Если вернуться в историю политики всего лишь на несколько десятилетий назад, мы обнаружим дело Дрейфуса. Высшие чины французского Генерального штаба вынашивали планы против Германии, чтобы скрыть их, они сфабриковали против капитана Дрейфуса, совершенно невиновного и порядочного человека, обвинение в шпионаже. Суд приговорил Дрейфуса к пожизненной каторге. Если бы Эмиль Золя, Анатоль Франс и другие прогрессивные деятели Франции не выступили в его защиту, эта специфически чумная реакция даже не была бы замечена. Подобные катастрофы происходят потому, что политики подвержены эмоциональной чуме в достаточно сильной степени, а поскольку она серьезно влияет на формирование общественного мнения, то вновь преуспевает, представляя свои поступки как досадные недосмотры правосудия, исключительно для того, чтобы получить возможность продолжать наносить свой вред.
В связи с вышеизложенным возникает множество вопросов. Каким образом клерикализм политического диктатора или любовные увлечения короля могли повлиять на благополучие нескольких поколений, на миллионы людей? Действительно ли иррациональность социальной жизни может зайти так далеко? Почему миллионы взрослых трудящихся не знали этого или даже отказывались знать?
Эти вопросы кажутся странными только оттого, что эффект эмоциональной чумы слишком фантастичен, чтобы поверить в его реальность. Человеческий разум, по-видимому, отказывается согласиться с тем, что подобное может иметь место в реальности. Это какая-то гигантская нелогичность социальных условий, которые долгие годы сохраняют свое существование. Мне бы хотелось попросить читателя обратить внимание на это противоречие между огромным масштабом и неправдоподобием эмоциональной чумы, отнесясь к этому как можно более серьезно. Я глубоко убежден, что ни одно социальное зло любого масштаба не может исчезнуть с лица земли, пока общественное сознание отказывается принять факт, что подобный вздор действительно существует и он на самом деле настолько широкомасштабен, что его не увидишь. По сравнению с безграничностью социального сумасбродства, которое постоянно подпитывается хорошо укоренившейся эмоциональной чумой, базовые социальные функции, которые управляют жизненными процессами — любовь, работа и знание — выглядят карликами и кажутся нелепыми с социальной точки зрения.
Обширный медицинский опыт показывает, что неразрешенная проблема подростковой сексуальности имеет более далеко идущие последствия для социальной жизни и моральной идеологии, чем, скажем, закон о тарифах. Попробуем представить себе парламентария, который случайно оказавшись терапевтом, воздействует на правительство пространными выступлениями и парламентской дискуссией о проблемах пубертата, а после того, как его предложения потерпели неудачу, устраивает обструкцию в законодательном органе. Данная иллюстрация раскрывает основное противоречие между повседневной жизнью человека и формой исполнительной власти, которая управляет этой жизнью. Если опираться на факты, то выяснится, что в обсуждении парламентом проблемы подросткового возраста нет ничего неординарного. Все, включая каждого члена парламента, прошли через ад сексуальной фрустрации в пубертатном возрасте. Ничто в жизни несравнимо с тяжестью и значением такого конфликта. Это — проблема общего социального значения. Рациональное разрешение проблемы пубертата несомненно могло бы устранить определенный объем социального зла, такого, как подростковая преступность, страдание, вызванное разводами или обусловленное ранним воспитанием, и т. д. Итак, нам следует рассматривать требования нашего гипотетического парламентария как совершенно рациональные и полезные, но в то же самое время мы будем чувствовать, что стараемся избежать их. Что-то в нас норовит отшатнуться от публичного парламентского обсуждения проблемы пубертата. Это «что-то» как раз и есть намерение и эффект социальной эмоциональной чумы, которая постоянно стремится сохранить себя и свои институты. Она делит жизнь общества на частную и официальную. Частная жизнь исключает общественное обсуждение. Официальная — внешне асексуальна, а внутренне — порнографич-на и извращена. Если бы не было этой пропасти, она была бы идентична частной жизни и могла точно отражать повседневную жизнь в крупных социальных формах. Подобная унификация самой жизни и общественных институтов была бы простой и несложной. Но затем автоматически отпал бы тот сектор общественной структуры, который не только ничего не вносит в социальную жизнь, но периодически подводит ее на порог катастрофы. Этот сектор — «высокая политика» во всех ее аспектах.
Сохраняющаяся пропасть между актуальной жизнью социального организма и его официальным фасадом представляет собой усиленно защищаемую интенцию эмоциональной чумы. Чума регулярно проявляет разрушительные черты, если к этому провалу подступаются, рационально опираясь на факты. Она вновь представляется высокой политикой, которая действует против распространения сексуально-экономической реализации связей между биологическим организмом животного, человека и своим общественным положением. Эта процедура в своей самой мягкой форме является чем-то вроде: «Эти «проповедники сексуальной философии» — как аморальные нарывы на теле социума, которые иногда прорываются. К сожалению, нет сомнений, что животное и человек в том числе имеют сексуальность. Но сексуальность еще не вся жизнь. Существуют другие, более важные вопросы, такие, к примеру, как экономика и политика. Сексуальная экономика — это уже слишком. Было бы гораздо лучше обходиться без нее».
Подобный аргумент постоянно встречается при индивидуальном лечении биопатии или работе со студентами. Нет сомнений в том, что он имеет в основании оргастическую тревогу и представляет собой нежелание устранить существующее отклонение. Столкнувшись с таким аргументом во время публичного выступления, связанного, скажем, с психической гигиеной, невозможно разоружить существующие культурные и другие «ценности», говоря о панцире и страхе удовольствия. Человек, занимающий позицию сексуальной экономики, обнаружит, что общество против него, поскольку его члены обладают такими чертами характера и иррациональными аргументами, порожденными этими чертами, которые имеют много общего с враждебными. Это тот момент обсуждения, во время которого многие терапевты и педагоги терпят крушение. Но есть неопровержимый, чисто логический аргумент, который, согласно нашему опыту, имеет успех.
Можно согласиться с нашими противниками в том, что сексуальность еще не вся жизнь, и добавить, что здоровая сексуальность человека не является предметом разговора и центральным моментом размышлений. Но затем нужно задать вопрос: почему же несмотря на все это сексуальность занимает центральное положение в жизни и мыслях людей? Рассмотрим пример.
Нет никаких сомнений, что циркуляция пара на фабрике — необходимое условие для ее функционирования. И тем не менее рабочие, которые трудятся на этой фабрике, никогда об этом не задумываются; они полностью сконцентрированы на производстве продукта. Энергия пара действительно еще «не все», есть и другие, более важные запросы, например, изготовление машин и т. д. Но давайте предположим, что вдруг произошли какие-то сбои в системе: циркуляция энергии нарушилась, машины встали и вместе с ними остановилось производство. Теперь внимание рабочих концентрируется исключительно на нарушении циркуляции энергии и они заняты только тем, как устранить этот сбой. Но что, если кто-то из рабочих вдруг заявит: «Это глупая теория, которая преувеличивает значение пара. Да, действительно, пар необходим, но он еще не все. Разве вы не видите, что у нас есть и другие потребности, что существуют экономические факторы, которые необходимо принимать в расчет?» В этом случае те «умники» просто рассмеялись бы и постарались прежде всего устранить нарушение циркуляции пара, прежде чем продолжать «думать о других вещах».
Сексуальные проблемы нашего общества в подобной же ситуации. Поток биологической и сексуальной энергии нарушен у подавляющего большинства людей. По этой причине биологический механизм общества не функционирует должным образом или не функционирует вовсе. Вот откуда иррациональность политики, людская безответственность, биопатия, убийства, короче говоря, — эмоциональная чума. Если бы все люди исполнили естественные сексуальные потребности и это не было сопряжено с искажениями и отклонениями, сексуальные проблемы решались бы сами собой. Вот тогда можно было бы порассуждать и «о других потребностях».
Сексуальная экономика прилагает большие усилия для того, чтобы помочь этим так называемым «другим» вещам исполнить собственное предназначение. То, что сегодня творится вокруг сексуальности, свидетельствует о серьезном нарушении в потоке сексуальной энергии человека, а следовательно, и его биосоциального функционирования. Сексуальная экономика стремится раскрыть клапан потока биологической энергии с тем, чтобы благодаря ее течению могли функционировать «другие» важные вещи: ясное мышление, естественная порядочность, удовлетворяющая работа. Другими словами, надо добиться, чтобы преобладающая сегодня форма сексуальности — порнография — перестала занимать все мысли людей.
Нарушение энергетического потока, как я уже говорил, достигает самой глубины, основ биосоциального функционирования человека и, таким образом, воздействует на любые его функции. Я сомневаюсь, что базовый биологический характер этого нарушения понимается людьми, даже, пожалуй, некоторыми оргонными терапевтами, во всей полноте и глубине. Давайте рассмотрим эту глубину и связь оргономики с другими естественными науками, обратившись к следующему примеру.
Сравним естественные науки, опускающие изучение базового биологического нарушения, описанного выше, с группой инженеров, конструирующих железную дорогу. Эти инженеры написали тысячи очень правильных и точных книг о размерах и материалах для дверей и окон, посадочных местах, о химическом составе стали и леса, силе тормозов; о скоростях, устройстве станций и т. д. Но предположим, что они постоянно упускают из виду только один конкретный момент: энергию пара и ее назначение. Естественные науки не знакомы с функциональными исследованиями жизнедеятельности организма. Поэтому их можно уподобить таким инженерам. Оргоно-мист не может выполнять свою работу, не отдавая себе отчет, что он инженер аппарата жизни. Как инженеры аппарата жизни мы имеем дело прежде всего с биосексуальной энергией и нет никаких причин чувствовать себя неполноценными из-за этого факта. Напротив, у нас есть все основания, чтобы гордиться своей тяжелой работой.
У кого-то может возникнуть вопрос: как могло случиться, что неистовство чумы упускалось из виду столь длительное время? Дело в том, что этот мрак имеет отношение к сути эмоциональной чумы. Увидеть и рассмотреть чуму практически невозможно, а значит, она успешно существует. Как я уже говорил, широкомасштабность пандемии была слишком привычной, чтобы ее замечать (Гитлер говорил: «Чем больше ложь, тем охотнее в нее верят»). До возникновения оргономики не было никакого научного метода исследования и понимания эмоциональной чумы. Политика по собственным причинам не замечала чумы и ничего не предпринимала даже для намека на свой зачумленный иррациональный характер. Более того, чума имеет в собственном распоряжении весомые социальные средства, препятствующие тому, чтобы можно было понять ее природу.
В каждом случае лечения биопатии или изменения структуры характера терапевта или учителя мы сталкиваемся с эмоциональной чумой в форме характерологических реакций сопротивления. Таким образом, мы научились распознавать их клиническим способом. Клинический опыт полностью подтверждает наше предположение, что никто, ни одно человеческое существо не застраховано от поражения эмоциональной чумой.
Другим способом знакомства с эмоциональной чумой стала реакция на научное открытие оргономики. На носителей эмоциональной чумы могут вовсе и не повлиять впрямую последствия нашей научной работы, эти люди могут быть вовсе и незнакомы с ней, и все же они могут сознавать разоблачение эмоциональной чумы по мере того, как это происходило бы при обучении характерных аналитиков и позже оргонных терапевтов, и видеть, что она излечима. Они реагировали осуждением и специфически чумной реакцией еще задолго до того, как кто-то из нас понял, что мы вовлекаемся в тяжкую борьбу, вечный удел терапевтов и учителей. Благодаря своим хорошо замаскированным и рационализованным действиям чума может предохранить себя от разоблачения. Она ведет себя как преступник в смокинге, с лица которого сорвали маску. Более чем столетия чума преуспевала, она почти обеспечила собственную неприкосновенность и далее на века. Она могла и дальше вести успешное существование, если бы не проявлялась разрушительным и зачастую неприкрытым образом в форме диктатуры и массового заражения. Она разжигает войну в невообразимых масштабах в дополнение к существующему в нашей жизни, благодаря ей, хроническому насилию, стараясь спрятаться за «интересами штата», «новыми законами» и за «требованиями населения или расы». Годами психически больной мир доверялся ей. Но она окончательно выдала себя, вступив в конфликт с естественным восприятием жизни людей вообще; не осталось ни одной семьи, ни одной профессии, которой бы она не коснулась. То, что оргонный терапевт должен научиться понимать и преодолевать в процессе обучения, вдруг слилось воедино с проявлениями мировой катастрофы. Одни и те же базовые характеристики проявляются как в больших, так и в малых масштабах. Через это эмоциональная чума сама приходит на помощь естественной науке, некоторым психиатрам и педагогам. Мир должен задаться вопросом: какова же природа эмоциональной чумы. Но для того, чтобы получить ответ на этот вопрос, необходимы глубокие познания. Каждый сознательный человек обнаружит в себе эмоциональную чуму и начнет понимать, что она постепенно подводит мир на грань катастрофы. «Новые порядки», как всегда, должны устанавливаться, начиная с собственной семьи.
Разоблачение скрытых действий и механизмов, нарушающих жизнь, имеет две цели. Первая — исполнение долга перед обществом: если возникает пожар и для его тушения нет воды, очевидец должен немедленно сообщить об этом. Вторая — будущее сексуально-экономической и оргонной биофизики должно быть защищено от эмоциональной чумы. Следует преклоняться, выражая чувство признательности, перед теми людьми, которые в 1930-м году в Австрии, в 1932-м и 1933-м году в Германии, в 1933-м — в Дании, в 1934-м — в Люцерне, в 1934-ми 1935-м — в Дании и Швеции, в 1937-м и 1938-м году в Норвегии и в 1947-м — в США сплотились для честной, но бесхитростной работы над человеческими структурами; признательности за то, что они, покончив с простодушием, открывают людям глаза на социальные угрозы, несмотря на патологию, систему клеветы и преследований. Если взломщик заходит слишком далеко и становится неосторожным, он рискует быть пойманным и предстать перед судом. Около десяти лет назад носители и распространители чумы чувствовали себя относительно безопасно. Они были уверены в своей победе, годы шли, и, казалось, будто они добились успеха. Только огромное упорство, углубленная научная работа и независимость от общественного мнения не позволили этому успеху закрепиться. Эмоциональная чума никогда не успокоится, пока не уничтожит значительные открытия, плоды человеческой деятельности и поиска истины. Я не думаю, что она преуспевает в данное время или что она будет преуспевать. Впервые наступил момент, когда эмоциональная чума столкнулась не только с догадками, но и необходимым знанием жизненных процессов, которое, укрепляясь, доказывает свою первостатейную мощь. Это мощь и согласованность оргономической естественной науки, которая позволила мне оправиться от тяжких и опасных ударов эмоциональной чумы. Если это стало возможным, значит преодолима и большая проблема.
Чтобы понять меня и мою работу, я бы попросил читателя рассмотреть следующие факты: невротичные психоаналитики называли меня шизофреником; фашиствующие коммунисты боролись со мной как с троцкистом; сексуально похотливые люди обвиняли меня в содержании публичного дома; германская секретная служба считала меня большевиком, а американская — нацистом; деспотичные матери пытались ославить меня как растлителя детей; шарлатаны от психиатрии называли меня шарлатаном, а грядущие спасители мира — новым Иисусом или Лениным. Все это может как льстить, так и не льстить. Кроме того, я увлекся другой работой, которая поглотила все время и силы: работой над иррациональностью человеческой структуры и изучением космической энергии жизни, открытой много лет назад, короче говоря, оргономикой.
Великие писатели и поэты уже описывали эмоциональную чуму и боролись с ней, несмотря на всю ее свирепость. Однако их литературные произведения, одного из которых хватило бы, чтобы построить разумный мир, если воспринять его действительно серьезно, не дали в целом нужного социального эффекта. Они никогда не были организованы, в них отсутствовала идея социального управления, которое обеспечило бы необходимыми условиями жизнеутверждающие институты. Все это выглядело так, будто эмоциональная чума преуспела в возведении гигантского музея, в котором заперты все достижения, скрытые лживым восхищением. Таким образом, я вовсе не первый человек, который пытается понять эмоциональную чуму и бороться с ней. Я только уверен, что являюсь первым естественнонаучным работником, который, благодаря открытию оргона, обеспечил твердую научную основу для того, чтобы понять и преодолеть эмоциональную чуму.
Сегодня, спустя пять, восемь, десять и четырнадцать лет после различных неожиданных и непостижимых катастроф, я придерживаюсь следующей точки зрения: так же, как бактериолог видит цель своей работы в устранении инфекционных болезней, так ме-дик-оргономист ставит перед собой задачу раскрыть природу эмоциональной чумы и бороться с ней как с заразной болезнью. Мир привыкнет к такому новому для него полю деятельности медицины. Необходимо научиться распознавать эмоциональную чуму в себе и вне себя и обращаться в научные центры, а не в полицию, к адвокату или партийному лидеру. Полиция и адвокаты тоже, как и любой другой человек, заинтересованы в том, чтобы преодолеть эмоциональную чуму в себе и своем окружении. Они имеют дело с биопатичной криминогенностью и оказываются беспомощными перед массовой биопатией людей. Мы выбрали в качестве решающего критерия следующий: использует ли кто-то в своих делах, которые он ведет с нами, способы клеветы и преследования, или же прибегнет к научной дискуссии. Это верный способ отличить пораженного чумой человека от здорового.
Я уверен, что придет время, когда мы больше не будем чувствовать себя беспомощными перед лицом эмоциональной чумы. До сих пор ее приступы переживаются, как обвал в горах или как упавшее на голову дерево. Это не зависит от того, повезло человеку и его не ударило, или не повезло, и он погиб или покалечен. Теперь мы знаем, что дерево не падает просто так, и камень ни с того, ни с сего не свалится. Мы знаем, что в каждом случае есть что-то, что мешает человеку, дерево обрушивается и камень падает по какой-то скрытой причине. Отсюда следует и все прочее.
Если некоторые терапевты настроены против некоторых оргоно-мистов из-за какой-то «нелегальной деятельности», если политики доносят на оргономистов в полицию, объясняя это «неуплатой подоходного налога», «совращением детей», или даже «шпионажем» и «троцкизмом», если до нас доходят слухи, что некоего оргономиста обвинили в психическом нездоровье, соблазнении своих пациентов, в том, что он содержит бордель и т. д., то мы понимаем, что имеем дело с эмоциональной чумой, а не с научной дискуссией. Институт органа, благодаря его подготовке необходимых условий и необходимости ежедневной работы, служит для общества гарантией того, что мы всегда будем решительно бороться против основных проявлений эмоциональной чумы.
Мы не можем быть уверены в удовлетворительном человеческом существовании, пока биология, психиатрия и педагогика не вступят в схватку со вселенской эмоциональной чумой и не начнут бороться с ней так же безжалостно, как с зачумленными крысами. Подробные, тщательные и продуманные клинические исследования делают совершенно очевидным тот факт, что одна только вещь — восстановление естественной любовной жизни детей, подростков и взрослых людей — может избавить мир от характерных неврозов, а вместе с ними от эмоциональной чумы во всех ее формах.
ГЛАВА XIII
БАЗОВЫЙ КОНФЛИКТ МЕЖДУ ПОТРЕБНОСТЯМИ И ВНЕШНИМ МИРОМ
Для того чтобы оценить теоретическую значимость наших клинических наблюдений, необходимо рассмотреть некоторые вопросы теории инстинктов. Клинический опыт не только предоставил доказательства точности фрейдовской гипотезы о фундаментальной двойственности психического аппарата, но и указал на некоторые противоречия. Сегодня с клинической точки зрения проблему отношений между инстинктами и внешним миром нельзя решать широкомасштабно. Мне бы хотелось сказать об этом несколько слов, чтобы, с одной стороны, дать настоящей работе теоретическое обоснование, а с другой — представить некоторые аргументы против чрезмерной «биологизации» аналитической психологии.
Согласно фрейдовской теории инстинктов в психическом аппарате объединяются серии пар противоположных инстинктов, а в общем смысле — противоположные стремления. Определяя психические стремления, которые, несмотря на свою противоположность, никогда не существуют по отдельности, Фрейд впервые, хоть и неосознанно, заложил основу будущего функционирования психологии. На первых порах инстинкт самосохранения (голод) противопоставлялся сексуальному инстинкту (эрос). Позже Фрейд противопоставил сексуальности инстинкт разрушения — инстинкт смерти. Сначала аналитическая психология исходила из противопоставленности эго и внешнего мира, что соответствовало либидо эго и объектному либидо. Противопоставленность сексуальности и тревожности не считалась основным противоречием психического аппарата, но тем не менее играла фундаментальную роль в объяснении невротической тревоги.
Согласно исходной концепции лишенное подвижности и неосознанное либидо оборачивается тревогой. Позже, и я уверен, почти безосновательно, Фрейд отказался от этой тесной связи сексуальности и тревоги.
Можно доказать, что эти различные противоположные стремления сосуществуют не беспорядочно, а, скорее, вытекают друг из друга согласно определенным закономерностям. Необходимо определить основные противоположные стремления и факторы, вызвавшие последовавшее развитие антагонистичности.
Любой достаточно глубокий анализ показывает, что основу всех реакций составляет не противопоставленность любви и ненависти и не инстинкты эроса и смерти, а противопоставленность эго («личность», ид = удовлетворение эго) и внешнего мира. Биопсихическое единство личности порождает в первую очередь единственное стремление: устранить внутренние напряжения независимо от того, имеют ли они отношение к голоду или сексуальности. Это невозможно без контакта с внешним миром, следовательно, основным для всякого живого организма является стремление к такому контакту. Психоанализ считает, что голод и либидинальная потребность противоположны и сцеплены друг с другом с самого начала, поскольку мы имеем дело с либидинальным стимулированием области рта, с удовольствием, которое человек получает от сосания, подающего пищу внутрь. Руководствуясь концепцией биолога Хартмана, касающейся функции поверхностного напряжения органов, можно прийти к неожиданным выводам. Если теория Хартмана точна (ее основные аспекты подтверждают открытия Крауса и Зонде-ка), то психическая энергия должна возникать из простого физиологического и механического поверхностного напряжения различных тканей, в частности, вегетативной системы, а также кровеносной и лимфатической систем. Нарушение физиологически-химического равновесия, порожденного этими напряжениями, могло бы стать скрытой двигательной силой деятельности и по последним данным еще и мышления. Такие нарушения осмотического равновесия тканей организма бывают двух видов: сжатие тканей, при котором происходит потеря тканевой жидкости, и расширение тканей, повышающее содержание жидкости. В каждом случае налицо неудовольствие. Только если в первом приносящие неудовольствие ощущения соответствуют снижению поверхностного напряжения, которое можно устранить, только приняв новую субстанцию, то во втором, наоборот, неудовольствие связано с реальным напряжением: от него можно избавиться только с помощью релаксации, то есть устранив субстанцию. Только последний случай гарантирует достижение реального удовольствия, в первом же всего лишь устраняется неудовольствие.
В каждом случае присутствует «инстинкт»; в первом — мы имеем дело с голодом и жаждой, а во втором — с прототипом оргастической разрядки, которая характеризует всякое сексуальное напряжение. Простейшие, когда им необходимо принять пищу, должны переместить плазму от центра к периферии, то есть усилить напряжение на периферии, а значит, устранить негативное давление в центре. Иными словами, они должны с помощью механизма влечения дотянуться до внешнего мира, чтобы устранить «отрицательное давление», то есть голод. Рост, копуляция и деление клетки детерминировано либидинальной функцией периферического напряжения с последующей релаксацией, то есть ослаблением поверхностного напряжения. Таким образом, сексуальная энергия всегда расходуется при удовлетворении потребности в голоде, в то время как поглощение пищи вводит субстанцию, которая в итоге путем физиохими-ческих процессов, напротив, приводит к напряжению либидо. Прием пищи является основой существования и функционирования либидо; последнее в свою очередь составляет основу продуктивных достижений, начиная с самого примитивного — локомоции. Эти биофизиологические факты совершенно справедливы и для более высоко организованного психического аппарата: голод не сублимируется, в то время как сексуальная энергия заменима и продуктивна. Это положение основано на том, что в случае голода удовольствие не вырабатывается, а только устраняется негативное состояние; в случае сексуальной потребности имеет место разрядка или простейшая форма выработки удовольствия. Кроме того, релаксация обеспечивает удовольствие, которое согласно с еще не осмысленной нами до конца закономерностью заставляет организм повторить действие. Это повторение, вероятно, представляет собой важный аспект проблемы памяти. Голод является признаком иссякшей энергии; удовлетворение голода не вырабатывает энергию, которая могла бы проявиться через достижение (затрата энергии), оно только представляет собой устранение недостатка. Эмпирический психоаналитический тезис о том, что достижение в работе — это либидинально энергетический процесс, а нарушение способности работать тесно связано со сбоем в либидинальной экономике, скорее всего основан на различии двух базовых биологических потребностей.
Но вернемся к противоположности стремлений. Они не являются исходной частью биопсихического единства, одну из противоположных сторон которого представляет внешний мир. Противоречит ли это фрейдовскому положению о внутренней противопоставленности влечений? Естественно, нет. Вопрос заключается в следующем: является ли внутренняя противопоставленность, внутренний дуализм, биологически данным фактом или он развивается вторично в результате конфликта с внешним миром; и является ли внутренний конфликт личности конфликтом между влечениями или он представляет собой нечто иное? Давайте рассмотрим данную амбивалентность.
Амбивалентность осознания сосуществующих реакций любви и ненависти не является биологической, это лишь социально обусловленный факт. Изначально имеет место лишь способность биопсихического аппарата реагировать на внешний мир тем способом, который может — но не обязательно должен — стать хроническим и который мы именуем «амбивалентностью». Если рассматривать этот феномен поверхностно, можно решить, что он подразумевает колебание между ненавистью и любовью. Но на более глубинном уровне, который соответствует ранней стадии развития, такие признаки амбивалентности, как сомнение и нерешительность, следует понимать как либидинальное влечение, которое стремится вырваться, но снова и снова сдерживается страхом наказания. Очень часто, а при компульсивном характере — всегда импульс любви замещается импульсом ненависти, который глубоко сохраняет влечение к недостижимой цели любви и сдерживается тревогой. Таким образом, амбивалентность может иметь три разных значения в соответствии с генезисом и глубиной, на которой она функционирует:
1. «Я тебя люблю, но боюсь, что меня накажут за это» (любовь — страх).
2. «Я ненавижу тебя, потому что мне не разрешается тебя любить, но боюсь выразить свою ненависть» (ненависть — страх).
3. «Я не знаю, люблю я тебя или ненавижу» (любовь — ненависть).
Складывается следующая картина генезиса психических противоречий. Во-первых, мы имеем дело с противопоставленностью эго внешнему миру, что позже обнаруживаем в противопоставлении нарциссизма объектному либидо. Это основа первой внутриличностной противопоставленности, проявляющейся в форме антитезы либидо (движение, направленное во внешний мир) и тревоги, представленной первым и основным бегством в нарциссизм от неудовольствия внешнего мира обратно в эго. Выбрасывание и втягивание ложноножек у простейших представляет собой гораздо больше, чем чистую аналогию с выпусканием и впусканием либидо. Неудовольствие, создаваемое внешним миром, приводит к оттягиванию либидо назад или тревожному уходу в себя (уход в нарциссизм). Напряжение, вызывающее неудовольствие, возникает из-за неудовлетворенных потребностей, что, наоборот, заставляет обратиться во внешний мир. Если внешний мир обеспечивает лишь удовольствие и удовлетворяет, тревоги не возникает. Если же он вызывает неудовольствие и грозит опасностью, влечение к объектному либидо дополняется его противоположностью — стремлением к нарциссическому уходу, наиболее примитивное выражение такого ухода — тревога. Либидинальная тяга к миру и нарциссическое бегство от него — это только выражение примитивного функционирования, которое присуще каждому без исключения живому организму. У простейших оно представлено в форме двух противоположных направлений течения плазмы: одно — от центра к периферии, а другое — от периферии к центру.
Бледность при испуге, дрожь при тревоге соответствуют прохождению катексиса от периферии тела к центру, что обусловлено сокращением периферических сосудов и расширением центральных (застой тревоги).