Нас троих сразу же вызвали к декану для дачи объяснений, но, так как мы упорно отрицали свою причастность к истории с листовками, все ограничилось тем, что нас оставили на подозрении. Тайная группа тут же распалась. Каждый из нас был убежден, что кто-то из двух других - предатель, а кто станет готовить революцию вместе с предателем? Гарри и Дику и в голову не пришло, что мистер, назовем его Дэвис, тоже был в курсе дела, а если бы они и сообразили, то едва ли могли бы допустить, что Дэвис способен совершить донос. А вот я допускал, и, может быть, именно потому, что сентиментальное приключение уже малость подорвало мою слепую веру в любимого учителя.
      Сеймур снова меняет позу и снова закуривает.
      - Я и в самом деле вам не надоедаю?
      - Вы, наверно, считаете, что и другим все так же надоедает, как вам? - спрашиваю в свою очередь.
      - Не знаю, случилось ли с вами такое, но, когда чувство, которым вы очень дорожите, начинает колебаться, у вас появляется властное стремление расшатать его вконец, вырвать с корнем и выбросить к чертовой бабушке. Начеркал я собственноручно один лозунг против университетского мракобесия и, прежде чем отстукать его на машинке, понес показать к Дэвису. Он посмотрел, посоветовал внести несколько мелких поправок, а затем говорит:
      "Боюсь, как бы ты, мой мальчик, не навлек на себя беду этими мятежными действиями".
      "О, - сказал я небрежно, - риск невелик".
      "Кто, кроме тебя, знает про это?"
      "Только Гарри и Дик".
      "Во всяком случае, когда будете расклеивать, смотрите в оба".
      "Расклеиваться они будут рано утром, когда аудитории еще пустуют", все так же небрежно ответил я.
      Рано утром в аудиториях действительно было совсем пусто, но меня все же сцапали, едва я принялся за вторую листовку. На этот раз сомнений насчет того, кто предатель, быть не могло. Дэвис сделал свой донос незамедлительно, рассчитывая на взаимные подозрения между мной и моими товарищами.
      - И вас исключили?
      - Исключили бы, не заговори во мне здравый смысл. Во всяком случае, мой труд "Структура капитализма как организованного насилия", который я начал писать, так и остался незаконченным. И с этого момента я стал смотреть на марксистские идеи как на идеи беспочвенные.
      - Не понимаю, что может быть общего между марксистскими идеями и подлостью вашего профессора.
      - Разумеется, ничего общего. Я далек от мысли валить вину на марксизм за двуличие Дэвиса. Просто-напросто с глаз моих свалилась пелена, и я стал понимать, что идеи, пусть даже самые возвышенные и благородные, теряют свою ценность в руках человеческого отребья. Я бы даже сказал, что огромная притягательная сила возвышенных идей, их способность увлекать людей, вводить в обман так велика, что это создает опасность.
      - Вы обладаете редкой способностью ставить все с ног на голову...
      - Да, да, знаю, что вы хотите сказать. Только позвольте мне закончить. Так вот, речь зашла о моем труде, незавершенном и бесполезном, как любое человеческое дело. Впрочем, не совсем. Когда меня задержали и после тщательного обыска в моей квартире отвели к сотруднику Федерального бюро, он мне сказал:
      "Судя по этой рукописи, - имелся в виду упомянутый труд, - вы достаточно хорошо усвоили марксистскую доктрину. Это может очень пригодиться, если ваши знания будут использованы должным образом. Поймите, друг мой: кто в свои двадцать лет не был коммунистом, у того нет сердца. Но тот, кто и после двадцати лет продолжает оставаться коммунистом, тот лишен разума. Вам, должно быть, уже более двадцати?"
      Человек выдал мне еще несколько проверенных временем афоризмов, а затем приступил к вербовке.
      Сеймур замолкает, как бы ожидая, что с моей стороны последует какой-нибудь вопрос, однако задавать вопросы у меня нет желания, по крайней мере сейчас.
      - Для большей ясности необходимо сказать, что при вербовке я очень упорствовал, хотя делал это лишь ради того, чтобы придать себе больший вес. А вот когда меня пытались связать по дружбе с Дэвисом, мне удалось сохранить твердость до конца. Мне доверили самостоятельное задание, я стал быстро продвигаться и не только обогнал Дэвиса, но даже, если мне память не изменяет, сумел ему маленько напакостить. Я человек не мстительный, Майкл. Не потому, что считаю мщение чем-то недостойным, нет, оно вызывает излишнее переутомление, трепку нервов. Но в случае с Дэвисом я с этим считаться не стал. Отомстил ему за попранные иллюзии молодости. Со временем же я понял, что, по существу, мне бы следовало благодарить его...
      Сеймур умолкает, на этот раз надолго.
      - Вы возненавидели людей, которых любили, а вместе с ними возненавидели все человечество, - говорю я ему.
      - Зачем преувеличивать? - устало отвечает американец. - Никого я не возненавидел. А к тем двоим испытываю нечто вроде благодарности за то, что отрезвили меня.
      - Но ведь они жестоко ранили вас.
      - Раны пустяковые.
      - Да, но зато они постоянно болят.
      - Особенно не чувствую, чтобы они болели. В какой-то мере напоминает застарелый ревматизм - дает о себе знать, как только начинает портиться погода.
      Он смотрит на часы.
      - Ну что ж, не пора ли по домам?
      "По домам, не по домам, а банки уже закрыты", - отвечаю про себя, поднимаясь со скамейки.
      Мы опять идем по дорожке, но на сей раз к стоящей за рестораном машине.
      - Все это не столь важно, - поводит итог Сеймур, - важнее другое: понять, как непригляден этот мир людей-насекомых, и почувствовать себя свободным от всех его вздорных законов, норм и предписаний. Свободным, Майкл, совершенно свободным, понимаете?
      - Неужели вы считаете себя совершенно свободным?
      - Да! В пределах возможного, конечно.
      - Вы хотите сказать, что теперь свободны и от бюро расследований, и от разведывательного управления?
      - О нет! Я не собираюсь говорить больше того, что уже сказал! отвечает Сеймур и неожиданно смеется чуть хриплым смехом.
      6
      Мне совсем не до научных исследований, но ничего не поделаешь; в целях легализации и следующий день приходится начать с науки. Опять наведываюсь в священный храм - Королевскую библиотеку - и даже беру на дом книгу "Миф и информация" некоего Уильяма Т.Сеймура. Затем, выскользнув на улицу уже знакомым путем, сажусь в первое попавшееся такси.
      Пока машина летит к центру, я бегло листаю книгу Уильяма Т.Сеймура, чтобы убедиться, что в ней отражены знакомые мне идеи. Труд выдержан в строго научном стиле, но строгость эта и, пожалуй, сухость скорее подчеркивают мизантропическое звучание этих идей.
      Выйдя из машины в заранее намеченном пункте, я без промедления впрягаюсь в банковские операции. В это утро ветер сильнее обычного, и в нем уже ощущается холодное дыхание осени. В данный момент это природное явление для меня не помеха, напротив, попутный, почти ураганный ветер лишь ускоряет мой стремительный бег от банка к банку.
      Давать подробное описание моих визитов в эти солидные учреждения означало бы без конца варьировать уже знакомые две фразы. Мою, выражающую желание внести какую-то сумму на счет господина Тодора, и банковского чиновника, выражающего недоумение по поводу того, что я ищу какого-то несуществующего Тодора. Несуществующего - что правда, то правда. И все же...
      Единственное утешение - проверка идет довольно быстро. Перебрасываюсь на такси в другой, более отдаленный квартал, потом в третий. Список неисследованных учреждений становится все меньше, а тень сомнения в моей голове все больше сгущается. Быть может, я иду по следу человека, которого давно нет в живых? А может, человек этот, живой и здоровый, находится где-то очень далеко от этого города ветров?
      Вхожу в какой-то третьеразрядный банк. Помещение не слишком респектабельное: вместо мраморных плит - обыкновенный дощатый пол, почерневший от мастики, вместо бронзовых люстр - засиженные мухами шары, излучающие слабый свет в полумраке хмурого зала. Подхожу к окошку, где принимают вклады, и произношу свою обычную фразу. Чиновник, не вставая с места, выдвигает ящик с карточками. Клиентура этого банка, очевидно, столь немногочисленна, что картотека легко вместилась в один ящик.
      Чиновник выхватывает новую зеленую картонку, подносит ее к очкам, потом смотрит поверх очков на меня и сообщает:
      - У нас есть Тодороф, а не Тодор...
      - Проживающий на Риесгаде, двадцать два, не так ли?
      - Нет. На Нёрезёгаде, тридцать пять, - отвечает чиновник, еще раз кинув взгляд на картонку.
      - Значит, не он. Извините, - бормочу я.
      И тотчас же иду искать такси.
      Нёрезёгаде - это нечто вроде набережной, тянущейся вдоль искусственных озер. Машина останавливается возле указанного перекрестка, то есть домов за десять от нужного места. Когда же я добираюсь пешком до N_35, меня как громом поразило - оказывается, этим номером отмечено большущее шестиэтажное здание. Шесть этажей, по три или четыре квартиры на каждом - ступай ищи в этом лабиринте интересующего тебя Тодорофа!
      Войдя в подъезд, наспех просматриваю надписи на почтовых ящиках, чтобы удостовериться в том, что мне заранее известно: фамилия "Тодоров" отсутствует среди них. Зато на стене висит небольшое объявление, что сдается квартира. В настоящий момент в квартире я не нуждаюсь, но объявление все же пригодилось. Позади меня вдруг слышится чей-то голос:
      - Вы кого-то ищете?
      Это портье, высунувшийся из своей клетушки. Как у всякого серьезного портье, у него хмурая физиономия и недоверчивый взгляд. Но одари он меня лучезарной улыбкой, я и тогда едва ли стал ему рассказывать, что меня сюда привело. Портье, как известно, работают на полицию, что же касается этого, то он, возможно, снабжает информацией и еще какое-нибудь ведомство.
      - У вас тут сдается квартира, - говорю без тени дружелюбия, потому что чем любезнее ты относишься к подобным скотам, тем они становятся подозрительней.
      - Есть одна свободная, - неохотно сообщает портье. - Но господин Мадсен унес ключ, и я не могу вам открыть.
      - А не могли бы вы позвонить господину Мадсену?
      - Могу, почему же? Но он возвращается только к вечеру, но и тогда...
      - Может, мне наведаться завтра?
      - Завтра воскресенье. Меня вы завтра не найдете, - с нескрываемым злорадством отвечает портье.
      И, удовлетворив в какой-то мере свой инстинкт инквизитора, добавляет:
      - Приходите на той неделе.
      Будь я сейчас в Королевской библиотеке, мне бы следовало на время прервать научные изыскания и примерно в час дня заглянуть в кабинет мистера Сеймура. Но библиотека отсюда далеко и еще не пробило и двенадцати, так что мне можно заняться другим делом.
      Взяв такси, сообщаю адрес, однако шофер заявляет, что не знает такой улицы. К сожалению, мне она тоже не знакома. Я назвал один из адресов, записанных в моей памяти при просмотре маленьких объявлений в "Экстрабладет". Человек за рулем все же решил пренебречь неприятностями, которые сулит езда в неизвестность.
      После того как мы дважды справлялись у полицейских на перекрестках и после того как мы дважды обращались с расспросами к случайным прохожим, шофер останавливается на какой-то глухой улочке не менее глухих кварталов. Отпускаю машину с риском остаться без средств отступления, вхожу в неприбранный подъезд дома N_12 и поднимаюсь по узкой неосвещенной лестнице.
      Пятнадцать минут спустя я уже снова на улице, в этом мире, полном загадок, точнее, в этом почти незнакомом пригороде. Почти, но не совсем, потому что, пока ехал на такси, я успел зафиксировать в памяти несколько ориентиров, и прежде всего небольшую площадь с автобусной остановкой и гаражом, снабженным огромной, проржавевшей от датских дождей вывеской: "Прокат автомобилей". В этом городе, где расстояния так же ощутимы, как и цены на такси, "Прокат автомобилей" - полезная вещь, заслуживающая самого серьезного внимания.
      И я направляюсь к гаражу, бесстрашно ныряю под триумфальную арку с ветхой вывеской, и перед моими глазами встает целая гора таратаек, начисто выпотрошенных. Будем надеяться, что даваемые напрокат автомобили подбирают не здесь.
      Мой взгляд падает на небольшую площадку, свободную от покойников и украшенную двумя желтыми бензоколонками "Шелл". Немного в стороне темнеет фасад не то конюшни, не то угольного склада.
      Пользуясь скудным теплом полуденного солнца, двое мужчин расположились на скамейке у барака и обедают. Если не считать нескольких ломтиков колбасы, обед состоит в основном из прославленного датского пива. Возлияния, судя по числу бутылок "Тюборг", расставленных вдоль скамейки и под нею, поистине обильные.
      Мужчина помоложе, со светлыми голубыми глазами и копной волос, словно сделанных из свежей соломы, замечает мое присутствие и что-то тихо говорит на родном языке - вероятно, "что вам угодно". Сообразив, что я иностранец, он повторяет вопрос на плохом английском и, поняв, что мне угодно получить машину напрокат, информирует того, что постарше, опять на родном языке. Тот кивает и делает рукой широкий жест с тем добродушием, которое бывает свойственно человеку, довольному своим обедом. Отрадно все же, что рука его указывает не на братскую могилу таратаек, а на зияющую пасть конюшни.
      Прохожу в полутемное помещение и кое-как убеждаюсь, что там действительно стоит несколько машин. Минуту спустя, прервав свою трапезу, с тем же добродушным видом появляются служители гаража. Младший поворачивает выключатель, и наличность автомобильного парка так и засверкала при тусклом желтом свете. Наличность эта исчисляется цифрой "пять". Нельзя сказать, чтобы эти экипажи сильно отличались от своих собратьев, ржавеющих на свалке.
      Пока я хожу и осматриваю пятерку ветеранов автомобильного племени, старший из мужчин что-то лопочет на своем языке, а младший торопливо переводит:
      - Шеф говорит, что если вам нужна машина для работы, то лучше всего взять "волво".
      Старший опять что-то выдает, и младший тут же поясняет мне:
      - Шеф говорит, что "мерседес" представительней, но, если вам нужна машина для работы, лучше всего взять "волво".
      Тут старший делает третье замечание, сопровождая его категорическим жестом, и адъютант с соломенными волосами добросовестно переводит:
      - Шеф говорит: если возьмете "волво" - полная гарантия! Шеф сам его ремонтировал. Исключительная машина, говорит.
      После непродолжительных раздумий я останавливаюсь на "волво" и не без робости спрашиваю, способна ли эта машина двигаться. На этот вопрос адъютант с соломенной прической, даже не прибегая к помощи шефа, довольно бойко отвечает:
      - Она не едет, а летит! Если вам нужна машина для работы, берите "волво"!
      Это страстное выступление в защиту "волво" кладет конец моим колебаниям. Я устраиваюсь в утробе этого праотца автомобилей, включаю зажигание и, к своему удивлению, еду. Сделав два-три тура по очищенной от железного лома площадке, я подъезжаю к бензоколонке, останавливаюсь и в сопровождении молодого служителя гаража иду в контору. Своими размерами контора едва ли превышает два квадратных метра, туда входим только мы вдвоем; шеф тем временем, усевшись на скамейку, наслаждается остатками летнего тепла и датского пива. Адъютант заносит в заплесневелый блокнот необходимые в таком случае данные из моего паспорта, адрес и спрашивает:
      - На какой срок?
      - На неделю.
      - Двести крон.
      Цена не такая уж дикая, но, как всякий уважающий себя клиент, я считаю нужным заметить:
      - Не много ли?
      - Много? За "волво"?! - восклицает адъютант с оттенком удивления и гнева.
      Потом под новым наплывом добродушия идет на уступки:
      - Если вы возьмете машину на целый месяц, вы заплатите всего четыре сотни.
      Жест прямо-таки расточительный, и все же я решаю ограничиться неделей. Целый месяц!.. Я не знаю, что со мной будет через два дня, а мне предлагают машину на целый месяц. Выкладываю необходимую сумму, ставлю неизбежную подпись, и сделка закончена. Простившись с автомобильными реставраторами, сажусь в "волво" и с оглушительным ревом пролетаю под триумфальной аркой со ржавой вывеской: "Прокат автомобилей".
      Уже без четверти час, а я, прежде чем возвратиться в отель, должен еще кое-что сделать. Включаю третью и энергично нажимаю газ. "Волво" и в самом деле довольно резва для своего возраста, и через каких-то десять минут я уже на окраине города, ищу улочку, известную мне только по карте. Час тридцать, я снова в центре. От Вестерброгаде сворачиваю влево и оставляю своего "волво" в заранее выбранном гараже, находящемся прямо за бульваром. Не потому, что мне стыдно передвигаться по главным улицам на этом патриархе автомобилей, а просто я жалею его усталое сердце.
      Мне ничего не стоит вернуться в отель пешком, тем более что попутный ветер опять подталкивает в спину. Но у меня такое чувство, что мои американские знакомые могут зайти ко мне в отель, и затевать игру в прятки не следует. Так что снова приходится прибегать к этому разорительному виду транспорта - такси. Мои американские знакомые... Их двое. Больше не слышно разноязычной речи в кулуарах конгресса, на приемах нет больше пестрого сборища у Тейлоров, нет Дороти. Нет ни глухого Хиггинса, ни потного Берри. Светская суета и сентиментальные сцены незаметно сменились покоем и одиночеством. Словно какой-то незримый режиссер вводил в мою жизнь одно за другим действующих лиц и, после того как они проваливали свои роли, устранял их.
      И вот теперь из всей труппы остались только мы вдвоем с режиссером, если исключить Грейс, которая вчера уже не явилась на нашу встречу. Словом, все утихло и успокоилось, только эта их тишина совсем меня не успокаивает, потому что чует мое сердце, что это затишье перед бурей.
      Кое-кто мог бы сказать, что до сих пор все шло вполне естественно и нечему, мол, удивляться, если в большом городе одни уезжают, другие остаются. Слишком даже естественно, добавил бы я. Но когда эти естественно развивающиеся события следуют определенной логике, это уже наводит на размышления. У Сеймура уверенный почерк, и он умеет, не допуская "правописных" ошибок, выписывать внешне невинные завитушки, однако это не мешает мне проникать в их скрытый смысл. И констатировать, что упускаю время, хотя я в этом и не виноват. Было бы идеально, если бы я уже сложил свой чемодан, зарегистрировал билет на самолет или даже летел в обратном направлении. А я все еще не установил адреса Тодорова и все еще не уверен, ступала ли вообще когда-либо нога какого-нибудь Тодорова в том шестиэтажном доме, или дом служит лишь ловушкой для таких, как я.
      Такси останавливается возле стеклянной двери отеля "Кодан". Расплатившись с шофером, выхожу из машины и направляюсь к входу. Вдруг с противоположного тротуара меня окликает Грейс:
      - Мистер Коев!
      Перед "плимутом" Сеймура стоит секретарша, а за рулем невозмутимо восседает сам владелец.
      - Вы сегодня, кажется, убежали из библиотеки, а вот от нас вам убежать не удастся, - тихо говорит Сеймур, через окно протягивая мне руку.
      - У меня и в мыслях не было убегать из школы, - возражаю я и в качестве вещественного доказательства показываю томик, озаглавленный "Миф и информация". - Видимо, мы просто разминулись.
      - Ваше мнение мне очень интересно, - признается американец, бросив взгляд на томик. - Суетность мне чужда, но все же приятно знать, что хоть один человек полистал твою книжку. Смотрите, с тех пор как вышла в свет, она, вероятно, еще не раскрывалась.
      К книге и в самом деле еще не прикасались человеческие руки, и боюсь, что она и дальше будет хранить свою девственность.
      - Мы приготовили для вас сюрприз, - объявляет своим бесцветным голосом Грейс. - Поедемте на пляж.
      Сюрприз совсем в другом - и я в первый же момент это заметил, хотя делаю вид, что ничего особенного не вижу. Секретарша в очень коротком и очень элегантном летнем платье, с голубыми и белыми цветами, в туфельках на высоком каблуке, красиво причесана, а самое главное - стеклянно-роговая бабочка очков больше не сидит у нее на носу. К новым элементам туалета следует прибавить кое-что из того, что она до сих пор прятала: сине-зеленые глаза, полуобнаженная грудь и бедра, до того стройные, что начинает казаться, будто Грейс взяла их где-то напрокат.
      Я сажусь на место смертника ввиду отсутствия Дороти, секретарша устраивается сзади.
      - Идея поехать на пляж целиком принадлежит Грейс, - уточняет Сеймур, как бы извиняясь.
      Включив зажигание, он, как обычно, рывком трогается с места, но, поскольку, как уже было сказано, Дороти нет в машине, придерживается разумной скорости.
      - Если хотите, мы можем пообедать на пароходике, - предлагает американец после короткого молчания. - Говорят, там весьма недурно готовят. И потом небольшая прогулка...
      - О нет! Сыта по горло морскими прогулками, - решительно возражает секретарша. - Поедемте на пляж!
      - Вам хочется показать нам свою фигуру, дорогая! - любезнейшим тоном поясняет Сеймур. И, обращаясь ко мне, продолжает: - Моя помощница начинает проявлять не свойственное ей тщеславие, Майкл. Не знаю, то ли это влияние Дороти, то ли вы оказываете на нее такое действие.
      - Вы мне льстите, Уильям. Насколько я понимаю, мужчина, способный переменить вкус женщины, еще не родился.
      - Может, это покажется вам нахальством, но я попрошу вас найти другую тему для разговора! - подает голос Грейс.
      Как я уже не раз мог заметить, секретарша держится с Сеймуром не как с шефом, исключая, может быть, те случаи, когда она выполняет обязанности по службе, как было, к примеру, на симпозиуме. И, что более странно, шефа это нисколько не беспокоит.
      - Ее задело... - говорит американец как бы про себя. - Еще одна новость.
      Насколько я разбираюсь в медицине, люди сперва идут на пляж, а потом уже обедают. У моих же спутников получается наоборот. Мы хорошо поели в небольшом ресторанчике и лишь после этого отбываем на море.
      Пляж на Бель Вю со своими белыми палатками напоминает поселение индейцев. Эти палатки здесь именуют вигвамами за их форму. Хотя время клонится к вечеру и ветер устрашающе треплет стенки палаток, мы втроем далеко не единственные "индейцы" в этих местах. Множество горожан обоего пола, лежа на песке или на травке, наслаждается субботним днем, который бывает только раз в неделю, и теплым солнышком, которое заглядывает сюда и того реже.
      Сеймур снимает три вигвама, и я втискиваюсь в один из них, чтобы проверить, налезут ли на меня плавки, купленные по пути на пляж. Когда после удачной примерки я выхожу наружу, то застаю на песке только Грейс, лежащую на голубом банном халате. Хотя эта женщина явно не в ладах с модой, она все же понимает, что голубое ей идет.
      - А где Уильям?
      Секретарша кивает в сторону моря. Американец успел погрузиться до плеч в воду. Какое-то время он стоит неподвижно и смотрит в нашу сторону, но расстояние не позволяет установить, то ли он глядит именно на нас, то ли просто созерцает панораму берега. Потом он поворачивается к нам спиной и размеренными движениями опытного пловца удаляется в море.
      С синеющего водного простора мой взгляд перемещается на золотистую полоску песка, точнее, в тот его сектор, где возлежит Грейс. Если бы два дня назад кто-нибудь сказал мне, что эта стройная, безупречно изваянная фигурка принадлежит Грейс, я бы счел его ненормальным. Только никакой тут ошибки нет: лежащая на голубом халате грациозная красотка - не кто иной, как мужественная секретарша Уильяма Сеймура, автора книги "Миф и информация". Интересно, осмелится ли этот автор утверждать, что лежащее передо мной существо - тоже миф.
      Грейс ощущает на себе мой изучающий взгляд, но, вместо того чтобы смутиться, прозаично бросает мне:
      - Садитесь же, чего торчите!
      Она уступает мне часть своего халата.
      - Вы вчера не обедали с нами. Вас что, не пригласили? - спрашиваю, лишь бы не молчать.
      - Пригласили, только так, чтобы я не пришла.
      И оттого, что признание совпадает с моим предположением, оно звучит неожиданно.
      - Вам меня недоставало? - в свою очередь любопытствует Грейс.
      - Очень.
      - В том смысле, что мое присутствие спасло бы вас от неприятного разговора?
      С этой женщиной надо быть поосторожней. Как говорит Сеймур, она так легко угадывает ваши мысли, что это становится опасным.
      - Вы переоцениваете мой практицизм, - пробую я возразить. - И недооцениваете себя.
      Я снова перевожу взгляд на гармоничные формы, находящиеся в непосредственном соседстве.
      - Вы слишком бесцеремонно меня изучаете, - безучастно роняет женщина.
      - Чисто научный интерес.
      - Если я не ошибаюсь, вы занимаетесь социологией, а не анатомией.
      - Понимаете, есть социологи, которые считают, что структура общества соответствует структуре человеческого организма.
      - Да, имеется в виду органическая школа.
      Она смотрит на меня своими сине-зелеными глазами и спрашивает:
      - Майкл, вы действительно социолог?
      - А кто же я, черт возьми, по-вашему? Разве шеф ваш не социолог?
      - Именно это меня интересует: вы такой же социолог, как он?
      - Нет, я не такой. Я отношусь к другой школе.
      - Да, верно: к органической... Так, выходит, меня вам вчера недоставало?
      - Очень.
      - Вопреки тому, что любовь для вас феномен?
      - Любовь?.. Оставьте в покое громкие слова. Пускай ими пользуются литераторы.
      - Тогда какое же слово употребите вы?
      - Влечение... Симпатия... Даже, может быть, дружба... Откуда мне знать? В стилистике я не силен.
      - Симпатия... Дружба... Неужто, по-вашему, дружба - это нечто меньшее, чем любовь?
      - Как вам сказать. Во всяком случае, это нечто иное. Любовь - это как бы инфекционное заболевание, стихийное бедствие, нечто такое, что обрушивается на вас неожиданно, в чем нет ни вины вашей, ни заслуги. А дружба - это сознательное отношение...
      - Рациональная сделка между двумя индивидами, - формулирует Грейс.
      - Отнюдь. Там, где есть сделка, дружбы не существует. А там, где дружба, не обойтись без чувств. Но имеются в виду осознанные чувства, не эмоциональное опьянение.
      - Ага! Выходит, я должна быть польщена?
      - Боюсь, что вы немного забегаете вперед.
      - Ваша резкость делает вас поразительно похожим на Сеймура. О какой же дружбе идет речь?
      - Дружба делится на разные виды, Грейс. И потом, очень важен период ее развития...
      - Вы назвали меня по имени?
      - А вам это неприятно, да?
      - Напротив, это доказывает, что наша дружба крепнет. В таком случае когда мы снова увидимся?
      Я как-то сам привык задавать этот вопрос, но, видно, времена меняются.
      - Когда у вас найдется для меня немного времени?
      - Все мое время принадлежит вам, - расщедривается женщина. Внеслужебное, разумеется. Виды и периоды развития для меня не существуют.
      - Думаю, что было бы удобнее всего вечерком, только попозже.
      - А я считала вас смелым человеком.
      - Считайте и впредь. Однако некоторые меры предосторожности не повредят.
      - Лекция о дружбе закончилась. Началась лекция о предосторожности.
      - Куда же пропал Сеймур? - бросаю я вместо ответа.
      - Он, должно быть, уже за горизонтом.
      - Раз уж мы заговорили о смелости, вашему шефу ее не занимать.
      - О, это смелость тех, которые особенно не дорожат жизнью.
      - Так же, как Дороти?
      - Почти. Две разновидности неврастении.
      - А вы?
      - Я из третьей разновидности... Но вы забыли уточнить время и место...
      - Программа в "Амбасадоре" начинается в одиннадцать. Если это место и этот час вас устраивают...
      Она неожиданно оборачивается в мою сторону и спрашивает:
      - Скажите, Майкл, вы боитесь Сеймура?
      - С какой стати я должен его бояться?
      - А я боюсь... Интересно... - задумчиво произносит Грейс.
      - Вы думаете, что Уильям что-то подозревает?
      - Подозревает? - Она насмешливо вскинула брови. - Он не из тех. Не подозревает, а знает наверняка, хотя в замочную скважину заглядывать не станет и и вопросов не будет задавать.
      - Ну и?
      - И - ничего. Сеймур не такой человек, чтобы обнаруживать свою заинтересованность. И если кто-нибудь и раздражает его, то это не вы. Впрочем, он вообще не станет обращать внимания на такие дела.
      - Держу пари, что речь идет обо мне!.. - слышится над нами голос Сеймура. - Когда третий отсутствует, неизбежно разговор пойдет о нем.
      Американец появился из-за вигвама совершенно неожиданно, как будто вырос из-под земли. По его телу еще скатываются капли воды, и, судя по его виду, у него отличное настроение.
      - Вы догадались, - усмехаюсь я в ответ. - Хотя трудно сказать, о вас шел разговор или о нас.
      - Да, да, взаимосвязь явлений в природе и обществе. По этой части вы, марксисты, доки.
      Он кутается в свой халат и говорит почти как оптимист:
      - А вода чудесная!.. Попробуйте, Майкл. Вообще наслаждайтесь теми малостями, которые предлагает вам жизнь, пока не превратились в очередной труп и не вступили в холодное царство Большой скуки.
      Программа в "Амбасадоре", кроме избитых номеров по эквилибристике и восточных танцев, исполняется самими посетителями. Мы с Грейс вносим свою лепту: топчемся на месте посреди запруженной площадки. В отличие от Дороти, секретарша не вкладывает в танец сладостной неги, а ограничивается голым техницизмом. Иными словами, эта безупречная женщина бесчувственна, как гимнастический снаряд.
      Десятиминутного топтания на месте вполне достаточно, чтобы мы могли с сознанием исполненного долга вернуться к своему столику.
      - Шампанское выветрилось, - говорит Грейс, касаясь губами бокала. Программа закончилась. Не пора ли нам расплачиваться?
      Я подзываю кельнера, который за соседним столом занят весьма деликатным делом - откупориванием шампанского.
      - Вы не станете возражать, если я расплачусь? - спрашивает женщина и тянется к сумочке.
      - Вы без особого труда могли бы придумать другой способ меня задеть, - говорю я.
      - У меня не было желания вас задевать. Но ваши средства ограничены.
      - Меня это нисколько не заботит. Как только средства кончатся, сажусь в поезд - и порядок.