Как было установлено ранее, я могу уйти тремя путями, но во всех случаях должен пересечь пустырь за домом. Я мог бы через окошко вылезти на крышу, затем пойти по крышам соседних домов и спуститься через чердак, скажем, третьего или четвертого. Операция не из легких и не из самых верных. Невольный шум или непредвиденная встреча могут вызвать неожиданные осложнения. Можно бы тихо спуститься вниз прямо по лестнице и выскользнуть черным ходом. Этот путь самый простой, но и самый опасный - ведь не исключено, что один из "сторожей" бдит здесь, затаившись в темном углу коридора. Наконец, можно спуститься только до второго этажа и из лестничного пролета спрыгнуть во двор. Прыгнуть с трехметровой высоты не ахти какой подвиг. Единственно, чем я рискую, столкнуться с одним из своих недоверчивых преследователей, если тот решил провести ночь во дворе. Но противник, пожалуй, не будет выставлять два поста, если можно обойтись одним: в коридоре и даже с улицы можно держать под наблюдением и тот и другой выход.
      Бесшумно спустившись на второй этаж, я без всяких осложнений покидаю дом. Выручает меня бетонный козырек над дверью, ведущей во двор. На пустыре никого - это я установил в результате длительных наблюдений из окна мансарды, - и я легко пересекаю его и осторожно обхожу бараки. От улицы меня отделяет лишь ограда. Перепрыгивать через ограды небезопасно.
      Поэтому я иду вдоль ограды до дома с рекламой сберегательной кассы. Задняя дверь распахнута, так же как и парадная, и я, как порядочный гражданин - полагаю, что так оно и есть, - спокойно выхожу на улицу.
      Несколько больше времени отнимают у меня поиски такси, потому что в такую пору только сумасшедший может мечтать о подобной роскоши. Мне пришлось отмахать километра два, пока я наконец увидел на стоянке три захудалые машины, очевидно ровесницы моего "волво".
      Через четверть часа такси доставляет меня к месту назначения - на вокзал, - увы, не для того, чтобы сесть на поезд, хотя поезда тут курсируют всю ночь. Именно этим объясняется оживление, царящее в огромном светлом зале. Так что мой приход удивить никого не может. Через зал попадаю в помещение со шкафчиками для ручной клади. Опустив в автомат монетку, получаю ключ от шкафчика, и это избавляет меня от необходимости непосредственного общения с людьми. Кладу портфель в шкафчик N_87, доставшийся мне как выигрыш, запираю его и возвращаюсь в такси.
      Освобождаю машину недалеко от здания, несущего на своем фронтоне призыв к бережливости. Преодолев без происшествий пустырь, я должен теперь приступить к довольно-таки рискованному атлетическому упражнению: по возможности бесшумно залезть на подоконник первого этажа, с него - на бетонный козырек задней двери, а оттуда через окно попасть на лестницу. Я немного ободрал себе ладони, зато избежал столкновения в коридоре с теми любопытными типами - людьми Сеймура.
      Остается выполнить еще одну задачу - самую важную. Но это завтра. В самый плохой день - вторник, и в такое неподходящее время - в семь часов вечера.
      Стук в дверь, сперва не очень деликатный, а потом просто нахальный, отрывает меня от чашки чудесного эликсира, получаемого путем смешивания молотого кофе с кипятком. Эликсир, преимущество которого можно в полной мере оценить только в Дании, поскольку здесь это единственный продукт, не имеющий запах миндаля.
      "Вот и начинаются неприятности, - думаю я, направляясь к двери. - Что ж, пускай, они ведь тоже предусмотрены программой". Решительно распахнув дверь, оказываюсь лицом к лицу с очаровательной Грейс.
      - Ах, вы еще не одеты? - бросает она с упреком вместо приветствия. Не иначе и этой ночью принимали участие в брачных церемониях "Валенсии"...
      - Что поделаешь, других развлечений нет, - небрежно отвечаю я, провожая ее в свои скромные покои.
      - Надеюсь, не в роли жениха?
      - Чашку кофе? Только что сварил. Сам лично.
      - Это не может меня отпугнуть, - заявляет дама, располагаясь в продавленном кресле. - Я все же попробую вашего кофе.
      Так что немного погодя я снова принимаюсь за дегустацию этого ароматного эликсира, на сей раз в обществе женщины.
      - Не так уж плох, - отпив глоток, выносит свой приговор секретарша. Но я так и не услышала, чем вы занимались ночью.
      - Если имеется в виду прошедшая ночь, то об этом вы могли бы справиться у сеймуровских соглядатаев. Вы, вероятно, заметили их. Они торчат здесь уже вторые сутки.
      - Верю. Но ведь это Сеймур их подослал, не я.
      - Какое это имеет значение? Скажите, что вы по поручению шефа требуете, чтобы вам дали справку о том, как ведет себя этот сомнительный тип Михаил Коев.
      Грейс берет предложенную сигарету, закуривает и останавливает на мне пытливый взгляд.
      - Вы продолжаете шутить, Майкл, как будто ничего не произошло, как будто вокруг вас ничего особенного не происходит. Могу даже предположить, что в душе вы упиваетесь своим героизмом, своей способностью шутить с петлей на шее. Однако на вульгарном языке такой героизм обычно называют глупостью... Глупость и легкомыслие - вот что означает ваше поведение независимо от того, как вы сами его оцениваете.
      - А как вы оцениваете свое поведение?
      - Вам его оценивать. Мы с вами вместе в последний раз, и я пришла еще раз предложить вам единственно возможный путь к спасению!
      - И, не задумываясь, готовы совершить свою спасительную операцию на виду у людей Сеймура?
      - Пусть это вас не беспокоит. Я пришла сюда именно по распоряжению Сеймура. И чтобы не забыть, должна сразу передать вам его наказ... хотела сказать "приглашение". Он будет ждать вас в восемь вечера на Городской площади, перед кафе.
      - Мерси. А ваше приглашение в чем будет заключаться?
      - Я уже сказала.
      - Но вы упускаете из виду, что я буду забаррикадирован со всех сторон. Так что с вами или без вас выйти отсюда будет одинаково невозможно.
      - Ошибаетесь. Невозможно, если вы будете действовать без меня.
      - Вот как? А ведь вы только что утверждали, что те, внизу, не ваши люди, а его, Сеймура. Как же вы сумеете их убедить, чтобы они закрыли глаза, пока мы с вами будем совершать спасительное бегство?
      - Вот что, Майкл, перестаньте острить и постарайтесь понять меня, потому что я в самом деле в последний раз с вами и мне едва ли удастся увидеть вас, если даже захочу. - Голос Грейс стал тихим и бесстрастным.
      - Вы повторяетесь, - говорю я. - Может, хватит меня запугивать, переходите к вашему плану. Согласитесь, должен же человек знать, на что он идет.
      - План в общих чертах вам уже известен. А что касается деталей...
      Женщина замолкает и прислушивается, повернув голову к двери. Но со стороны лестницы ничего не слышно. Она делает знак, чтобы я придвинулся поближе к ней, и продолжает почти шепотом:
      - Вечером вы должны постараться сделать то, чего не сделали до сих пор. Вы достаточно ловки, и вас не надо учить, как следует держаться человеку, если он после долгих колебаний решил принять сделанное предложение. И конечно же, сразу потребуйте обещанную сумму наличными...
      - После чего Сеймур сунет руку в кармашек и выложит мне триста тысяч...
      - Не беспокойтесь, они у него есть, и если не в кармашке, то в домашней кассе. Я уверена, что сегодня же вечером вы их получите.
      - Прямо так и выдаст и расписки не потребует?..
      - А если и потребует? - шепчет Грейс, пронзая меня взглядом. - Как вы не поймете, что в вашем положении скупиться на какую-то подпись не приходится.
      - Ну хорошо, хорошо. Дальше?
      - Допускаю, что, когда вы, чтобы получить деньги, придете к нему, он предложит вам заночевать у него или вообще остаться у него жить. Вам ни в коем случае не надо отказываться.
      - Ладно, не буду. А потом?
      - Ваша задача на этом кончается. О дальнейшем позабочусь я. Важно, чтобы вы развязали мне руки, а там все будет в порядке. И вам остается ждать, когда я скажу "пора". Паспорт для вас, билеты на самолет да и сам отъезд - все это моя забота. Не сомневайтесь, все будет сделано наилучшим образом и успех гарантирован.
      - А как же те, что будут следовать за нами по пятам?
      - Никто за нами следовать не будет. Уильяма я знаю предостаточно. Он, к счастью, воображает, что хорошо знает меня и вас. Стоит вам принять его предложение, как он тут же успокоится: теперь, мол, дело в шляпе.
      - Может, мне все-таки сделать жест негодования по поводу этих прилипал, что не отрываются от меня ни на минуту?..
      - Сделайте, если хотите. В конце концов Сеймур сам снимет наблюдение, я в этом уверена. Это в его стиле: доверие за доверие.
      - Не забывайте, что наблюдение можно вести и более изощренными способами.
      - Господи! И вы беретесь меня учить?! Я ведь тоже имею некоторое понятие о наблюдении и слежке. Словом, не волнуйтесь, все будет, как я вам говорю!
      Грейс долго смотрит на меня с вызывающей уверенностью. Я тоже смотрю ей в глаза, но просто, спокойно.
      Наконец женщина переводит взгляд на столик, гасит сигарету в недопитом кофе и, оставив мокрый окурок на блюдце, произносит с какой-то усталостью:
      - Мне кажется, вы мне не доверяете.
      - Вас это удивляет?
      - Честно говоря, да, - отвечает Грейс тем же усталым тоном и снова смотрит мне в глаза.
      - Выходит, до этого вы меня считали чересчур доверчивым?
      - Я считала вас более умным. Неужели вы до сих пор не в состоянии понять, что то, что я вам предлагаю, хорошо это или плохо, для вас единственно возможный выход?
      - Не впадайте в патетику, - тихо говорю я, потому что секретарша, увлекшись, повысила тон.
      И, помолчав немного, добавляю:
      - В сущности, я вам верю.
      - Наконец-то!
      - Единственное, что меня смущает... нельзя ли план немного изменить...
      - А именно?
      - Выполнить только первую его половину.
      - Я вас не понимаю, - говорит Грейс, хотя я по глазам вижу, она отлично все понимает.
      - Я хочу сказать, не лучше ли будет для нас обоих, если я выполню ту часть задачи, что вы возлагаете на меня, а вы воздержитесь от выполнения своей. Грейс будет по-прежнему оставаться у Сеймура секретаршей, Майкл станет его помощником, и это позволит Грейс и Майклу безмятежно прожить на этом свете долгие годы и даже народить кучу детей.
      Женщина пронзает меня негодующим взглядом и пожимает плечами:
      - Это уж наше дело. Вы человек взрослый, сами в состоянии сделать выбор.
      - Но, должен признаться, это не так просто...
      Я замолкаю, как будто и в самом деле поглощен этим сложным занятием. Грейс порывается встать, но я доверительно кладу руку на кисть ее руки и продолжаю:
      - Меня вот что заботит. Склонен ли Сеймур выполнить те обещания, которые он мне тогда щедро надавал? Вы, конечно, знаете, о каких обещаниях идет речь, надеюсь, это не ускользнуло от вашего острого слуха.
      - Только это? Можете не волноваться, - холодно отвечает секретарша. Уильям еще не утратил привычки держать слово, хотя нынче это не модно.
      - Тогда все в порядке... По крайней мере что касается деловой стороны...
      - А разве для вас существует и какая-то другая сторона?
      - Скажите, Грейс, если мы оба останемся у Сеймура, вы не перестанете меня любить?
      - Разумеется, - ледяным тоном успокаивает меня женщина. - Я буду любить вас в той же мере, в какой вы меня.
      Мы молча смотрим друг на друга. В этом споре Грейс проявляет бОльшую выдержку - она снова заговорила, а ее зеленый взгляд не отрывается от меня.
      - Напрасно вы меня испытываете, Майкл. Я в самом деле ненавижу этого человека.
      Секретарша резко поднимается с кресла, но идет не к двери, а к окну и становится ко мне спиной, разглядывая унылый пейзаж пригорода. Лишь только сейчас я замечаю, что пастельно-синий костюм отлично сидит на ее стройной фигуре и очень гармонирует с ее высоко взбитыми черными волосами.
      - Вы сегодня великолепны, как никогда, - произношу я и тоже подхожу к окну.
      Она медленно оборачивается, словно не в силах оторваться от задымленного пейзажа и унылых мыслей.
      - Мне пора... Сеймуру может понадобиться машина.
      - Нет, вы в самом деле великолепны, и вам от меня не уйти.
      - Впрочем, Сеймур может еще полчасика подождать, - говорит Грейс, глядя на свои часы...
      Поправляя прическу перед убогим зеркалом в алюминиевой рамке, женщина говорит безразличным тоном:
      - Пожалуй, это эпилог нашего романа, не правда ли?
      - Что это вы вдруг?
      - У меня такое чувство, что из двух решений вы выбрали третье...
      - Самоубийство?
      - Именно.
      - Чтобы быть искренним до конца, скажу, что пока ничего не выбрал, признаюсь я, помогая ей надеть светло-синий жакет.
      - Нет, выбрали, об этом говорит ваше спокойствие.
      Грейс достает из сумочки какую-то визитную карточку и подает ее мне.
      - Сохраните это. На печатный текст не обращайте внимания. Вам может пригодиться только написанный от руки номер телефона. Если мои подозрения верны и если вы действительно окажетесь в безвыходном положении, позвоните по этому номеру. Назовите только свое имя и явитесь по адресу, который вам дадут, да смотрите не тяните за собою "хвост"... Итак...
      Она подает руку на прощанье, и я чувствую, как ее длинные тонкие пальцы охватывают мою руку, словно через них женщина упорно пытается влить в меня свое властное внушение, тогда как голос совершенно безучастно говорит:
      - С богом, Майкл.
      И я остаюсь один в своей мансарде, где еще долго будет витать легкий запах ее дорогих духов.
      Скоро вечер.
      Выходя из кафе, я свертываю номер "Таймс", засовываю его в карман и направляюсь к Вестерброгаде. Газету я покупал в тайной надежде, что она не понадобится. Если все же придется ею воспользоваться, то это спасет человека в клетчатой кепке, но будет означать, что при выполнении задачи, на которой мне пришлось сосредоточить все свои усилия, я потерпел провал.
      За мной и сегодня следят с близкого расстояния. Следят попеременно четыре лица и три машины; к "форду" и "опель-капитану" присоединился еще "ситроен", тоже черный. Настоящее расточительство, если принять во внимание незначительность моей персоны и то, что я только тем и занимаюсь, что кисну по заведениям и болтаюсь по городским улицам.
      Однако болтаться мне больше некогда. До семи часов остается ровным счетом восемьдесят минут, и за эти считанные минуты я во что бы то ни стало должен избавиться от своих преследователей, дабы не сорвать встречу перед "Тиволи" и успеть смешаться с толпой, больше не имея при себе ничего такого, что могло бы бросить на меня тень.
      Чтобы избавиться от этих нахалов, тянущихся за мною по пятам, можно прибегнуть к десятку различных способов, начиная с бегства через кухню бара "Амбасадор" и кончая аналогичной операцией через склад универсального магазина "Даэлс". Все возможные варианты были на всякий случай выношены во время моих беззаботных скитаний по городу, но по разным причинам от них пришлось отказаться, чтобы отдать предпочтение более надежному маневру, детально продуманному в последние три дня.
      Мой вид скучающего зеваки, ленивая походка и полное мое пренебрежение к соглядатаям не усыпили их бдительности, но все же в какой-то степени притупили ее. Такова уж природа человека - долго противиться инерции ему не удается. И вот, переминаясь с ноги на ногу возле витрин на Вестерброгаде, я с удовлетворением устанавливаю, что субъект, находящийся ко мне ближе всех, уверенный, что мне никуда не деться, часть своего внимания также уделяет магазинам и прохожим женского пола.
      Среди множества еще не освещенных в это время неоновых реклам, установленных на фасадах, едва виднеется небольшая вертикальная вывеска: "ОТЕЛЬ "НОРЛАНД".
      Поравнявшись с нею, я круто сворачиваю в пассаж и быстро шагаю в самый его конец, где виднеется парадная дверь отеля. Того, что я вдруг выпал из поля зрения, полагаю, будет вполне достаточно, чтобы преследователь попал в затруднительное положение. В пассаже есть два-три магазина. Их ему придется обследовать, пока он доберется до отеля, но и здесь он потеряет несколько минут, пока установит, как я совершил побег.
      "Норланд" - одна из дешевых гостиниц, а значит, в ней полным-полно туристов, и одна из крупных - это позволяет пришельцу оставаться незамеченным. Когда я вхожу в холл, окошко дежурного администратора осаждает группа только что прибывших путешественников, швейцар с мальчиком заняты багажом, а сидящие в креслах гости читают газеты и поглощают пиво. Я, никем не замеченный, шмыгаю в служебную дверь и оказываюсь во внутреннем дворе. Хорошо известный мне узкий проход между двумя бетонными стенками выводит меня на тесную улочку, к месту временного пребывания моего автоветерана. Так что всего через несколько минут, уже моторизованный, я вылетаю из ворот гаража, даю полный газ, круто сворачиваю влево и только чудом не сталкиваюсь с каким-то черным "фордом".
      Увы, это не "какой-то "форд", а совершенно определенный, точнее, тот самый, что со вчерашнего дня всюду ползает за мной, куда бы я ни шел.
      То ли эта неприятная встреча чистая случайность, то ли преследование приняло такие масштабы, что под наблюдение взяты и прилегающие улицы, решать это сейчас бесполезно.
      Разминувшись с "фордом", почти взлетев при этом на безлюдный тротуар, я на полном газу устремляюсь вперед, пока преследователь не развернулся, на перекрестке делаю поворот, на следующем - еще один и мчусь к порту. Я не идеалист и вполне отдаю себе отчет, что на моем жалком "волво" мне не уйти от черной машины, конечно же снабженной специальным мотором и поддерживающей радиосвязь с другими машинами преследования. Но моя слабость в этом состязании заранее учтена, как учтена и возможность этой досадной встречи с "фордом" - неважно, случайная она или нет. Поэтому я без колебаний мчусь к порту, и единственная моя забота - максимальной порцией газа поддержать воодушевление моего ветерана.
      То, что должно было случиться, случается уже возле самой набережной. В глубине улицы, по которой я еду, возникает черный автомобиль, чей вид мне достаточно знаком, чтобы узнать в нем наглый "форд". Через мгновение выкатываю на набережную и, пользуясь полным безлюдьем, жму на всю железку. Впереди, над широким каналом, вдоль которого я мчусь, синеет разводной мост. Пароход, отправляющийся в Мальме точно в шесть, будет у моста в шесть десять. Мне остается ровно три минуты.
      "Волво" тужится, будто идет не на третьей, а на первой скорости, но стрелка спидометра танцует на цифре "100", а это предел моей таратайки. До моста остается несколько десятков метров, когда в зеркале заднего вида снова выплывает зловещее рыло черного "форда". Ее размеры увеличиваются с фантастической скоростью, потому что у него на спидометре, вероятно, все сто шестьдесят, но мне сейчас не до расчетов. Крутанув вправо, я уже качу по мосту, едва успев проскочить под опускающимся шлагбаумом. Впереди в поле моего зрения одновременно попадают темная громада приближающегося парохода и красные стрелы второго шлагбаума, медленно опускающиеся на середине моста.
      Снова жму на газ, сбавленный на повороте, и устремляюсь вперед, так как у меня единственный путь - вперед. Передо мной вырастает человек в форменной фуражке, бешено размахивающий руками. Жерди шлагбаума уже почти на уровне машины, затем следует какой-то удар, у меня над головой раздается острый скрежет. Но "волво" все же успевает пересечь ту гибельную черту, где мост начинает разводиться. Не сбавляя скорости и не обращая внимания на пронзительный свист позади меня, я продолжаю свой полет, выскакиваю на противоположную набережную и, лишь сворачивая в первый переулок, успеваю мельком увидеть поднятые в воздух два крыла разведенного моста и стоящий на том берегу черный "форд". Нас разделяют каких-то двести метров. Но двести метров воды...
      Через четверть часа я уже у "Тиволи", но не со стороны главного входа, а с задней стороны парка. У главного входа на бульваре всегда большое оживление, а любая новая случайность означала бы для меня полный провал. По другую же сторону улица совсем пуста, что вполне объяснимо, ибо она проходит между каменными оградами двух парков - Скульптурной галереи и "Тиволи". Машину ставлю в заранее выбранном месте. Это небольшая площадка между высоким подстриженным кустарником, служащая автомобильной стоянкой, совершенно пустая, так как в это время никакого концерта нет. Место очень удобное, машины со стороны улицы не видно, и я могу, взобравшись на ее крышу, спокойно перелезть через ограду и прыгнуть в кустарник, относящийся уже к естественному декоративному ансамблю "Тиволи".
      В этом углу парка совершенно безлюдно по той простой причине, что никаких аттракционов здесь нет. Так что совсем незаметно я выхожу из кустарника на покрытую галькой аллею и направляюсь к ближайшему павильону. И вот я снова в мире развлечений, где, если верить словам Сеймура, люди преимущественно скучают. Мне лично на скуку отведено полчаса, и я решаю посвятить это время богу азартных игр, так как упомянутый павильон полон рулеток-автоматов. В парке еще светло, чего не скажешь об этом заведении, особенно если иметь в виду угол, где я устраиваюсь. Гирлянды красных и желтых лампочек скорее освещают вход, но не зал павильона, и я, никем не смущаемый, в уютном полумраке просаживаю горсть монет, предназначенных для борьбы с этим мифическим зверем - скукой.
      Семь часов, человек в немодной кепке и с синей сумкой стоит на своем обычном месте у входа в "Тиволи". Я подхожу к нему сзади и, поравнявшись с ним, почти касаюсь его боком, что-то у него спрашиваю, показывая план Копенгагена. На мой ничего не значащий вопрос он дает такой-же ответ, делая вид, что указывает какое-то место на плане.
      - Я положил вам в карман конвертик и билет на самолет, - тихо говорю человеку в кепке. - Конвертик переправьте немедленно, а билет оформите на завтра, на вторую половину дня и оставьте в справочном. Все.
      - У меня тоже все, - отвечает человек, бессмысленно шаря пальцем по плану.
      И мы расстаемся. Часом позже я здороваюсь за руку с Уильямом и усаживаюсь рядом с ним за столик перед кафе на Городской площади.
      - Вы обзавелись машиной, а ходите пешком? - замечает Сеймур, предлагая мне сигарету.
      - Я ее оставил в ста метрах отсюда.
      Потом добавляю:
      - Ваши люди исправно докладывают вам.
      - Да, не могу пожаловаться.
      И, поскольку кельнер уже повис над нами, американец спрашивает:
      - Что будете пить?
      - Банальное виски.
      - Почему "банальное"? Принесите нам два "Джон Крейби" восьмилетней выдержки, - говорит Уильям официанту.
      - Восьмилетнего вам нальют из той же бутылки... - бросаю я, когда кельнер удалился. - Только плата будет другая.
      - И ваше настроение! - добавляет Сеймур.
      - Мне бы не мешало несколько поднять настроение, особенно после истязаний ваших преследователей.
      - Затасканные приемы, - пожимает плечами Уильям. - Я даже не предполагал, что подобные вещи могут как-то действовать на вас.
      - В сущности, они на меня не действуют. Но то, что они подосланы лично вами... человеком, который уверял, что полностью мне доверяет...
      - Доверие в нашем деле, как вы знаете, имеет известные границы, напоминает мне собеседник.
      И, так как я не реагирую на его слова, он продолжает:
      - Впрочем, я вам благодарен, что вы подняли этот вопрос. Пользуясь случаем, могу объявить вам, что наблюдение за вами снято. Получив последний "доклад", как вы изволили выразиться, я тут же расформировал группу.
      - Восстанавливаете доверие?
      - Нет. Устанавливаю факты.
      - Устанавливаете факты?
      - Вот именно. К этой затее пришлось прибегнуть с единственной целью: установить, будете ли вы пытаться выйти из-под наблюдения. Вы сделали такую попытку. И одного этого факта для меня вполне достаточно. Нет даже необходимости устанавливать, чем вы занимались в последние часы. Ясно, не правда ли?
      Кивнув в ответ на его слова, я машинально поднимаю только что поставленный передо мною бокал. Сеймур определенно намекает на то, что я исчез, чтобы получить от кого-то инструкции. Разумеется, не в моих интересах убеждать его, что моей целью было не получить инструкции, а кое-что передать. Восьмилетний "Джон Крейби"... Возможно, и восьмилетний, но что из этого? Пьянством мне своего противника до банкротства не довести, будь виски даже столетним. Сейчас гораздо важнее то, что снята блокада, если это действительно так.
      - Как вам нравится виски? - спрашивает Сеймур, сунув в угол рта сигарету.
      - Что-то в нем есть общее с моим пребыванием в этом городе. На первый взгляд - ничего особенного, а на деле - грозит коварными последствиями.
      - Вы, я вижу, делаетесь бОльшим пессимистом, чем я, - усмехается Сеймур. - Не так все мрачно, как вам кажется. Даже наоборот.
      И неожиданно меняет тему разговора:
      - Вы и квартиру новую сняли?
      - Да.
      - Насколько мне известно, вы в тот же день показали ее Грейс?
      - Да. Надеюсь, вас это не задело?
      - Нет, конечно. Если речь зашла о Грейс, то меня больше всего бесит ее внешность.
      - Вот как? А мне, наоборот, кажется, что сейчас она стала более привлекательной, чем была.
      - Верно. Но именно это меня и бесит, - поясняет Сеймур. - В этом мире, где внешность служит для большинства женщин средством саморекламы они как бы сами себя предлагают, - я решительно отдаю предпочтение строгой внешности, а не привлекательной.
      - Дело вкуса...
      - Нет, дело не в этом, - возражает Сеймур. - Женщина - низшее существо, и, как только она перестает казаться недоступной, сразу теряет свою притягательную силу.
      - Стоит ли обращать внимание на такой пустяк, как, скажем, модное платье? - примирительно вставляю я.
      - Пустяк перестает быть пустяком, когда за ним кроется нечто более существенное. Важно не платье, а то, что за ним кроется.
      - Известно, что кроется за платьем.
      - Да, но я имею в виду определенный поворот в психике этой женщины. Честно говоря, я не думал, что Грейс способна так легко поддаваться влиянию...
      - Дурному влиянию...
      - Влиянию, не сходному с моим, - уточняет Сеймур. Он переносит взгляд на городскую ратушу, ярко освещенную скрытыми прожекторами и напоминающую на фоне ночи театральную декорацию. Я тоже смотрю туда и, может быть, именно в эти мгновения в полной мере сознаю, где я нахожусь, каким нереальным и призрачным кажется все, что в эти дни меня окружает. Все, кроме отдельных элементов, прямо связанных с моими действиями.
      Остроконечная башня, громоздкая и мрачная, вонзается в черно-красное, несколько-мутное от неоновых отсветов небо, и в моей голове оживает ненужное, выцветшее воспоминание о другом вечере, проведенном недалеко от этой башни, - гудящий за облаками самолет, унылые рассуждения Грейс. Грейс, о которой мы говорим сейчас, хотя мысли наши заняты совсем другим.
      Впрочем, похоже, что по крайней мере в данный момент Сеймур не думает о другом. Он отрывает взгляд от ратуши и неожиданно обращается ко мне в каком-то порыве, совершенно ему не свойственном:
      - Вы знаете, Майкл, меня все время не покидает чувство, что вокруг все рушится; протяну руку к чему-либо - и оно рассыпается в прах, словно в каком-то кошмаре: идеалы, в которые верил, любовь, которую ощутил, женщина, которую воспитал, встретившийся мне друг - все распадается в прах... Жизнь напоминает какой-то шабаш призраков, которые сразу же рассеиваются, стоит только приблизиться к ним...
      Хмурое лицо Сеймура исказила не то боль, не то горечь.
      - Все зависит от того, как вы приближаетесь... С каким чувством... От вас исходят опасные токи, Уильям.
      - От меня? А с вами такое не случается? Вы познали веру, любовь, дружбу? Только давайте без лекций, скажите прямо: познали?
      - И что из этого, познал я или не познал? Может ли служить доказательством какой-то единичный случай - счастливый или несчастливый?
      - Не хитрите. Либо ответьте прямо, либо молчите.
      - Во всяком случае, я постиг одно, Уильям: что есть верный путь. Твердый путь, который не рушится у тебя под ногами, с которого ясно видна цель, на этом пути встречаешь только близких людей: с одним поравнялся, другие тебя обгоняют, но они тут, рядом, не рассеиваются, когда к ним приближаешься.
      - Слова, слова... - прерывает меня Сеймур. - Как всегда, одни слова... Впрочем, в ваших словах я нашел ответ. Вы испытываете ту же пустоту, мою пустоту, но вы боитесь увидеть ее и в страхе пытаетесь заполнить ее словами.
      - Пусть будет так, если это вас устраивает.
      - А вы убеждены, что это не так?
      - Нет. И поскольку вопрос ваш не прост, чтобы мы не обманывали друг друга, я скажу прямо: бывают моменты, когда я тоже испытываю чувство пустоты. Но у меня нет никакой необходимости скрывать это от самого себя. Вы прекрасно понимаете, что человек не в состоянии скрывать от себя вещи, причиняющие ему боль. Как их скрывать, когда тебе больно? Только для меня подобное состояние - вещь случайная, болезненное состояние в целом здорового человека, живущего здоровой, наполненной жизнью. А у вас наоборот.
      Сеймур молча смотрит на меня задумчивым взглядом. Затем снова закуривает и тянется к виски.
      - Если это сказано искренне, вы действительно счастливый человек, Майкл.
      - Хотите сказать, "глупый".
      - Я не собираюсь говорить именно так, но...
      - Но почти. Быть может, вы правы. У меня действительно нет ни навыка, ни умения без конца перемалывать в мыслях всевозможные вопросы бытия.
      - Верно, отвратительная привычка, - неожиданно соглашается американец.
      - Почему? Мне кажется, эта привычка доставляет вам удовольствие.
      - Только в том смысле, что помогает мне убивать скуку. Иные, нервничая, грызут ногти, а я думаю. Увы, думать куда опаснее, чем грызть ногти. И если бы думание доставляло удовольствие, я бы постоянно утопал в блаженстве. Мышление всегда анализ, а анализ - рассекание, умерщвление, то есть разрушение источника удовольствия. Если вы сядете и начнете думать о том, какие микроорганизмы копошатся в этой сигарете, какое гниение происходит в ней, вам ни за что не захочется подносить ее ко рту. Разве не так?
      - Цель вашего мышления не познание вещей, а их уничтожение. Назначение ваших хирургических операций не лечить, а умерщвлять. Вы сетуете, что в ваших руках одни только трупы, и не даете себе отчета в том, что эти трупы - дело ваших рук. Может, у меня получается несколько грубо, но...