Ворон и Уж люди попроще, они пьют вино за соседним столом. Начиная с того памятного вечера, когда была устроена экзекуция, эти двое неотступно вертятся возле меня, когда я нахожусь в районе Центра. Стоит мне удалиться, как заботу обо мне берут на себя другие эмигранты, большинство которых я уже знаю в лицо. Порой я покорно закрываю на это глаза - пускай следят, а иногда для разнообразия выкидываю на виду у своих ангелов-хранителей разные номера. Номера отличаются один от другого в зависимости от того, пешком я передвигаюсь или на своем "ягуаре", но и в том и в другом случае эффект одинаковый; внезапно и безвозвратно потеряв меня из виду среди человеческого муравейника, мои преследователи оторопело таращат глаза, словно обезьяны. Так что уроки в Фонтенбло приносят пользу, хотя и с опозданием. Однако теперь, когда мне уже нечего и не от кого скрывать, все эти шутки не больше как детская забава. Все же они поддерживают мой престиж, давая основание людям из Центра подозревать, что я все еще состою на службе у французов. Именно в этом и кроется вся фальшь моего положения: я нарочно делаю вид, будто развиваю бурную конспиративную деятельность, стараясь скрыть, что провожу время в полном бездействии.
      Заметив, что у витрины мелькнула импозантная фигура Мери Ламур, я тихо обращаюсь к Тони:
      - Только что на тебе задержала взгляд Мери Ламур.
      - Не говори глупостей, - машет рукой Тони. - Такие, как мы с тобой, ее не интересуют.
      - Почему? Мы что, уроды?
      - Нужна ей твоя красота! Не красота ее заботит, а совсем другое.
      - А ведь, должен тебе заметить, баба она не плохая... Хотя и тяжеловата.
      Тони, против обыкновения, воздерживается от оценок.
      - Ты не пробовал счастья с нею? - настаиваю я на затронутой теме.
      - Я не сошел с ума. Мне, браток, жизнь еще не надоела.
      С того момента, как разговор коснулся Мери, Тони заметно понизил голос, хоть его уже основательно развезло, и то и дело косится на стол, за которым сидят Ворон и Уж.
      - Что ты хочешь этим сказать? - недоумеваю я.
      - Хочу сказать, что если ты вздумаешь приволокнуться за Мери и об этом пронюхает Димов, то тебя и французская полиция не спасет.
      Мимо нас проходит пожилой гарсон с пустым подносом, и Тони рукой преграждает ему дорогу.
      - Ворон, вы еще выпьете по одной?
      - Можно, при условии, что ты угостишь, - хмуро отвечает тот.
      - Два мартини и два бокала вина! - приказывает Тони кельнеру. Затем он облокачивается на стол и смотрит на меня помутневшими глазами.
      - Ты меня, браток, не охмуряй: толкуешь о Мери, а сам за другой бегаешь.
      - Ничего подобного.
      - Скажи еще кому-нибудь об этом. Во всяком случае, вкус у тебя неплохой: дочка у старика что надо...
      - Что от них толку - одна обуза.
      - Насчет обузы ты прав. Хлопот с ними не оберешься. Как это у тебя получается, что ты все с Кралевым схлестываешься, милый человек?
      - При чем тут Кралев?
      - То есть как при чем? При том же, что и ты. Он тоже волочится за Лидой. Дважды уже приглашал ее на ужин...
      - Потише, - говорю я. - Младенов...
      Младенов и в самом деле входит в сопровождении Кралева и Димова. Все трое устраиваются за угловым столом, где обычно сидят гости хозяина. Если принять во внимание, что у входа колотит по автомату Милко, Центр в полном составе.
      - Центр в полном составе, - замечаю я.
      - Восемь человек нас... Ничего, скоро останется семь, - бормочет Тони, расчесывая волосы желтыми от табака пальцами. - Хотя семь плохое число.
      - Кто вылетит? Я, что ли?
      - А кто же еще?.. И не по моей вине, разумеется.
      - Не прикидывайся ягненком, ты тоже помог основательно. "Только сегодня выложил шестьдесят франков по счету", - напоминаю реплику, которую он бросил в тот вечер.
      - Что мне велели, то я и сказал, - объясняет Тони. - Ты на моем месте поступил бы точно так же.
      Подходит кельнер с переполненным подносом и, оставив два мартини, идет дальше.
      - Ты с самого начала прицепился ко мне как репей, - припоминаю я с безучастным видом. - Все твои излияния были не чем иным, как дурацкими уловками.
      - Говорил то, что было велено, - повторяет Тони. - И если ты попался на удочку, не моя вина.
      - Почему это я попался?
      - Потому что попался!
      Тони выливает остатки из рюмки себе в рот, закуривает сигарету и усмехается своей мокрой усмешкой:
      - Ты пишешь про ловкачей, и, может случиться, сам со временем станешь ловкачом, однако еще не стал. Когда кто-нибудь прилипнет к тебе и начнет болтать против начальства да угрожать, что вернется обратно, что тебе остается? Ясно, одно из трех: либо согласиться с ним, либо молчать, либо пойти и доложить. Верно, ты не согласился, потому что не предатель, но и докладывать не пошел. А должен был это сделать, будь ты ловкач. И тогда бы ты прошел проверку.
      - Зато ты настоящий ловкач, - замечаю я, отпивая из рюмки. - Если бы я доложил, знаешь, чем бы все это кончилось? Кралев постарался бы тебя настрополить, чтоб ты все отрицал и доказывал, будто говорил я сам, а теперь приписываю тебе. Так что во всех трех случаях меня ждало одно и то же, потому что Кралев заранее решил мою судьбу.
      Я нарочно дважды повторяю имя Кралева, чтоб заметить реакцию Тони. Но никакой реакции нет. Тони уже изрядно выпил и утратил способность отрицать свою связь с Кралевым. Если, спохватившись, он все же отрицает, то совсем другое:
      - Чудак ты человек, ну зачем ему заранее решать твою судьбу? Кому ты стал поперек дороги?
      - Никому, разумеется. Я мелкая сошка. Но поскольку они имеют зуб против Младенова, а я считаюсь его человеком, все шишки сыплются на меня.
      - Не принимай близко к сердцу, - успокаивает меня Тони. - Парень ты башковитый. Без дела не останешься. Только вот двух маток сосать тебе не придется.
      - А вы что? Уж не одной ли маткой довольствуетесь? Все вы...
      - Ш-ш-ш! - прерывает меня Тони, поднеся к губам пожелтевший палец. Слово - серебро, молчание - золото! Соси хоть десять маток, только умеючи... Ничего, время есть, научишься...
      - Ты, я вижу, опять накачался... - равнодушно замечает подсаживающийся к столу Милко, устав, вероятно, колотить по лотерейному барабану.
      - С горя, браток... Страдаю, опять останемся без редактора.
      Милко не реагирует. Он ищет глазами кельнера и, обнаружив его, делает заказ, молча показывая пальцем на рюмку Тони. Милко, как видно, тоже в курсе дела. Похоже, что все в курсе, кроме меня.
      - Возьмете еще по одной? - спрашивает молчальник, когда гарсон приносит ему рюмку мартини.
      - Почему по одной? Нам по одной мало, - с готовностью отвечает Тони. - Заказывай бутылку, хватит забавляться рюмками.
      - Тебе только бутылки недостает, - бормочет Милко.
      И приказывает кельнеру:
      - Еще две того же самого.
      Мне, однако, не суждено воспользоваться угощением. В глубине поднимается из-за стола Младенов и, неуклюже пробираясь между столиками, направляется к нам.
      - Эмиль, ты отвезешь меня домой?
      Поднимаюсь и иду за ним. Предстоящий разговор мне уже известен. Поэтому меня даже несколько удивляет, когда бай Марин, едва тронулась машина, принимается совсем за другую тему:
      - Скажи, ты в своем уме? Зачем тебе понадобилось дразнить Лиду?
      - Как это дразнить?
      - Не так одета, в таких, мол, нарядах одни потаскухи появляются... Что, по-твоему, Эмиль, у меня денег куры не клюют, да?
      - Погоди, бай Марин, я ей говорил не про деньги, а про то, что надо иметь приличный вид. Она может одеваться еще дешевле и выглядеть прилично.
      - И я ей говорил то же самое. Купи, говорю, себе платьице в уцененных товарах, как делают скромные женщины. Так нет, Мери Ламур послушалась и накупила этих страшил. А теперь, извольте радоваться, давай денег на новые туалеты. Можно подумать, что я лопатой их загребаю, эти деньги.
      - Кое-кто и лопатой загребает, - вставляю я. - Взять хотя бы Димова.
      - Знаю, сколько он получает, Димов. Тоже не бог весть как процветает, особенно допустив к карману такую мотовку, как эта Мери.
      Младенов замолкает и окидывает меня беглым взглядом.
      - Не гони. Нам спешить некуда. Хочется поговорить с тобой и о другом...
      Значит, приближаемся к главной теме. Я и так еду совсем не быстро, потому что в эти часы на бульварах такое скопище машин, что, если бы и захотел, не сможешь прибавить скорость. Но дело в том, что от Центра до Рю де Прованс слишком близко, чтоб заводить разговор о серьезных вещах.
      - Уже два-три раза эта пара заводила речь о тебе. Я все стараюсь оттянуть, но они не унимаются: требуют твоего увольнения. Трогать его, говорят, мы больше не будем, может жить спокойно, только пускай убирается с глаз. Мы не нуждаемся в надзирателях.
      - Хорошо, бай Марин. Если надо, я уйду.
      Младенов бросает на меня оторопелый взгляд, его очень удивило, что я так вот, сразу, отступил. Я всматриваюсь вперед, стараясь протиснуться между старым "ситроеном" и огромным блестящим "бьюиком".
      - Я, конечно, тебя не оставлю. Сделаю все, что можно. Кое-где я позондировал почву и должен тебе сказать, что дела не так уж плохи. Можешь устроиться и в "Свободной Европе", и в других местах - была бы охота. Наши эмигранты, к сожалению, в большинстве тупицы изрядные, а тут нужны подготовленные ребята, вроде тебя.
      - Обо мне не беспокойся, - говорю я, чтоб несколько охладить его. Как-нибудь сам справлюсь.
      Младенов снова испытующе смотрит на меня, но как раз в этот момент я пробираюсь между двумя машинами, и мне некогда разговаривать и глядеть по сторонам. Чтоб избежать столкновения, "ситроен" немного отодвигается влево, что позволяет мне обогнать "бьюика", покрыв его позором и тучей синего бензинового дыма.
      - Эмиль, ты не должен на меня сердиться, а если сердишься, то несправедливо. Учти, я реагировал предельно остро, но эти вещи зависят не только от меня.
      Круто повернув, я выкатываю на Рю де Прованс. Теперь другая забота где найти местечко для моего "ягуара" среди длинного ряда стоящих впритык машин. Пока мы медленно ползем вдоль цепочки застывших у тротуара машин, одна из них выбирается из ряда и уезжает. "Ягуару" тут слишком тесно, однако после нескольких манипуляций мне все же удается пристать к тротуару.
      - Готово, - объявляю я старику, продолжая сидеть на месте.
      - Я, конечно, мог бы путем всяких проволочек и ухищрений отодвинуть твой уход, но от этого ты ничего не выиграешь, а для меня один урон. Если ты перейдешь на другую работу, моя позиция в Центре укрепится.
      - Прежде ты, кажется, утверждал обратное.
      - Прежде условия были одни, а теперь другие. Поэтому вина не моя.
      - Понимаю, моя вина, - примирительно киваю я. - Потому-то я и не стану больше докучать тебе. Должен, однако, тебя предупредить, что с моим уходом твоя позиция не укрепится. Им сейчас невтерпеж избавиться от меня, чтоб потом и с тобой разделаться. Разве что предоставят тебе роль обыкновенного статиста.
      - Никогда Младенов не был статистом! - с достоинством возражает старик.
      - Не спорю. А вот они не прочь видеть тебя в этой роли. Ну ладно. Это меня не касается. Раз, по-твоему, так будет лучше, завтра же исчезну.
      - Э, погоди! Никто не говорит о завтрашнем дне. Заканчивай свою работу, выйдет номер из печати, а тогда можешь уходить. С них достаточно, если они от меня узнают о твоем согласии уйти добровольно.
      - Скажи им, что я согласен.
      - И пойми, что если я этого добиваюсь от тебя, то не ради своего личного спокойствия, а ради того великого, во имя чего мы работаем.
      - Ты имеешь в виду американцев?
      - Эмиль, я запрещаю подобные шутки. Ты знаешь, что я имею в виду.
      - А, верно: национальные идеалы. Только те двое продают национальные идеалы куда выгоднее, чем ты.
      - Что ты болтаешь!
      - Видишь ли, в чем дело, бай Марин! - Я доверительно склоняюсь к старику, собравшемуся вылезать из машины, и заглядываю ему в глаза. - Я говорил об их желании превратить тебя в статиста, но, сказать по правде, ты в этом Центре довольствуешься положением статиста с самого начала...
      - Я глава Центра, - возмущенно прерывает меня Младенов. - Во всяком случае, в такой же мере, как Димов.
      - Ошибаешься. Кто из вас глава и кто статист, можно определить лишь по одному признаку - кому сколько платят. Ты не получаешь и одной десятой того, что получает Димов.
      - А ты откуда знаешь, кто сколько получает? - резко спрашивает Младенов.
      - Сходи в банк, убедишься, - говорю я, с усмешкой глядя на старика.
      Тот смотрит на меня и отвечает такой же усмешкой:
      - Тебе и невдомек, что я это уже сделал?
      Останавливаюсь перед первым попавшимся кафе на улице Лафайет, потому что только тут нашлось место для стоянки. Ем безвкусный, жилистый бифштекс с остывшим и мягким картофелем, способным на долгое время вызвать отвращение ко всякой еде. В виде гарнира к этому отвратительному обеду в голове у меня копошатся всякие неприятные мысли, с некоторых пор не покидающие меня ни на минуту.
      Поначалу, только еще берясь за поставленные Леконтом задачи, я и в самом деле видел себя неким господином Никто, неуловимым и неуязвимым, тайно и ловко следящим за действиями других. А сейчас я двигаюсь с чувством человека, попавшего под вражеский прожектор, пойманного и плененного снопом холодного ослепительного света, такого ослепительного и въедливого, что он проникает в самые сокровенные твои мысли.
      Каждое мое движение фиксируется заранее, каждый ход парируется в зародыше, каждый удар оборачивается против меня самого. Друг, на которого я рассчитывал, первым от меня отказался. Ожидаемый радушный прием вообще не состоялся. Вместо того чтоб окружить меня доверием, мне сразу же подстраивают ловушку. Моя служба у Леконта заончилась, едва успев начаться. Да и наиновейший мой план идет насмарку, прежде чем я взялся его исполнять.
      Устало пересчитав девяносто две ступени, я возвращаюсь в свою "студию". Приняв холодный душ, закутываюсь в купальный халат и ложусь в постель. Мне бы расслабиться, забыться, уснуть. Но это мне не удается, потому что приходится кое о чем поразмыслить, а ум мой не привык засыпать, когда есть над чем работать. Поэтому я намечаю ходы, прикидывая в голове, что может последовать в ответ, и меня все время не оставляет неприятное чувство, что даже и сейчас не перестают следить за мной, за моими мыслями.
      С полной уверенностью я, конечно, не могу утверждать, что и за моими мыслями установлена слежка. Существуют ли такого рода аппараты, я не знаю. Но что меня подслушивают в моей собственной квартире, в этом я больше чем уверен. В двух шагах от кровати, за тонким плинтусом, на паркете толщиной с волосок тянется проволочка, замеченная мною еще при вселении. Уроки на вилле в Фонтенбло пригодились. Именно памятуя те уроки, я не стал срывать проводок, а лишь отметил его наличие. Значит, каждый мой разговор будет подслушан. Пускай. Я буду крайне удивлен, если они что-нибудь услышат, потому что если я и говорю порой, то только сам с собой.
      Все это немного неприятно, по крайней мере до тех пор, пока не свыкнешься с мыслью, что иначе и быть не может. У каждой живой твари свои условия жизни. Карпу не дано разгуливать по саду - ему всю жизнь приходится мокнуть в болоте. А вот мне не разрешается жить, как живут все прочие люди, только и всего. В то время как другие, шагая по улице, разглядывают витрины или женские ноги, мне приходится смотреть за тем, кто идет впереди меня, кто позади, и соображать, случайно идет или не случайно. Многие люди сперва говорят, а потом уже обдумывают сказанное, мне приходится заранее взвешивать каждое свое слово. Любой и каждый может вообразить себе, что у него есть личная жизнь, мне же доверена горькая истина, что у меня нет личной жизни.
      Самое смешное, что, хотя меня ни на минуту не оставляют одного, я все время испытываю разъедающее чувство одиночества. Вероятно, нечто подобное ощущает циркач на трапеции в тот момент, когда он готовится совершить смертельный прыжок на головы двух тысяч человек.
      Увлеченный такими размышлениями, я, вероятно, уснул, потому что внезапный резкий звонок заставил меня вздрогнуть, и я едва не запустил в будильник подушкой. Однако будильник тут не виноват. Звон идет от входной двери. Встав и завернувшись в еще влажный халат, я иду посмотреть, кто там пришел.
      - Мсье Бобев?
      За дверью стоит рыжеватый человек с веснушчатым лицом. Говорит он с неприятным акцентом.
      - Что вам угодно?
      - Можно войти?
      - Зависит...
      - Я от полковника Дугласа.
      Неохотно посторонившись, впускаю незнакомца. Он проходит ко мне в "студию" уверенной походкой, как в собственный дом, снимает свой черный плащ и, небрежно бросив его на стул, садится, не дожидаясь приглашения.
      - Вы нас обманули, мсье Бобев.
      - Лично с вами я не знаком, - бормочу я в ответ, беря с камина коробку "житан".
      - Вы обманули полковника Дугласа.
      - Если следовать порядку, то полковник Дуглас первым обманул меня, уточняю я, ища глазами спички.
      Рыжеватый достает из кармана зажигалку и четким движением зажигает ее у меня под носом. Я закуриваю, не предлагая сигареты гостю. Пусть не воображает, что мы можем тут болтать до вечера.
      - Я говорил полковнику Дугласу о своем желании уехать в Париж. Он мне ответил, что я и на это могу рассчитывать. Но вместо того чтоб сдержать обещание, меня заперли на вилле и стали готовить к возврату на родину. Извините, но, как у всякого живого существа, у меня есть инстинкт самосохранения.
      - Вы нас обманули, мсье Бобев, - повторяет незнакомец со своим неприятным американским акцентом.
      - Нет. Я лишь спас себе жизнь.
      - Вы пытались сбежать от нас, - продолжает рыжий, не обращая внимания на мои слова. - Вы, как видно, не понимаете, что от нас сбежать нельзя. У нас могучая организация, мсье Бобев, и она в состоянии наложить на вас руку, где бы вы ни находились.
      - Ну хорошо. Только не пугайте меня. Вы наложили на меня руку. Что дальше?
      - Дальше? Это зависит от вас: если вы вернетесь к исполнению своих обязанностей, то пока будем считать инцидент исчерпанным. В противном случае будем вынуждены совершить нечто нежелательное, но необходимое.
      - Только не пугайте меня. Для меня нет ничего страшнее, чем вернуться назад. Так что, если вы имеете в виду именно это, говоря о моем возвращении к своим обязанностям, то должен вам сказать, я ни за что не соглашусь. Любой работник, даже самый скромный, имеет право ставить определенные условия...
      - Вы лишены такого права, мсье Бобев. Условия ставим мы.
      - Ставьте их кому-нибудь другому. Я свободный человек.
      Рыжий непродолжительно смеется, издавая при этом что-то вроде рычания.
      - Свободным вы можете стать разве что на том свете.
      - Что ж, я и на это согласен. Мне ничего не остается, кроме как пожелать и вам провалиться в тартарары!
      - В порядке очередности, - спокойно отвечает рыжий. - Боюсь только, что ваша очередь где-то совсем близко.
      Не считая нужным отвечать, я внимательно слежу за движениями незнакомца.
      - Не бойтесь, - снова смеется он, поймав мой взгляд. - Я не выдаю паспортов на тот свет. Но у нас есть люди и для этого дела.
      Он неторопливо надевает плащ и направляется к выходу, однако у самой двери останавливается и заявляет:
      - Я не вполне убежден, что вы меня правильно поняли. Мы в самом деле уберем вас, мсье Бобев. Уберем по чисто техническим соображениям: нет иного способа заставить вас забыть то, что вы узнали от нас.
      - Ясно. Я вас прекрасно понял.
      - В таком случае запомните следующий телефон. - Человек медленно и членораздельно произносит три буквы и четыре цифры. - Сегодня у нас четверг, даю вам срок на размышление до воскресенья. Звоните вечером, только вечером.
      Он кивает мне отрывисто, словно голова его качнулась под влиянием чего-то постороннего, и исчезает.
      Я достаю авторучку и на всякий случай записываю номер телефона на коробке сигарет, хотя я его и так уже помню.
      Сегодня в самом деле четверг, и под вечер мне предстоит выполнить задачу совершенно частного порядка - уладить отношения с Лидой. Наши с ней отношения зашли в такой же тупик, как и все остальные мои дела. Все развивается крайне скверно, хотя случай с Лидой меня особенно не волнует.
      Встреча назначена на семь часов в весьма добропорядочном заведении, и я приезжаю туда на полчаса раньше. Это дает мне возможность немного проветриться на свежем бензиновом воздухе Елисейских полей и рассеяться после разговора с рыжеволосым. Усевшись на террасе перед Колизеем, я заказываю рикар. Анисовый запах желтого напитка пробуждает во мне тоску по Франсуаз. Я так сейчас сожалею, что мне предстоит встреча с Лидой, а не с Франсуаз. Просто ненавижу таких женщин, которые воображают, что все на свете для них, а они постоянно нуждаются в чьей-либо защите. Защищай ее, и все тут, будто мне делать больше нечего.
      Закуриваю сигарету и посматриваю на бульвар, вспоминая террасу с оранжевым навесом и остроты, которыми мы обменивались с Франсуаз вот в такую же несколько грустную пору ранних сумерек. Глядя в сторону бульвара, я неожиданно обнаруживаю Франсуаз. Она идет прямо ко мне, на ней строгий серый костюм в талию и черная кружевная блузка. Какая женщина! Ей идут любые цвета.
      - Бесценное видение! - бормочу я.
      - Только без кривляний, - бросает мне Франсуаз. - Придвинь лучше стул. Эти туфли ужасно неудобны.
      - У тебя нет ни капли человеческого чувства, - вздыхаю я, беря стул у соседнего стола. - Хотя бы сказала: "Какая неожиданность" - или что-нибудь в этом роде.
      - Какая там неожиданность, когда я пришла за тобой, - отвечает брюнетка. - Закажи и на мою долю один рикар.
      Выполнив распоряжение, я снова впиваюсь глазами в Франсуаз. Какая женщина! И какие формы! Она тоже несколько мгновений меня пристально разглядывает.
      - Немного пополнел. Ничего, тебе идет полнота. Прежде ты был слишком утонченным. Утонченность и ты... это, понимаешь, не очень вяжется.
      - Понимаю, понимаю. Точно так же, как я и воспитание. Только не надо держать меня в напряжении.
      - Спокойно, - тихо замечает Франсуаз, снимая перчатки. - Дай мне сигарету. Зачем куришь этот мусор?
      - Тебе какие? - спрашиваю я, так как было бы слишком долго объяснять, почему я курю этот мусор.
      Подзываю мальчика с сигаретами, и Франсуаз, как и следовало ожидать, берет пачку "синих". К этому моменту подоспевает и заказанный рикар. Закурив, Франсуаз опускает в бокал кубик льда. Прозрачная жидкость медленно мутнеет.
      - Я пришла к тебе от нашего общего знакомого, - тихо говорит Франсуаз, терпеливо наблюдая за тем, как белеет содержимое бокала. - Твое предложение принято. Будешь поддерживать связь со мной. И инструкции будешь получать через меня. Больше никаких контактов. Сентиментальная связь, и только.
      - Сентиментальная связь с тобой! Не смеши меня.
      Отпив немного уже окончательно побелевшего напитка, она делает затяжку и молча посматривает на меня.
      - А те знают о том, что ты помогла мне бежать из Афин?
      - Ничего они не знают. Да и ты тоже не старайся знать больше, чем нужно. Хватит тебя какая-нибудь мозговая лихорадка, и что мне тогда с тобой делать?
      - Верно, - киваю я. - Психические заболевания от общения с тобой вовсе не исключаются. Когда же я получу инструкции?
      - Сегодня.
      - Слушай, Франсуаз. Через пять минут сюда придет одна девушка. У меня с нею встреча.
      - Тогда плати, и пойдем.
      - Франсуаз, прошу тебя: по некоторым соображениям мне не хотелось бы, чтоб эта встреча сорвалась.
      - Соображения вполне понятны, - соглашается Франсуаз. - Я-то считала тебя более серьезным.
      - Нет, в самом деле прошу тебя: если есть какая-то возможность, давай отложим на более позднее время.
      Франсуаз смотрит на меня с сожалением, потом вздыхает с легкой досадой.
      - Интересно, как бы ты стал капризничать, если бы вместо меня прислали кого-нибудь другого. Но так и быть. Уступлю на сей раз. Куда ты пойдешь отсюда?
      - Да вот поужинаем в "Жур э нюи", потом можем пойти в кино, с одиннадцати будем в "Крейзи хорст сало" и к трем часам вернусь к себе.
      - Какая программа! Ты сам ее придумал? Домой-то, надеюсь, один вернешься?
      - Разумеется. Все обстоит совсем не так, как ты вообразила...
      - Меня это не интересует. Ладно. Адрес твой я знаю. Вообще, сумею тебя найти.
      Допив свой рикар, она гасит сигарету и встает. Как раз вовремя, потому что из-за угла уже показывается Лида. Но я до того пропащий тип, что смотрю не столько в ее сторону, сколько на удаляющуюся стройную фигуру, обтянутую изящным серым костюмом.
      - Вы давно ждете? - спрашивает девушка и садится на место Франсуаз.
      - Довольно давно, только не по вашей вине. Я нарочно пришел пораньше, чтоб подышать воздухом.
      - И это воздух... - морщит нос Лида. - С тех пор как я приехала, у меня не перестает болеть голова от этого бензина.
      - Привыкнете, - успокаиваю я ее. - Я хочу сказать, привыкнете к головной боли. Что будете брать?
      - То, что вы пьете.
      Заказываю еще два рикара.
      - Ну как, уже нашли себе компанию? - спрашиваю я.
      - Где ее найдешь? Мери Ламур - вот и вся моя компания.
      - А Кралев?
      - Не говорите мне о нем.
      - Что, поссорились?
      - Мы не ссорились. Я просто не выношу его. Есть, знаете, люди, которых я просто не выношу. Он из их числа. У меня мурашки ползают по спине при виде его.
      - Я дам вам один совет: не сообщайте ему об этом. Кралев опасный человек. Значит, только с Мери Ламур ладите?
      - В том-то и дело, что и с нею не очень ладим.
      - Почему? Она тоже рассыпает мурашки вокруг себя?
      - Она не настолько неприятна. Только слишком уж цинична.
      - Несет похабщину или...
      - Похабщина - пустяки. Просто у нее циничное отношение к жизни.
      - Ну, а у кого оно не такое? У всех одинаковое отношение, только одни скрывают его ради приличия, а другие более непосредственны.
      - Это неверно! - возражает она со знакомой уже мне сварливой ноткой.
      Я не отвечаю, потому что как раз в этот момент кельнер приносит напитки. Положив в бокалы лед, я наливаю Лиде воды.
      - Вроде мастики [мастика - болгарская анисовая водка], - говорит девушка, отпив немного. - Только хуже.
      - Дело вкуса.
      - Нет, хуже! - настаивает Лида.
      - Ладно, - бормочу я. - Для вас хуже, а для меня лучше. Дело вкуса.
      - И сигареты у них хуже, - говорит девушка, закуривая мои.
      - Тогда не курите их.
      - Меня просто бесит, когда наши болгары стараются подражать французам. Отец мой и тот напялил на себя коротенький плащ и гарсоньетку, как двадцатилетний мальчишка.
      - Да и вы в тот день выглядели не столь уж блестяще, - напоминаю я. Но сейчас вид у вас куда более сносный.
      На ней дешевенькое поплиновое платье, купленное, может быть, час назад в уцененных товарах, зато без всяких претензий. А поскольку сама Лида недурно скроена, платье сидит на ней вполне прилично.
      - Я вовсе не ради вас меняла свой вид, - вызывающе бросает она.
      - Мне и в голову ничего подобного не пришло.
      Она, конечно, лжет. А я прикидываюсь, будто верю ей. Губы ее лишь слегка подкрашены, а черные и синие черточки у глаз совсем исчезли. Она, как видно, вняла моим советам.
      - Что будем делать? - спрашивает Лида, разглядывая через мое плечо толпу на бульваре.
      Я знакомлю ее с программой, делая короткие замечания относительно заведений, которые нам предстоит посетить.
      - Вы решили сегодня взять реванш...
      - Нет. Просто-напросто у меня больше денег.
      - Тут все говорят только о деньгах. Это ужасно.
      - А где говорят о другом?
      - Да, но всему должна быть мера.
      - Такая у нас профессия, - поясняю. - Мы ведь коммерсанты.
      - А я-то думала, что вы боретесь за идеи.
      - Идеи? Какие идеи?
      - Вам лучше знать. Вы же работаете в эмигрантском Центре.
      - А вы бывали в Центре?
      - Да вот была на днях. Зашла за папой.
      - А вывеску на дверях видели?
      - ИМПЕКС или что-то в этом роде.
      - Правильно. В этом и состоит наша работа: экспортируем диверсантов и импортируем секретные сведения. Импорт - экспорт. Торговля.
      - Вы ужасный человек.
      - Не хуже вашего отца. Разница в том, что я не говорю о национальных иделах.
      - Своим цинизмом вы превосходите и Мери Ламур.
      - Приятно слышать это от вас. Возьмем еще по одной?
      - Мерси, я не люблю мастики. Особенно такой вот... А может, нам лучше уйти?
      У нее, как видно, и в самом деле испорчено настроение, несмотря на пышно начертанную программу.
      - Погодите, - говорю. - Теперь нас ждет приятный вечер.
      Приятный вечер близится к концу. Точнее говоря, нас окутывает сине-розовый полумрак "Крейзи хорст салон", программа давно исчерпана, и мы вертимся в ритме старого танго посреди небольшого дансинга.
      - Выходит, вы можете, если захотите, быть очень милы в обращении с людьми, - замечает Лида, глядя на меня своими большими карими глазами.
      - Не со всеми людьми.
      - Я и не жажду, чтоб вы были милы со всеми, - многозначительно говорит девушка.
      Ужин прошел довольно хорошо. Фильм - какая-то драма с большой любовью - тоже оказался во вкусе Лиды. Номера с раздеванием в кабаре ловко сочетались с юмористическими скетчами, к тому же артистки, красивые как куклы, не забыли хорошо надушиться. В общем, все шло куда лучше, чем вначале.
      - Мне кажется, я могла бы привыкнуть к здешней жизни, будь со мной по-настоящему близкий человек, - возвращается Лида к прежнему разговору, покорно повинуясь мне в ритме танго.
      - У вас есть отец.
      - Я говорю о человеке по-настоящему близком.
      - Понимаю. То, чего вам хочется, каждый норовит найти и не находит. Париж - это большой базар. Как только вы свыкнетесь с мыслью, что надо продаваться, жизнь сразу покажется вам более легкой и сносной.
      - Надоели вы с вашим цинизмом. Не портите мне хоть этот вечер.