- Так, значит, нам предстоит основательно потрудиться, а? возвращаюсь я к теме разговора.
      - Да, мой мальчик, и притом серьезно. Тебе не мешает знать, что фактически, хотя и негласно, Центр содержат американцы. Здешний народ, конечно, меня ценит и понимает, что какому-то там эмигранту вроде Димова далеко до такого политического лидера, как Младенов. Именно это и не нутру Димову. Вертел, крутил, пока наконец не сумел убедить тех, что я хоть и крупная фигура, но не обладаю деловыми качествами, какие присущи ему. И своего добился: я только вывеска, а фактически всем заправляет он, Димов.
      - Ну как же так? Это у тебя-то нет деловых качеств? - удивляюсь я, хотя, как мне хорошо известно, деловые качества бай Марина сводятся лишь к умению ловко улизнуть, когда приходит время расплачиваться.
      - Ну вот же, полюбуйся на этих умников! - восклицает Младенов.
      - Почему же ты миришься с таким положением?
      - А кто станет со мной считаться? Однажды я поставил вопрос ребром: "Кто, в конце концов, руководит Центром - я или Димов?" - "Ты, - говорят, - но Димов тоже полезная для нас фигура, и мы не можем им пренебрегать". А сверх того дали мне понять, что обострение отношений между сотрудниками Центра им нежелательно. А в устах тех, кто тебя содержит, слова "нам это нежелательно" звучат как "мы не позволим".
      - И что же дальше?
      - Дальше я рассчитываю на тебя. До сих пор я был в одиночестве, некому было довериться, и, пользуясь этим, они просто-напросто изолировали меня. А надо добиться обратного: мы их должны изолировать и показать американцам, что способны руководить делом получше всяких там димовых. Конечно, действовать следует с умом, тактично. На первых порах ты займешься журналом. Он в таком плачевном состоянии, что навести там порядок тебе не составит труда. А это сразу заметят где следует. Потом пролезешь в другой сектор. Тони с Милко мы перетянем на свою сторону. Потом и Димов пойдет на попятный. Он хитер, но мягкотел. Согласится и на вторую скрипку. Кралев самый опасный, по существу.
      - Как же это получается? Ты служишь ширмой Димову, а Димов Кралеву...
      - Да вот примерно так оно и есть. По крайней мере сейчас.
      Младенов хмурит брови.
      - А откуда черпает силы Кралев?
      - Как откуда? Все у него в руках. Димов без Кралева ни на шаг, потому и пляшет под его дудку, не соображая, что в один прекрасный день тот совсем выставит его.
      - Чем же, собственно, он занимается, этот Кралев?
      - Сам во всем разберешься. Время будет, - неопределенно отвечает Младенов.
      Действительно, время есть. Потому я не настаиваю.
      - Теперь мы найдем способ перекинуться словом, - заявляет бай Марин, посматривая на часы. - Пока что твоя цель - журнал. С него ты начнешь завоевывать авторитет. А потом, когда придет пора, примешься за другое.
      Он опять смотрит на часы, и я встаю.
      - Я бы не прочь поужинать вместе где-нибудь, но ко мне придут по делу, так что придется отложить до другого раза...
      - Не беспокойся, - говорю я в ответ и ухожу.
      - А где ты остановился? - догадался спросить Младенов, провожая меня по темному вестибюлю до лестницы.
      - Нигде. Куда без денег сунешься?
      - А багаж твой?
      - Багаж? Какой багаж? Я, бай Марин, две недели таскал грузы в Марсельском порту, чтоб заработать на дорогу да на эту ветошь, - отвечаю я, показывая на свой костюм, у которого и в самом деле не блестящий вид.
      - Ну вот, значит, все же как-то вышел из положения. А что касается гостиницы, то у Сен-Лазера их полным-полно, притом недорогие.
      - Что это такое, Сен-Лазер?
      - Да вокзал, отсюда рукой подать. Спроси, любой тебе скажет, как пройти.
      - Ладно, это пустяки, - равнодушно бросаю я, открывая дверь, но на пороге останавливаюсь и спокойно говорю, глядя старику прямо в глаза: - А относительно всего прочего будь уверен - мы это так не оставим. Все переменится, и даже, может быть, скорее, чем ты думаешь. Ты ведь знаешь, болтать попусту не в моем характере.
      - Знаю, мой мальчик, знаю, - кивает Младенов. - Не зря же я все эти шесть месяцев о тебе только и думал!
      И он отечески улыбается мне. Но в его усталых глазах больше сомнения, чем надежды.
      3
      Если кто надеется что-нибудь узнать от меня о Париже, советую ему, не теряя времени, купить "Голубой путеводитель". Там обо всем рассказано может быть несколько скучновато, зато исчерпывающе. Мой Париж не имеет ничего общего с тем, что о нем известно из путеводителя, где фигурируют Эйфелева башня, Обелиск, Пале Бурбон, Мадлена и прочие достопримечательности.
      Сдавая меблированную мансардную комнату с импозантным названием "студия" с маленькой кухонькой и совсем крохотной ванной, хозяин расхваливал чудесный вид, открывающийся на цинковые крыши города. Девяносто две узенькие полуистертые каменные ступеньки ведут из студии на улицу. Сама улица - два ряда прокопченных до черноты фасадов с магазином ортопедических механизмов на углу. За ней вторая - с булочной, бакалейной лавкой, мясным и винным магазинами. Затем еще две улицы без всяких магазинов. А дальше уже описанная Рю де Паради, кафе "У болгарина", здание, где находится Центр. Вот он каков, мой Париж.
      Центр занимает огромное помещение из шести полутемных комнат, куда и на час за весь год не проникает солнечный луч. На входной двери латунная табличка с надписью "ИМПЕКС" - анонимное товарищество, но это лишь декорация и адрес для присылки счетов за электричество. У Димова, Кралева и Младенова отдельные кабинеты. В двух комнатах располагается так называемая редакция, сиречь мы с Милко и Тони. Последняя комната нечто среднее между складом и архивом. На кухне хозяйничают Ворон и Уж - варят кофе для начальства и гостей, чистят свои пистолеты и обсуждают события, насколько им доступен смысл заголовков утренних газет.
      Уж - обыкновенный грубиян с багровой рябой физиономией и запасом бранных слов в обиходе. Ворон мне и вовсе противен. Эта антипатия столь органична, что стоит мне взглянуть на его долговязую фигуру в неизменном черном костюме, как меня начинает тошнить. У него вытянутая, похожая на тыкву голова с жиденькой темной растительностью на макушке, толстый обвислый нос, как бы заглядывающий ему в рот, и желтые конские зубы, постоянно обнажаемые в улыбке, в которой нет ничего веселого. Я возненавидел его с первого взгляда, и, насколько могу судить по его обращению, он отвечает мне полной взаимностью. Что-то вроде любви с первого взгляда, только наоборот.
      Я состою на службе целый месяц - срок вполне достаточный, чтоб уладить свои личные дела. За фантастическую для меня плату я снял упомянутую "студию". Купил три костюма, готовых разумеется, потому что внешний вид, на мой взгляд, зависит не от покроя костюма, а от твоего собственного покроя, из чего следует, что скроен я недурно. Одну из редакционных комнат я превратил в свою канцелярию, тогда как во второй разместились Тони и Милко, притом без всяких возражений, так как большую часть времени они проводят в кафе. И, наконец, я обзавелся собственным "ягуаром", купленным в рассрочку в комиссионном магазине.
      Мой "ягуар" вызвал в Центре определенное оживление. Димов не преминул заметить, что каждый прибывающий сюда первым долгом торопится обзавестись машиной, пусть это будет самая последняя колымага. Тони возразил, что "ягуар" отнюдь не колымага, а очень даже славная машина, только в давно прошедшем времени. Ворон удовлетворился тем, что пнул ногой брызговик в порядке испытания его на прочность, отчего чуть не развалил весь кузов. Даже Младенов отечески пожурил меня за легкомыслие - мне следовало-де посоветоваться, прежде чем выбрасывать такие деньги.
      Но я был вполне доволен своей находкой, принимая во внимание одну маленькую деталь: под старой обшивкой "ягуара" таился новехонький мощный мотор, о чем знали только мы с Леконтом.
      Если не принимать во внимание насмешек по поводу сделанного мной приобретения, мой престиж в Центре в первый же месяц значительно упрочился, особенно после выхода журнала. Младенов был совершенно прав. Этот журнал делался и оформлялся столь неграмотно, что улучшить его не стоило больших усилий даже при самых скромных познаниях. Книжка, выпущенная под моим руководством, так выгодно отличалась от предыдущих, что вызвала в Центре настоящий фурор. Даже Кралев не нашел к чему придраться и только спросил:
      - Во что же нам будет обходиться это удовольствие?
      - Расходы останутся прежними.
      - Ясно. Сразу видно, что человек знает свое дело, - великодушно признал Димов, подбросив связку ключей с эмблемой скорпиона.
      А бай Марин лишь хитро подмигнул: дескать, не говорил ли я вам, что это золотой парень?
      Кроме журнала, я ничем другим не занимаюсь, чтоб раньше времени не выделяться в Центре. И может быть, именно поэтому доверие ко мне постепенно крепнет. Я не сую нос в чужие дела, ни перед кем не заискиваю, не ищу чьей-либо дружбы и даже, если нечто интересное само бросится мне в глаза, делаю вид, что не заметил.
      Первое время меня удивляло, что в Центре работают всего пять человек, из которых один фактически ничего не делает, а двое других занимаются журнальчиком, распространяемым среди горстки эмигрантов. Потом я понял, что с деятельностью Центра связано гораздо больше лиц. Это были безымянные субъекты, различные по возрасту и материальному положению - насколько можно было судить по их обличью и одежде. В своих посещениях они придерживались какого-то неизвестного мне расписания, принимали их Кралев или Димов, а некоторых - Тони, используя для этого комнату-склад. Визиты были очень коротки, и это навело меня на мысль, что сведения в Центр доставлялись в письменной форме. Выбрав удобный день и час, я проверил свою догадку. И она подтвердилась.
      На столе пронзительно звонит будильник, и я с трудом удерживаюсь, чтоб не запустить в него подушкой, но вместо этого безропотно поднимаюсь с постели, потому что звонит он по моей воле.
      Сейчас шесть часов, а работа в Центре начинается в девять, и я мог бы еще часика два поваляться в постели, если бы не кое-какие предстоящие мне дела. Душ, бритье и одевание отнимают у меня ровно двадцать минут. Я иду на кухню, где хранятся сигареты, беру зеленую коробку "житан". Открыв ее, кладу под сигареты несколько аккуратно свернутых листочков тонкой бумаги, исписанных мелким почерком. Моим почерком. Зеленые "житан" значительно мягче синих "галуаз", поэтому я предпочитаю курить зеленые. Кроме того, коробка у них довольно широкая и имеет то преимущество, что не способна распахнуться сама, когда это меньше всего желательно, а открывается как ящик стола.
      Спускаюсь почти бегом по девяносто двум ступеням лестницы, чтоб согреться, и выхожу на улицу. Этот апрельский день ветреный и солнечный, но убедиться в том, что на улице солнце, можно, только сильно запрокинув голову, потому что здесь, среди домов, постоянно лежит густая тень, как в колодце. Даже не по себе становится, как подумаешь, что эта тень залегла тут еще во времена Второй империи.
      Улица пустынна. Одиноко раздаются мои шаги. Достигнув угла, сворачиваю за ортопедический магазин. На витрине покрытые толстым слоем пыли две искусственные ноги и рука. Быть может, нуждающиеся видят в этих сооружениях свою заветную мечту, но на меня они производят тягостное впечатление, и мне начинает казаться, что у них ужасающе скрипят суставы. Миновав еще три улицы, тоже пустынные, выхожу к вокзалу Сен-Лазер. Здесь уже довольно оживленно. Я покупаю в киоске "Фигаро" и засовываю в карман. Затем вхожу в одно из больших кафе напротив вокзала, сажусь за столик в глубине зала и подзываю кельнера.
      - Большой крем и два рожка.
      Выложив на стол сигареты со спичками, я развертываю газету. Бои во Вьетнаме, пограничные инциденты на израильско-сирийской границе. Ничего особенного. Небольшое повышение цен на свинину. Я свинины не ем. Кельнер приносит мой завтрак. Кладу рядом раскрытую газету и принимаюсь за еду.
      - Тут свободно?
      Ко мне обращается пожилой мужчина с заурядной чиновничьей физиономией, держащий в руке потертый коричневый саквояж. Я подтверждаю кивком головы. Незнакомец садится, ставит у своих ног саквояж, достает сигареты, закуривает и кладет коробку на стол. По какому-то совпадению он тоже курит зеленые "житан".
      - Кофе! - восклицает человек с саквояжем, взмахнув рукой кельнеру.
      Потом его внимание привлекает раскрытая газета.
      - Разрешите?
      Я снова киваю утвердительно. Незнакомец берет газету и погружается в чтение. Покончив с завтраком, я беру зеленую коробку и закуриваю. Это не моя коробка, моя еще не начата, однако я без особых церемоний сую ее себе в карман.
      Семь часов. На работу еще рано, но я люблю приходить пораньше, когда никого нет и никто мне не надоедает. Вблизи вокзала суетится народ. Некоторые уезжают, но в большинстве это люди, прибывшие из окрестных селений. Иду по улице Шатодюн. Рю де Паради отсюда не особенно далеко, к тому же небольшая прогулка перед началом работы всегда полезна.
      Подхожу к Центру в половине восьмого. Звоню как полагается, но, так как мне никто не открывает, сам отпираю дверь и вхожу. Открываю комнаты одну за другой. Ни живой души. Кабинеты Кралева и Димова, по обыкновению, заперты. Заглядываю на всякий случай в замочные скважины. Внутри вроде бы пусто. Достаю из кармана ключ и отпираю кабинет Димова, потом запираюсь изнутри и вынимаю ключ. Сегодня суббота. В этот день сводка сведений, собранных за неделю по различным каналам, уже лежит в столе у Димова. Сводка составлена Кралевым, но один только Димов пользуется правом передавать ее кому следует. Каждую субботу. Всегда в субботу.
      Ящик стола заперт секретным ключом, но у меня имеется довольно удачный дубликат. Сначала я внимательно осматриваю ящик снаружи, желая убедиться, не оставлены ли какие приметы, потом отпираю и, прежде чем вынуть сводку, запоминаю, как она сложена.
      Я читаю быстро и быстро усваиваю, поэтому чтение отнимает у меня не более десяти минут. Положив листки бумаги на прежнее место, я запираю ящик и, уже собравшись выйти, слышу шаги. Они пока глухие и словно бы вдалеке. Открываются и закрываются двери. Вот шаги становятся отчетливей.
      Решение принято мною заблаговременно: если кто-либо застанет меня в комнате, единственное место, где можно спрятаться, уголок за пыльной темно-зеленой портьерой. Убежище ненадежное, но другого нет. И поскольку шаги уже совсем рядом, я укрываюсь за бархатной завесой и жду. Если это Димов, то есть надежда, что он посидит здесь немного и, не заметив моего присутствия, выйдет куда-нибудь. А может, это и не Димов.
      Шаги замирают у самой двери. Кто-то слегка нажимает дверную ручку. И тишина - возможно, человек заглядывает в замочную скважину. Затем шаги удаляются в сторону, щелкает замок, и скрипит дверь кабинета Кралева.
      Значит, это Кралев. Странно, что он первым делом проверил дверь Димова. Кралеву нечего искать в столе у Димова, так как все, что там лежит, ему хорошо известно. Выходит, он опасается, как бы кто другой не залез сюда в нерабочее время.
      Все это как-то механически мелькает у меня в голове, потому что в данный момент мне некогда вдаваться в анализ. Надо возможно быстрее выскользнуть отсюда, так как скоро прибудут Ворон с Ужом и вообще наступит такое оживление, что выбраться уже не удастся.
      Откинув завесу, я бесшумно приближаюсь к двери. Достаю ключ, осторожно вставляю его в замок и потихонечку поворачиваю, стараясь не издать ни малейшего звука. После этого все так же беззвучно открываю дверь, выхожу в коридор, вставляю ключ с другой стороны и запираю дверь. Едва успеваю спрятать ключ в карман, как справа от меня открывается дверь Кралева. В то же мгновение поднимаю руку и стучусь к Димову. Глупо, конечно, но ничего другого мне не остается.
      - К кому стучишься? - насмешливо спрашивает Кралев.
      - К Димову, к кому же... Мне нужны болгарские газеты...
      - Димова еще нет. И ты это знаешь.
      - Думал, может, он пришел...
      - А сам ты когда явился?
      - Минут десять назад.
      - Скажи пожалуйста! Как же это я тебя не видел? Я прошел по всем комнатам.
      - Я ходил в туалет.
      Туалетная комната в самом дальнем углу, и, насколько я мог судить по звуку шагов, Кралев туда не дошел.
      Черные глаза глядят на меня из-под густых бровей недоверчиво и с неприязнью. Однако я выдерживаю взгляд черномазого без смущения. Моя версия не весьма убедительна, но возможна. Хочешь верь, хочешь нет.
      - Ты что, допрашивать меня вздумал? - говорю я, делая шаг в его сторону, просто так, чтоб лучше слышать ответ.
      - А ты что, бить меня собрался, да? - спрашивает Кралев, глядя на меня все так же пронзительно.
      Я и в самом деле с превеликим удовольствием треснул бы ключом по его угловатой башке, но в данный момент не могу позволить себе такое удовольствие.
      - Слушай, Кралев: я занимаюсь своим делом, а ты занимайся своим и перестань наседать на меня, а то смотри, как бы в один прекрасный день не испортил тебе настроение... и физиономию, не заботясь о последствиях...
      Я говорю это так, будто мне ничего не стоит исполнить свою угрозу тут же. Черномазый слушает, не моргнув глазом, но это еще не значит, что он не верит сказанному. Не дожидаясь ответа, я поворачиваюсь к нему спиной и ухожу к себе.
      Иной раз нелишне дать понять, что с тобой шутки плохи. Кралев чувствует свою силу, потому что за спиной у него эмигранты и американцы, тогда как за мной один только Младенов, который не замедлит отречься от меня, если это будет в его интересах. И все же остаться с глазу на глаз с отчаянным человеком, даже если он одинок, не очень-то приятно. Какой толк, что за спиной у тебя американцы, если тот, что перед тобой, способен превратить тебя в отбивную котлету?
      Из тактических соображений мне не имеет смысла проявлять неприязнь к Кралеву, потому что это заставит его насторожиться. Но так как он и без того все время начеку, ходит за мной по пятам и ненавидит так, что дальше некуда, то особого вреда от этого не будет. К девяти один за другим приходят сотрудники, и Центр начинает жить обычной жизнью. Я занимаюсь подготовкой следующего номера и в то же время напряженно прислушиваюсь к происходящему вокруг, стараясь понять, не готовит ли Кралев какую-либо каверзу против меня. Однако все идет нормально. У входа время от времени звонят безыменные посетители, которых Ворон провожает к Димову или к Кралеву. Уж варит кофе на кухне для начальства и гостей. За стеной Тони и Милко лениво просматривают утренние газеты.
      Перед обедом ко мне в комнату входит Димов.
      - Ну? Номер продвигается?
      Он окидывает беглым взглядом разбросанные по столу рукописи, не давая себе труда протянуть к ним руку. Выражение его лица обычное. Он машинально подбрасывает ключи с эмблемой скорпиона.
      - Продвигается потихоньку.
      - Значит, продвигается, да? - снова спрашивает Димов с видом человека, которому хочется что-то сказать и нечего.
      С некоторых пор он принял по отношению ко мне позу великодушного доброжелателя.
      - Да, - киваю я. - Большая часть материала уже готова. Остается передовица и...
      - Хорошо, хорошо, это как раз то, что мне хотелось услышать, прерывает он меня и удаляется.
      В час с чем-то я иду в кафе "У болгарина". Все эмигранты называют это кафе "У болгарина", как будто сами они австралийцы. Тони и Милко, как всегда, возятся у автомата. Обедаем втроем, и, поскольку сегодня суббота и после обеда делать нечего, мы начинаем пьянствовать. Один кельнер болен, другой пошел отдохнуть до вечера, поэтому нас обслуживает сам хозяин. Это неуклюжий человек с покатыми, как у женщины, плечами; его неподвижное лицо с отвислыми щеками странно контрастирует с живыми хитрыми глазками.
      - Ешьте и пейте побольше, ребята! Профитируйте, пока я тут: я пурбуаров не беру! - подбадривает он нас, примешивая по своему обыкновению французские слова с болгарскими окончаниями.
      - Обращайтесь к Эмилю, - рекомендует Тони. - Он сегодня угощает.
      Я не возражаю, хотя и не обязывался угощать. И вообще начальству следовало бы брать пример с нас, потому что у нас троих никогда не возникает историй из-за денег.
      - Ты слишком стараешься, браток, - в третий раз говорит мне Тони, когда хозяин приносит очередную бутылку божоле. - Если надеешься таким способом завоевать симпатию Кралева, то ты глубоко ошибаешься. Он увидит в тебе соперника и возненавидит еще сильнее. Лучше делай, как я или Милко. Пусть ругают, зато терпят, раз ты безопасная булавка...
      Я не возражаю. Мне противно говорить. Милко тоже молчит, как всегда. Это обеспечивает широкое поле деятельности для Тони, который болтает без умолку, переходя от взаимоотношений в Центре к взаимоотношению полов.
      - Как это ты обходишься без мадамы, а? Я начинаю сомневаться в тебе... - снова принимается он за меня.
      - Я недостаточно богат для этого вида спорта.
      - При чем тут богатство? Нельзя, что ли, по дешевке? Подбросить тебе ту, мою блондинку?..
      - Ты мерзавец, - замечает хриплым баском Милко.
      - Почему мерзавец? Разве я виноват, что она мне опротивела? Транжирит твои денежки, а ты рискуй. Если пронюхает ее муж, мне во всем Париже места не найти.
      - Ты побольше болтай, раз не хочешь, чтоб он пронюхал, - советую я ему.
      - И все-таки, браток, я начинаю в тебе сомневаться... Больше месяца без мадамы...
      - Тебя к телефону, - сообщает мне хозяин.
      Я иду к кабине, а он тем временем говорит Тони:
      - Ты уже три часа парлекаешь. Как только язык не устанет?!
      В трубке звучит голос Младенова:
      "Это ты, Эмиль?.. Тут вот только что прибыла моя дочка из Болгарии... Одним словом, у меня радость... Не мог бы ты ко мне заглянуть?.. Вот именно, сейчас, сразу".
      Вот тебе и мадама.
      Мадама, как видно, уже нашла время переодеться и освежиться после дороги, потому что вид у нее довольно привлекательный. Я смутно знал, что у Младенова есть дочь от жены, с которой он давно развелся. С его стороны были намеки, что она помышляет в составе группы туристов бежать за границу. Однако я не предполагал, что дочь у него столь привлекательна может быть, потому, что у меня всегда была перед глазами физиономия отца.
      - Вот она, моя Лида, - говорит Младенов, вводя меня в знакомый и, как всегда, неприбранный холл. - Познакомьтесь.
      Мы знакомимся. Лида садится, закуривает сигарету, вынув ее из помятой полупустой коробки "солнце", и кладет ногу на ногу так, что видны ее бедра выше чулок. Бедра у нее красивые, но нарочитость поступка раздражает.
      Сказав, что дочка привлекательна, я несколько преувеличил. У этой девушки или молодой женщины стройная фигура с тонкой талией и красивое лицо с большими карими глазами, но есть в ней и что-то отталкивающее, и в этом меня убедил номер с бедрами. Отталкивающее впечатление производят и ее слишком щедро накрашенные губы, и не в меру, до наглости прямой взгляд, и чересчур высоко поднятые с помощью специального бюстгальтера груди, которые и без этого постамента достаточно велики, да и весь ее вид, как бы говорящий, что мы уже прошли сквозь огонь и воду, нас ничем не удивишь и мы на все готовы.
      Я не моралист, и меня эти вещи совсем не трогают, но если козырять тем, что нам все нипочем, то не исключено, что на вершине общественной иерархии окажется шлюха. Вот почему дочка Младенова не только не обольщает меня своим видом, а даже охлаждает, и я без колебаний заношу ее в графу тех еще зеленых нимфоманок из кафе, которые смотрят на любовь примерно как на рюмку коньяку. Это, в сущности, нимало меня не волнует, так как жениться на ней я не собираюсь.
      Младенов не ждет, пока уляжется трепет первого знакомства, и быстро переходит к деловой стороне вопроса: ему очень хочется показать Лиде картинки ночного Парижа, но, как назло, именно сегодня ему предстоит важная встреча, и ввиду этого, не буду ли я столь любезен сопровождать гостью.
      - Ну, папа, какой ты!.. - восклицает Лида без всякого волнения и, видимо, только ради приличия.
      - Почему бы нет? Мне будет очень приятно, - отвечаю и я ради приличия, догадываясь, что старый хитрец решил сэкономить за мой счет несколько франков.
      Оказывается, в силу какой-то случайности Лида уже готова к походу. Так что мы предоставляем папаше возможность спокойно обдумывать важность предстоящей встречи и по узкой лестнице спускаемся вниз.
      Соотечественница слегка разочарована жалким видом моего "ягуара", зато с изумлением следит за тем, как мы ловко и быстро пробираемся сквозь лавину машин. Временами Лида невольно хватается за мое плечо, боясь, что мы вот-вот столкнемся с кем-нибудь и разлетимся в пух и прах, но постепенно привыкает и успокаивается.
      - Вы водите машину, как настоящий виртуоз! - замечает она, когда мы пронеслись на волоске от блестящего "кадиллака" и с высокомерным видом оставили его позади.
      Боясь услышать еще более восторженные оценки, вроде: "Вы чародей!" или "Вы знаменитость!", спешу ответить:
      - Тут каждый вынужден ездить так, если не хочет, чтоб его крыли со всех сторон и величали черепахой.
      - Отец говорил, что вы безудержно смелый человек. С того дня, как вы спасли ему жизнь, он считает вас настоящим героем...
      - Ваш отец перебарщивает, - прерываю я ее, круто сворачивая в переулок. - И вообще героизм, как кто-то сказал, всего лишь яма, в которую человек сваливается по неосмотрительности.
      - Это что, скромность или скептицизм?
      - Скорее реализм, если придерживаться словаря иностранных слов. Куда бы вам хотелось пойти?
      - Вы едете с такой бешеной скоростью даже не зная куда? - искренне удивляется Лида.
      - Я всегда еду напропалую.
      Фраза тоже выхвачена напропалую и поэтому звучит довольно фальшиво, но девушка цепляется за нее:
      - Вы говорите в буквальном или в переносном смысле?
      - И в том и в другом, - продолжаю я фальшивить.
      - Я не допускала, что человек может действовать напропалую. Хочу сказать, умный человек вроде вас.
      - Умный был человек или глупый - об этом обычно судят после его смерти, - замечаю я и снова делаю резкий поворот, невольно отбрасывая свою спутницу на другой край сиденья.
      Мы на площади Клиши. Тут образовался затор. Далеко впереди мерцает красный светофор. Подъезжаю впритык к передней машине и выключаю скорость.
      - Раз вы не привыкли действовать напропалую, как же вы очутились здесь? - возвращаюсь я к прежней теме, глядя перед собой в ожидании зеленого света.
      - Здесь мой отец...
      - Ну и что из этого? Ваша мать в Болгарии...
      - Не могла я там больше вытерпеть... Если держишься свободно и живешь, как хочется, на тебя начинают указывать пальцем... Будто ты бог весть какая... Потом еще этот побег отца...
      Впереди вспыхивает зеленый огонек. В ожидании, пока тронутся передние машины, включаю малую скорость.
      - Я вас понимаю, - говорю. - Это уже объяснение. Невольно приходишь к мысли, что и вы, стремясь вырваться из каких-то условий, решили действовать напропалую. Так же, как и я.
      Машины перед нами медленно катят вперед, и мы вместе с ними. Не доехав до угла, останавливаемся - загорается красный свет.
      - Вы к кому сюда приехали? - спрашивает Лида.
      - Ни к кому.
      - Вы ни к кому, а я к отцу, вот в чем разница, - замечает она с некоторым раздражением в голосе.
      - Вы и раньше жили при нем? - спрашиваю я как бы без всякой связи.
      - Никогда я при нем не жила. Я жила с матерью.
      "Вот теперь-то ты узнаешь, в чем она, разница, - отвечаю я про себя. - Быть может, я ошибаюсь, но скоро, сдается мне, ты будешь проклинать последними словами своего любимого папашу".
      - А почему вы спросили, где я жила?
      - Просто так. Вы меня заинтересовали, - объясняю я и снова включаю первую.
      На сей раз нам удается пересечь площадь и свернуть на бульвар, в сторону площади Пигаль.
      - Раз уж я вас заинтересовала, поедемте куда-нибудь ужинать. Я умираю с голоду.
      - Именно об этом я и думаю, только не знаю, куда нам податься. А, вспомнил! Мы поедем в хороший тихий ресторанчик на Монмартре.
      Вначале я хотел было препроводить ее в какое-нибудь кафе на бульваре и накормить обычным шукрутом или бифштексом с картофелем. Но потом отказался от своего намерения. В конце концов она не виновата в скаредности отца, и с какой стати мстить ей за это.
      Миновав Пигаль, я еду по Рошешуар и сворачиваю вправо, на довольно крутую улочку. Еще немного, и мы у ресторана.
      Ресторан - второе разочарование после "ягуара". Это неприглядное заведеньице с садиком, замкнутым двумя глухими прокопченными стенами. Ни малейшего признака роскоши, которая мерещилась девушке, повторявшей про себя: "Первый вечер в Париже!" Мне ничего не стоило окунуть ее и в роскошь, благо мой карман оттягивает огромная пачка банкнот, но у меня нет никакого желания изображать себя сказочным принцем. И потом, в этом скромном на вид ресторанчике кормят довольно хорошо.
      Вкусная еда и три бокала белого бургундского до некоторой степени сглаживают разочарование Лиды. Мы выпиваем кофе с шартрезом, и я расплачиваюсь.
      - Мы уже уходим? - спрашивает девушка, явно ожидая, что я скажу "нет".
      Я называю ее девушкой, потому что, насколько мне известно, она не замужем. Иначе такое обращение ей совсем не подходит.
      "Уходим, конечно, а как же?" - хочется мне ответить, но чувство снисхождения снова берет верх.
      - Можно еще куда-нибудь пойти, - говорю. - Что бы вам хотелось посмотреть?
      - Стриптиз! - отвечает она с задором.
      - Ладно. А я-то думал, что стриптиз интересует только мужчин.
      - Почему только мужчин?
      - Потому что раздеваются женщины.
      - А вот меня тоже интересует. Считайте меня извращенной.
      - Я ничего такого не говорю, - успокаивающе бормочу я и веду ее к дремлющему на улице "ягуару".
      Я мог бы показать ей "Лидо", и она со своими провинциальными вкусами наверняка пришла бы в восторг от цветных прожекторов и розовых перьев на танцующих, но это не входит в мои расчеты: я, повторяю, не собираюсь корчить из себя сказочного принца.