Пока пью кофе и мысленно оцениваю поведение моего спутника, я все больше убеждаюсь, что слежка ведется за счет казны его величества короля Дании. За истекшие три для это уже шестой мой спутник, если не считать его моторизованных коллег, и все они - моторизованные или передвигающиеся пешком - делают свое дело довольно шаблонно, не прибегая к особым хитростям, но и не нахальничая.
      Конечно, я человек не капризный и национальная принадлежность филера для меня особой роли не играет, но в данный момент датчане для меня все же лучше, чем американцы.
      Расплатившись за кофе, я снова бесцельно слоняюсь по городским улицам, хотя мне отлично известно, что все порядочные люди сидят в эту пору за обеденным столом. После вчерашнего кутежа у меня совсем пропал аппетит, а что касается моего праздного шатания по городу, то оно не совсем бесполезно. Надо уметь извлекать пользу даже из ничего. А для этого я, почти автоматически следуя укоренившейся привычке, стараюсь хорошо запоминать окружающую меня обстановку, проявляя почти сентиментальное пристрастие к пассажам и подземным переходам, к проходным дворам и автобусным остановкам, к стоянкам такси и входам - парадным и служебным в большие магазины, к весьма укромным и очень людным местам и даже к режиму работы светофоров.
      Признаться, я не уверен, понадобится ли мне все это, хочется верить, что никогда не понадобится, но накопить возможно больше подобных впечатлений не мешает, потому что дело может обернуться таким образом, что пополнять свои знания будет уже поздно.
      От моего внимания не ускользает и лавчонка, торгующая куревом и газетами, находящаяся в непосредственной близости от парка "Тиволи". В семь без пяти покупаю в этой лавчонке последний номер "Таймс" и иду дальше. Очередной мой спутник неотступно следует за мной, придерживаясь традиционного расстояния в пятьдесят метров, но именно это и побудило меня оказать честь старому скучному "Таймсу". Раз я иду на явку с газетой в руке, значит, за мною следят. А ежели газета обращена своим названием в сторону парка, к моему бессловесному сообщению еще добавляется одна фраза: "Для вас ничего нет".
      Часы на башне городской ратуши громко и торжественно отбивают семь, когда я среди туристов и зевак медленно прохожу мимо "Тиволи". Человек в клетчатой кепке и с дорожной сумкой авиакомпании САС на месте. В какую-то долю секунды мы обмениваемся взглядом, и после того, как по положению сумки я установил, что человеку в кепке мне сообщить нечего, шагаю дальше.
      Сделав еще шагов десять, едва не сталкиваюсь нос к носу со знакомой компанией в полном составе: Сеймур, Грейс, Дороти, Хиггинс и Берри.
      - А, вы уже побывали в "Тиволи"? - с укором восклицает Дороти.
      - Вовсе нет.
      - Тогда пойдемте с нами!
      Присоединяюсь к шумной компании, шумной только благодаря Дороти. Берри пристраивается к очереди в кассу, чтобы взять входные билеты, а через минуту другую мы уже на территории "Тиволи", этой ярмарки развлечений. Проходим мимо летнего театра, напоминающего китайскую пагоду, некоторое время стоим у фонтана, чьи водные сполохи сопровождает мелодия городского оркестра, наведываемся к искусственному озеру, где и смотреть-то нечего, и некоторое время разглядываем детскую карусель.
      - Отметьте в своем блокноте, что вы побывали и в "Тиволи", - бросает Сеймур Дороти. - И больше нам тут делать нечего.
      - Как нечего? А рулетка? - возражает почти возмущенная Дороти.
      - Не помешало бы немного перекусить, - робко предлагает Берри, вытирая невысыхающий пот на лбу.
      - А вам бы только жрать, дружище, - кисло бормочет Сеймур.
      Но так как мы уже оказались против какой-то пивной и так как Берри и Хиггинс уже направились к свободному столику, Сеймур неохотно плетется за ними. Официантка в белой кружевной наколке и белом передничке одаряет нас приветливой улыбкой.
      - Что вам угодно?
      - Я бы взяла сандвич, - опережает всех импульсивная Дороти. - Датские сандвичи очень славятся.
      - Сандвичи? - хмурится Сеймур. - К ним ведь прикасаются руками... и наверняка не совсем чистыми...
      - Вы все видите с худшей стороны, - замечает Дороти.
      - Сиречь с реальной, - равнодушно уточняет Сеймур. - Одной рукой держат ломоть хлеба, а другой пришлепывают кусок ветчины.
      - Перед этим ненароком уронят ветчину на пол, - вставляет Грейс.
      - Вполне возможно, - невозмутимо кивает Сеймур. - Я лично возьму бифштекс.
      - К нему тоже прикасаются руками, - поддевает его Дороти.
      - Но перед тем, как его ставят на огонь. А после этого он слишком горячий и к нему не прикоснешься.
      - И на чем же остановимся? - напоминает о своем присутствии официантка; до сих пор она спокойно наблюдала за нами с видом человека, повидавшего на своем веку немало идиотов.
      Хиггинс заказывает для Сеймура бифштекс, а для остальных - сандвичи и пиво. За столом наступает неловкое молчание, как всегда бывает, когда внезапно прекращается какой-то спор. Лишь после того, как принесли пиво и Хиггинс пригубил свою запотевшую кружку, он нарушил тишину.
      - В сущности, в этом "Тиволи" не так уж плохо...
      - А что в нем хорошего? - не дослушав Хиггинса, возражает Сеймур, выплюнув окурок и потянувшись за кружкой. - Я давно заметил, что больше всего люди скучают в увеселительных местах. Но поскольку места эти увеселительные и никто силком в них никого не тащит, то люди делают вид, что им ужасно весело.
      - Может, они это делают в силу воспитанности, чтобы своей скучной физиономией не портить удовольствия другим, - тихо говорит Дороти.
      - Если вы имеете в виду меня, дорогая, то я действительно недостаточно воспитан в духе лицемерия, - мягко замечает Сеймур.
      - О, я говорю вообще...
      Сеймур, очевидно, собирается как-то прокомментировать это ее "вообще", но тут появляется официантка с большим подносом.
      Мы закусываем в полном молчании, если не считать одобрительного замечания Берри по поводу сандвичей и того, что Хиггинс еще дважды потребовал пива. Наконец мы встаем, и Дороти, восстановив свои жизненные силы, заявляет:
      - А теперь пойдем попытаем счастья в рулетку!
      Сеймур хотел было сказать, что он воздерживается, но решил, очевидно, что противиться женскому капризу означало бы не уважать себя. Предводительствуемые Дороти, которая сегодня в серебристом костюме и могла бы именоваться дамой в сером, мы направляемся к ближайшему игорному павильону.
      Рулетки в павильоне не оказалось, зато ротативных машин больше чем нужно. Дюжины две игроков обоего пола тренируют свои бицепсы, дергая тяжелые рычаги; приводимые ими в движение диски аппаратов бешено вращаются с металлическим звоном и замирают в определенной комбинации. Вообще ротативки - главная притягательная сила в этом увеселительном парке, поскольку почти никаких иных развлечений, кроме азартных игр, здесь не найти. Игра тут, верно, пустяковая, если иметь в виду выигрыши, зато, если человек среднего достатка, пришедший сюда отдохнуть после работы, многократно "прогорает", это довольно-таки ощутимо бьет по его карману.
      Обе наши дамы - и в сером, и в черном - покупают в кассе по горсти никелевых жетонов и направляются к двум свободным ротативкам, а мы, мужчины, продолжаем оставаться у входа и, дымя сигаретами, издали наблюдаем за единоборством человека с машиной. Дороти в самом начале захватывает азарт, и чем больше она проигрывает, тем запальчивее ведет игру. То резко рванет ручку, то приводит ее в движение мягко, осторожно, как бы стараясь нащупать секрет этого устройства, вся хитрость которого сводится к тому, чтобы восемьдесят процентов поступлений оставлять в бункере. Грейс, наоборот, опускает жетоны с полнейшим равнодушием и с тем же равнодушием нажимает на рычаг, словно сама она придаток машины.
      - А вы не хотите попробовать? - смотрит на меня Сеймур.
      - Неинтересно играть при такой мизерной ставке.
      - Верно, - подтверждает Берри, заливающийся потом. - Играть так уж играть..
      - Игра! Что это за игра? - хмурит брови Сеймур.
      - Так ведь... игра, она во всем... Вся наша жизнь - игра...
      - Оригинальная мысль. Вы случайно не изучали теорию игр Борелла и Неймана?
      - Меня интересуют не математические теории, а психологические факторы, - отвечает несколько задетый Берри.
      - Именно психологические факторы! - подтверждает Хиггинс, внезапно выведенный из летаргического состояния. - Мы рассматриваем социологию как психологию общества...
      Тут раздается голос Дороти:
      - Помогите! Тут у меня настоящая лавина!
      Дама в сером и впрямь выиграла большую сумму, и в металлический желобок с однообразным перезвоном сыплются жетоны - сплошной поток. Их насыпалось столько, что женщине действительно одной не справиться, и я услужливо подношу ей номер "Таймс", читать который я все равно не собираюсь. Дороти с сияющим от возбуждения лицом собирает жетоны и высыпает их в авторитетную британскую газету. Прижав к груди увесистую импровизированную мошну, она объявляет:
      - Сейчас мы пойдем их пропивать!
      - Избавьте нас от своего великодушия, - сухо замечает Сеймур. Затем, взглянув на часы, напоминает: - Нам пора отправляться к Тейлорам.
      - Но что же я стану делать с этими жетонами? - растерянно спрашивает Дороти, продолжая неловко прижимать к себе обеими руками кулек с металлическими кружочками.
      - Да бросьте вы их, - все так же сухо предлагает Сеймур. - Если для меня что-то становится обузой, я выбрасываю...
      И поскольку Дороти смотрит на него так, будто видит в его словах шутку, он берет у нее кулек и опускает в ближайшую корзинку для мусора.
      Все мои доводы, что у незнакомых людей мне делать нечего, не дают результатов.
      - Вот вы и познакомитесь, - отвечает Сеймур и смотрит на меня с таким видом, будто лишь сейчас вспомнил о моем присутствии.
      - Но ведь меня не приглашали...
      - Будьте спокойны, туда никого не приглашали. Даже вас, Дороти, не правда ли?
      Но так как на сей раз женщина в сером не намерена отвечать, Сеймур добавляет:
      - Их гостиная чем-то напоминает городскую площадь. Люди просто-напросто пересекают ее, следуя куда-то в другое место. Кроме тех, которым всего важней игра... или тех, что смотрят на жизнь, как на игру...
      Так что мы рассаживаемся в двух машинах, стоящих близ "Тиволи", и едем к Тейлорам.
      Хозяева встречают нас с теми же стандартно-любезными улыбками, что и всех остальных. Может, один Сеймур пользуется несколько особым отношением, потому что вместо машинального "Как поживаете?" Тейлор адресует ему нечто иное: "Как это мило, что вы приехали, Уильям". Затем мы проходим в салоны. Супруги же остаются в прихожей, где им, по-видимому, суждено провести весь вечер, встречая и провожая гостей. Есть опасность, что эту милую пару бремя светской жизни очень скоро состарит.
      "Салоны" - это пять-шесть сообщающихся комнат, обставленных богатой мебелью, которая, видимо, покупалась совершенно безразборно, потому что она так же пестра в смысле стилей, как и собравшиеся здесь гости. Что касается самих гостей, то, кроме фланеров, заглядывающих сюда только затем, чтобы опрокинуть рюмочку, тут можно встретить и представителей более оседлых племен, которые разместились на диванах, а то и просто на полу, застланном коврами. Это смесь изысканности и богемы, бритых и бородатых физиономий, мини- и макси-туалетов, причесок всех цветов радуги и самых различных языков индоевропейской группы. Единственное, что тут всех объединяет, - это питье. Все пьют виски, все одинаково страдают от жажды, так что кельнеры в белых смокингах непрестанно снуют с огромными подносами, принося полные бокалы и унося пустые.
      Наша компания моментально рассеивается среди множества гостей, и я уже испытываю облегчение от того, что меня наконец оставили одного, но вот у самого моего уха раздается трубный голос Сеймура:
      - Вы не находите, что здесь очень шумно и страшно душно? Пойдемте лучше туда дальше.
      - Боюсь, что и там то же самое, - отвечаю я.
      - Не совсем.
      Он идет впереди, я покорно следую за ним, мы проходим из комнаты в комнату, протискиваясь через толпы, пока не попадаем в какой-то глухой коридор и не натыкаемся на плотно закрытую дверь красного дерева. Кельнер достает из картонного ящика бутылки виски и ставит их на низенький буфет. Видимо, этому человеку вменено в обязанность не только обслуживать гостей, но также бдеть возле этой двери, потому что первый его порыв - преградить нам путь, и лишь после того, как Сеймур что-то тихо сказал ему, нам дается возможность войти в загадочную дверь.
      В просторном помещении если не прохладнее, то по крайней мере не так шумно, как в салонах. Ярко освещенное четырьмя старинными люстрами, оно все же кажется мрачным, может быть, в силу того, что панели красного дерева почти до самого потолка и вся мебель обита темно-зеленым бархатом. На окнах темные бархатные шторы. В этой минорной обстановке очерчиваются светло-зеленые четырехугольники игральных столов. За несколькими столами играют в покер, большинство же присутствующих столпилось в середине возле большого стола для рулетки. Мы тоже направляемся туда. Сеймур достает из бумажника снопик из десяти банкнотов достоинством пятьсот крон каждый и небрежно подает их одному из двух крупье в смокингах, главных распорядителей.
      - Какие жетоны вы желаете иметь?
      - По сто крон.
      Пример обязывает - особенно после моего заявления о том, что я предпочитаю крупную игру. Правда, в подобных случаях я имею привычку держаться независимо. Выждав, пока крупье отсчитает пятьдесят больших пластинок для Сеймура, царственным жестом подаю единственный банкнот, за который получаю пять пластинок. Говоря между нами, я бы предпочел получить жетоны помельче, но крупье, видимо, решил, что мы с моим спутником люди одинакового ранга.
      Наблюдаю за игрой Сеймура. Он ставит то на каре из четырех цифр, то на "шеваль", очевидно придерживаясь какой-то своей системы. У меня никакой системы нет, поэтому я ставлю один жетон на красный цвет, желая скорее разделаться со своим жалким капиталом и перейти в категорию зрителей. Как в больших казино, крупье поторапливает игроков: "Фет ву жу!", вращает ручку рулетки, пускает шарик и протяжным голосом предупреждает: "Рьен не ва плю!" Шарик подпрыгивает первое время, потом после некоторого колебания останавливается на красном. Человек в смокинге ловким движением подбрасывает еще одну пластинку к моему выигрывающему жетону и лопаткой собирает мизы проигрывающих.
      Придерживаясь принципа вероятности, по которому цвет, однажды принесший удачу, имеет меньше шансов на выигрыш, я ставлю следующие двести крон на черный и опять выигрываю.
      - Браво, Майкл, вы здорово следуете моему примеру, - слышу шепот Дороти.
      Женщина становится слева от меня, видимо желая быть подальше от Сеймура, и подает крупье банкнот в пятьсот крон.
      - Жетоны, пожалуйста, по двадцать крон!
      Свободный крупье отсчитывает жетоны, а я тем временем ставлю еще двести крон на красный. На сей раз проигрыш. И чтобы больше не щекотать себе нервы, ставлю все шесть жетонов на красный.
      Красный!
      - Браво, Майкл! Вы в самом деле хороший ученик, - снова шепчет Дороти, которая решила поставить два мелких жетона на первую колонку.
      Сеймур тоже видит мою скромную победу, однако воздерживается от комментариев. Он весь поглощен собственной системой, и его упорство, очевидно, приносит результаты, если судить по тому, как выросла перед ним стопка пластинок.
      Не стану воспроизводить свою дальнейшую игру, чтобы случайно не наврать, потому что у меня самого нет сколько-нибудь верного представления о ней. У меня принцип один - продолжаю ставить на цвет. Решив, что в любом случае проиграю свой капитал, я наугад ставлю то на красный по нескольку жетонов, то на черный и не без удивления замечаю, что независимо от эпизодических неудач горка пластинок передо мной неизменно растет. По-иному, к сожалению, складывается участь моей наставницы. Вопреки тому, что ставки ее некрупные, она очень скоро расстается со всеми жетонами и вынуждена достать второй банкнот, а несколько позже - и третий. Зато Сеймур уже удвоил свои авуары... Лицо его лишено всякого выражения, в углу рта дымится сигарета, после каждого возгласа крупье он отсчитывает по десяти больших пластинок и ставит то на одно, то на другое каре.
      - Хватит на сегодня, - уныло произносит Дороти. - Я рада, что хоть вы выигрываете, Майкл. Вы - моя достойная смена!
      - Не лучше ли вам меня заменить?
      Она колеблется, но колебание быстро сменяется героической решимостью.
      - Я не в силах уйти от соблазна. Реванш во что бы то ни стало!
      Я уступаю ей место и, чтобы не смущать ее в игре, направляюсь к выходу, мельком заметив, что Сеймур провожает меня взглядом.
      В соседних комнатах общество поредело. Духота тоже несколько разрядилась, ибо окна распахнуты в ночь, озаренную электрическим сиянием. Налицо все условия, чтобы спокойно выпить бокал виски, что я и делаю.
      - Все проиграла. Мы можем идти, - объявляет Дороти полчаса спустя, подойдя к дивану, на котором я устроился.
      - Виски?
      - Нет. Мне бы больше подошел коктейль из витриоля и цианистого калия. Или повеситься, что ли, с досады!
      Оглядываюсь по сторонам. Сеймура не видно, а Берри, Хиггинс и Грейс давным-давно улизнули. Самый подходящий случай последовать их примеру.
      Женщина ведет машину по вечерним улицам, а ее преследуют все те же мысли.
      - Я сама не своя оттого, что так глупо проиграла ваши деньги, бормочет она.
      - Они такие же мои, как и те, что в "Тиволи", были ваши.
      - Бросить мой выигрыш в корзинку. Как вам это нравится! - И, словно забыв, что в руках у нее руль, она оборачивается в мою сторону, и меня охватывает такое чувство, что мы сейчас врежемся в какую-нибудь витрину.
      - Теперь вы понимаете, почему я проиграла? Раз ты глумишься над тем, что тебе судьба подарила, она же тебя и карает.
      Дороти снова смотрит вперед, с возмущением повторяя:
      - Бросить мой выигрыш в корзинку!..
      - Может быть, сейчас он так же поступит со своим.
      - Надейтесь!..
      Она опять возвращается к той же теме:
      - Надо было переменить стиль игры. Раз уж не везет, меняй стиль...
      - И какой от этого толк? Систему-то вы изменить не можете. Рулетка это определенная система, работающая против вас.
      - Но вы-то выиграли...
      - Временно. Это тоже входит в систему. Уловка, рассчитанная на наивных людей.
      - И Уильям выиграл, - настаивает на своем Дороти. Но так как я молчу, женщина сама себе отвечает: - В сущности, человек легко выигрывает в тех случаях, когда выигрыш для него безразличен. И вообще человеку всегда даром достается то, чем он вовсе не дорожит. Сеймур богач.
      - А вы?
      - Я была богата. - Она делает ударение на слове была. - Не могу сказать, что сейчас я бедна, только безумства - слишком большая роскошь, чтобы творить их всю жизнь.
      - А почему непременно надо творить безумства?
      - Почему? Потому что без них жизнь такая скучная...
      Дороти делает резкий поворот и так же резко останавливает машину перед белым фасадом "Англетера". Затем глушит мотор, вынимает ключ и, глядя на меня, добавляет:
      - Если я приглашу вас к себе в номер, это тоже будет маленькое безумство, но я готова себе это позволить...
      Маленькое безумство? А почему бы и нет? Особенно если этого требует долг вежливости.
      Встав с постели и закурив, я усаживаюсь в удобное белое кресло. В этом роскошном номере все бело-розовое, в том числе лежащая на кровати женщина, забывшая укрыться одеялом, перед тем как уснуть. Рассеянно созерцаю обнаженное тело. Недостаток свежести его возмещается пышностью. Мой взгляд задерживается на лице. Помада смылась, и губы кажутся бледными, под глазами темные круги. "Больше двадцати пяти вам не дашь", - сказал как-то я, верный привычке недодавать по десятку лет своим знакомым. Да, ей по меньшей мере тридцать пять, и по меньшей мере половину прожитых лет она провела в маленьких безумствах - на ее бело-розовой мордочке уже сказывается усталость.
      Джеймс Бонд и ему подобные вопреки своей страсти к маленьким безумствам, вероятно, с пренебрежением прошли бы мимо этой красотки, поскольку пора ее цветения уже на исходе. Я же, при всей моей скромности, откликаюсь на первый зов. Курьезы.
      Поначалу я должен был составлять досье на троих, теперь прибавилось еще двое, и каждый из них лжет на свой лад. Исключением, быть может, является Грейс, она не лжет лишь потому, что молчит. Они буквально опутывают меня ложью, которая у них и в речах, и в поступках. Казалось бы, самый простой способ сладить с таким положением - это прочно усвоить, что все, что исходит от этих людей, - сплошная ложь. Но таким образом можно лишиться всяких опорных точек. Ведь очень важно попытаться разглядеть среди этой лжи те малозаметные следы правды, которые приведут тебя к истинной правде.
      И снова я смотрю на спящую женщину - впрочем, безо всякого интереса к ее женским прелестям. Если среди этой пятерки доброжелательных людей, кичащихся своей прямотой, найдется хоть один по-настоящему прямой человек, то это, конечно, Дороти. Другой вопрос, насколько ее прямота может мне пригодиться. Умеренные безумства в счет не идут.
      Конечно, любой незнакомый человек - возможный противник. Только возможный еще не означает действительный. И потом, по своему характеру и побуждениям противники могут быть самые разные. А это значит, между прочим, что бывают противники, которых в определенный момент можно превратить в союзников.
      Как бы чувствуя, что я думаю о ней, Дороти беспокойно ворочается в постели, пытается во сне натянуть на себя несуществующее одеяло, затем переворачивается на живот.
      Обычно считают, что для профессии вроде нашей некоторая доза мнительности не вредит. Все дело в том, что мы называем мнительностью и какова эта доза. Постоянная мнительность затуманивает взгляд, рассеивает твое внимание, заставляет тебя озираться по сторонам вместо того, чтобы сосредоточить все свое внимание в том направлении, где таится реальная опасность. В мнительном иные склонны видеть человека предельно осторожного, неуязвимого; в действительности же мнительный человек - это наполовину взятая крепость, ибо она изнутри деморализована.
      Погасив в хрустальной пепельнице сигарету, встаю с кресла и без лишнего шума начинаю приводить в порядок свой туалет.
      Да, важна не столько внимательность, сколько проницательность, надо уметь видеть и слышать, впитывать в себя всю имеющуюся в наличии информацию, в том числе и ложную, пусть только мозг твой, напрягшись как следует, тщательно, ничего не упустив, обработает ее. Сеймур прав: ложь через посредство содержащихся в ней неверных сведений часто может выложить тебе немало довольно точных данных, которые от тебя пытаются скрыть. Позвольте человеку в течение получаса свободно врать, и он непременно что-нибудь выдаст из того, что так старается припрятать. Вот почему болтуны опасны сами для себя и для своих товарищей даже в тех случаях, когда лгут.
      Так что я вслушиваюсь во все, что можно слышать, всматриваюсь во все, что можно видеть, и даже сам готов на маленькие безумства ради учтивости. И вот слух мой уже улавливает какой-то незначительный диссонанс в игре этого в целом стройного квинтета. Что-то не клеится в отношениях между Сеймуром, с одной стороны, и Хиггинсом и Берри - с другой. Что-то не клеится в еще большей мере между Сеймуром и Дороти. И хотя диссонанс порой вызывает у человека раздражение, на меня в данном случае он действует, как елей. Я был бы не против, чтобы этот диссонанс еще более усилился и полностью расстроил их ансамбль.
      Но диссонанс может быть предварительно запрограммирован. Еще одна уловка, рассчитанная на простаков. Так же как те несколько выигрышей в начале игры, поддерживающие иллюзию, что все складывается в твою пользу. Когда эти пятеро хотят создать у тебя впечатление, что ты находишься в домашней обстановке, среди вполне откровенных людей, они начинают обмениваться колкостями или даже ссориться между собой. "Не подумай, что мы все заодно. Разве не видно, что мы еле терпим друг друга?"
      Дороти снова беспокойно шевелится в постели. Видимо, ей стало холодно, потому что она свертывается калачиком и замирает. Через полуоткрытое окно струится прохладный морской воздух. Светает. В сумраке пустынной площади неоновые шары образуют бледное сияние. Где-то поблизости старинные часы несколькими тактами популярной бигбеновской мелодии возвещают о том, что прошло еще полчаса.
      Надев пиджак, подхожу к зеркалу, затем набрасываю на спящую женщину легкое пуховое одеяло и ухожу, бесшумно закрыв за собою дверь.
      4
      Работа симпозиума шла обычным порядком. Научные сообщения и высказывания по докладам были написаны еще до того, как были сделаны доклады. В перерывах в зале фотографируются. Снимают на память в кулуарах, за чашкой кофе.
      - Кофе ничем не лучше докладов, - замечает Сеймур на третий день утром, столкнувшись со мной в толпе возле бара. - Вам не хочется выпить чего-нибудь?
      - Если это будет опять-таки кофе, не вижу смысла далеко ходить.
      - Смотрите, - пожимает плечами Сеймур. - Главное - выбраться на свежий воздух.
      У этого человека свежий воздух - пунктик своего рода, он без конца жалуется на то, что ему нечем дышать, ничуть не подозревая, что причиной этому может быть дымящаяся у него во рту сигарета.
      Мы садимся в элегантный черный "плимут" и едем в неизвестном направлении.
      - Вчера вы ушли в самый разгар игры, - тихо говорит мой спутник, зорко следя за дорогой.
      Он ведет машину по оживленным улицам уверенно, красиво, а вот трогается с места и останавливается слишком резко.
      - Мне хотелось, чтобы дама отыгралась, - говорю я, как бы оправдываясь.
      - Истерия никогда не сможет превозмочь здравый рассудок, - возражает Сеймур, все так же пристально глядя вперед. - Рулетка, как вам известно, очень рациональная игра, построенная на вероятностях, и, что самое главное, наибольшая вероятность заранее исключается для игрока.
      - И все же у вас хватает неблагоразумия играть...
      - Я играю не потому, что проявляю неблагоразумие, а потому, что полагаюсь на свой добрый разум. Мне по душе трудные игры, Майкл.
      Он впервые и как-то свободно и непроизвольно называет меня по имени. Тут уже все зовут меня Майклом, будто хотят мне внушить, что я свой человек.
      Мы выезжаем на широкую Фредериксберг-аллее, и Сеймур, не прекращая своих рассуждений, увеличивает скорость.
      - Дороти следовало бы попытать счастья в покере. Притом в чисто женской компании. Агрессивная истеричка, играючи с тремя другими, может иметь некоторые шансы на успех...
      Он умолкает, словно вспомнив о чем-то, и после непродолжительной паузы говорит:
      - Надеюсь, я вас этим не обидел?
      - Чем же вы могли меня обидеть? Ваши слова относятся к Дороти, а не ко мне.
      - Но ведь Дороти ваша приятельница...
      Дама в сером - теперь ее уже следовало бы называть дамой в розовом сегодня утром действительно держалась со мной весьма дружелюбно. На заседание привезла меня на своей машине, а во время прений вела со мной интимную беседу, многозначительно улыбаясь.
      - Раз уж на то пошло, ваши приятельские отношения с Дороти имеют бОльшую давность, - парирую с равнодушным видом.
      Сеймур отвечает не сразу. Может, ищет в моей банальной фразе некий скрытый смысл. Потом говорит:
      - Допускаю даже, что она сама себя вам предложила.
      Как в воду глядел. Однако не в моих правилах обсуждать подобные вещи с другими людьми, тем более с человеком, с которым два дня как познакомился. Поэтому предоставляю своему спутнику возможность беседовать с самим собой.
      - В наше время это самое обычное явление, когда женщина предлагает тебе свое тело. Иногда она делает это лишь ради удовольствия, иногда ради удовольствия и еще чего-то, а иногда ради чего-то, что не может доставить ей никакого удовольствия.
      Сеймур умолкает как бы для того, чтобы я мог установить, к какой из трех категорий отнести мой случай. Но так как пауза тянется слишком долго, он невнятно бормочет:
      - Простите меня. Дороти в самом деле права: светское воспитание не пошло впрок, не получилось из меня лицемера.
      Полчаса спустя мы уже сидим за столиком перед одним из заведений на Строгетт, нарядной торговой улице, целиком отданной пешеходам. Кельнер приносит два бокала, в которых больше льда, чем виски. Проверив температуру и вкус напитка, принимаюсь созерцать окрестный пейзаж. В этот предобеденный час нескончаемая толпа на улице многонациональна и пестра: босоногие юноши в косматых полушубках, девушки, вероятно забывшие надеть юбки либо второпях вышедшие в пижамах, шествие голых и полуприкрытых бедер, платьев длиной до пояса или до земли, крашеных либо просто неумытых физиономий, блузок, смахивающих на рыбачьи сети, мужских холщовых штанов, поддерживаемых бечевками, не говоря уже о феерии красок с явным преобладанием кричащих.
      - Массовая шизофрения, - лениво замечает Сеймур, протягивая руку к бокалу. - Богатый материал для социолога.
      - И не особенно интересный, - добавляю я. - Все это нетрудно объяснить.
      - Знаю я их, ваши объяснения. Так же как и наши. С древних времен люди приписывают миру закономерности, придуманные их убогими мозгами. Огюст Конт изобрел три стадии развития общества. Вы их довели до пяти вот и вся разница.
      - Мне кажется, что дело не в количестве. Стадии Конта - плод человеческого сознания, а наши - результат объективного развития материальной действительности, - возражаю я, пуская в ход свою эрудицию, обретенную во время путешествия в спальном вагоне.
      - Верно. Одну фикцию вы заменили другой. В этом вашей заслуги отрицать нельзя.
      - Если, по-вашему, объективное развитие - фикция...
      - Объективное развитие? Но позвольте, где гарантия, что вы его прозрели? Человек самой природой запрограммирован как существо слабое и ограниченное.
      При этих словах Сеймур поднимает со стола коробку "Кента" и вертит у меня перед носом, словно это слабое и ограниченное существо таится где-то среди сигарет.
      - И все же это слабое существо без устали совершает все новые и новые открытия, помогающие ему преодолевать собственное бессилие.