- Почему? Напротив! - Сеймур великодушно машет рукой.
      Но так как я замолкаю, он спешит заметить:
      - Ваши попытки убедить меня абсолютно безуспешны, Майкл, и все же, должен признаться, ваши суждения доставляют мне истинное удовольствие, быть может, именно своей грубостью и наивной уверенностью. Это меня освежает, побуждает снова пересмотреть некоторые истины, которые я давно установил и которые мне давно опротивели. Конечно, горькие истины останутся истинами, но в данный момент ваш оптимизм действует на меня тонизирующе.
      - Мерси.
      - Я это говорю не для того, чтобы вас поддеть. Просто-напросто мы с вами устроены совершенно по-разному, и меня лично это нисколько не задевает. Я сделаю еще одно признание. Эти два дня я сознательно с вами не встречался, чтобы установить, будет ли мне вас недоставать. И установил, что да!
      Сеймур делает знак кельнеру, тот кивает в ответ.
      - Я с самого начала подозревал, что вы встречаетесь со мной только из дружеских побуждений, - говорю я.
      - Не только. Ни одна из наших встреч, в том числе и настоящая, не явилась результатом одних только дружеских чувств, и, как вы, вероятно, сами заметили, меня трудно причислить к сентиментальным натурам. Однако это не мешает нам испытывать дружеские чувства. По крайней мере о себе я могу это сказать.
      - У меня нет причин сомневаться в ваших словах. Однако то, что вы недавно сказали относительно доверия в нашем деле, по-моему, в той же мере касается и дружбы. И она должна оставаться в определенных границах.
      - Не отрицаю, - кивает Сеймур.
      После чего без всякой связи спрашивает:
      - А меня не хотите пригласить в свою новую квартиру? Или она только для дам?
      - Было бы желание. Правда, она в одном стиле с моей машиной... Полное убожество, не то что ваши палаты.
      - Тогда добро пожаловать в мои палаты. У меня десять комнат, восемь из них мне ни к чему. Машин тоже можете иметь сколько пожелаете. Впрочем, оставим это.
      Последние слова вызваны появлением кельнера. Сеймур велит ему принести две бутылки "Джона Крейби" и упаковать их и за все рассчитывается сам.
      - Надеюсь, двух бутылок нам хватит. Вы знаете, я не люблю пьянства, но порой напиваюсь до чертиков, чтобы еще больше его возненавидеть. А лед в этой вашей мансарде найдется?
      - У вас совершенно неправильное представление о моей мансарде, раз вы задаете подобные вопросы.
      - Ладно, обойдемся холодной водой. Раз уж человек решил напиться, такие пустяки ему не помеха.
      - Может быть, поедем на моей таратайке, я знаю, как ехать, предлагаю я, когда мы, снабженные бутылками, выходим на улицу.
      - А почему бы и нет? Только бы вы привезли меня обратно из вашего захолустья. А главное - вы избавите меня от необходимости вести машину: мне это будет трудновато.
      До стоящего на бульваре "волво" мы идем молча. Бросив бутылки на заднее сиденье, Сеймур садится рядом со мной. Как только миновали Городскую площадь, американец предлагает мне остановиться.
      - Вы знаете, не худо бы пригласить и Грейс. Раз уж затевается пьянка, женщина не помешает, даже если это Грейс.
      - Как вам угодно.
      - Вы постойте здесь. А я ей позвоню вон из того автомата.
      Сеймур идет к телефонной будке. Мне хорошо видно, как он набирает номер и как после этого поворачивается ко мне спиной, словно опасаясь, что я по движению губ пойму, о чем он будет говорить. Верно, в нашем деле доверие должно оставаться в определенных границах.
      Немного погодя мы едем дальше, быстро пересекаем все еще людные и хорошо освещенные центральные улицы и попадаем в сложный лабиринт кварталов, лежащих на пути к "моему" захолустью.
      - Надеюсь, Грейс сумеет сориентироваться, - говорю я, сворачивая в узкую темную улицу. - Я сам еще не освоился как надо.
      - Когда речь идет о пирушке, Грейс не растеряется. Она способна сбиться только с главного пути... С того самого, что, по-вашему, пишется с большой буквы.
      Проехав метров двести по одному мрачному каньону, сворачиваем в другой. С того момента, как мы тронулись, не замечаю, чтобы кто-нибудь ехал за нами следом. Кажется, слежка в самом деле прекращена.
      Вдруг ни с того ни с сего мой пассажир спрашивает:
      - Какое у вас сложилось мнение о Грейс?
      - Самое приятное.
      - Не забывайте, что вопрос исходит не от Грейс, а от меня.
      - Самое приятное, - повторяю. - Действительно, у нее немного подавленное состояние и нервы не совсем в порядке, хотя внешне она спокойна. Но, видно, иметь крепкие нервы, живя при вас, не так-то просто.
      Сеймур бросает на меня быстрый взгляд и вдруг смеется хриплым смехом.
      - Что вы имеете в виду?
      - Вашу тираническую натуру.
      - Если это так, то вы ошибаетесь. Женщины обожают тиранические натуры. Причины женской неуравновешенности значительно проще. Но что поделаешь: женщине я уделяю столько внимания, сколько она заслуживает, а не сколько ей хотелось бы.
      Я не возражаю ему, поскольку в вопросах пола не столь силен, и мы какое-то время молчим, а машина тем временем лавирует в лабиринтах тесных улочек.
      - Зачем вам понадобилось забираться в эту даль? - выражает удивление американец.
      - Здесь намного дешевле.
      - Впрочем, когда вы сняли свою новую квартиру, если это не секрет?
      - В субботу.
      - Значит, в субботу вы считали, что вам еще имеет смысл прикидываться скромным стипендиатом?
      - Я и в этот раз не вижу надобности отвечать.
      - В сущности, ваша версия насчет исследовательской работы в библиотеке в самом начале была не особенно убедительна, - продолжает Сеймур. Ему, специалисту, как видно, забавно анализировать просчеты своего коллеги.
      Но я молчу, и он повторяет, чтоб меня подразнить:
      - Ну, сознайтесь, Майкл, она была не очень убедительной.
      - С превеликим удовольствием, но при условии, что и вы тоже кое в чем сознаетесь.
      - В чем именно?
      - Когда вы узнали, кто я такой?
      - Как только вы сошли с поезда, - не задумываясь, отвечает мой собеседник.
      - Вот поэтому моя версия показалась вам неубедительной.
      - Вы правы, - кивает Уильям. - Такая неудача может постигнуть каждого.
      И после непродолжительной паузы добавляет:
      - У вас едва ли возникало подозрение, что эта неудача станет самой большой удачей в моей жизни.
      - Вы сами видите, тут более чем скромно, - тихо говорю я, входя с гостем в мансарду и включая свет.
      - А главное - не особенно чисто, - кивает Сеймур.
      Задрав свой римский нос, он брезгливо вдыхает запах сырости и плесени.
      - Самая отличительная черта вашего чердака - спертый воздух. Тут просто нечем дышать.
      Я распахиваю окошко.
      - Это несколько меняет дело, - говорит гость и сует нос в чердачное окно. - Все же я сниму пиджак.
      - Чувствуйте себя как дома!
      Сеймур достает из кармана сигареты, зажигалку и кладет на стол. Затем снимает пиджак и вешает на спинку старенького венского стула.
      В мансарде и в самом деле очень душно, и теплый влажный воздух, проникающий через окошко, в сущности, ничего не меняет. Над городом низко нависли дождевые тучи, призрачно освещенные его мутным красноватым заревом.
      Я тоже снимаю пиджак и приступаю к обязанностям хозяина, то есть распаковываю бутылки, приношу стаканы и графин воды, затем сажусь напротив гостя.
      Сеймур наливает виски, столько же добавляет воды, отпивает глоток и с нескрываемой брезгливостью осматривает комнату. То ли это кислое выражение результат теплого виски, то ли реакция на убогую обстановку, трудно сказать, однако оно долго не сходит с лица гостя.
      Впрочем, здешняя обстановка нисколько не лучше и не хуже, чем в любой другой запущенной мансарде: выцветшие, местами ободранные обои, потрескавшийся потолок с желтыми разводами в тех местах, где протекала крыша, дряхлая, вышедшая из употребления мебель, к тому же стойкий запах плесени.
      - Как вам теперь известно, Майкл, я тоже некогда познал бедность и отлично понимаю, что некоторые люди вынуждены жить в таких норах. Но мне непонятно другое: почему в них соглашаются жить те, кто мог бы жить в иных условиях?
      - Поймите, я не придаю этому особого значения. Мне не свойственно смотреть на окружающую действительность глазами эстета.
      - Тут не до эстетства, речь идет об элементарной чистоплотности, возражает американец и опять брезгливо морщит нос.
      Затем он отпивает еще глоток виски - очевидно, с целью дезинфекции. Впрочем, кажется, что он даже глотка не отпил, а только пригубил. Тут я не удержался:
      - Что-то больно робко вы начинаете предаваться пьянству.
      - Сдержанно! - поправляет меня Сеймур. - Я не робкого десятка, но действую всегда осторожно, Майкл. Тактика или, если угодно, характер...
      Перестав шарить глазами по мансарде, он останавливает взгляд на мне.
      - Итак, какой же ответ?
      - О чем вы?
      - О том, что вы получили сегодня под вечер. Вы же не станете меня убеждать, что затеяли с моими людьми игру в прятки только ради того, чтобы опробовать мотор своей машины.
      Он замолкает с явным намерением предоставить мне слово, только я, по крайней мере сейчас, не собираюсь высказываться.
      - Еще в воскресенье вечером вы сообщили в Софию о моем предложении, Майкл. Это вполне понятно и нам хорошо известно. А сегодня вы получили инструкции по этому вопросу. Это нам тоже понятно и тоже известно. Так вот, я и спрашиваю, какие вам дали инструкции?
      В тоне моего собеседника, внешне вполне дружелюбном, проскальзывают чуть заметные металлические нотки.
      - Вы весьма вольно импровизируете, Уильям. Никаких инструкций я не получал.
      - В таком случае я хочу знать ваш собственный ответ на мое предложение. Ответьте мне ясно и совершенно определенно: "да" или "нет".
      - Нет.
      - Значит, вам дано указание воздержаться, - кивает американец. - Тем лучше. Это возвращает нас на исходные позиции. Как будто мы начинаем все сначала. Так что ваше согласие теперь будет именно вашим согласием, а не согласием инстанций, стоящих у вас за спиной.
      - Верно. В случае, если согласие будет дано.
      Как бы пропустив эти слова мимо ушей, Сеймур смотрит на часы.
      - Грейс что-то запаздывает, - говорю я и тоже смотрю на часы.
      - Грейс должна опоздать, - произносит гость. - Прежде чем начать пьянствовать и заниматься женщинами, нам предстоит проделать небольшую работу. Словом, нам необходимо поговорить.
      - По-моему, за эти дни мы наговорились до отупения.
      - Правильно. И все же к заключению пока не пришли. К тому же сегодня под вечер многое изменилось. Так что нам все-таки необходимо переговорить.
      - Раз необходимо... Главное, чтобы Грейс не задержалась больше, чем нужно.
      Моя реплика как бы возвращает Сеймура к чему-то забытому, и он неожиданно бросает мне с упреком:
      - Вы умыкнули у меня Грейс, Майкл...
      - Скорее, она меня пыталась умыкнуть. Меня бы нисколько не удивило, если к этому вы приложили руку. Невинная инсценировка вроде той драки, в которой вы спасли мне жизнь.
      - В своей мнительности вы слишком далеко заходите, - сухо замечает мой гость.
      - Послушайте, Уильям, вы неплохой трюкач, но не пытайтесь выдавать свое трюкачество за нечто совсем другое, изображать тут ревность, дружбу и прочее. Все ваши контакты со мной - это обычные инсценировки. Тут и Дороти, и те двое, глухой и плешивый, и случайные встречи, и вечер у Тейлоров, и прогулки, и обеды, и драка, и любовь Грейс, и ваши собственные дружеские чувства...
      - Инсценировки имели место, - спокойно подтверждает Сеймур. - Вы сами понимаете, что подобная операция без инсценировок не обходится. Однако случалось и такое, что не было предусмотрено нашим планом, тут либо обстоятельства так складывались, либо от вас зависело. Сюда следует отнести и драку, о которой вы упомянули. И мне бы не хотелось унижаться, убеждая вас, что я вмешался в эту драку не в соответствии с заранее разработанным сценарием, а из чисто человеческих побуждений. То же можно сказать и о Дороти. Ей действительно была доверена определенная роль, но она проявила самоуправство - вернее, решила выступить в главной роли и, как вы могли догадаться, за это была выведена из игры. Теперь случай с Грейс. Я не против того, чтобы вы дружили с моей секретаршей, и в этом смысле ваши предложения не лишены оснований, но беда в том, что вы оба зашли слишком далеко. Вы умыкнули у меня Грейс, и такое никому другому я бы не простил. Хотите - верьте, хотите - нет, но в вашем лице я почти в одинаковой мере уважаю и своего противника, и вероятного союзника и потому закрываю глаза на некоторые вещи, хотя это не в моем характере.
      - Вы поощряете мою дружбу с Грейс и сетуете на то, что у вас ее умыкнули... Тут есть какой-то нюанс, - вставляю я, довольный тем, что могу еще немного отодвинуть главную тему разговора.
      - Нюанс вполне очевиден: не успели познакомиться - и уже вступили в связь, а дальше - сплошной гипноз. Безо всяких усилий вы разрушаете то, что я создавал с таким трудом, потому что, согласитесь, не так-то просто добиться от женщины того, чтобы она казалась чем-то более стоящим, чем она есть на самом деле.
      Помолчав с минуту, он уже совсем примирительно продолжает:
      - Впрочем, причина тут не в вас, а в женщине. И если я затеял этот разговор, то только из желания еще раз убедить вас в том, что мое к вам отношение ограничивается не только деловыми соображениями. Я стремлюсь убедить вас в этом, чтобы вы относились к моим словам с полным доверием. Вы говорите о том, что столкновение в кабаке было инсценировано, хотя это вовсе не так - правда, это сущий пустяк по сравнению с тем, какие роковые обстоятельства придется мне предотвращать в дальнейшем, чтобы спасти вас.
      Гость замолкает. Вынув изо рта давно потухший окурок, бросает его в тарелку и снова закуривает. Откинувшись на спинку стула, он задумчиво смотрит мне в лицо.
      - У меня было подозрение, что вы обратитесь за инструкцией в свой Центр, Майкл. И я почти не сомневался, что смысл инструкций будет отрицательный. После всех наших разговоров у меня сложилось впечатление, что ваш окончательный ответ тоже будет отрицательным. Именно поэтому я обратился в свои инстанции и предложил простое решение - оставить вас в покое. Все равно, поверите вы или нет, но я просил оставить вас в покое. Поставить на этой затее крест. К сожалению, мое предложение не было принято. Мало того, мне приказано в случае необходимости избрать самый жесткий вариант. Так что мы с вами сейчас в преддверии самого жесткого варианта, хотя совсем не по моей вине.
      Не обращая особого внимания на последнюю фразу, я нахожу удобный случай вставить:
      - Немножко странно получилось: такой самоуверенный человек, как вы, вдруг предлагает, ничего не добившись, на всем поставить точку.
      - Не "немножко", а очень странно. И тем не менее положение таково.
      Он задумчиво смотрит на меня и продолжает вроде бы с досадой:
      - Знаете, Майкл, я не сторонник методов, при которых у людей кости трещат, и не по моральным соображениям, а потому, что такие методы совершенно бесполезны. Признаться, мне просто осточертели всякие вздорные указания, как, впрочем, всякое вмешательство близоруких начальников. Нажили геморрой, сидя в своих кабинетах, судят обо всем только по сводкам и досье и дают указания. Но что делать, упрямство некоторых моих шефов может сравниться только с вашим. Так что если вы не согласитесь по доброй воле на наше предложение, то нам придется заставить вас силой.
      - Но по какому праву вы со своими шефами распоряжаетесь мною?
      - По единственному: по праву сильного.
      - Боюсь, что если мы затеем спор, кто сильней, а кто слабей, то это превратится в бесплодную дискуссию.
      - Тут важно, кто сильней в данный конкретный момент, в данной ситуации, - спокойно поясняет Сеймур.
      - Не вижу никакой разницы между данной ситуацией и какой-либо другой. Не забывайте, что при любой возможной ситуации мое руководство значительно больше заботится о своих людях, чем ваше.
      - Не сомневаюсь. Только для того руководства, о котором вы говорите, вы уже не свой человек, - все так же спокойно отвечает Сеймур.
      - У вас уже галлюцинации...
      - Не надейтесь.
      Он замолкает, вероятно, для того, чтобы усилить напряжение, раздавливает в тарелке окурок и наливает себе воды. Пьет ее маленькими глотками, берет очередную сигарету - все это рассчитано на то, чтобы вывести меня из равновесия.
      - Грязная история. Вы попали в грязную историю, Майкл, хотя и не по своей воле. Вы, надо полагать, находитесь тут в связи с неким Тодоровым?
      Выдержав его взгляд, я выжидающе молчу.
      - По существу, эта грязная история берет свое начало не с Тодорова, а с того негодяя - Соколова. Как вам известно, Соколов нанялся в информаторы и получил за это от Тодорова определенную сумму. Наши люди тут же решили, что Тодоров какая-то важная шишка, и соответствующим образом прижали его. А потом выясняется, что никакая он не шишка, что в разведке он смыслит столько же, сколько я в торговле. Но если история с самого начала грязная, то тут уже ничего не изменишь, такой она останется до конца. Наши сообразили, что для розысков Тодорова будет послан человек, и если этого человека удастся завербовать, то тем самым будет достигнута цель, которой не удалось достичь вербовкой Тодорова.
      - Все это мне известно, - киваю я.
      - Вероятно. Вам, должно быть, известно и то, что именно ваш соотечественник помог нам напасть на ваш след уже в тот момент, когда вы сходили с поезда. Не уверен, известно ли вам другое. То, что совсем недавно он обеспечил вам еще один провал.
      - Это уже что-то новое.
      - Это лишь одна новость из множества других, какие вам предстоит услышать. Вы нагнали страху на своего знакомого во время разговора в парке, и он обратился к нам за помощью. Если судить с профессиональной точки зрения, то вы допустили серьезную тактическую ошибку, Майкл. Может, не будь ее, ничего бы не изменилось, но ошибка есть ошибка. Нагнать страху на малодушного человека очень просто, но трудно предвидеть результаты этого. Впрочем, не будем углубляться в общие рассуждения.
      Сеймур тянется к бутылке и любезно спрашивает:
      - Плеснуть вам виски?
      - Я предпочитаю воду.
      Он собирается налить себе, потом раздумывает.
      - Я тоже. Очевидно, и сегодня пировать не придется.
      Взяв графин, Сеймур наливает немножко воды. Потом, пригубив стакан, небрежно спрашивает:
      - Когда вы последний раз виделись с Тодоровым?
      Быть может, и теперь следовало помолчать, однако спокойная уверенность этого человека начинает действовать мне на нервы.
      - Вы меня извините, Уильям, я ценю ваши ораторские приемы, но вам лучше приберечь их для более подходящего случая. Если вы намерены что-то мне сказать, то говорите, и нечего задавать вопросы, если ответы на них вам заранее известны.
      - Почему вы сердитесь? - вскидывает брови Сеймур. - Ведь это всего лишь один из способов добиться необходимой ясности. Своим вопросом я намерен вскрыть кардинальное различие между вашим убеждением и нашей версией. Вы убеждены, что виделись с Тодоровым лишь в тот день, в первый и последний раз, а согласно нашей версии, у вас было два свидания, и во время второго вы ликвидировали Тодорова. Не стану уточнять, кто из нас прав, вы или мы. Важно, что имеющиеся в наличии факты целиком подтверждают наш тезис. Тодоров убит, и в том, что убийца вы, сомневаться не приходится.
      - Это уже вторая новость за этот вечер, - замечаю я, стараясь казаться невозмутимым.
      - Но не последняя.
      - А не могли бы вы сказать, где и при каких обстоятельствах я убил Тодорова, потому что я совсем не в курсе дела...
      - Почему же, могу. Вы его ликвидировали у него на квартире тем самым маузером, которым перед этим вы ему угрожали. Потом вы положили пистолет вместе с вашими отмычками в портфель, а портфель заперли в шкафчик на вокзале. Только все эти действия происходили на глазах у свидетелей, чего вы не подозревали. А главное - на пистолете отчетливо видны следы крови Тодорова и отпечатки ваших пальцев.
      - Недурно состряпано, - признаю я. - Никак не предполагал, что за мною следили...
      - Потому что вы понятия не имели о масштабах слежки. Где-то тут, за этим домом, - Сеймур небрежно указывает на окно, - стоят какие-то бараки. Вот в них и укрылись наши люди на всякий случай.
      Гость смотрит на меня с деланным сочувствием.
      - Это еще один пример вашего легкомыслия, Майкл. Опять же, не будь этой второй ошибки, ваше положение нисколько бы не изменилось. При создавшейся ситуации мы всегда сумели бы найти неопровержимые доказательства, что убийца вы.
      - Зря вы меня убеждаете. Я вам верю.
      - Если не считать эти две промашки, в целом вы оперировали довольно ловко, и это внушает надежду на наше сотрудничество в будущем.
      - На сотрудничество не рассчитывайте, - категорически заявляю я. Хотя вы очень старались, рассчитывать на сотрудничество вам не следует.
      - Вы не торопитесь! - поднимает руку Сеймур. - И не судите о наших стараниях, о которых пока что не имеете полного представления.
      - Значит, еще не все?
      - Разумеется. Сказка только начинается. Не скрою, сказка страшная. И лишь от вас, Майкл, зависит, останется она страшной сказкой или превратится в страшную быль.
      Мой собеседник замолкает, быть может, для того, чтобы я глубже осознал всю безысходность своего положения, или просто для того, чтобы заменить окурок новой сигаретой.
      - При наличии таких улик и свидетельских показаний мы можем запросто провалить вас тут же, на месте. Вы, конечно, рассчитываете, что ваши органы не оставят своего человека в беде. Только, как я уже сказал, для них вы больше не являетесь своим человеком. Все, что касается этой грязной истории, мы сообщаем нашему посольству в Софии. И наша последняя информация гласит: "Тодорова ликвидировал Боев. Под угрозой санкций Боев готов уступить". К тому же шифр, под которым было отправлено это сообщение, хорошо известен вашим органам. Так что в глазах ваших шефов вы уже предатель, Майкл. Вам у них больше не работать, и рассчитывать вы можете только на самого себя, здесь ли, там ли - все равно.
      - А вам не кажется, что вы переоцениваете доверчивость наших людей?
      - Вовсе нет. В данном случае мы полагаемся не столько на их доверчивость, сколько на недоверчивость. Зная о ваших прежних отношениях с Тодоровым и принимая во внимание некоторые свойства вашего характера, в Софии едва ли удивятся тому, что вы учинили расправу. Наконец, как ни безупречна ваша репутация, никого не удивит, если человек, оказавшись в таком вот положении, увидел единственно возможный выход...
      Чтобы я мог немного поразмыслить, гость делает очередную паузу.
      - Как я уже говорил, - продолжает он, - меня не удивило то, что вы обратились к своим за инструкциями, и то, что вам сказали "нет". Неужели вам трудно догадаться, почему "нет"? Неужели вы не задались вопросом, почему ваш Центр отказался от такой редкой возможности заслать к нам своего человека? Потому что этот "свой" человек больше не считается своим - таков логический вывод, Майкл.
      Разумеется, мне лучше знать, получал я инструкции или не получал, но то, что он говорит, слушать неприятно.
      - Вы забываете, - считаю нужным предупредить его, - что неизбежен судебный процесс, что этот процесс продлится не один день, следовательно, у меня будет достаточно времени, чтобы войти в контакт с нашими органами; мне в этом не могут отказать, а стоит мне войти в контакт со своими людьми, как все сразу прояснится.
      - Я ничего не забываю, Майкл. Это вы кое о чем забываете. Неужто вы вообразили, что мы сразу же передадим вас местным властям? Тогда зачем бы мы стали огород городить? Вы будете переданы в распоряжение полиции только в том случае, если вы попытаетесь каким-либо образом улизнуть от нас, или после того, как мы используем вас до конца и захотим избавиться от вас. Когда вы получите возможность войти в контакт с вашими органами, у вас уже не будет необходимости в этом. Вы будете конченым человеком, Майкл.
      - Судя по вашей паузе, вы собираетесь преподнести мне еще какой-то сюрприз?
      - Именно. Притом последний. Вам удалось доказать, что вы человек сильный и неподкупный. Не скрою, эти качества внушают уважение. Но после того, как вы покрасовались ими вволю, не настало ли время снова спрятать их поглубже? При нынешнем прогрессе в технике сильная воля и твердый характер столь же надежное оружие, как, скажем, бронзовое копье или каменный топор. Они так же жалки, как и все прочие "достоинства" человека. Это подтверждено практикой, и вам об этом, вероятно, кое-что известно. Упорство - это не что иное, как биофизическое состояние, его трудно сохранять, но разрушить с помощью современных препаратов ничего не стоит. Одна порция подходящего снадобья - и вы больше не владеете своей психикой. Серия порций - и вы уже, как робот, отвечаете на все наши вопросы. После этого достаточно ничтожных усилий, чтобы сделать вас полнейшим кретином. А как придет пора кончать с вами, мы предоставим это местным властям.
      - Понимаю, - киваю я. - В таком случае зачем вам тратить время на все эти разговоры? Принимайтесь за дело - и все тут!
      - Вы говорите "понимаю", а так ничего и не поняли. Я желаю, чтобы вы пришли к нам добровольно, а не по принуждению.
      - Ясно. Вы пускаете в ход все эти угрозы с единственной целью - чтобы я пришел к вам добровольно.
      Сеймур молча отводит глаза в сторону.
      - Чем же объяснить вашу слабость к этой добровольности? Вашим великодушием или желанием сэкономить медикаменты?
      Сеймур продолжает глядеть в сторону. Хотя окно открыто, мансарда полна табачного дыма, потому что снаружи ни малейшего дуновения. Тяжелый и влажный ночной воздух замер над крышами домов, словно прижатый темными тучами.
      - Может быть, с точки зрения абстрактной морали ваши вопросы уместны, - возвращается к разговору мой гость. - Но в нашем ремесле их нельзя принимать всерьез, а если они адресуются мне, то это просто несправедливо. Ведь в самом начале беседы вам было сообщено, что я предложил оставить вас в покое. Я знаю не хуже вас, что не каждый человек способен стать предателем, так же как не каждому дано стать героем. Однако то, что мы с вами знаем, не имеет никакого значения, потому что решать не нам. И поскольку все решено без нас, я предлагаю вам единственный путь спасения, какой у меня есть. Забудьте, если желаете и если можете, весь этот разговор и вернитесь мысленно к тому, о чем мы с вами говорили во время нашей предыдущей встречи: все мои предложения и материального, и морального порядка остаются в силе. Скажите наконец это ваше "да", и вы тотчас получите обещанное. Никто из моих шефов не узнает, что вы на это пошли только под жестоким давлением; будете давать советы, выражать свое мнение по каким-то материалам, и никто не станет требовать от вас больше. А материалов у вас будет сколько угодно, будут и совершенно секретные, потому что я теперь знаю, что вы идете к нам не потому, что так велит инструкция из Центра, а на свой страх и риск.
      Вот он наконец, освежительный душ обещаний, после стольких угроз. Обыкновенный вариант весьма обыкновенной программы. И если меня все же что-то удивляет, то не чередование угроз и соблазнов, а интонация искреннего участия в излияниях Сеймура. Этот человек либо очень ретивый работник, либо большой артист, а может, он и в самом деле озабочен моей судьбой. Не исключено, однако, что все это понемногу способствовало его оживлению.
      - Значит, вы опять готовы обещать мне и деньги, и все прочее?
      - Не то что обещать, а тут же вручить вам их, сегодня же.
      "Ни в коем случае не отказывайтесь!" - звучит где-то вдали голос Грейс.
      "Не суйся не в свое дело", - мысленно отвечаю я своей невидимой советчице, а вслух произношу:
      - Что особенного, если мои друзья заплюют меня после этого, верно?
      - Никто вас не заплюет, - возражает Сеймур. - Вас занесут в списки героев. В крайнем случае вы не перейдете на сторону противника, а будете ликвидированы.
      - Очень великодушно с вашей стороны.
      - Ну конечно. Мы только сделаем вид, что ликвидировали вас: дадим в газетах сообщение о том, что, мол, найден труп с такими-то приметами и с документами на ваше имя. А вы тем временем, живой и здоровый, уже будете далеко отсюда.
      - Слишком тесен в наши дни мир, чтобы человек мог бесследно скрыться.
      - Тесен он только для политиков, которые лишь тем и занимаются, что перекраивают его карту, да и знают они его только по карте. Но для человека дела вроде вас он достаточно широк, чтобы исчезнуть где-нибудь по ту сторону океана и начать новую жизнь под другим именем.
      Гость смотрит на часы и замолкает, надеясь, видимо, услышать мое "да".
      - Как будто пошел дождь, - говорю я.
      По железной кровле действительно постукивают крупные тяжелые капли.
      - Пусть идет! - пожимает плечами Сеймур. - В классических драмах при подобных ситуациях не дождик идет, а гром гремит, разражается буря.
      В темном прямоугольнике окна при свете лампы сверкают струйки дождя. Они сгущаются, и вот уже полил настоящий ливень, но в мансарде по-прежнему душно.
      - Ну, что вы скажете? - поторапливает меня собеседник.
      - Я уже сказал, Уильям.
      Он смотрит на меня настороженно, словно не верит своим ушам. Потом стремительно склоняется над столом и кричит почти мне в лицо:
      - Значит, подписываете свой смертный приговор?!
      - А, смертный приговор... К чему эти громкие слова?..
      Из груди Сеймура вырывается не то вздох, не то стон:
      - Значит, громкие слова, да?.. Господи, неужели окажется, что это у вас не характер, а обычная тупость? Неужели вам невдомек, что отныне вы наш узник и пленник, что вам ниоткуда отсюда не уйти, что вам ни при каких обстоятельствах не покинуть эту квартиру, потому что уже через четверть часа ее блокируют мои люди, и достаточно мне подать знак, чтобы вы попали к ним в лапы?
      Я смотрю на него, и меня изумляет не столько последняя новость, сколько то, что лицо его искажено злобой, на нем не осталось ни малейших признаков самообладания.