Но истинно контркультурные приколисты, как бы ни были они преданы своему делу, всегда сохраняют по крайней мере намек на иронию и дистанцию по отношению к собственной деятельности.

Гораздо более радикальные, чем активисты «Гринписа», которые подают себя как серьезное, добропорядочное, четко очерченное американское политическое лобби, члены контркультурной экологической группы «Earth First!» напоминают мрачную банду леших, намеренных выпнуть из леса лесорубов, работающих на крупные корпорации, чтобы они, лешие, могли спокойно пить пиво и охотиться на лося. В основном они занимаются тем, что вколачивают металлические костыли в стволы деревьев, чтобы те нельзя было повалить, выводят из строя тракторы и другую лесозаготовочную технику, «улучшают рекламные щиты» и делятся своими навыками с другими энтузиастами.

Майк Розелл, основавший «Earth First!» вместе со своим другом Дэйвом Форманом, верит, что его группа «взывает к людям, чувствующим, что традиционное движение в защиту окружающей среды на самом деле не бросает вызов обществу. (…) Мы чувствовали, что вымирающие виды и тысячелетние деревья заслуживают гораздо больших жертвоприношений с нашей стороны». Первые акты «экотерроризма» были конкретно рассчитаны на то, чтобы вызвать больший ажиотаж медиа, чем до сих пор удавалось защитникам окружающей среды. Когда пятнистая сова попала под угрозу вымирания на северо-западе страны, традиционные пресс-релизы и пресс-конференции вызвали слабый интерес медиа. Тема была похоронена на последних страницах газет и не пробилась на телевидение. Розелл осознал, что, эксплуатируя потребность медиа в сенсационных сюжетах, он сможет добиться достойного освещения волнующего его вопроса.

— Медиа нужны сюжеты — они любят следить за их развитием, особенно — телевизионные медиа. (…) Если дать им что-нибудь неординарное, они с радостью возьмутся разрабатывать тему.

«Earth First!» дали им нечто неординарное: участники группы «оккупировали» Кафедральный лес, забравшись на деревья, чтобы их нельзя было срубить. Эта история, вместе с фотографией экотеррористов, держащих транспарант «СПАСЕМ ПЯТНИСТУЮ СОВУ!», появилась на первых страницах газет.

Стратегия «Earth First!» держится на негеографическом чувстве общности. Они устраивают акции протеста в городах, чье экономическое выживание зависит от лесной промышленности. «Но, — объясняет Розелл, — парни с новостных станций не работают в лесной промышленности, а лесная промышленность не размещает рекламу у них на телевидении, так что с эфиром у нас обычно не возникает проблем. На самом деле они любят все спорное — эффектные образы для них очень важны, и именно это мы стараемся им обеспечить. Образ человека, сидящего в ста футах над землей на ветке тысячелетнего дерева, или преградившего дорогу бульдозеру — это заставляет людей реагировать».

«Earth First!» выпустили книгу под названием «Экозащита: боевое руководство по вредительству», чтобы обучить потенциальных экотеррористов тонкостям «экотажа». Самиздатовская книжка в мягкой обложке имеет формат бойскаутского справочника, снабженного простыми рисунками, показывающими, как завязывать узлы и оказывать первую помощь. Но это «боевое руководство» обучает людей тому, как крепить на деревьях шипы, перерезать линии электропередач, прокалывать шины, перегораживать дороги, выводить из строя транспортные средства, находить ловушки, портить рекламные щиты и избежать ареста в процессе совершения этих действий. На рисунках мы видим прелестных девушек и мускулистых парней, растаскивающих на части тракторы и сносящих рекламные щиты, — это «обезьяны с гаечными ключами» вершат свое дьявольское шоу. Книга воспевает суровые трудовые будни экотеррористов-подпольщиков; подробные описания методов «драпа» содержат не меньше саспенса, чем добротный триллер:

«Если, несмотря на принятые вами меры предосторожности, вас застанет врасплох вооруженный охранник или какой-нибудь самозваный страж безмозглой машины, ваша лучшая стратегия — немедленный драп. Если вам приходится драпать ночью, держите одну или обе руки полностью вытянутыми перед собой, чтобы вам по лицу не съездила ветка или еще что похуже. Тяжелая, плотная куртка прекрасно защищает тело при столкновении с невидимыми препятствиями. Пишущий эти строки однажды, в безлунную ночь, на всех парах налетел на забор из колючей проволоки. Забор наклонился почти до земли, потом спружинил обратно, и я оказался опять на ногах — слегка изумленный, но ничуть не пострадавший благодаря надетой на мне тяжелой куртке, купленной на распродаже излишков армейского обмундирования».

Форман инструктирует экотеррористов брать с собой в ночные рейды стробоскопы, чтобы ослеплять преследователей. Он охотно признает, что из этой деятельности можно извлечь массу веселья: «Это щекочет нервы, позволяет почувствовать себя победителем и несравненно укрепляет дух товарищества», — говорит он своим ученикам.

«Экозащита» — это больше, чем средство инструктажа; эта книга — медиа-вирус, предназначенный для маркетинга мемов экотерроризма. Большинство из многих тысяч покупателей книги не участвуют в «обезьянской войне», но они достаточно заворожены ее концепцией и романтикой, чтобы заплатить за возможность прочесть о ней. Публикация книги, которая пропагандирует противозаконные действия, привлекла внимание медиа к Форману и его соумышленникам, и им в конце концов было позволено отстоять свои взгляды в программе «60 минут». «Экозащита» была, по сути, метаприколом, темой которого стала сама идея приколизма. Тем самым самые важные мемы — мемы защиты окружающей среды — получали двойную защиту. Ущерб, наносимый экологии лесорубами и прочими хищниками, стал фактом, не подлежащим обсуждению. Сместив фокус дискуссии на медиа-тактики, «Earth First!» заставили публику принять свои экологические директивы как данность. Вопрос больше был не в том, в опасности ли природа. Теперь он звучал так: учитывая, что природа в опасности, допустимо ли пытаться исправить ситуации подобными методами? Вне зависимости от того, выиграют экотеррористы эту сложную этическую битву, они уже выиграли войну в целом, навязав проблеме свой собственный медиа-контекст. Более того, сам этот медиа-контекст, будучи комплексом смелых приколов, метафорически демонстрирует принципы саморегуляции нашей планеты — принципы, которым эти активисты надеются научить всех нас.

С помощью итерационного устройства — опубликованного медиа-вируса — «Earth First!» не дают защитникам окружающей среды воспринимать себя как маргинализированное меньшинство.

В своем «Вперед!словии» (sic!) к «Экозащите», защитник окружающей среды Эдвард Эбби напоминает читателям, что они не одиноки: «Большинство американцев показывают при каждом удобном случае, что поддерживают идею сохранения дикой природы; даже наши политики вынуждены под давлением общественного мнения хотя бы делать вид, что поддерживают ее. Большинство — это мы; они — жадные и могущественные — меньшинство».

Теория «Earth First!» основана на идее «глубокой экологии», объясняющей как их восприятие биосферы, так и их взгляд на медиа. Отталкиваясь от предпосылки, что не существует такого явления, как «кабинетная» защита окружающей среды, теория призывает людей, осознающих экологический кризис, активно противостоять разрушению природы. Люди должны ответить на брошенный ею вызов и сами стать системой обратной связи, необходимой для сохранения биосферы. Задолго до появления человека, согласно «гипотезе Геи» — первой значительной попытке применить системную теорию к окружающей среде — глобальные изменения температуры и состава атмосферы регулировались планетным комплексом устройств обратной связи. Это могли быть вулканы, планктон, водоросли или любые другие природные системы, способные реагировать на условия окружающей среды и производить соли, жидкости, минералы или газы для приведения атмосферы в состояние равновесия. Чем больше в природе систем обратной связи, тем легче ей поддерживать экологический баланс.

«Earth First!» призывает людей организовать систему обратной связи. Мы должны признать свое естественное отвращение к разрушению природы, а также наше рациональное умозаключение о том, что жизнь на этой планете прекратится, если мы не предпримем чего-нибудь, чтобы остановить это разрушение. Экотерроризм приносит столько радости потому, что он удовлетворяет естественное человеческое стремление наслаждаться природой. Оберегать и ценить биосферу — это выражение человеческого естества. Как разработчики медиа-вирусов, члены «Earth First!» участвуют во множестве петель обратной связи, сначала — на локальном уровне местности, где они осуществляют свой «экотаж», потом — на уровне медиа-пространства, в котором транслируется событие, и, наконец, на уровне всей биосферы, способствуя постепенному изменению мнений, политик и практик.

Как всегда, усилия активистов оказываются направлены на переориентацию институционных и властных сил, в данном случае — тех, что контролируют лесоводство и лесную промышленность. Нынешняя политика «земельного управления» не считается с природными системами обратной связи, такими, как естественным образом вспыхивающие лесные пожары, с помощью которых биосфера поддерживает свое равновесие. Поборники этой политики осуществляют искусственные схемы экологической защиты, охраняющие интересы промышленности и игнорирующие естественные сети жизни. Для доказательства эффективности более естественных систем! активисты группы «Earth First!» выбрали вирус, олицетворяющий дух дикой природы. Они — молодые, одетые в деним охотники и дачники, а не изнеженные либералы, обнимающиеся с деревьями. Их акции, пускай порой и деструктивные, отражают то, как сама природа использует деструктивные механизмы — от популяций хищников до лесных пожаров — для поддержания равновесия. Они отрицают то, что мы традиционно считаем «прогрессом», и восстанавливают древние отношения между человечеством и планетой.

Майк Розелл рассматривает активизм «Earth First!» как возрождение язычества: «Было время, когда многих защитников окружающей среды называли „друидами“, отчего они приходили в замешательство, так как это значило, что их считают древопоклонниками и язычниками. Однако если вы посмотрите на друидов, то увидите лесной, туземный народ, живущий в интимной гармонии с природой. (…) Эти люди не огораживали заборами свои пастбища; они жили гораздо ближе к земле — эти так называемые „друиды“ и германские племена, известные как „варвары“. Они были истреблены христианами, и я не думаю, что они непременно были зарезаны и убиты, я думаю, что они вымерли, когда были вырублены их леса. К XVII веку в Европе было уничтожено все, хоть отдаленно напоминавшее первобытную чащу».

Уничтожив леса, европейцы, пускай и неумышленно, разрушили многие сети обратной связи и итерации, и в том числе — человеческую сеть. Взяв на себя роль естественного итеративного устройства, активисты навроде участников группы «Earth First!» надеются восстановить способность нашей культуры — и всей нашей планеты — к поддержанию жизни.

Наиболее очевидно слабость нашей культурной и биологической иммунной системы проявляется в нашей неспособности справиться с вирусом СПИДа. Многие ученые пришли к выводу, что мы подорвали защитные петли обратной связи собственных тел агрессивной медициной (антибиотиками и хирургией) и что сложные естественные иммунные механизмы перестали работать из-за того, что доктора и фармацевты стремятся любой ценой добиться «быстрой поправки». Тем временем наше общество утратило культурную иммунную реакцию, так как мы потеряли способность терпимо, или хотя бы с пониманием, относиться к людям, отличающимся от нас. Вирус СПИДа нашел в современном человечестве превосходные биологическую и социологическую культуру для размножения и распространения.

«Если то, что я говорю, не заставляет ваши поджилки трястись от страха, то мы в беде», — сказал на одном из первых собраний СПИД-активистской группы «ACT UP» («Действуй!») ее основатель Ларри Крамер. Угроза СПИДа требует более немедленных действий, чем экологический кризис, и она вынудила контркультуру, чья концепция до сих пор держалась на сексуальной терпимости, заняться полномасштабным активизмом, ставкой в котором были жизнь или смерть. «ACT UP» и другие СПИД-активистские группы проводят решительные, дерзкие акции в традиции радикального гражданского неповиновения. Стычки с полицией и аресты являются обычным делом, а новостные репортажи о сидячих забастовках и демонстрациях заставляют вспомнить о показывавшихся по телевизору антивоенных акциях 60-х гг. Но воздействие вируса СПИДа на активистские тактики и на медицинский истеблишмент этой страны привело к возникновению совершенно новой разновидности медиа-вируса.

Ирония в том, что СПИД-активизм черпает вдохновение в панике и страхе, окружающих болезнь, и (не)способности нашей культуры находить общий язык с ее жертвами. Цель СПИД-активизма — в разжигании ярости и ужаса. Чтобы изменить устоявшийся в медиа образ жертв СПИДа как беспомощного меньшинства, активисты проводят настолько дерзкие, гневные и агрессивные демонстрации, насколько это возможно. Смертельно серьезный в своих намерениях, СПИД-активизм представляет собой ряд жестких приколов, изменяющих общественное восприятие болезни, ее жертв и тех организаций, которые, предположительно, должны с ней бороться.

Группа «ACT UP», чье название расшифровывается как «Aids Coalition To Unleash Power» («Коалиция СПИДа за высвобождение власти»), была создана для того, чтобы оживить иммунную реакцию нашей культуры на вирус СПИДа. Наши правительство и медицинский истеблишмент оказались слишком ленивыми и незаинтересованными в судьбе молодых геев, умиравших от болезни, и уже в 1982 году активисты обнаружили противоречия в нашей политике и социальных установках, мешавшие нам обеспечить им достойное лечение.

Первая проблема, с которой предстояло сразиться активистам, заключалась в том, что общественность не боялась вируса СПИДа. Пытаясь погасить панику, правительственные агентств выработали особый язык, маргинализировавший жертв болезни и успокаивавший общественность, которую тревожило, что борьбы с эпидемией почти ничего не делается. Сетевые новое начали изображать жертв СПИДа как обособленную группу риска, и телеведущие буднично заверяли зрителей, что болезнь не представляет никакой угрозы для «широких масс».

Вито Руссо, член «ACT UP», в конце концов, умерший от вируса, объяснил объективам камер на одной из демонстраций, ч «все, что мы знаем благодаря телевидению и коммерчески СМИ, — это что я, несомненно, умру, и что делается все возможное, чтобы мне помочь». С точки зрения таких активистов, как Руссо, медиа — или, по крайней мере, правительство — намеренно подавляли то, что могло бы оказаться широкомасштабно культурной иммунной реакцией на вирус. Тактикам «ACT UP-предстояла трудная работа. Им было нужно привить общественности страх и негодование по поводу вируса СПИДа, не заставив народ просто бояться или презирать гомосексуалистов, которых, до сих пор, в основном и винили за возникновение болезни. У начавшегося активистского движения были два фронта атаки: оно намеревалось изменить политику намеченных организаций, но еще больше стремилось вызвать гнев народа на то, что ничего не делается по поводу самой эпидемии.

Крамер стал «генералом» этой двухуровневой атаки на СПИД. Уже прославившийся как автор, в острополемическом ключе пишущий о проблемах «геев», Крамер обнаружил, что у него ВИЧ, и неожиданно для себя самого оказался на новой, но опасной территории: «Я очутился на передовой, точь-в-точь как военный корреспондент, которого начало битвы застает в осажденном городе». Но в отличие от обычной войны, которая происходит в физическом пространстве, здесь полем боя была особая прослойка общества и полоса частот медиа-пространства.

Крамер прекрасно ориентировался на местности. Он знал, что осторожное лоббирование будет отнюдь не лучшей тактикой, как и ведение вежливых дискуссий о медицинской политике, неуместных в условиях и без того вялой иммунной реакции. Его целью было вызвать народное негодование, и его методом стала провокация контркультурного мятежа. Хотя Крамер не занимался теориями хаоса, он хорошо понимал процессы обратной связи и итерации. Проявив при создании своей организации уважение к законам фракталов, Крамер изобрел форму «абсолютной демократии», при которой любой член группы способен бойкотировать план действий, если он ему не по душе.

Дав любому одинокому гневному голосу возможность установить обратную связь, Крамер продемонстрировал силу высказывания. Страстная идея или точка зрения способна лишь умереть, если ее защитник будет хранить молчание. «Люди, похоже, не собираются бороться с этой эпидемией», — сказал Крамер молодому кинорежиссеру. Почему? «А хрен их поймет», — ответил он, потом подавил свой гнев и закончил мысль: «Потому что это происходит с педиками, и всем наплевать, если мы подохнем. Даже самим педикам».

Эмблемой этого умонастроения стал слоган «скандалистов» «Молчание = Смерть». Но «ACT UP» занимались чем угодно, только не молчали, и их громкие и гневные протесты были эхом невысказанной ярости всего сообщества геев. Тысячи активистов присоединились к организации, которая, полагаясь на опыт и знания своих многочисленных членов, атаковала слабые места системы, якобы боровшейся со СПИДом. Каждая акция была вирусом, который проникал в щель в броне намеченного учреждения, а затем расширял эту дыру, повергая ее итерации в провокационное медиа-событие. «Скандалисты» должны были выглядеть сильными, здоровыми и злыми перед лицом слабого и бездеятельного скопища учреждений.

Активисты физически штурмовали Управление по контролю за продуктами, лекарствами и фармацевтической промышленностью и Национальные институты здравоохранения, требуя, чтобы были разрешены клинические испытания экспериментальных лекарств, чтобы с женщинами и меньшинствами обращались так же, как с белыми мужчинами, чтобы испытывалось больше препаратов и чтобы деньги тратились более разумно. «Скандалисты» ложились в гробы, вынуждая сотрудников учреждений переступать через их «могилы», чтобы войти в здание, рисовали граффити на стенах — кровавые ладони — чтобы обозначить ответственность учреждений за смерти жертв СПИДа, заворачивали Капитолий штата Нью-Йорк в красную пленку, поднимали огромные знамена на стадионе Ши, пропагандируя безопасный секс, и даже запрыгивали на стол к Дэну Радеру в «Вечерних новостях CBS» во времена войны в Персидском заливе, крича «Сражайтесь со СПИДом, а не с арабами!» и вынуждая программу прекращать эфир, пока охранники не уволокут «скандалиста» из студии.

Эти и другие чрезвычайно символичные и зрелищные акции протеста также представляли собой непрерывную прямую атаку на учреждения, подавлявшие здоровую культурную иммунную реакцию на эпидемию. И Национальные институты здравоохранения, и Управление по контролю за продуктами, лекарствами и фармацевтической промышленностью прислушались ко многим требованиям активистов. Боссы компании «Barrows Welcome Farmaceuticals», раскритикованные за назначенную ими непомерно высокую цену на лекарство от СПИДа под названием AZT, согласились снизить цену на 15% только после получившей широкое освещение прямой акции. До этого они приглашали СПИД-активистов прийти к ним в штаб-квартиру, чтобы встретиться с администраторами. Ничего не изменилось. Но активисты, присутствовавшие на встрече, зарисовали поэтажный план здания и схему охраны комплекса. Позже они воспользовались этой информацией для набега на «Barrows Welcome Farmaceuticals», во время которого несколько членов «ACT UP» забаррикадировались в офисе компании. Из-за того, что активисты приняли столь экстраординарные меры, каждая сетевая новостная программа показала это событие и не пожалела времени, чтобы объяснить взгляды этих СПИД-«террористов».

Тем временем возможность обратной связи через медиа радикально изменила самовосприятие «лиц, больных СПИДом» или ЛВС. Возражая против того, чтобы их называли «жертвами» или «пострадавшими», ЛВС восприняли открытие своего итерационного потенциала как поворотный момент своих жизней. Как объяснил Питер Стэйли после того, как в первый раз поучаствовал в акции протеста: «Мне ткнули камерой прямо в лицо». В тот вечер он попал в новости, и под его лицом красовался титр «жертва СПИДа». «С этого момента я взял на себя ответственность за свое здоровье».

Многие предсказывали, что гневное, неуправляемое движение СПИД-активистов вызовет отрицательную реакцию общественности. Когда тысячи геев создают «живую блокаду» в час пик на Мосту Золотые Ворота, то какой именно эффект это оказывает на задержанных пассажиров транспорта? Симпатизируют ли они протестующим или чувствуют себя наказанными за то, над чем они не властны? «Отрицательная реакция не будет направлена на активистов, — настаивал Крамер, обращаясь к новостной съемочной бригаде. — Она будет направлена на систему». Возможно, публика действительно будет потрясена новостным репортажем о полицейских в резиновых перчатках, грубо заталкивающих активистов в автобусы, если сопроводить это подлинными фактами о том, как правительство тратит за пять лет на борьбу со СПИДом столько же, сколько тратит за пять минут на военщину в мирное время.

Эти события и вправду подвергают телезрителей своего рода нейролингвистическому программированию. Для психологического программирования зрителей обычно нужно шокировать провокационной «картинкой» или сочетанием слов; по крайней мере несколько секунд, пока зрители пытаются найти ментальную нишу для новой концепции, они предположительно восприимчивы к программированию. Телевизионный СПИД-приколизм рассчитан на такое же воздействие; он шокирует или запутывает публику странными, символичными картинами протеста, чтобы она была готова воспринять информацию о жадности корпораций и неумелости правительства.

Если рассматривать их в этом свете, радикальные акции, проводимые СПИД-активистами, оказываются гораздо более сложными, чем традиционное политическое диссидентство. Они представляют собой разновидность прикола, задача которой — научить ЛВС действовать в собственных интересах, заставить правительственные учреждения изменить свою политику, изменить образ вируса СПИДа, сложившийся у общественности, и шокировать людей, чтобы они осознали, какую угрозу вирус представляет лично для них, и тоже предприняли активные действия.

В силу своей прикольности, радикальные акции вызывают переоценку более крупных систем, тем временем давая приколистам шанс насладиться чувством общности и проявить чувство юмора. Впервые в истории задерживая на пять минут стартовый звонок нью-йоркской фондовой биржи или попадая в новости в костюме «Ослика Уэлкама Барроуза», который ест деньги и какает капсулами AZT, эти активисты переживают волнующие мгновения совместного изобретения прикола и наблюдения за его развертыванием в медиа. Чем больше разница между масштабом прикола и масштабом его эффекта, тем больше ликуют его зачинщики. Скромный, тонкий прикол, который способен, пройдя итерацию, разрушить систему, обычно оказывается самым умным и самым прославленным.

Движение «умных наркотиков» возникло в результате ряда самых тщательно продуманных приколов в вирусной истории. Отказавшись от прямых действий против тех, кто подавляет культурную иммунную реакцию на СПИД, это движение взамен активно использовало приемы нейролингвистического программирования, маркетинга и пиара для атаки на целое множество мишеней в медицинском истеблишменте и общей парадигме здравоохранения. К чести вируса «умных наркотиков», трудно даже начать осмыслять его силу, не углубившись в детальное обсуждение промахов PDA (Food Drug Administration — Управления по контролю за продуктами, лекарствами и фармацевтической промышленностью) и самой фармацевтической промышленности. Конструкция вируса отличается «самоподобием» — чтобы понять любой из его уровней, приходится разобраться во всех остальных. Хотя все вопросы, мотивировавшие создание вируса «умных наркотиков», имеют жизненное значения для продолжения нашей культуры, давайте взглянем на мемы «умных наркотиков» с точки зрения стратега и выберем те, что нам нужны, предоставив вирусу вести нас за собой.

Вирус «умных наркотиков» был изобретен Джоном Моргенталером и его партнером, который называет себя М.Э. Килла Уайт-Пиллоу (Убийца-белая подушка). Моргенталер и Уайт-Пиллоу знали друг друга с той поры, когда вместе изучали нейролингвистическое программирование. Они переехали в пригород Сан-Франциско, и на солнечной улице, где в других опрятных плановых жилищах с тремя спальнями обитают молодые семьи, основали штаб-квартиру «подпольной» организации, которой предстояло ни больше ни меньше, как изменить облик американской медицины.

«Нашим первоначальным намерением было попытаться помочь больным СПИДом, облегчив им доступ к экспериментальным лекарствам», — объясняет Уайт-Пиллоу, харизматичный, высокообразованный и имеющий необычайно много полезных связей фармацевтический активист. Он и Моргенталер работали со СПИД-активистскими «клубами покупателей», добивавшимися импорта и получения формул препаратов, еще не разрешенных к использованию в Соединенных Штатах. Мотивы, которыми руководствовалось FDA при выработке своих законов, казались в лучшем случае весьма подозрительными. Многие лекарства, эффективность которых против определенных аспектов СПИДа была доказана экспериментами в лабораториях и на практике в Европе — например, субстанция под названием DHEA — были запрещены в Соединенных Штатах. Чтобы лекарство могло быть на законном основании выписано в Соединенных Штатах, FDA должно одобрить его использование для лечения какого-либо конкретного заболевания. Чтобы получить такое одобрение FDA, фармацевтическая компания должна потратить около десяти лет и несколько сот миллионов долларов на проведение ряда клинических исследований. Если одобрение дано, компания, владеющая патентом на препарат, получит исключительное право торговать им в течение определенного периода времени, чтобы возместить затраты на исследование и получить дополнительный доход.

Проблема с такими веществами, как DHEA, заключается в том, что никто не оформил соответствующего патента или срок действия патента истек. (Порой потенциальная польза препарата обнаруживается лишь спустя многие годы после того, как он был синтезирован.) Ни одна коммерческая компания не имеет причин тратить миллионы долларов для получения санкций FDA, если не может сохранить исключительные права на лекарство. Вместо этого фармацевтические компании тратят деньги на исследование и видоизменение молекулы DHEA, чтобы найти производное, аналогичное по действию вещество. Тем временем клинические испытания веществ, которые не могут быть запатентованы, репрессируются — в нескольких случаях сотрудникам лабораторий было в судебном порядке запрещено публиковать результаты исследований, чтобы жертвы СПИДа не обратились к этим веществам для облегчения своих страданий.

Под нажимом СПИД-активистов FDA было вынуждено создать лазейку в законодательстве, позволяющую агентству по своему усмотрению даровать людям с неизлечимыми заболеваниями право импортировать лекарства из других стран. Ну и что, спрашивается, в этом плохого?

«Это совершенно противоречит Закону об импорте продуктов, лекарств и косметических средств», — объясняет Стивен Фаукс, редактор «Smart Drugs News» («Новости умных наркотиков»), издания, выпускаемого организацией, дружественной Моргенталеру. — Заставляя вас нарушать закон, создавая ситуацию, в которой человек может получить то, что хочет, лишь нарушив закон, вместо того чтобы просто отменить его, они автоматически создают нацию правонарушителей. Они делают это, чтобы создать тоталитарное государство. Из вас делают преступника».

Точка зрения Стивена была должным образом воспринята Уайт-Пиллоу и Моргенталером. Они знали, что FDA может по своему усмотрению навязывать законы тем СПИД-активистским «клубам покупателей», которые играют не по правилам Управления. Они знали, что пресловутая лазейка в законодательстве помогала «клубам» на первых порах, но в конце концов приносила вред. Они решили, что единственной по-настоящему действенной тактикой будет создать медиа-вирус, способный сокрушить всю систему и изменить общественное восприятие медицины.

«Вирус — это нечто, идеально приспособленное для выполнения специфической работы, — говорит Уайт-Пиллоу, — а работа его — войти в клетку вашего тела и сказать ей: „Скопируй меня“. Вот что такое вирус. Это его единственная задача. Так что мы начали по-разному примеряться к этой идее, придумывая, как войти людям в мозг и сказать: „Скопируй меня. Реплицируй меня. Передай эту идею дальше“».

Идея термина «умные наркотики» возникла вскоре после того, как Моргенталер и Уайт-Пиллоу узнали, что DHEA, на которое так молились больные СПИДом, оказалось также «веществом, улучшающим познавательные способности», то есть делало людей умнее.

— Я и вправду считаю, что значительная часть вирусной силы «умных наркотиков» скрывается в их названии, — гордо говорит Моргенталер. — «Умные наркотики». Именно это привлекло такой интерес журналистов.

— Я смотрел ТВ, и там что-то говорили об «умных бомбах», — Добавляет Уайт-Пиллоу, — и я повернулся к этому здесь сидящему типу и сказал: «Как насчет „умных наркотиков“?» Он сказал «Йе-е!», и тогда-то все и началось.

Но все было не так просто. Они остановились на этом названии, потому что оно отвечало целому ряду сложных вирусных требований. Уайт-Пиллоу объясняет название с точки зрения маркетинга:

— «Позиционирование» связано с тем, какую позицию ваш товар должен занять в сознании покупателей. Типа «безумно вкусно». Люди имеют представление о том, что это значит. Этот слоган на самом деле ни черта им не сообщает. В нем нет никакой информации. Человек ее домысливает сам. У людей в мозгу есть ниша для «кока-колы — это безумно вкусно», но нет ниши для «то-то и то-то улучшает познавательные способности». В конце концов Джона посетило озарение, что если нужно занять позицию там, где пока что нет никакой позиции, мы должны взять слово, которое люди знают и которое вызывает у них отрицательные эмоции, например, «наркотики», и другое, «положительное» слово, например, «умный» — и тогда вы на крючке. Были просто две несовместимые ниши, и вдруг они пересекаются. Человек, который слышит это, страшно озадачивается.