слова произвели на Мариуса странное впечатление. Он бросил холодный взгляд на Торна и снова повернулся к огню.

– Прости, если я что-то не то сказал, – сказал Торн. – Я просто стараюсь понять.

– Да, она была все равно что богиня, – подтвердил Мариус. – Я считал ее богиней и мечтал о ней, хотя убеждал и себя, и остальных в обратном, Так и плелась моя паутина обмана.

– Неужели нужно перед первым встречным признаваться в своей любви? – тихо спросил Торн. – Разве нельзя иметь свои секреты?

С глухой болью в сердце вспомнил он о создательнице. И при этом даже не пытался скрыть свои мысли от Мариуса. Торн вновь увидел ее сидящей в пещере, на фоне ярко пылающего пламени. Она выдергивала из головы волос за волосом, наматывала их на веретено и свивала в нити. Кровавые ободки вокруг глаз были, особенно заметны…

Он прогнал воспоминания прочь, запрятал их поглубже в сердце. И посмотрел на Мариуса.

Но тот так; и не ответил на его вопрос.

Торна охватило волнение. Он понимал, что лучше помолчать и дать Мариусу возможность выговориться. Но на языке вертелись вопросы.

– Как же произошло такое несчастье? – спросил Торн. – Почему темная царица встала со своего трона? Неужели ее разбудили песни вампира Лестата? Я видел, как он, притворяясь человеком, танцует перед смертными. И даже улыбнулся во сне, глядя, как спокойно чувствует он себя в современном мире: люди не желают верить своим глазам и веселятся под его музыку.

– Именно так все и было, друг мой, – сказал Мариус. – По крайней мере в отношении людей. А она… Да, песни тоже помогли ей очнуться от сна.

Не следует забывать, что она прожила в тишине несколько тысяч лет. Цветы и благовония я предоставлял ей в изобилии. Но музыку… Никогда. Только современный мир дал ей такую возможность, и песни Лестата ворвались прямо в тот зал, где сидела царица, окутанная мерцающими одеяниями. Причем музыка будила ее не один раз, а целых два.

Первое пробуждение потрясло меня не меньше, чем второе, хотя тогда все быстро вернулось на круги своя. Оно случилось двести лет назад на одном из маленьких островков в Эгейском море. Мне следовало извлечь для себя хороший урок Если бы не моя гордыня…

– Но что же все-таки произошло?

– Лестат, в то время еще относительно молодой вампир, услышав обо мне, решил со мной встретиться. Его намерения были чисты. Он хотел, чтобы я поделился с ним знаниями, и искал меня по всему миру. В конце концов наступил момент, когда он ослаб и дар бессмертия превратился для него в тягостное бремя. Он готов был покинуть мир и скрыться под землей. Вспомни, как сам ты ушел в северные земли и уснул во льдах.

Я привез его к себе. Мы долго беседовали – так же, как сейчас с тобой. Но что-то произошло, и у меня вдруг возникло любопытное ощущение: я испытал прилив глубокой привязанности к Лестату и непреодолимое желание довериться ему.

Несмотря на свою молодость, он отнюдь не был наивным невеждой. И оказался идеальным слушателем. Когда я брал на себя роль учителя, он не возражал и воспринимал это как должное. Мне отчаянно захотелось раскрыть ему секрет наших царя и царицы, поведать свои самые сокровенные тайны.

С тех пор как я делился ими с кем-либо, прошло целое столетие, и все эти долгие годы я провел в одиночестве среди смертных. Быть может, поэтому Лестат в своей беззаветной преданности показался мне достойным доверия.

Я проводил его в подземное святилище, открыл дверь и показал две сидящие фигуры.

В первые секунды он решил, что Мать и Отец – просто статуи, но вскоре понял, что они живые, что они такие же, как мы, только гораздо древнее. А главное, он увидел в них собственное будущее – то, что ждет впереди всех тех из нас, кому доведется провести в этом мире несколько тысячелетий.

Устрашающее открытие. Даже глядя на меня, юным вампирам непросто смириться с тем, что со временем и их тела станут такими же твердыми, а кожа – такой же бледной, Мать и Отец поистине внушали ужас – не удивительно, что Лестат перепугался.

Тем не менее он, обуздав страх, приблизился к царице и поцеловал ее в губы. Неслыханная дерзость! Однако, наблюдая за Лестатом, я понял, что для него такое поведение вполне естественно. Отстранившись от нее, он признался, что знает ее имя: Акаша.

Она сама назвала ему свое имя! Я не мог отрицать столь очевидный факт. Да, из глубины веков до его слуха донесся безмолвный голос, шепчущий соблазнительные признания.

Ты только представь, как; молод был тогда Лестат. Он получил Темную Кровь в двадцать лет. И с момента его перерождения прошло еще лет десять, не больше.

Как я должен был поступить? Как относиться к тому поцелую и тайным откровениям?

Я полностью отрицал как свою любовь, так и ревность. Не желал признаваться в том, что испытываю горькое разочарование. «Ты слишком опытен и мудр, чтобы поддаваться слабости, – убеждал я себя. – Так извлеки урок из произошедшего. Может быть, этот юноша узнает благодаря ей нечто поистине важное и ценное. Разве она не богиня?»

Я повел Лестата в гостиную, в удобную комнату, похожую на ту, где сидим сейчас мы с тобой, но обставленную в другом стиле, и мы проговорили до рассвета. Я поведал ему повесть своей жизни, рассказал о том, как родился во Тьму, о путешествии в Египет. Всерьез приняв на себя роль учителя, я играл ее с великодушием и полной самоотдачей. Сам не пойму, ради кого я все рассказывал – ради Лестата или ради себя? Но те часы я вспоминаю с удовольствием.