На это бабушка не преминула возразить, что центральное отопление ей ни к чему, раз у нее даже печки не будет, чтобы она могла погреть свою ревматическую спину.

Но в квартире нас ожидал новый сюрприз: там был камин! Тут уж бабушке пришлось замолчать. Я носилась из угла в угол по всей комнате, а перед камином потянула себя за нос и ущипнула за ухо, чтобы убедиться, не сон ли все это.

Все квартиры на шестом этаже однокомнатные – они предназначены для одиноких и для малосемейных вроде нас с бабушкой. Но сколько в нашей маленькой квартире интересных уголков и закоулков! Не меньше, чем в ином многокомнатном жилье. Я уже придумала, как тут все разгородить, если нужно будет. Кроме того, здесь есть огромный стенной шкаф, крошечная передняя, кухня и даже ванная с душем и газовой колонкой.

Бабушка трогала все вещи, проводила рукой по стенам и только вздыхала. Но это уже были другие вздохи, таких можно только пожелать любому человеку.

Когда мы вернулись на нашу старую квартиру, мы обе снова вздохнули, на этот раз уныло. Мы вдруг увидели, что у нас нет почти ни одной вещи, которую стоило бы везти в нашу новую, сказочную квартиру.

Да и что у нас есть? Кровать, которую бабушка не зря называет лежаком, потому что это всего лишь матрац на ножках. Потом старый комод с облупившейся краской. Грубый стол, простые стулья и табуретки, старый бабушкин сундук, вешалки, кухонный шкаф и моя «книжная полка» на подоконнике. Теперь и я вижу, что это всего-навсего старый деревянный ящичек с деревяшками вместо книг. И все!

Мне уже давно стало ясно, что вещи появляются не сами собой и, если хочешь, чтобы у тебя было красиво, нужно поработать. Но и одного труда, даже самого усердного, еще недостаточно. Нужна, кроме того, изобретательность. Нужно уметь видеть в своих вещах не только некрасивое – нужно уметь видеть, какими они могут стать красивыми. Но сейчас мне некогда толковать об этом, забот полон рот.

Хотя в сутках всего двадцать четыре часа и ни одна минута никогда не бывает длиннее другой, но все же часы, заполненные печальными мыслями, тянутся словно годы. Тогда дни кажутся бесконечными, как это бывало у меня раньше... А когда человеку весело и у него много дел, часы летят, как минуты. В последнее время мне не раз хотелось, чтобы у меня была целая сотня рук!

И у меня, словно по волшебству, выросло несколько нар рук. Беда только в том, что ни у одной из этих пар не хватает времени для ведения дневника, и теперь мне приходится задним числом записывать наспех некоторые наиболее важные события. Ведь прошедший месяц, когда я была такой занятой, оказался очень важным.

Я стою перед началом чего-то нового. Сегодня мы проводим последний вечер в нашей старой квартире. Все уложено, и мы здесь уже не чувствуем себя как дома. Наш подвал ни для кого больше не будет домом. Его превратят в склад. Мне нисколько не жалко уходить отсюда. Да и какая может быть жалость, когда мы переезжаем в такой чудный дом!

Бабушкины вещи – комод, табуреты и кухонный столик – мы покрасили кремовой краской. Под цвет ее новой кровати. Да, мы купили бабушке кровать с пружинной сеткой. Отец из старой нашей кровати соорудил для меня красивую тахту, а я сшила из цветастой материи покрывало с широкой оборкой.

Но и то, что я сказала насчет изобретательности, тоже верно, и об этом по одной причине надо написать подробнее.

Я помогала бабушке убираться в сарае. И сама думала: отчего так бывает, что чем меньше у человека нужных вещей, тем больше у него ненужных? Мы так много сожгли разного хлама, что в котле прачечной закипела вода. Вдруг я обнаружила у бабушки в сарае целую кучу фанерных ящиков. Я хотела их тоже сжечь. Но куда там! Бабушка не позволила. Я старалась втолковать ей, что в новой квартире нет места этим ящикам. Бабушка рассердилась:

– А куда мы сложим при переезде всякую мелочь? Например, твои учебники и посуду?

Бабушка старше меня. Кто старше, тот и умнее. Кто умнее, тот и прав. Я замолчала. Сосчитала ящики – их было десять штук.

Какие это сервизы и библиотеки собирается перевозить бабушка? Мои книжки отлично умещаются на моей самодельной книжной полочке.

Вот 6ы хорошо иметь настоящую книжную полку! Красивый книжный шкаф, как у тети Эльзы, или хотя бы такую простую книжную полку, как у Анне. Я только что вытрясла сенную труху из одного ящика и, поставив его на два других, уже пустых ящика, взглянула на это сооружение. Постой! Почему бы мне опять не смастерить самой книжную полку? Тогда я была маленькой и неумелой и полочка получилась неважная, но теперь я, наверно, сумею сделать получше. Я быстро освободила все ящики и стала по-всякому их складывать. Ясно! Надо только хорошенько вымыть ящики, потом сбить гвоздями или склеить и, наконец, покрасить, а это не так уж трудно. Моя изобретательская мысль продолжала работать. Хорошо бы еще обить ящики фанерными листами. Но вот только где фанеру взять?

На следующий день я посоветовалась с Урмасом. Пришлось ему, конечно, объяснить, что к чему. Так у меня появилась вторая пара рук.

Урмас пришел в тот же вечер. Отец достал нам фанеры. Ур-ра-а! Мы с жаром приступили к работе. В самый разгар пришла Анне. Еще одна пара рук. Анне вместо меня принялась помогать бабушке плести коврик из тряпок. Нередко и Хелле со своей мамой сидела у нас и тоже помогала нам.

Все было бы хорошо и даже замечательно, только... Да, каждый раз, когда Анне и Урмас встречались у нас, становилось как-то тяжело. Я заметила, что эти двое недолюбливают друг друга. Во всяком случае, Урмас всегда называл Анне хоть и в шутку, но все же с насмешкой барышней, и вообще они ни в чем не соглашались друг с другом и вечно спорили.

В тот вечер Анне похвалила нас за то, что мы делаем полку, потом мы говорили о книгах, а затем Анне сказала, что ей очень хочется иметь собственный книжный знак. Она даже придумала, что должно быть на нем нарисовано. Я услышала, как Урмас пробормотал себе под нос:

– Не иначе, как барышня на высоких каблуках...

К счастью, Анне, кажется, не расслышала этих слов. Во всяком случае, она не обратила на них внимания, пока Урмас не спросил:

– К чему тебе книжный знак? Если ты боишься, что твои книги пропадут, то лучше не давай их никому.

– А если, например, попросит Кадри или ты? – возразила Анне.

– Я? – В голосе Урмаса опять послышалась насмешка. – Уж я-то у тебя не попрошу, а если возьму книгу, то никогда не забуду, что она взята у тебя.

– Ты не забудешь, а кто-нибудь другой забудет, – не сдавалась Анне.

– Так просто напиши на книжке свою фамилию и адрес, и нечего пускать пыль в глаза книжными знаками, – стоял на своем Урмас.

Я вступилась за Анне. Странно, что Урмас этого не понимает или не хочет понять. Всякие надписи гораздо больше портят книгу, особенно если почерк неважный. И что значит пускать пыль в глаза, если человек стремится к аккуратности и красоте? По-моему, книжный знак, то есть картинка с именем владельца книги, только украшает книгу. Книга становится тебе еще приятней и дороже.

Когда я это сказала, Урмас больше не стал спорить, но я не была уверена, что убедила его.

Вскоре Урмас собрался домой. Ему вечно некогда. На этот раз я вздохнула с облегчением, когда он ушел. Зачем это нужно, чтобы двое моих хороших друзей поссорились? Когда мы вместе с Анне занялись ковриком, я спросила ее, что она думает об Урмасе. Анне ответила, что считает Урмаса славным мальчиком: хорошо, если бы все другие были такими же.

Вот тебе раз! Значит, Анне вовсе не обижается, когда Урмас называет ее барышней, – она понимает, какой он на самом деле. Мне стало еще более стыдно за Урмаса.

Правда, когда Анне разговаривает с мальчиками, она ведет себя как-то странно. Втягивает щеки, и лицо ее от этого становится заносчивым, гордым. И каждый раз, когда мы с ней вместе идем по улице и где-нибудь встречаем компанию мальчишек, она начинает тянуть меня, чтобы поскорее пройти мимо. Ведь никогда нельзя быть уверенной, что они вслед тебе не выкинут какую-нибудь глупость. В таких случаях Анне принимает гордый, презрительный вид. Но ведь это, в сущности, со страху. А мальчики этого не понимают, и Урмас тоже. Не стану же я ему что-то объяснять – он меня за сплетницу примет.

И все-таки нужно поговорить с Урмасом. На следующий вечер, когда Урмас опять пришел к нам, чтобы помочь мне покрасить полку и приделать дверцы, я решилась. Решиться-то легко, а вот как осуществить задуманное? Каждый раз, как я открывала рот, чтобы начать разговор, решимость моя рассеивалась. Только после того, как бабушка ушла в лавку и мы с Урмасом остались одни, я сказала:

– Знаешь, Урмас, что я хотела тебе сказать? Не обращайся так с Анне. Она мой лучший друг, и я никому не позволю говорить о ней плохо. И думать тоже. Ничуть она не барышня. Ничего подобного! Она самая умная, самая хорошая и самая красивая девочка, какую я знаю.

Я выпалила все это единым духом, и голос у меня был, кажется, тоненький, потому что я очень волновалась.

Урмас серьезно взглянул на меня поверх полки:

– Ну, положим, есть девочки и получше и покрасивей.

Я быстро возразила:

– Я, во всяком случае, таких не знаю.

На это Урмас ответил:

– А я знаю, – и при этом с какой-то транной настойчивостью взглянул мне прямо в глаза.

Я с досадой почувствовала вдруг, что краснею. Бросив банку с краской и кисть на недокрашенную полку, я выбежала из комнаты. И спряталась в домовой прачечной.

Кто это, по мнению Урмаса, красивее и лучше, чем Анне? Глупости! Но что подумает обо мне Урмас – убежала, словно кривляка какая!

Немного погодя я услышала, как стукнула дверь нашей комнаты. Через окошко в коридор я увидела, что это Урмас. Он уходил. Я испугалась. Его, наверно, обидело мое поведение. Я хотела догнать его и поднялась, но тут что-то загремело в темноте. Услышав это, Урмас быстро обернулся и позвал:

– Кадри!

– Что тебе? – спросила я как можно спокойнее, будто мне не привыкать прятаться от своих гостей в холодной прачечной.

Урмас попытался найти меня в темноте:

– Кадри, где ты?

– Здесь, – ответила я.

– Что ты тут делаешь? –спросил Урмас.

– Ничего, – сказала я равнодушно, хотя сердце у меня громко стучало.

– Ты хочешь, чтобы я ушел? – без малейшего оттенка досады или насмешки спросил Урмас. Наоборот, в голосе его послышалось огорчение.

Мне стало стыдно за свою резкость.

– Выключатель возле двери, – сказала я наконец.

Урмас щелкнул выключателем, и зажглась тусклая лампочка. Мы стояли по обе стороны бельевого катка.

 – Почему ты рассердилась?

Я не смогла удержать улыбку.

– Вовсе я и не рассердилась. – Мне вдруг очень захотелось назвать его Умми, как зовут его маленькие сестрички, но я не решилась. Я только сказала: – Ну, давай помиримся!

Урмас тоже улыбнулся:

– Никогда больше не стану говорить плохо о твоей Анне. Раз она твоя подруга, значит, не барышня. И вообще это было глупо с моей стороны. Я ведь просто шутил. Не знал, что ты так рассердишься.

Мы вернулись в комнату и снова дружно принялись за покраску. На том месте, куда я швырнула банку с краской и кисть, так и осталось темное пятно. И пускай остается.

Но это еще не все из того, что случилось со мной за последнее время. Вчера, когда я пришла в школу, ко мне сразу подошел Витя и спросил:

– Это о твоем отце написано в газете?

Я испугалась. Не знаю почему, но мне все еще кажется, будто все хорошее, что есть у меня, окажется сном и чье-то недоброе слово разбудит меня. Особенно я боюсь всего, что касается отца.

Я решительно ответила Вите:

– Не знаю.

 – Как это – не знаешь? – удивился Витя и вытащил из портфеля вчерашнюю газету.

Когда он развернул ее на моей парте, я сразу узнала портрет отца. Другие тоже собрались вокруг нас. Витя стал читать, а у меня запылали щеки, будто я стояла у большого костра. Моего отца хвалили. Это была большая статья о хорошем работнике Юло Ялакасе. Коротко была рассказана его биография и писалось о том, что он и работает и учится.

Витя не успел дочитать, как зазвенел звонок. Он отдал мне газету, и мы с Урмасом дочитали статью. Урмас сказал:

– Ты гордишься своим отцом?

– Да, горжусь.

Очень горжусь, к чему скрывать? Как будто кто-то тихонько снял с меня невидимый гнет. Мне все время хотелось считать его хорошим, правдивым. Именно правдивым! И вот теперь я имею на это полное право – ведь в газете не станут писать о человеке зря. Тем более так расхваливать его. Но тут мне вдруг вспомнилось все, что Урмас рассказывал о своем отце, когда мы возвращались с Береговой кручи, и я сдержалась. Я постаралась принять безразличный вид, чтобы не огорчить Урмаса своей радостью. Но перед третьим уроком классная руководительница снова спросила у меня, не о моем ли отце пишут в газете. Я не ожидала этого вопроса и еще только раздумывала, что ей ответить, как Урмас уже громко, на весь класс, сказал:

– Да, это отец Кадри!

Я взглянула на Урмаса. Лицо его выражало такую же радость, как и мое, и от этого я почувствовала себя еще счастливее.

Я вдруг поняла: если горе, разделенное с другом, становится вдвое меньше, то и разделенная радость увеличивается вдвое...

Писателя из меня, наверно, не выйдет. Я просто не умею писать. Стихи о лебедях мечты так и не подвинулись дальше заглавия, потому что я не нашла других таких же красивых слов, а если бы и нашла, то не сумела бы подобрать к ним рифмы. Я даже не могу описать, как я счастлива. Что ж это за писатель, который не находит слов для описания своего счастья!

Но это сейчас и неважно. Нисколько. Главное – что я безгранично счастлива. Я уверена, что более счастливой девочки нет в целом свете.

У нас новая квартира! Самая красивая и уютная! Ни за что не поверю, чтобы у кого-нибудь дома было лучше. И даже если я неправа, все равно никто в мире так не радуется этому, как я.

Всех моих прежних печалей как не бывало. Подумать, что когда-то мечта об отце, о добрых друзьях, обо всем том, что делает человека счастливым, казалась мне безнадежной! А теперь эта мечта осуществилась. Но я знаю: если бы я не была такая несчастная в том далеком вчера, то не была бы так счастлива сегодня. Не смогла бы, я чувствую. Как, например, не умеют быть счастливыми Витя и другие дети, у которых всегда было слишком много хороших вещей, но которые их даже не замечали.

Я думаю, что от вечной грусти, обидного чувства одиночества и горестных мыслей мое сердце стало таким большим, что теперь вмещает много-много радости...

Какие интересные дни я переживаю! Позавчера и вчера мы перевозили вещи и устраивались. Да-да, я обставляла свою собственную комнату! И уже не в воображении, как это бывало прежде. Конечно, если приглядеться, то увидишь, что в нашей новой квартире много места и мало вещей. Но вообще-то хорошо, когда в доме просторно: вещи можно расположить так, как это удобно, и не распихивать их с трудом по тесным углам.

Я уж и не знаю, с чего начать. Пожалуй, с нашего сегодняшнего новоселья.

У нас с бабушкой были гости!

Мы едва успели приготовить все, как на лестнице послышались шумные мальчишечьи голоса. Я побежала было открывать, но тут все смолкло. Потом шум опять возобновился. Бабушка встревожилась:

– Как бы эта машина не уронила их!

Бабушка все еще не доверяет нашему лифту.

Я вышла на лестницу, чтобы позвать мальчиков. Оказывается, они готовили сюрприз. Мне подарили книжку «Мальчики с улицы Пал», а бабушке – три альпийские фиалки. Хотя одна из них слегка помялась в портфеле у Вити, все же это было замечательно. Бабушка была явно растрогана, когда Витя преподнес ей букетик. Ведь бабушка очень любит цветы. И уж теперь она ими займется – у нас есть широкий подоконник и много солнца.

Среди всеобщей суматохи я не сразу заметила, что Урмас задержался в передней. Я пошла за ним. Порывшись в кармане пальто, он достал оттуда маленький сверток и пробормотал весь красный:

– Спрячь скорее. Это тебе. Потом посмотришь.

Я растерялась. Но за дверью снова послышались шаги, и я быстро сунула сверток в бабушкин сундук.

Пришли девочки. Они явились, конечно, без такого шума, как мальчики, и принесли нам торт и вазочку, какие на стену вешают! Я повешу ее под маминым портретом и зимой, если не будет цветов, буду ставить в нее зеленые сосновые ветки.

Когда все гости собрались, я им показала квартиру. Это было очень приятно. Я даже раскрыла настежь обе половинки окна, чтобы они полюбовались видом. За чащей крыш и клубами фабричного дыма далеко на горизонте синело море. Это было прекрасно!

По мнению мальчиков, самое шикарное это, конечно, лифт. Газовая плита и душ тоже недурны. Вите тут же захотелось похвастаться, как он умеет обращаться с такими вещами и как просто пустить теплую воду. Но хлынула такая сильная струя, что маленькую Хелле с головы до ног обдало водой. Хелле испуганно раскрыла глаза и уже скривила губы, готовясь заплакать, но тут Урмас сказал с серьезным видом:

– Кадри, вынь промокашки из всех тетрадей – мы обсушим Хелле.

Хелле засмеялась. А мне пришла в голову хорошая мысль. Мы пошли в комнату, разожгли камин и подвели Хелле поближе к огню, чтобы она обсохла.

Стульев всем не хватило, и мы расселись перед камином на новом коврике. Получилось вроде костра. Тогда мы решили: пусть это и будет наш последний пионерский костер, ведь большинство из нас уже переросло пионерские игры. Но для Хелле это был первый костер, и по ее широко раскрытым глазам было видно, в каком она восторге.

Тут бабушка потянула меня за рукав и растерянно прошептала:

– Что мне делать с бутербродами и пирожками? Когда их подавать и где накрыть стол?

Я оглянулась. Конечно, никакого стола не нужно – устроимся тут же, на полу. Задумано – сделано. Я взяла чистую скатерть и разостлала поверх ковра.

Ах, как все было вкусно и как нам было весело! Даже тетя Эльза и папа уселись с нами на полу. На стульях сидели только бабушка и мама Хелле. Когда дело дошло до торта, стало так шумно, что нельзя было расслышать собственных слов. Даже Юта смеялась во весь голос. Теперь я уже не могу вспомнить, что нас так рассмешило, но мне и сейчас становится весело, как только вспомню об этом дне.

Когда все наелись и напились, мы с Анне принялись убирать посуду. Ребята немного утихли, и тетя Эльза сказала:

– А теперь, дети, спойте. Я слышала, что вы хорошо поете...

Тут все окончательно утихомирились. Мы посоветовались друг с другом, что бы такое спеть. Заспорили. Наконец сама тетя Эльза сказала:

– Сегодня у вас как бы вечер прощания с детством – ведь почти всем из вас скоро исполнится пятнадцать лет, а об этом есть хорошая песня, спойте ее.

Айме запела своим звонким голосом, и, когда она дошла до слов «Дай руку, товарищ!», мы все подхватили, взявшись за руки и покачиваясь в такт.

Я оглянулась. Какие красивые у всех лица в красноватом отблеске камина!

Мальчики пели, пожалуй, громче, чем нужно.

Все мы держались за руки. Рядом со мной сидели Анне и Урмас. Я почувствовала, что дружба объединила всех нас.

Какой вечер!..

Так тихо сейчас в комнате, которая только недавно полна была смеху, разговоров, песен и дружеских восторгов. Все это еще звенит у меня в ушах...

Бабушка спит. Добрая, милая бабушка. Как она, сидя перед сном на кровати и заплетая свои седые волосы, вздыхала:

– Почти двенадцать лет я прожила словно в плену у злого колдуна. А теперь попала в соломонов чертог.

Я не знаю что это за Соломон, но понимаю, что и бабушка теперь довольна жизнью. Она храпит-похрапывает тихонько на своей новой постели, под сводами соломонова чертога, а я сижу за столом и записываю последнюю страницу своей собственной сказки...

Сижу у окна. Перед моими глазами далеко-далеко простирается мой родной приморский город, который так сверкает, будто ночь щедро осыпала его золотым песком своих звезд. Я разглядываю эти бесчисленные звездочки, мерцающие в окнах, и думаю о том, как много за этими светящимися окнами моих товарищей и близких мне милых лю- дей: девочек и мальчиков из нашего отряда, веселых певцов. Где-то там и маленькая Хелле со своей тихой, доброй матерью. И редкостный, замечательный человек – моя тетя Эльза.

Где-то там сидит сейчас при свете и мой отец и, наверно, думает обо мне, о моем счастье.

Мне припомнился разговор, который был у нас с отцом и бабушкой сегодня утром. Отец помогал нам перевозиться и устраиваться. Я показала ему свою пятерку за последнюю контрольную работу. Отец очень обрадовался и сказал:

– Хорошо! Если так пойдет дальше, то ты, чего доброго, перейдешь в другой класс с отличными отметками. А я тебе непременно подарю приемник или еще лучше – телевизор.

Но тут бабушка рассердилась:

– Еще чего! И так уж ты ей накупил столько одежды. Задарил всякими ненужными финтифлюшками! (Ненужными финтифлюшками бабушка называет две ночные рубашки в крапинку и с оборками.) Ну, то уж ладно! Но чтоб награждать за учение – нет, этому не бывать! Для кого же она, по-твоему, учится? Для тебя, что ли, раз ты хочешь заплатить ей за это?

Отец с улыбкой махнул рукой, видно, не хотел спорить со старым человеком. А я сделала открытие. Раньше я обиделась бы и подумала, что бабушка говорит все это назло мне, хотя ей и самой хочется иметь приемник, но теперь я поняла, что бабушка желает мне добра. И я очень рада, что понимаю это.

Когда бабушка сказала отцу: «Хороший ты все же человек и дай тебе бог в жизни счастья», он обеими руками сжал руку бабушки и сказал: «Мое счастье – это Кадри. Береги ее хорошенько, как берегла до сих пор». Я одной рукой обняла за шею отца, другой – бабушку, крепко прижалась к обоим, и все мы весело рассмеялись.Ведь сердце у меня все же сжимается, когда подумаю, что отец мог бы жить вместе с нами. Но я опять быстренько надеваю волшебные очки и чувствую, что так, как оно есть, все же в сто миллионов раз лучше, чем было в то время, когда отец жил далеко на чужбине и мы ничего не знали о нем. Да, сказать по правде, мне нечего больше желать, так я счастлива. Разве только того, чтобы все дети на всем свете были такие же счастливые, как я!

Опять мне не хватает слов, и я не умею всего высказать. Но я знаю, что когда-нибудь сумею, наверняка сумею. Одно мне уже ясно: и с горем и с бедой можно бороться. С ними можно справиться. Нужно лишь уметь видеть. И вещи и людей – все! Иногда говорят о ком-нибудь: он смотрит на жизнь сквозь розовые очки или сквозь черные очки. Не нужно никаких очков! Настоящее волшебство в том, чтобы человек не нуждался ни в каких очках. Ни в каких! Нужно лишь пристально вглядеться в людей и в предметы, и тогда обязательно откроешь всю их красоту.

А я? Когда я рассталась с волшебными очками? Когда отпала нужда в настоящих очках? А может быть, раньше. Скорее всего, после знакомства с тетей Эльзой. Да, очень важно, чтобы на свете было много ученых профессоров, которые лечили бы больных детей, как лечат их у нас и как лечили меня, нужно, чтобы дети во всем мире жили в прекрасных, уютных квартирах и чтобы много было таких людей, как тетя Эльза, людей, которые учат нас жить без очков.

И, чтобы все это было, я тоже хочу что-нибудь сделать. Как сбылись уже многие мои мечты, так сбудется когда-нибудь и эта. И я сама, и Урмас, и Анне, и многие из моих хороших друзей – все мы добьемся своего...

Я снова гляжу в ночь, стараясь отыскать освещенные окна своих друзей. Быть может, тот трепетный огонек, что сейчас погас, был виден из комнаты Анне. Спокойной ночи, Анне!

Но где-то там, левее, поближе к морю, Урмас помогает сейчас матери укладывать своих братьев и сестер.

Какой замечательный мальчик Урмас, и сколько он доставляет радости другим! Спасибо тебе, Умми! Я только что вынула из сундука твой подарок.

Я сразу догадалась, что ты принес что-то замечательное, но такого подарка я все же не ждала. В свертке оказались книжные знаки. Пятьдесят моих собственных книжных знаков, отпечатанных и размноженных на фотобумаге. Так вот ради чего ты в последнее время вдруг записался в фотокружок и превратился в отчаянного фотолюбителя!

На крутом обрыве стоит девочка и смотрит в небо, где в вышине проплывает стая белых лебедей. У того лебедя, что летит впереди, на голове что-то сверкает – не то звездочка, не то маленькая корона. В верхнем углу крупная надпись: «Кадри». В самом низу – крошечные инициалы самого Урмаса. Все это похоже на работу настоящего художника. Я знала, что Урмас хорошо рисует, но так замечательно он, по-моему, еще не рисовал.

Внимательно приглядевшись, я обнаруживаю, что у девочки вздернутый нос, совсем как у меня, да и подбородок похожий.

Никогда не забуду я твоего подарка, Умми!

Как только раскрою теперь свою новую книжку, с обратной стороны ее обложки сразу взлетит прекрасная стая лебедей и стаю эту поведет вдаль гордый лебедь мечты со звездой счастья во лбу...