– Вы не голодны? – спросила она. – Я поставила на плиту овсянку. Не могу предложить вам эля, но вода в колодце чистая.

– Обычно я завтракаю в полдень. Но все равно спасибо. Джоанна кивнула, не глядя на него. Она явно испытывала неловкость, взбудораженная их ночными похождениями.

– Как вы? Сильно болит?

– Болит, только когда я двигаюсь.

– В таком случае старайтесь меньше двигаться. Хью приедет на повозке, чтобы отвезти вас в церковь Святого Варфоломея…

– На повозке?!

– Да. Можно было бы воспользоваться носилками, но их сложнее найти.

– Я не собираюсь трястись по лондонским улицам, как преступник, приговоренный к повешению, которого везут к месту казни.

– Но вы не можете ехать верхом!

– Черта с два… прошу прощения, мистрис. Я могу и поеду именно верхом.

– Вы невыносимы, сержант.

– Возможно, но на повозке я не поеду.

– Ладно, обсудите этот вопрос с Хью, когда он появится. – Ее взгляд упал на ночной горшок, который Грэм задвинул под кровать. – Может, нужно вынести?

– Нет. Я… недавно сходил в уборную…

– Опять? После того, что случилось ночью?

– Я соблюдал осторожность.

– Но на что вы опирались? Тот молот так и остался у задней двери.

– Я нашел метлу – Он кивнул в сторону угла. – Вон там. Джоанна покачала головой, возмущенно блеснув карими глазами.

– Невыносимы и ужасно упрямы.

– Мне это не раз говорили. Но не беспокойтесь, мистрис. – Грэм улыбнулся. – Вам недолго осталось терпеть мое присутствие.

Впервые за все утро она посмотрела на него в упор. Выражение ее лица было задумчивым, даже печальным.

– Проклятие! – раздался снаружи гневный мужской голос. – Ты что, еще не оседлал его? Я же сказал тебе, что опаздываю. Чем это ты занимался?

Бросив взгляд в окно, Грэм увидел Рольфа Лефевра. Стоя в своем заднем дворе, тот отчитывал рыжеволосого увальня, седлавшего черного коня. Грэм не знал, что выглядит более кричаще: пестрая туника Лефевра или убранство лошади. Седло было отделано серебром и жемчугом, уздечка сверкала позолотой, а грудь лошади украшали несколько рядов крохотных колокольчиков.

– Прошу прощения, мастер Рольф, но…

– Ты у меня получишь прощение! Седлай коня, бездельник, пока я не отходил тебя кнутом!

– Это новый глава гильдии торговцев шелка, – сообщила Джоанна. – Рольф Лефевр.

Обернувшись, Грэм увидел, что она стоит у окна со скрещенными на груди руками, наблюдая за спектаклем, который устроил Лефевр.

– Вот как? – сказал он.

Джоанна кивнула.

– Он живет по соседству, и мне волей-неволей приходится слушать его яростные вопли по нескольку раз в день. К счастью, по утрам он бывает в Маркет-Холле, где торгуют шелком, так что в эти часы здесь обычно спокойно.

– Видимо, это туда он сейчас направляется.

– Нет, туда он ходит пешком. Это сразу за углом, на Ньюгейт-стрит.

Набросив на седло стеганую попону из коричневого атласа, свисавшую почти до земли, рыжий верзила помог своему хозяину забраться на лошадь.

– А это что за парень? – спросил Грэм.

– Его слуга, многострадальный Байрам. Грэм бросил на нее настороженный взгляд.

– Байрам?

– Да.

Слуга проводил Лефевра глазами и вернулся в дом.

– Этого парня зовут Байрам? Вы уверены?

– Конечно. Он служит у Лефевра все семь лет, что я живу здесь. – Ее брови сошлись на переносице. – А почему вы спрашиваете?

– Да так, просто… – Странно, лысый негодяй, заманивший его в переулок, назвался Байрамом. – Может, на Лефевра работают два Байрама?

Джоанна склонила голову набок, устремив на него озадаченный взгляд.

– Два Байрама?

– Да. Я понимаю, это звучит глупо.

– Очень глупо. У Лефевра только один слуга. Есть еще горничная и кухарка, но мужчина только один. А почему вы решили, что там должен быть еще один Байрам?

Грэм пожал плечами. Никто не должен знать, что нападение на него не было простым ограблением, иначе тайна лорда Ги может стать всеобщим достоянием.

– Это действительно глупо. Не обращайте внимания.

– Но…

– Неплохой дом, – заметил Грэм, чтобы отвлечь ее. При свете дня сзади открывался отличный вид на дом Лефевра. Через окна нижнего этажа можно было видеть румяную кухарку, которая что-то напевала, стряпая еду. Окна второго этажа были еще больше. Слева располагалась богато обставленная гостиная, где он побывал накануне. Справа виднелась столь же нарядная комната, где служанка, Этель, расправляла покрывало на массивной кровати с пологом. Судя по всему, это была спальня Лефевра, Окна на третьем этаже были закрыты ставнями.

– Ужасный дом, – возразила Джоанна. – Хотя, надо полагать, Лефевр доволен своим жилищем. У него… большие претензии. Любит изображать из себя аристократа, но выглядит скорее как придворный шут.

Потому он и женился на Аде – чтобы подняться по общественной лестнице. Неудивительно, что он пришел в бешенство, когда обнаружил, что его молодая жена – «позорная тайна» лорда Ги.

– Он женат? – осторожно спросил Грэм.

– Да, на прелестном юном создании.

Грэм прикусил язык, чтобы не поинтересоваться, как выглядит жена Лефевра. Вряд ли он сможет рассказать о своей предстоящей помолвке с сестрой Ады, утаив все остальное.

– Вы знакомы с ней? – спросил он.

– Нет, но я видела ее издалека, когда он привез ее из Парижа в прошлом году. Она возилась летом в саду. Как я поняла, она с Рождества страдает от простуды. Дочь аптекарши каждый день приносит ей необходимые снадобья, но, похоже, пользы от этого мало. Впрочем, так иногда бывает: человек хворает всю зиму, а весной поправляется.

– Весна уже наступила, – заметил Грэм. – И погода стоит теплая.

Джоанна пожала плечами.

– Возможно, она вскоре покажется. Пора сажать растения. Из окна, выходившего в переулок, донеслось монотонное постукивание. Звук приближался – вместе с его источником, вне всякого сомнения, прокаженным, – и перед их взорами предстала жалкая фигура, закутанная в балахон с капюшоном, скрывавшим не только следы болезни, но и пол несчастного. За спиной прокаженного висела потрепанная сума, хранившая, возможно, все его мирские пожитки. Одной рукой он опирался на клюку, а другой стучал в деревянную колотушку, предупреждая прохожих о своем приближении.

– Доброе утро, Томас, – сказала Джоанна, подходя к окну. Прокаженный помедлил.

– Доброе утро, мистрис. – Грубый голос был единственным свидетельством того, что это мужчина.

– Я проходил мимо вашей лавки, – сообщил прокаженный, обращаясь к Джоанне. – И забеспокоился, увидев, что ставни закрыты. – К удивлению Грэма, он разговаривал, как образованный человек.

– Я немного припозднилась нынче утром. Единственный зрячий глаз прокаженного упал на Грэма, задержавшись на его перевязанных ребрах и ноге.

– Вижу, вы перенесли свое милосердие с приблудных зверушек на людей.

Джоанна хмыкнула.

– Это Грэм Фокс. Ему немного не повезло вчера. Сержант, я хотела бы познакомить вас с Томасом-арфистом.

– Который больше не играет на арфе. – Прокаженный поднял покрытую коростой руку, в которой он держал колотушку, демонстрируя скрюченные пальцы. – Как видите, мне тоже не– * много не повезло. – Он хрипло рассмеялся собственной шутке.

Грэм растерянно молчал.

– У меня на кухне есть немного овсянки, – сказала Джоанна, – если, конечно, она еще не сгорела. Сержант отказался от моего предложения позавтракать, а кошки не едят овсянку. Боюсь, она пропадет, если ты меня не выручишь.

Усмехаясь и качая головой, прокаженный выпустил из пальцев колотушку, подвешенную к веревке, повязанной вокруг его талии, и взялся за миску, также висевшую у него на поясе.

– Она всегда делает вид, – сообщил он Грэму, – будто бы я оказываю ей большую любезность, принимая ее благодеяния.

– Но это действительно так, – возразила Джоанна. – Едва ли я могу позволить себе выбрасывать еду. Подойди к кухне.

– Премного благодарен, мистрис. Всего доброго, сержант.

– Всего доброго, – отозвался Грэм, глядя вслед прокаженному, который двинулся прочь, с трудом переставляя ноги. Видимо, пальцы на его ногах были так же деформированы, как и на руках.

– Как вы думаете, сколько ему лет? – спросила Джоанна.

– Шестьдесят?

– Тридцать шесть.

– Бедняга. Вы кормите его каждое утро?

– Да. Иногда он возвращается, если милостыню подают плохо – или если унижения становятся невыносимыми. Томас – гордый человек. Когда-то он был известным арфистом и даже играл в лондонском Тауэре для короля Генриха. Теперь уже не играет.

– Еще бы, с такими пальцами.

– Дело не только в том, что они изуродованы. Они потеряли чувствительность. И ступни тоже.

– Совсем?

Джоанна покачала головой.

– Однажды он явился сюда, оставляя кровавый след. Наступил на что-то острое и даже не заметил. А прошлой зимой какие-то негодяи подожгли сзади его рубаху, но он ни о чем не догадывался, пока не почувствовал запах горящей ткани.

Грэм поморщился.

– Разве здесь нет лепрозория, где бедняга мог бы жить?

– В Сент-Джайлзе есть неплохая больница, где лечат прокаженных. Но Томас очень дорожит своей независимостью, и я его понимаю. – Она вздохнула. – Пойду, он, наверное, уже ждет меня. Вам что-нибудь нужно?

Грэм потер жесткую щетину на подбородке.

– Бритва, если это вас не затруднит.

– Я посмотрю среди вещей моего мужа. Сейчас, вот только покормлю Томаса.

Подождав, пока кожаная занавеска закроется за ней, Грэм неуклюже поднялся на ноги, стянул подштанники, намылил мочалку и принялся скрести себя с макушки до пят. Из окна было видно, как Джоанна Чапмен направилась к кухне, возле которой на бочке сидел Томас с жестяной миской в руке, ожидая свой завтрак. Его ноги были обмотаны тряпками.

Джоанна скрылась в кухне и спустя несколько мгновений появилась снова с большой поварешкой с овсянкой, которую вылила в миску Томаса. Судя по всему, она не подозревала, что Грэм наблюдает за ней.

На заднем дворе Лефевра было пустынно. В кухне продолжала хлопотать кухарка, в гостиной и спальне никого не было, окна на третьем этаже по-прежнему закрывали ставни.

Итак, лысый солгал, назвавшись Байрамом. Тем не менее оставалась вероятность, что его нанял Лефевр. Более того, негодяй знал имя Грэма и поджидал его. Как он мог оказаться у дома Лефевра, если не сам хозяин организовал нападение? Жадный торговец хотел получить эти злосчастные пятьдесят марок, чтобы и впредь изображать знатного вельможу, не ставя себя в унизительное положение мужа, которого бросила жена, вернувшись к отцу.

Вот только передали ли головорезы, ограбившие Грэма, украденное серебро Лефевру? Пятьдесят марок – большие деньги, особенно в последнее время, когда монеты почти не чеканились. Те, у кого они были, предпочитали прятать их на черный день, а те, у кого их не было, обходились натуральным обменом. Такая сумма могла оказаться достаточным соблазном, чтобы пойти на риск и обмануть Лефевра. В этом случае грабители – те, что выжили, – скорее всего просто исчезли, и Лефевр не знает, что Грэм избежал смерти от их рук. Но даже если они покорно передали деньги Лефевру и признались, что их жертва осталась жива, торговец мог справедливо предположить, что им по крайней мере удалось заставить Грэма уехать.

При условии, что он будет оставаться вне поля зрения Лефевра.

Мягкий шлепок вывел Грэма из задумчивости. Обернувшись, он увидел черно-белого кота, вскочившего на подоконник со стороны улицы. У него была белая мордочка с черным носом, напомнившая Грэму разрисованное лицо клоуна, которого он однажды видел. Кот попытался проскользнуть внутрь сквозь прутья решетки, но, заметив Грэма, шарахнулся назад и, спрыгнув с подоконника, умчался прочь.

Грэм взял полотенце и вытерся, размышляя над сложившейся ситуацией. Судьба, похоже, поместила его в идеальное место, откуда он мог бы выполнять свою миссию. Из окна кладовой открывался прекрасный вид на окружающие дома и хозяйственные постройки. Не вставая с постели, он мог заглядывать в окна дома Лефевра и других домов, выходивших фасадом на Милк-стрит.

Разумнее всего было бы поправляться в этом самом месте. В церкви Святого Варфоломея он окажется вне городских стен, тогда как здесь будет находиться в курсе событий. Если у него хватит ума, возможно, ему удастся выяснить положение Ады Лефевр и даже организовать ее возвращение в Париж, несмотря на сломанную ногу.

Присев на краешек кровати, Грэм склонился над тазом, полил голову водой из ведра и потянулся за мылом.

В сущности, он может написать лорду Ги и сообщить ему, что возникли некоторые осложнения. Он мог написать и Филиппе, заверить ее, что, хотя свадьба откладывается, он по-прежнему жаждет взять ее в жены. Впрочем, учитывая, что он никогда не видел свою будущую невесту и общался с ней исключительно через ее отца, пожалуй, будет лучше, если барон сам сообщит ей об этом.

И самое главное, он должен заверить лорда Ги, что доставит Аду домой при первой же возможности. Он должен это сделать. О том, чтобы провалить порученное ему дело, не может быть и речи. Слишком много поставлено на карту.

Опустившись на колени перед большим, окованным железом сундуком, стоявшим в изножье ее постели, Джоанна вставила ключ в замок и повернула. Это был сундук Прюита, где он хранил вещи, представлявшие для него ценность, даже после того, как она прогнала его в кладовую. За все время их брака Джоанна ни разу не заглядывала внутрь. Собственно, у нее не было ключа, пока генуэзские власти не вернули ей личные вещи мужа после его смерти. Когда шок прошел, Джоанна собрала его одежду и другие предметы, оставшиеся в кладовой, постирала то, что нуждалось в стирке, и убрала в сундук вместе с прочими вещами, принадлежавшими Прюиту.

Подняв тяжелую крышку, Джоанна ощутила ту же смесь горечи и гнева, которая охватила ее, когда она сделала это впервые, восемь месяцев назад. Как и тогда, из сундука пахнуло запахом ее мужа – точнее, душистых трав, которыми Прюит пользовался при мытье, – и глаза Джоанны обожгли слезы.

Когда она познакомилась с Прюитом, ей понравился этот запах. Он очаровал ее, как и все в нем: блестящие черные волосы, изящные руки, темные манящие глаза, беспечный смех… его комплименты, поцелуи и обещания. Прюит околдовал ее.

Ее не смутило, что ой принадлежит к купеческому сословию, а она леди Джоанна из Уэксфорда. Ничто не имело значения, кроме одного: они должны пожениться и быть вместе.

Всегда.

Проглотив ком в горле, Джоанна погладила шелковистую шерсть пурпурного плаща с отделкой из черного каракуля, лежавшего на самом верху. Он был на Прюите в тот день, когда Джоанна увидела его в первый раз. Он был так красив, что она едва осмеливалась смотреть в его сторону. Кто-то похвалил его плащ, и Прюит сообщил, что привез его из последнего путешествия в Монпелье, куда он ездил дважды в год, чтобы закупить византийские и сицилийские шелка, добавив, что он бывал на Сицилии и в Константинополе. Восточные шелка поступали через Александрию, и он покупал их в итальянских портах. Джоанна, не выезжавшая дальше Лондона, была потрясена, услышав обо всех местах, которые он посетил. Никогда прежде Она не встречала человека, так много повидавшего, такого утонченного и такого красивого.

И он хотел жениться на ней.

Она благодарила Бога за появление Прюита Чапмена в ее жизни.

Вначале.

Джоанна вытащила плащ из сундука и положила на постель. За ним последовали две шелковые туники, длинный шерстяной жилет, фетровая шляпа и четыре пары шелковых чулок. Затем Джоанна извлекла из сундука пару шерстяных рейтуз, она связала их для мужа вскоре после свадьбы. Он никогда их не надевал, объявив, что мужчина, который зарабатывает на жизнь, торгуя шелком, не может расхаживать в домотканых штанах, как разносчик воды.

Джоанна пристроила их на стопку одежды, затем, поразмыслив, отложила в сторону. Вытащив из сундука рубашки и нижнее белье, она выбрала свою любимую рубашку из индийского муслина – Прюит купил ее в Риме – и положила вместе с бельем к рейтузам.

Порывшись на дне сундука среди поясов, башмаков, перчаток, пряжек и других предметов, Джоанна нашла то, что искала: зеркальце в кожаном футляре, бритву, точильный камень и расческу. Добавив все это к одежде, которую отложила для Грэма, она задумчиво уставилась на деревянную резную шкатулку, лежавшую на самом дне.

Впервые Джоанна увидела эту шкатулку восемь месяцев назад. А открыв, почувствовала себя так, словно ее ударили под Дых. Она подумывала о том, чтобы бросить шкатулку вместе с содержимым в Темзу, но в конечном итоге решила оставить. В сущности, это было самое значительное напоминание о ее браке, и его присутствие в ногах ее постели служило гарантией того, что она никогда больше не позволит использовать себя, как это сделал Прюит.

Собравшись с духом, она открыла шкатулку, где Прюит хранил свои трофеи: женские чулки и подвязки, пряди волос, перевязанные ленточками, заколки из слоновой кости и серебра, сережки, в основном из дешевого стекла, и рукава сорочек, все еще источавшие аромат духов их хозяек.

Одна из прядей волос принадлежала ей.

Джоанна захлопнула крышку шкатулки. Как Хью назвал Прюита вчера вечером?

– Смазливый проходимец, – произнесла она вслух. Побросав одежду Прюита назад, она заперла сундук и спустилась вниз, прихватив с собой вещи, отложенные для Грэма.

– Я принесла вам… – начала она, отодвинув кожаную занавеску на двери в кладовую, и ахнула.

Грэм стоял совершенно обнаженный и вытирался полотенцем.

– Извините. – Она попятилась, уронив занавеску. – Я не сообразила, что вы…

– Все в порядке, – отозвался он из-за занавески. – Можете войти. Я уже прикрылся, более или менее.

Джоанна не шелохнулась, уставившись на занавеску. Прошло пять лет с тех пор, как она видела обнаженным Прюита, но то, каким она запомнила своего мужа, не шло ни в какое сравнение с тем, что она увидела сейчас. У Грэма Фокса было тело закаленного в боях воина, худощавое и мускулистое. Он являл собой великолепный образчик мужчины. Прюит, хотя и был на несколько лет старше, казался рядом с ним – во всех отношениях – незрелым юнцом.

– Мистрис?

– Я… принесла вам кое-какую одежду. То есть я принесла бритву… – сбивчиво произнесла Джоанна, досадуя на себя. Лепечет, как слабоумная!

Отодвинув занавеску, она обнаружила, что Грэм сидит на кровати, набросив влажное полотенце на бедра и вытянув перед собой сломанную ногу.

– Вот, возьмите. – Она шагнула внутрь и протянула ему принесенные вещи. И снова обругала себя. Дурочка! Не съест же он ее, в конце концов.

Грэм вымыл голову, и влажные завитки падали ему на лоб, обрамляя сияющее чистотой лицо с высокими скулами и прямым носом. Он оказался моложе и красивее, чем она думала, а в его чертах, освободившихся от наслоений вчерашней грязи, проступило нечто аристократическое.

Грэм взял в руки рейтузы.

– Как раз то, что нужно. Я могу натянуть их поверх лубков.

– Я так и подумала.

Прикрытый только полотенцем, он оставался обнаженным, и взгляд Джоанны, вопреки ее стараниям смотреть ему в лицо, скользнул по его гладкой мускулистой груди и длинным ногам. Грэм пошевелился, и полотенце соскользнуло, открыв полоску темных волос внизу его живота.

– Я хочу попросить вас об одолжении. Точнее… – он сосредоточенно нахмурился, – я хотел бы сделать вам предложение.

– Какое?

– Из ваших слов я понял, что вы… находитесь в довольно стесненных обстоятельствах.

В ответ на этот деликатный намек на ее нищету Джоанна вздернула подбородок. Если уж она утаила свое бедственное положение от Хью, то тем более не станет посвящать в него постороннего человека.

– Ничего подобного. Я неприхотлива, живу без излишеств. В утреннем свете глаза Грэма казались ярко-голубыми.

– Дело в том, что я могу помочь вам, – осторожно произнес он. – Как вам известно, у меня есть деньги. Разумеется, они принадлежат моему лорду, но я могу распоряжаться ими. Часть из них могла бы стать вашей. При условии, что я кое-что получу взамен.

Джоанна уставилась на него, надеясь, что он имеет в виду не то, о чем она подумала.

– Я хотел бы остаться здесь, – продолжил Грэм, не дождавшись ответа, – месяца на два, пока моя нога не заживет, вместо того чтобы возвращаться в церковь Святого Варфоломея.

Джоанна прищурилась, скрестив руки на груди.

– И это все, чего вы хотите от меня? Позволить вам остаться здесь?

– Не совсем, есть кое-что еще. Она кивнула, стиснув зубы.

– Стоило ли сомневаться?..

– Простите?

– Мне все-таки следовало воспользоваться топором, когда я обнаружила вас здесь, – отозвалась она дрожащим от негодования голосом.

– Что?

– А вместо этого я приютила вас. И вот чем вы отплатили! Оскорблять меня в моем собственном доме…

– Каким образом я… – Глаза Грэма понимающе расширились. – О! – Он поднялся, уронив на пол полотенце.

Джоанна круто развернулась и отдернула занавеску.

– Постойте, – поспешно сказал Грэм. – Вы меня неправильно поняли. Я бы никогда не сделал вам подобного предложения.

Джоанна продолжала стоять к нему спиной, ухватившись рукой за занавеску.

– Только не говорите мне, что вы никогда не платили женщинам за их милости.

После короткой паузы он отозвался:

– Они не были замужем.

Не были замужем! Интересно, что стало бы с его щепетильностью, узнай он, что она вдова?

Джоанна медленно повернулась и обнаружила, что Грэм уже обернул полотенце вокруг бедер.

– Что же вы тогда подразумевали под этим «кое-что еще»? – осведомилась она.

Грэм запустил пятерню в свою влажную шевелюру.

– Ну, прежде всего еду, учитывая, что мне придется валяться в постели целыми днями. Возможно, еще потребуется выполнить какие-нибудь мелкие поручения – всего не предугадаешь. Но обещаю, что постараюсь ограничиться самым необходимым и не беспокоить вас понапрасну.

Не беспокоить? Да само присутствие этого мужчины лишает ее покоя. От одного только вида его обнаженной фигуры ее сердце начинало беспомощно трепетать.

– Не знаю, сержант. Что подумают соседи, если я поселю мужчину у себя дома?

Грэм присел на постель и, поморщившись, вытянул перед собой покалеченную ногу, придерживая ее обеими руками.

– Никогда не поверю, что почтенные лондонские матроны перестали пускать постояльцев. Да их сотни только в вашем районе!

Он был прав. Сдача жилья была распространенным источником дохода для многих женщин, а иногда и единственным средством существования.

– Да, но подобные договоренности дают повод для сплетем – возразила Джоанна. – Все эти годы мне удавалось поддерживать незапятнанную репутацию, несмотря на частые отлучки мужа. Боюсь, я буду скомпрометирована, если люди увидят вас здесь. В конце концов, вы молоды и…

– Я молодой калека – по крайней мере, на ближайшие пару месяцев. Да и кто меня увидит? Я прикован к постели. К тому же я не меньше вас заинтересован в том, чтобы мое присутствие не бросалось в глаза.

– Почему?

Грэм отвел глаза, ощутив непонятную неловкость.

– Скажем так, мне хочется немного тишины и покоя. Последние одиннадцать лет я жил в казармах с сотней других мужчин, а до этого в школе для мальчиков при обители Святой Троицы.

– Вы учились в обители Святой Троицы? – удивилась Джоанна. Августинский монастырь, пристроенный к северо-западной стене Лондона, славился своей школой, но там учились сыновья влиятельных горожан, а не мальчики, которых прочили на военную службу.

– Я там рос, – отозвался Грэм, – с младенчества и до четырнадцати лет, когда отправился в Бовэ служить лорду Ги.

– С младенчества? Я полагала, что это просто школа, а не приют для младенцев.

– В общем, так оно и есть, – подтвердил Грэм. Лицо его слегка помрачнело, словно на солнце набежало облачко. – Это, – он обвел рукой кладовую, – первая спальня, предоставленная лично мне.

– Я бы не стала называть данное помещение спальней, – заметила Джоанна.

– Все равно комната предоставлена мне одному, – сказал он. – Уединение – редкая роскошь для таких, как я.

– Если вы нуждаетесь в уединении, то вынуждена вас разочаровать. В этом переулке целый день снуют прохожие, и им нравится заглядывать в окна.

– Всегда можно закрыть ставни, если появится такое желание. – Грэм взял свой кошелек и развязал стягивающие его тесемки. – Я заплачу вам четыре шиллинга вперед за два месяца за комнату и питание.

– Четыре шиллинга, – недоверчиво прошептала Джоанна. – Это… слишком много.

– Ги де Бовэ – богатый человек. – Грэм высыпал горсть серебра на сундук и принялся отсчитывать нужное число монет. – И щедрый. Он не стал бы возражать, что я плачу хорошие деньги людям. К тому же, как я уже сказал, это деньги не только за комнату, но и различные услуги.

– Понятно. – Джоанна не могла отвести взгляда от монет, пересчитывая их в уме, пока он откладывал их, одну задругой, в отдельную кучку… «Двадцать четыре, двадцать пять… Матерь Божья, двадцать восемь…»

– Собственно, мне нужно написать лорду Ги и сообщить ему, где я нахожусь. Я был бы очень признателен, если бы вы дали мне лист пергамента…

– Пергамента, – рассеянно повторила Джоанна, продолжая считать… «Тридцать семь, тридцать восемь…»

– …чернила, перо и немного воска.

– Конечно.

«Сорок шесть, сорок семь, сорок восемь». Грэм сгреб монетки в сложенные горстью ладони и протянул их ей.

Четыре шиллинга! Джоанна не могла припомнить, когда у нее имелось столько денег сразу. Большинство покупателей расплачивались с ней хлебом, молоком, иногда цыплятами. А теперь, когда гильдия лишила ее права торговать шелком, не стало даже этого. Четырех шиллингов, если тратить их с умом, может хватить очень надолго. А это значит, что ей не придется продавать лавку хотя бы в ближайшем будущем. Это даст ей передышку.

Воистину его появление здесь – Божий дар.

Грэм молча ждал. В ослепительном солнечном свете, лившемся через окно, его глаза казались прозрачными.

Наконец Джоанна шагнула вперед и подставила руки. Улыбнувшись, Грэм пересыпал в ее раскрытые ладони монеты, оказавшиеся на удивление тяжелыми и прохладными. Ее кошелек – увы, пустой – висел на поясе, и она с опозданием сообразила, что с занятыми руками не сможет положить деньги внутрь.

– Сейчас. – Потянувшись к ней, Грэм расслабил тесемки ее кошелька и скользнул пальцами внутрь, чтобы растянуть кожаный мешочек. Этот жест показался ему удивительно интимным, возможно, из-за состояния его одежды, точнее, отсутствия таковой.

Подождав, пока она осторожно, чтобы не обронить ни одной, пересыплет монетки внутрь, Грэм снова затянул тесемки ее кошелька.

– Ну вот, – сказал он. – А теперь я был бы благодарен вам за нож для заточки перьев и все остальное.

– Остальное? – Джоанна положила ладонь на раздувшийся кошелек, наслаждаясь его весом.

– Пергамент и чернила.

– Ах да! Для письма. Вы уверены, что вам хватит одного листа пергамента? Может, вам нужно написать еще кому-нибудь? Вашей семье, например? У вас есть… жена… там, в Бовэ? – В большинстве своем военные предпочитали не обзаводиться семьями, но бывали и исключения. Хотя разве стал бы женатый человек жить в казарме? Впрочем, вряд ли он может позволить себе собственный дом. Участь жены военного, должно быть, даже более печальна, чем участь обедневшей вдовы торговца.

Грэм снова запустил пальцы в волосы, откинув их со лба. Затем взял расческу Прюита и прошелся большим пальцем по зубчикам.

– Нет, я не женат, хотя… – Он запнулся, затем решительно продолжил: – Я один. У меня нет семьи.

– Даже возлюбленной?

– Никого.

– А как же ваши родственники в Оксфордшире? Вы говорили, что заехали в Лондон по пути к ним?

– Они не ждут меня. Так что незачем предупреждать их о задержке.

– Понятно. Я принесу вам все, что вы просили, но вначале мне нужно открыть лавку.

– Конечно. Мистрис? – окликнул он ее, когда она взялась за кожаную занавеску.

Джоанна обернулась. Грэм указал расческой на бритвенные принадлежности Прюита, лежавшие на сундуке.

– Вы уверены, что будет правильно, если я воспользуюсь вещами вашего мужа… и его одеждой? Он не станет возражать?

Его взгляд был таким пронзительным, таким острым, что ей пришлось отвести глаза.

– Нет, – сказала она, повернувшись к выходу – Он не станет возражать.