Он был просто-напросто слишком экстравагантным. То, что взрослый спит с детьми, может даже показаться трогательным, особенно если этот взрослый — всего лишь гермафродитный Питер Пэн, а сама ночевка происходит на его ранчо «Страна Нет-и-не-будет». В отличие от Пи-Ви, Майкл никогда не пытался заставить нас думать. Расшифровывать в нем было нечего, скрытые директивы отсутствовали. Он от нас ничего не требовал, а это значит, что мы соучаствовали в его экстравагантности. Он же пел с тысячами детишек на нашем супербоуле! Мы слишком далеко зашли в потакании этому странному молодому человеку, чтобы проклясть его, не скомпрометировав при этом самих себя.

Поэтому медиа дали нам время дистанцироваться от вируса, прежде чем он был полностью обезоружен. Они донесли до нас признание Майкла в его медикаментозной зависимости, одновременно помогая ему вжиться в роль «жертвы» и давая нам шанс проанализировать его стратегии в новом свете. Мы увидели защитный информационный ролик Майкла, в котором он настаивал на своей невиновности и обвинял масс-медиа в непомерном раздувании ложного обвинения. Его единственной ошибкой, заявил он, было то, что он так сильно любил детей. «Не обращайтесь со мной как с преступником», — умолял он нас и детально описывал «унизительный» телесный досмотр, которому подвергся.

Но мы, публика, и представляющие нас медиа так отчаянно цеплялись за остатки беззащитного образа Джексона, что он нам стал только более неприятен. Мы впутались в дурную связь и теперь придумывали, как бы попроще от нее избавиться.

Когда Джексон согласился заплатить своему обвинителю наличными, это был уже полный финиш. Хотя сообщение об этом появилось на первой странице «New York Times», истинная сенсация заключалась в том, что вся эта история закончилась без сенсаций. Теперь нам всем предстояло остаться в неведении относительно того, вправду ли Джексон совершил преступление против нравственности. Мы могли остановить тикающий механизм вирусной бомбы Майкла Джексона и так и не узнать, был ли в ней вообще динамит. Подобно Тоне Хардинг, решившей частично раскаяться в нападении на Нэнси Керриган (она созналась, что чинила препятствия следователям после совершения преступления), Джексон счел целесообразным «откупиться». Как заявили его адвокаты, «в конце концов, он — невинный человек, не желающий, чтобы его карьеру и его жизнь разрушили слухи и инсинуации».

Но что мы наблюдали на самом деле, так это исправление поврежденного кода — примирение между обнаруженным вирусом и его напуганным и гневным организмом-хозяином. Джексон, конечно, перегнул палку, но полное уничтожение вируса нанесло бы слишком большой ущерб общественному сознанию. Нам всем хотелось выпутаться из этой истории, сохранив хоть какие-нибудь иллюзии. В обоих случаях (и Хардинг, и Джексона) и нам, и развенчанным вирусам был дарован шанс найти такой выход.

Следующий ход майкловского клана, «Благодарности семьи Джексонов», не вызвал бурной реакции зрителей, но он и не был предпринят с этой целью. В этом саморекламном спецпроекте, замаскированном под церемонию вручения наград, семья Джексонов чествовала основателя «Motown Records» Берри Горди, «создавшего» Джексонов, и Элизабет Тейлор, поработавшую над восстановлением репутации Майкла. Принимая свой игрушечный приз, Тейлор сказала Майклу: «Ты — ярчайшая звезда во вселенной, не позволяй им затенять твой свет». Присутствовавшие на шоу фаны натурально принялись свистеть и топать ногами, когда до них дошло, что Майкл петь не будет (взамен им было предложено послушать, как менее известные члены семьи поют о своем прошедшем в Индиане детстве), но если бы Майкл спел, он тем самым нарушил бы свой подразумеваемый пакт с публикой. Чтобы мы и дальше верили в то, что он — а значит, и мы — без греха, Майкл должен какое-то время провести, «зализывая раны», полученные им в войне со СМИ. Как и Тинкер Белл, он может вернуться к жизни только после того, как достаточно много народу поаплодируют, чтобы он воскрес. Непринужденно выйти на сцену и в очередной раз рекламировать себя как «Опасного» было бы для него самоубийством. Нам пришлось бы ему поверить — и уничтожить его.

В то время как Майклу, чтобы выжить, всегда было нужно заставить нас сомневаться в его сексуальности или как минимум оставить нам пространство для воображения, Мадонна построила свою карьеру на том, что сама во всеуслышанье выдумывала для нас свою сексуальность. Мадонна, изощренный медиа-профессионал, регулярно и вполне в духе Джексона меняет обличье, но вкладывает в свои перевоплощения более четкие директивы и тщательно продуманный набор мемов. Тогда как махинации Джексона можно рассматривать как разновидность ремонтно-восстановительных работ (Слишком черный? Сделай пластическую операцию носа. Слишком опасный? Веди себя, как девушка), махинации Мадонны основаны на своего рода социальной сознательности и страстном желании провоцировать пускай негативный, но зачарованный отклик публики. Карьера Мадонны с самого начала больше зависела от отрицательной реакции медиа, чем от способности вызывать положительные эмоции или художественных достижений в их традиционном смысле. Хотя она оплакивает тот факт, что ее медиа-манипуляции привлекают больше внимание, чем ее творчество (она сказала в интервью журналу «Vanity Fair»: «Я думаю, людям нравится сосредоточиваться на этой моей стороне потому, что это освобождает их от обязанности признавать мои заслуги в других областях»), ее слава и положение являются следствием скорее ее иконографического перформанса, нежели ее сценических пируэтов.

Ко времени выхода книги Мадонны «Секс» газета «New York Times» успела осознать, что развивающиеся взаимоотношения Мадонны с медиа являются ее самым значительным достижением в искусстве перформанса. «Миллионы слов будут напечатаны о ней по всему земному шару. Полемика, рецензии, разборы, сплетни и фотографии звезды придадут феномену цельность. Ибо значение творчества Мадонны на самом деле неотделимо от сферы внимания, окружающей ее».

Деконструировать это произведение искусства перформанса, известное как «Мадонна», даже слишком легко. Начиная с ее имени и песен и заканчивая ее саморекламным документальным фильмом 1991 года «Правда или вызов»[70] и книгой «Секс», Мадонна представляет собой «ассамблаж»[71] из культурных провокаций, которые все без исключения основаны на повторном использовании уже отработанной образности и разрушении стереотипов зрительского восприятия этой образности. Воплощая в своем лице последовательные стадии сексуальной эволюции от 80-х к 90-м гг., она начинала как уличная «пацанка» в песне «Holiday» («Выходной») и развилась в увешанную бриллиантами «Material Girh („Материальную девушку“). Когда эра Рейгана/Буша принялась пропагандировать молитву и запирать сексуальность в чулан, нам была явлена более дерзкая Мадонна с такими хитами, как „Like a prayer“ („Как молитва“), „Papa Don't Preach“ („Папа, хватит проповедовать“), и знаменитым, благодаря цензурной редактуре, которой он подвергся, клипом „.Justify My Love“ („Оправдай мою любовь“). Наконец, когда эпидемия СПИДа вновь выпустила сексуальность из чулана, Мадонна глубоко погрузилась в субкультуру „геев“ в „Vogue“ („Моде“) (фактически это стиль трансвеститов) и в бисексуальность в „Сексе“.

Но стратегия Мадонны уникальна тем, что она, Мадонна, сначала занимает определенную поп-культурную нишу, а потом деформирует ее, чтобы взорвать закоснелую мифологию или как минимум свой собственный устоявшийся образ. Ее клип «Материальная девушка» заимствовал свою тему и свою хореографию из песни Мэрилин Монро «Бриллианты — лучшие друзья девушек». Для участия в церемонии вручения «Оскаров» в 1992 году Мадонна покрасилась в платиновую блондинку и выступила так, будто и вправду превратилась в Мэрилин; оглушительная овация самой Академии, увиденная миллионами зрителей во всем мире, подтвердила то, что Мадонна заполнила пустующую ячейку иконографии. Получив некогда прозвище «новой Мэрилин», она получила вместе с ним возможность медленно мутировать в ту смелую пропагандистку секса, какой мы ее знаем, используя культурную «икону» в своих интересах. Это очень показательно, потому что это больше, чем просто деформация собственного имиджа — это деформация уже завоеванной культурной территории.

Чтобы ее стратегия была успешной, она должна встречать сопротивление. Бунт бесполезен, если он никого не задевает. Бунт Мадонны — это карьера и целое «общественное движение», зависящие от неоднозначности культурной реакции, то есть неадекватности иммунной системы; вот почему она применяет приемы производства и распространения вирусов. Оцените экстраординарное «самоподобие» фильма «Правда или вызов».

Это был фильм, на самом деле посвященный процессу своего создания. Его темами, если их можно так назвать, были вуайеристские наклонности медиа и публики, а также эксгибиционисте-кие наклонности поп-кумиров. Если рассматривать «Express Yourself» («Выражай себя») как подлинный гимн этого фильма, тогда его центром, несомненно, будет эпизод, в котором один из городов, через которые проходит ее турне, пытается подвергнуть цензуре ее сценическое действо. Мы видим, как почти мгновенно реакция Мадонны на полицейскую облаву сменяется с шока на ликование. Это — мгновение, которого она ждала. Наконец, кто-то задет достаточно, чтобы попытаться ее остановить. Плюс к этому ее демонстративное неповиновение снимается на камеру.

Если бы только ее дальнейшие усилия были восприняты публикой с меньшей готовностью, Мадонна могла бы стать даже большей звездой, чем сейчас. Ее трехуровневый подход к раскрутке альбома «Эротика» заключался в том, чтобы ввести себя в вены поп-культуры как антибиотик широкого спектра; она намеревалась оглушить каждую клетку. Мадонна стала чисто медиатической конструкцией. И, будучи таковой, ей было важно дегуманизировать свои личные отношения с медиа и лишить их специфичности. Если она просто выпустит альбом, она будет Мадонной-записывающимся-музыкантом. Если она снимет фильм, она будет Мадонной-пробующейся-в-кино. Если она опубликует книгу, она будет Мадонной-исследующей-новую-индустрию. Если же она сделает и то, и другое, и третье, она станет чем-то большим — и в то же время чем-то меньшим — чем каждая из этих ипостасей. Она станет медиа-вирусом. Обретя способность распространяться независимо от конкретного контекста, Мадонна станет больше чем генератором вирусов. Ее имидж и будет вирусной оболочкой.

У секс-десанта Мадонны были три главных плацдарма высадки: книга «Секс», альбом «Эротика» и фильм «Тело как улика». Из всех трех книга имела самую умышленно вирусную упаковку -она продавалась в герметичном целлофановом чехле, словно для того, чтобы заключенные в ней опасные мемы не потеряли свежести. В стоивший 49 долларов 95 центов комплект вместе с книгой входил CD-сингл с песней «Эротика», подобно жевательной резинке, вкладываемой в колоду бейсбольных карт. Осуществляя перекрестный «сплайсинг»[72] мемов — пересаживая их из одного медиума в другой, Мадонна надела личину золотозубой «доминатриссы»[73] по имени «Дита», которая в клипах Мадонны поощряет и организовывает сексуальные свидания, а в книге воплощает ее сексуальное alter ego и пишет письма об ее более темных желаниях.

Альбом «Эротика» был встречен скорее хвалебными, а не презрительными рецензиями, которых ожидала Мадонна. Казалось, пресса поняла ее намерения; «New York Times» проницательно заметила, что «"Эротика" нацеливается на культурное настроение и… подчиняет это настроение ее [Мадонны] политическим целям. Самые провокационные песни альбома пропускают свойственный таблоидному телевидению взгляд на секс и славу сквозь фильтр ее своеобразного феминизма. Она подвергает итерации послание, которое посылала нам долгие… годы, но более неприкрыто». Даже подбор слов в этой рецензии — «нацеливается», «фильтр» и «подвергает итерации» — показывает, что автор осознает вирусную сущность Мадонны.

Возможно, именно это понимание намерений Мадонны отчасти нейтрализовало ожидаемую негативную реакцию. Ее фильм с Уиллемом Дафо «Тело как улика» получил прохладные рецензии, несмотря на тот факт, что она в нем участвует в затянутых, слегка садомазохистских постельных сценах и занимается мастурбацией.

Единственной акцией протеста против поднятого ею вала секс-медиа стала демонстрация нью-йоркских католиков, которые собрались у магазина, предлагавшего полистать еще не вышедшую массовым тиражом книгу «Секс» за один доллар, шедший в фонд борьбы со СПИДом. Но они закончили протестовать, когда магазин согласился не называть просмотровую кабинку «исповедальней». Newsweek доложил об отсутствии реакции СМИ на агрессивные выпады Мадонны: «Мадонна, которая на протяжении всей своей карьеры была способна превратить обнаженный пупок в скандал высшей лиги, на этот раз не смогла поднять вокруг вполне законного рекламного события шумиху, сравнимую с рваньем на клочки фотографии Папы, устроенную Шинед О'Коннор».

К несчастью для поп-звезды, Америка начала вырабатывать культурный иммунитет к медиа-вирусу Мадонны. Отчасти проблема заключается в том, что Мадонне как медиа-империи трудно устраивать контркультурные атаки. Вирусы проникают в политическое тело снаружи, а не заводятся у него внутри. Шинед О'Коннор все еще способна взбаламутить воду, порвав на клочки фотографию Папы Римского в программе «В субботу вечером». Через неделю Мадонна, Королева Медиа, сделала свое собственное, рекомбинантное, утверждение, порвав в той же программе фотографию Джоуи Буттафуоко. Она больше не инициирует реальные события, которые освещались бы медиа; она рекомбинирует медиа-события, чтобы прокомментировать полностью замкнутую на себя вселенную. То, что она осознает свою медиа-функцию, не проходит незамеченным; вот почему, как только она надевает новую медиа-личину, большинство журналистов начинают спрашивать: «А что на очереди?»

Трудно всерьез воспринимать общественные и политические претензии Мадонны, если она ведет себя как откровенная оппортунистка. Когда Папа Римский решает, что контроль над рождаемостью противоречит духу католицизма, она выпускает сексуальные видеоклипы, использующие католическую образность. Когда газетные заголовки кричат об абортах и подростковой беременности, она исполняет песню о девушке-тинейджере, «вынашивающей ребенка». Мадонна любит «нажимать на кнопки, управляющие людьми», где бы эти кнопки ни находились. Как бы приземленно это ни звучало, она выполняет функцию вирусного зонда, тестирующего нашу культурную иммунную реакцию на проблемы и образы, посредством которых она выражает себя в медиа. Если она и применяет «неспециализированный» подход, то делает это с удивительной точностью и эффективностью, экономя на образности тем, что реально воплощает в своей жизни те мемы, которые пропагандирует в своем творчестве. Самым характерным аспектом фильма «Правда или вызов» было то, как Мадонна сыграла в игру, по которой он был назван: она сказала нам правду и приняла брошенный ею же вызов.

Мадонна-разоблаченный-вирус не столько подтолкнула нас к переоценке наших сексуальных ценностей, сколько сфокусировала наше внимание на потенциале нашей медиа-иконографии и помогла нам лучше понять, как медиа-пространство соотносится с самим собой. Как медиа-шахтер, она пробурила новые туннели, соединив различные отрасли медиа, и помогла распространить влияние MTV на новые рынки, аналогично тому, как фильмы «Инопланетянин» и «Звездные войны» помогли кинопромышленности вторгнуться в рекламный бизнес, издание комиксов и конструирование электронных игр. Также она помогла разработать новый вид мультимедийного человеческого присутствия, вроде Барта Симпсона или Макса Хедрума, способных проникать в общественное сознание несколькими путями сразу. Тот факт, что мы, судя по всему, немного устали от мемов Мадонны, может снизить ее ценность как культурного провокатора, но обретенная нами дистанция по отношению к ее директивам позволяет нам деконструировать ее медиа-тактики и исследовать нечто гораздо более интересное, чем ее сексуальные фантазии.

Постмадонновское, постджексоновское MTV приглашает к куда более непосредственному рассмотрению тактик, используемых в медиа-пространстве. Теперь, когда вирусные конструкции этих звезд, по сути дела, разрушены, мы, зрители, свободны исследовать регенеративные и автореферентные свойства их образности. Эти исследования теперь ничему не угрожают. Больше нет иллюзии, которую нужно было бы поддерживать.

Как и почти вся иконография, производимая на MTV, Мадонна не является оригинальным материалом. Она слеплена по модели поп-кумиров прошлого, и даже в тех случаях, когда она наиболее оригинальна, она заимствует образность из уже устоявшихся субкультур. Трансвеститы и доминатриссы появились отнюдь не вчера. Артисты MTV определяют свой образ путем отбора культурных символов, с которыми они хотят ассоциироваться. На примитивнейшем уровне это может быть кожаная куртка, отсылающая к Джеймсу Дину[74], или зализанная кверху прическа, долженствующая напомнить Элвиса Пресли. На первый взгляд, это всего-навсего упаковка: личность исполнителя или даже фана определяется тотемами, которые он носит на себе, или маркой мотоцикла, сидя на котором, он позирует фотографам. (Очень трудно найти иной, нежели «Харлей», мотоцикл на конвертах пластинок.) На более тонком уровне, впрочем, использование медиа «сэмплов» и социальных символов для их регенерации есть философия MTV в действии и новый вид социального активизма.

Многие медиа-теоретики наших дней полагают, что, поскольку эти медиа-кумиры — эти репрезентации реальности — сами по себе «нереальны», они препятствуют непосредственному восприятию реальности. Жан Бодрийяр, французский философ и восхищающий многих критик американской культуры, отстаивает ту точку зрения, что растущая автореферентность медиа (и жизни вообще) лишает нас реального опыта и помещает нас в медиатический, опосредованный мир фантазии, называемый «симулякром». Он полагает, что демонстративная искусственность и другие отстраняющие приемы наших медиа разрабатываются (некими лицами либо безличными силами) с тем, чтобы мы считали нашу подлинную, неопосредованную реальность более серьезной. Мысля подобным образом, мы придем к выводу, что, например, Диснейленд — это средство скрыть общий инфантилизм нашей культуры. Мы входим в этот тематический парк и вновь проживаем свои детские фантазии, чтобы был менее заметен инфантилизм нашей повседневной жизни.

Бодрийяр полагает, что медиа-пространство представляет собой опасность для реальности: «Нам угрожает опасность тотального растворения ТВ в жизни, растворения жизни в ТВ… Мы должны мыслить о медиа, как если бы они были своего рода находящимся на внешней орбите генетическим кодом, который управляет мутацией реального в гиперреальное, подобно тому, как другой микромолекулярный код управляет проникновением сигнала из репрезентативной сферы значения в генетическую сферу запрограммированного сигнала».

Это описание того, как мы взаимодействуем со своими медиа, должно, по идее, встревожить нас, но оно звучит почти что как закадровая начитка в MTV-шном промо-ролике! MTV часто заявляло о себе так, как будто явилось из космического пространства (что объясняет космического вида логотип) и о том, что общается со своими зрителями на генетическом уровне. Язык генов, как сетует Бодрийяр, есть язык символов. ДНК «говорит» клетке, как ей реплицироваться или какого цвета у человека должны получиться глаза, с помощью кода, а не с помощью реального, механического процесса. Кодоны ДНК физически не связаны с голубым цветом глаз — не более, чем связано с ним слово «голубой». И это слово, и кодоны — всего лишь символы.

MTV тоже свело свою реальность к набору символов. Например, кожаная куртка настолько утратила связь с изначальным образом носившего ее байкера, что этот предмет одежды ныне сведен просто к символу «мачизма» или даже к символу Джеймса Дина, который сам по себе достаточно «иконичен», чтобы быть объектом отсылки. Визуальные подсказки, которые нам делает MTV, подобны мертвым метафорам (мы понимаем, что значит «время истекло», хотя давно не думаем о песочных часах или клепсидре, когда слышим это словосочетание). Мадонне нужно сделать одну-единственную визуальную отсылку к Мэрилин Монро (хватит, например, вздуваемой кверху юбки), чтобы мы восприняли весь набор ассоциаций.

Ибо MTV бесспорно и умышленно регенеративно. Эта телесеть заимствует образы из прошлого медиа и либо деформирует их в соответствии с новым контекстом, либо комбинирует их для создания новых смыслов. Это может быть названо «мемной инженерией», в которой поп-культура мутирует посредством намеренного «сплайсинга» или рекомбинации старых мемов в новые. Мутация происходит на, так сказать, «гиперреальном» уровне, потому что мемы на MTV, как и кодоны в ДНК, не связаны непосредственно, или механически, с теми реалиями, которые они представляют или навязывают. Эта гиперреальность, разумеется, свободна от какого-либо логического диктата времени или пространства. Как белокурый африканец был немыслим, покуда время и пространство не сжались настолько, что скандинав смог жениться на зулуске, так и рэп-видеоклип был невозможен, покуда MTV не совместило «реальности» улицы, танцпола и студии звукозаписи. Да, MTV — «схлопнувшееся», вневременное пространство, но именно эта особенность делает возможным «мемную инженерию». Повествовательная симуляция повседневной жизни в стиле телевизионной драмы 50-х гг. не может адекватно выразить многомерность проблем и эмоций, характерную для современного культурного опыта. Симулякр — вот что позволяет видеоклипу сообщать, исключительно посредством символики, нечто новое о реальности жизни в гетто, политике, гомофобии или разрушении окружающей среды.

Но тут ученые мужи могут задать вопрос: осознают ли все это зрители MTV? Как может обкурившийся тинейджер быть настолько восприимчивым, чтобы расшифровать этот новый символический язык? Ответ таков: в конце концов, это его язык и, к худу или к добру, это его развивающаяся реальность. Символы на MTV почти неотличимы от репрезентаций реальности в его повседневной жизни. Видеоклип, в котором на изображение накладывается «граффити», в точности похож на то, что он видит в подземке, на которой каждое утро едет в школу. То, что рэпперы в этом же клипе одеты в рясы монахов, возвышает «граффити» до святости церковных образов, а текст рэпа — до литании грегорианского хорала. Это «взрослые», а не тинейджеры, с таким трудом извлекают смысл из сопоставления этих образов и жалуются на алогические анахронизмы и хаотичность повествования.

Чтобы зрители не забывали об этой символической системе, видеоклипы и сам формат их представления на MTV умышленно используют отстраняющие приемы. Зрителям постоянно напоминают об их отношении к медиа, которые они смотрят, с помощью экранов-внутри-экранов, текстов, наложенных на изображение, быстрого чередования планов или ви-джейских комментариев, а также намеренно отвлекающих приемов монтажа и спецэффектов. Некоторые шоу целиком посвящены воспитанию дистанцированной и ироничной зрительской аудитории.

Вы смотрите по MTV клип Роберта Палмера, и вдруг «картинка» начинает дрожать, а потом полностью растекается. Образы на экране превращаются в цветастую жидкость, которая в конце концов вливается в бутылку, на этикетке которой написано «Жидкое телевидение». Это типичное вступление к LTV[75], как его окрестили продюсеры — еженедельному MTV-шному экскурсу в мир анимации, специально созданному для деконструкции и осмеяния медиа и поп-культуры. Сегменты, производимые независимыми аниматорами, разнятся от ((Stick Figure Theater» («Театра липких фигур»), комедийного мультика, в котором узнаваемые медиа-образы вроде клипа Мадонны или фильма Хичкока примитивно рисуются на листках для заметок, до «Aeon Flux» («Вечного потока»), нескончаемого жестокого футуристического «фэнтези», в котором прекрасная вооруженная героиня расстреливает все живое на своем пути.

Так как в нем отсутствует единая связующая нить, это шоу, и даже составляющие его нелинейные сегменты, смотреть порой действительно трудно. От зрителей требуется изменить свои представления о медиа и приспособиться к новой разновидности повествования. Исполнительный продюсер Джэфет Эшер, тридцатидвухлетний британский кинодокументалист, создал LTV именно с этой целью:

— То, что я пытаюсь делать на телевидении, больше напоминает сны, чем линейные виды повествования. И я думаю, что все самое интересное в наших медиа происходит именно в этой области.

Это заставляет его аудиторию соучаствовать.

Имеет место самая настоящая интерактивность, потому что вы соединяете различные сегменты и различные идеи и реагируете на совершенно другом уровне, чем при просмотре традиционной драмы. Мы поощряем людей выстраивать связи.

LTV учит выстраивать связи в видимом хаосе медиа-вселенной. Именно поэтому кажущееся дискретным множество символов превращается в жидкость. Как Эшер сказал руководителям MTV на организационном собрании: «Засуньте свои любимые телепрограммы в миксер, нажмите кнопку „пюре“, и вы получите „Жидкое телевидение“. Многие из сегментов шоу посвящены извлечению смысла из, по всей видимости, случайных комбинаций образов. В „Психограмме“ камера панорамирует сверху вниз по причудливой коллекции художественных открыток, а закадровый голос с британским акцентом (в исполнении самого Фишера) соединяет их в параноидальную шпионскую историю. Единственное, что связывает открытки, — это умозаключения рассказчика, явно одержимого идеей вселенского заговора.

С точки зрения Эшера, тренинг, который LTV проводит со своей аудиторией, является необходимой социальной инженерией. «Повседневная жизнь сейчас так бомбардирует нас информацией, что нам приходится распутывать ее, обживать ее и выживать в ней. Монтаж — это великая жизненная функция. Люди должны учиться тому, как управлять своей судьбой; вы должны учиться мыслить самостоятельно. Вы должны быть готовы принять тот факт, что все изменяется, и ваше мышление должно быть текучим, иначе вы попадете в беду».

«Мыслить текуче» означает уметь мыслить так, как это делает человек в фазе быстрого сна. Бомбардирующие нас информация и образность должны быть объединены в единую историю. Анимация обеспечивает нас безопасной площадкой, на которой мы можем практиковать это умение. Эшер верит, что «люди гораздо сильнее сопротивляются новым видам историй, чем новым стилям анимации. С помощью анимации можно гораздо глубже исследовать психику, и сейчас она позволяет наносить на карту территории, лежащие за пределами воображения».

Как и многие «иксеры» — люди, принадлежащие к постпсиходелическому поколению, Эшер и его коллеги по базирующейся в Сан-Франциско компании «Colossal Pictures» верят, что из исследований сознания предстоит извлечь много ценного. Как заместитель председателя компании, он считает своей обязанностью помочь Америке исследовать ее нынешние интеллектуальные рубежи. Он осознает, что наша культура начала зацикливаться на судебных драмах и считает их всего лишь одной из ступеней эволюции на пути к «медиа-мысли». «Америка двигалась вглубь [континента] и была вынуждена создать суды и судебную систему; эта Америка была фронтиром законов. Я верю, что сейчас мы реально имеем дело с фронтиром, который продвигается вглубь [в другом направлении] — фронтиром разума. Каждый может освободить свой разум, если не поленится заглянуть в него и исследовать его».

Чтобы развить эту способность, LTV побуждает нас мыслить хаотическим образом. На простейшем уровне для этого нужно научиться воспринимать медиа как то место, где мы можем играть с мыслью, деконструируя образы медиа и постигая, как они на нас повлияли. В пародийном ролике, рекламирующем «Конечности-насадки от Ли», показана женщина, у которой по пути на важное вечернее свидание с новым ухажером отвалилась рука. Экран вспыхивает словами «Ужас! Боль! Страх! Вина!», выставляя напоказ те эмоции, с помощью которых подобные ролики пытаются навязать нам свои товары. Еще один регулярно входящий в программу сегмент показывает стилиста по имени Лидия, придумывающую с помощью компьютера новый имидж для Шинед О'Коннор, Джорджа Майкла или Сильвестра Сталлоне. Каждый раз она заканчивает сегмент слоганом «Чем больше ты смотришь, тем лучше ты видишь».

Выходя за рамки пародирования и препарирования медиа, киберпанковские[76] сегменты наподобие «Вечного потока» пытаются навязать зрителям новую драматическую парадигму, более соответствующую хаотическому мировоззрению. Героиня вовлечена в абсолютно бессюжетный «квест». Как в видео— или компьютерной игре, она переходит или карабкается из комнаты в комнату, убивая всех, кто оказывается у нее на пути. Одно из ее главных боевых средств — жук, который кусает людей и впрыскивает им быстродействующий, смертоносный вирус. Она заражает и застреливает тысячи врагов в своем продвижении к высокому замку, где, по всей видимости, надеется прикончить их лидера. В какой-то момент она наступает на маленький гвоздь, который застревает в ее каблуке. Когда она добирается до намеченной жертвы и собирается выстрелить в нее, гвоздик внедряется в ее пятку. Она теряет равновесие, срывается с оконного карниза и разбивается насмерть. Как в «самоподобном» хаотическом уравнении, одна-единственная девушка оказывается способна нанести невероятный ущерб целому городу, используя микроскопический вирус, но сама оказывается повержена крохотным гвоздиком, оказавшимся в каблуке ее ботинка. Хаос — ахиллесова пята агрессора.

Эшер надеется, что LTV тоже сыграет роль обманчиво высокой точки опоры в нашей все более хаотической культуре. «Давайте надеяться, что это вызовет цепную реакцию и распространится как вирус. Если есть какая-то надежда на интерактивность, людям придется открыть свой разум для восприятия новых способов повествования и быть готовыми взаимодействовать с ними».