На самом деле вы не так уж и обеспокоены тем, что я расформировываю вас, что я промываю ваши мозги. Вы обеспокоены тем, что, если вы будете оставлены в невинности, то как вы будете действовать? Как вы будете исполнять свою жизнь? Как вы будете делать вещи? Вы всегда зависели от формирования. Это формирование давало вам определённую индивидуальность — индуист, мусульманин, христианин. Вы знаете, кто вы. Вы знаете, где искать, когда возникнет нужда: идти в церковь, или посмотреть в Библию, или посоветоваться со священником. Вы знаете, куда идти, когда есть проблемы.
Я оставлю вас совершенно беспомощными. Вы не будете знать, куда идти. Я отниму у вас церковь, Библию, Коран, и я не замещу их ничем.
Но это действительная работа, всегда выполнявшаяся буддами: они оставляют вас одного. И если вы достаточно смелы, чтобы быть одним, то в этой беспомощности вы впервые начнёте расти. В этом состоянии невинности впервые возникает понимание. Когда вы зависите от знания, нет необходимости в возникновении понимания. Если же все знания отброшены, вы вынуждены стать лицом к жизни без какого-либо знания. Вы вынуждены реагировать без какого-либо прошлого. Вы не сможете обратиться к памяти; не будет памяти. Вы вынуждены будете реагировать здесь и сейчас. Вы будете вынуждены действовать немедленно. В этом действии родится понимание.
Рискните.
Это рискованно, но рискните. На самом деле, что вы теряете? Что вы имеете в вашем мозге? Почему вы так обеспокоены, что ваш мозг будет промыт? В нём не содержится ничего ценного, всё это ненужный хлам. И вы это прекрасно знаете! Кто ещё может знать это так хорошо? Просто посидите полчаса тихо и посмотрите вовнутрь, и вы узнаете свой мозг, что там. Это сумасшедший маньяк — тысяча и одна вещь повторяется и повторяется, шумы, толпа. Что же ценного там? Когда это уйдёт, откроется ваше сердце. Притворное уйдёт, настоящее займёт своё место. Фальшивая монета отброшены, вы будете искать настоящую. И это там, внутри вас. Эта мудрость содержится в вас. Это просветление ждёт там, пока вы насытитесь головою, так что сможете взглянуть на него. А когда вы нашли мудрость, тогда вы узнаете, что есть ценного в жизни.
Четвёртый вопрос:
Почему вы даёте санньясу любому, даже тем, кто не понимает её смысла?
Вопрос от Клауса Фрайтага.
Есть несколько вещей в жизни, которые могут быть поняты только изнутри. Если вы решаете, что влюбитесь только тогда, когда поймёте смысл любви, и не ранее, то вы никогда не влюбитесь. Нет способа узнать, что такое любовь. Нет способа узнать, что такое любовь, если не влюбиться. Вы можете ходить в библиотеки, можете найти тысячу и одну книгу о любви, вы можете тщательно изучить их, вы можете написать докторскую диссертацию о любви, но вы по-прежнему ничего не знаете о любви.
Любовь — это определённый вкус на Копчике языка; её нужно пережить.
Вот почему я продолжаю давать санньясу любому и каждому, — потому что это единственный способ испытать её. Это не философия, о которой я могу рассказывать вам, это реальное переживание. Вам нужно будет участвовать в нём.
Многие люди, приходя ко мне в первый раз, ставят вопрос очень естественно, — ведь вы были так воспитаны: сначала думать об этом. Вот почему вы теряете миллионы вещей, ведь вы требуете: «Сначала я испытаю это!» А поскольку внутренняя природа этих вещей такова, что их можно испытать, только путём переживания, то нет возможности дать вам образец, и вы продолжаете упускать.
Люди приходят ко мне и говорят: «Сначала нужно доказать, что Бог есть, только тогда мы пойдём на поиск». Они никогда не пойдут ни в какой поиск, и они никогда не найдут Бога. Это очевидно, как они могут найти? Они требуют: «Сначала Бог должен быть доказан!» Но невозможно доказать Бога с помощью аргументов; Бог — это не силлогизм.
Вы должна будете пойти на поиск... чего-то, что вы совершенно не знаете... чего то, в чём вы не можете быть совершенно уверены. На самом деле, в этом волнение поиска, в этом радость — в том, что вы д жжётесь во что-то, что может быть, может не быть, в том, что вы азартно играете. Но в этом самом азарте вы растёте. И с этим ростом приближается Бог. И если вы продолжаете искать и рисковать, то однажды, внезапно, вы найдёте, что Бог есть, что только Бог и есть.
Санньяса — это дело любви. Это не то, что должно быть сначала доказано, а затем вы возьмёте это.
Вы спрашиваете: «Почему вы даёте санньясу любому...»
Потому что для меня «любой» — это никто. Для меня каждый — потенциальный Будда— Когда я даю вам санньясу, я даю её из моего уважения к вам, я даю её из моей любви к вам. Когда я даю санньясу, я просто говорю вам, что я уважаю вас, что вы также должны начать уважать себя.
Давая вам санньясу я просто указываю на то, что ваш потенциал велик — потенциал, который вы не осознаёте. Не думайте только, что вы являетесь тем, кем являетесь. Вы больше этого, и вы всегда будете больше, чем это. Это «больше» неисчерпаемо.
В этом было значение истории, которую мы читали на днях: сокровище неисчерпаемо. Это сокровище — вы!
Санньяса — это символический ключ. Когда я вижу сокровище в вас, я спешу дать вам ключ. Я не беспокоюсь, понимаете ли вы смысл или нет. Как вы можете понимать? Ожидать этого было бы неправильным. Вы никогда не пробовали это на вкус, как вы можете понимать? Как вы собираетесь понять? — для этого нет способа. Это может быть узнано только изнутри: чтобы узнать, вы должны войти в это.
Я продолжаю давать санньясу всем и каждому, потому что все и каждый божественны. Все и каждый присутствуют здесь, чтобы стать богом. Это предназначение каждого. Вы можете задержать это, но вы не можете разрушить этого. То, что я даю вам санньясу, означает, что я пытаюсь ускорить это. То, что я даю вам санньясу, просто означает, что я убеждаю вас не откладывать этого более. То, что я даю вам санньясу, — это не что иное, как помощь вам не задерживать этого далее. Это может случиться прямо сейчас! Не ждите до завтра; завтра никогда не придёт. Завтра — это уловка ума: посредством завтра он продолжает откладывать.
Всякий раз, когда я вижу человека, идущего ко мне, даже если я вижу слабую возможность открывания, я готов дать ему санньясу. Это из большого уважения, — потому что я увидел внутри Будду. Будда уже ждёт слишком долго, а вы не смотрите на него.
Когда я говорю вам стать санньясином, я говорю: теперь пришло время, погружайтесь. Испытайте новый путь в жизни. Вы жили на старом пути, ничего не вышло из этого. Или, если что-то и вышло, то это только поверхностное и тщетное. Испытайте и этот путь.
Я продолжаю продавать санньясу, потому что я понимаю, что, если ключ в ваших руках, то он не будет там долго: рано или поздно вы испытаете его. Пока я здесь, у вас имеется больше возможностей испытать его. Когда я уйду, вы будете думать о красоте ключа, — бриллиантах на нём, его золоте, его ценности. Вы создадите философию о ключе и дверь будет забыта.
Я дверь!
Становясь санньясином, вы просто показываете свою любовь ко мне, — что вы готовы пойти со мной в неизвестное, что вы не будете сопротивляться мне, что вы не будете бороться со мной. Если вы не санньясин, вы останетесь посторонним; это ваше решение. Снаружи всё, что бы вы ни узнали, не будет истиной. Это не те вещи, которые могут быть узнаны извне, это те вещи, в которых, чтобы узнать их, надо участвовать. Вы должны полностью полагаться на меня; вот что такое санньяса.
«Почему вы даёте санньясу любому, даже тем, кто не понимает её смысла?»
Я никогда не давал санньясы кому-либо, кто понимал смысл, потому что это невозможно. Где найти человека, который понимает смысл? И если он понимает смысл, зачем давать ему санньясу? Он уже знает. Если ко мне придёт Будда, я не буду давать ему санньясу. Или если Иисус придёт ко мне, я не буду давать ему санньясу: он понимает смысл, путешествие завершилось. Вы не понимаете, — вот почему я даю санньясу! Так что не делайте это условием.
У меня такое чувство, что Клаус Фрайтаг, должно быть, думает о санньясе и боится предпринять прыжок без достаточного понимания. Не будьте так подвешены в голове; в сердце есть тоже кое-что. И сердце имеет свои собственные доводы, которые голова не осознаёт. Позвольте действовать сердцу. Это явление сердца, это не логические умозаключения головы, когда вы обдумываете за и против, выбираете тот путь и этот, и, наконец, приходите к точке, где ум говорит: «Да, это стоит предпринять». Это явление сердца: вы не обдумываете за и против, вы просто смотрите в мои глаза, вы сидите рядом со мной, вы чувствуете меня, и вы говорите: «Хорошо, стоит рискнуть». И вы идёте в это. Вот правильный путь войти в это.
Я давал санньясу также тем людям, которые приняли санньясу через заключение своих голов. Формально они стали санньясинами, но реально пока ещё не стали. Они упускают, они продолжают терять, поскольку самый первый шаг был сделан в неверном направлении. Всё то, что вы решаете в голове, не поможет пройти дальше головы. Пусть некоторое решение в вашей жизни будет не из головы! Только это поможет.
Влюбитесь. Пусть санньяса случится через любовь.
Пятый вопрос:
Можно ли любить более чем одного человека?
Человек может любить целый мир. Он должен любить весь мир. Любовь не должна быть каким-либо способом обладания. Она не должна быть исключающей, она должна быть включающей. Только когда любовь является включающей, вы узнаете, что она такое. Когда любовь является исключающей, исключительно к одному, вы сужаете её так сильно, что можете убить её. Вы разрушаете её бесконечность. Вы пытаетесь положить целое небо в слишком маленькое пространство; маленькое пространство не может содержать его.
Человек должен любить. Любовь не должна быть просто отношением, она должна быть состоянием существования. И всякий раз, когда вы любите одного, через этого одного вы любите всех. И если любовь действительно случится с вами, вы внезапно обнаружите, что вы начали любить деревья, и птиц, и небо, и людей. Когда вы влюбились в одного мужчину или одну женщину, что же собственно произошло? Когда вы влюбились в одну женщину, вы влюбились во всех женщин. Одна женщина является только представительницей, одна женщина является только образцом всех женщин, существовавших в мире, существующих в мире, и тех, которые будут существовать в мире. Эта одна женщина — дверь в мир женщин. Но женщина — это не только женщина, она также и человеческое существо. Так что вы влюбились во все человеческие существа. И женщина — это не только человеческое существо, она также и существо вообще. Так что вы влюбились во все существа. Когда вы влюбились, вы с удивлением обнаруживаете, что ваша любовная энергия распространяется на всё. Это истинная любовь.
Любовь, как обладание, — это не истинная любовь. Она такая маленькая, она удушает себя, она удушает также и другого. Но так и было до сих пор: любовь никогда не была включающей. Вас учили исключающей любви.
Ваша мать говорит: «Люби меня, я твоя мать». Ваш отец говорит: «Люби меня, я твой отец». И не только это, иногда ваши отец и мать, — очевидно в шутку, но глубоко внутри без шуток, — спрашивают вас, кого вы любите больше: «Меня или маму? Кого ты любишь больше, меня или папу?»
Тем самым вы ставите перед ребёнком неправильный вопрос. Включить в вопрос слово «больше» — глупо. Любовь или есть, или её нет; вопрос о том, больше её или меньше, неправомерен. Вы учите ребёнка неправильной арифметике. И мать старается быть обладателем. И каждый старается быть обладателем: «Люби меня, не люби никого больше». В прошлом, фактически, индивидуум, который не мог сохранить взаимно однозначные связи, рассматривался как невротик. На самом же деле, индивидуум, склонный к исключительным отношениям, является незрелым. Быть влюблённым только в одного человека — это быть задержанным на инфантильной стадии фиксации на родителях. Следует быть свободным для многих увлечений, многих связей, любви ко многим.
Но это кажется опасным. Это опасно только потому, что идёт против ваших привычек. А кто создаёт эти привычки? Есть тонкая логика в этих привычках. Человек жил в условиях экономики дефицита: пищи не было достаточно для всех, домов не было достаточно для всех, одежды не было достаточно для всех. На протяжении веков человек жил в условиях экономики дефицита. Дефицит во всём — отсюда и пришла идея, что в любви тоже дефицит. Если вы любите двух человек, то, естественно, оба получают половину и половину. Если вы любите троих, то происходит деление на большее число. Если вы любите тысячи человек, то любовь распределяется таким тонким слоем, что вы почти никого не любите.
Относительно любви это неверно. Любовь неисчерпаема, здесь нет вопроса о дефиците. И вы удивитесь, что даже такие люди, как Зигмунд Фрейд, думали, что в любви может быть дефицит. Фрейд против любви к своему ближнему или незнакомцу. Он очень сильно против высказывания Христа: «Возлюбите ближнего своего». И его аргумент в простой экономии любви, — если любовь распределяется, то она распределяется тонким слоем. Фрейд писал: «Любить ближнего — это непсихологично». Он также писал: «Такая ненормальная инфляция любви может только снизить её ценность». И в истинно еврейской и капиталистической манере Фрейд предположил наличие экономики дефицита в психике: есть так много либидо, так много любви носится вокруг, что надо быть осторожным, когда вкладываешь её. Это предельная чепуха. Это абсолютно неправильно.
Вы не только имеете много либидо, вы имеете неограниченное количество либидо. И вы страдаете, поскольку эта идея была вложена в ваши головы. Вот почему ни один любовник не кажется удовлетворённым, это невозможно, потому что любовь — это так много, что отдача её только одному человеку никогда не удовлетворит вас. Вы будете чувствовать себя неудовлетворёнными. Вы можете одарить весь мир. А то, что не отдано, остаётся, а любая энергия, оставшаяся внутри вас невыраженной, становится деструктивной, превращается во врага.
Пусть любовь течёт. Вы колодец любви. Пусть люди вытягивают из вас столько любви, сколько они могут вытянуть, в вас войдёт свежая вода. Вы соединены с бесконечным океаном.
Когда человек осознает это явление, — что любовь неисчерпаема, что нет дефицита, — ревность исчезнет. Ревность — это часть экономики дефицита.
Ваша жена боится, что увидит, как вы смеётесь с какой-то другой женщиной; теперь она полагает, что вы не будете смеяться с ней, — так много смеха истрачено. Есть лишь определённое количество либидо, определённое количество смеха. Вы улыбались, столько улыбок потрачено зря, — теперь с ней вы не будете улыбаться. Всё это предельная глупость. На самом деле, если ваш муж улыбался с другими людьми, более вероятно, что он будет улыбаться и с вами, поскольку он попрактиковался в улыбке. Если он остаётся замкнутым для любого другого человека, с которым он сталкивается, кроме вас, он практикуется в замкнутости и, поэтому, он замкнут, когда приходит к вам. Это становится привычкой, неулыбчивость становится привычкой. Если он не может любить кого-нибудь ещё, кроме вас, то целый день он старается быть нелюбящим, запомните это. Он идёт в офис, он не любит свои коллег. Он идёт со своими друзьями, он не любит своих друзей. Он идёт в клуб, он не любит людей из клуба. Он практикуется в нелюбви. Затем он приходит домой, полный этой практики, этой культивированной нелюбви, и он смотрит на вас. Как он может любить вас? Он забыл, что означает любовь, он продолжает не любить по привычке. Мало-помалу привычка становится второй натурой.
Вы видите, что люди такие нелюбящие: причина этого в том, что они все решили, что любовь в дефиците; её нельзя всё время раздавать всем и каждому, Но я говорю вам из своего опыта: я давал любовь миллионам людей, и чем больше я давал, тем больше я её имел.
Запомните также следующее: любовь необязательно всегда означает сексуальность, любовь необязательно всегда означает чувственность. Любовь многомерна. Это многогранное явление. Вы можете любить музыку, вы можете любить поэзию. Но знаете ли вы, что случается и так: если ваша жена находит, что вы слишком влюблены в музыку, то она начинает ревновать вас к музыке? Она может сломать вашу гитару, она может выбросить её; гитара представляется соперницей. Когда вы берёте гитару, вы касаетесь её, как если бы она была вашей возлюбленной. И, естественно, когда вы любите музыку и свою гитару, то гитара становится не просто инструментом. Она не просто механическая, она приобретает лицо, она имеет жизнь. Вы смотрите на неё глазами, полными любви, вы касаетесь её руками, полными любви. Вы держите вашу гитару близко к сердцу. Она живая! Любовь всё делает живым; всё, чего она касается, она делает живым. Нелюбовь всё делает мёртвым; всё, чего она касается, она делает мёртвым.
Если вы живёте в нелюбви, вы живёте в мёртвом мире. Если вы живёте в любви, вы живёте в живом мире.
Но жена будет чувствовать ревность. Вы не заботитесь о своей жене, — будет думать она, — так любовно, как о своей гитаре. Вы никогда не играли так любовно на теле своей жены, как играете на своей гитаре; она ведь тоже несёт в себе музыку. И теперь она начинает ревновать. Она думает: «Эта гитара — соперница. Эта гитара должна уйти».
Если вы читаете прекрасную книгу и погружены в неё, а жена шумно требует внимания к себе, она выбросит вашу книгу. Она скажет: «Это уже слишком! Я здесь, а ты читаешь?» Даже любовь к книге может возбудить ревность. Если жена художник, то муж чувствует ревность; он приходит домой и видит свою жену рисующей.
Но явление в целом зависит от одной идеи — очень неправильно укоренившейся, глубоко укоренившейся, но абсолютно неправильной идеи, — что любовь находится в дефиците. Берегите, берегите её только для тех, кого любите, потому что её у вас так немного.
У вас её не так немного. У вас столько любви, сколько вы можете дать. Давая, вы имеете её. Вы не можете накопить любовь. Тот, кто копит любовь, не будет иметь ничего. Тот, кто накапливает, обнаружит, что у него нет любви. Если любовь стараются запасти впрок, она умирает. Она живёт только тогда, когда её раздают, она живёт в сообществе. Она живёт, когда движется от одного человека к другому, тогда она собирает всё больше и больше энергии. И чем больше её течёт от вас, тем более способными становитесь вы проводить её течение. Вы становитесь всё большим и большим каналом для Бога, текущего в мир.
Вы спрашиваете: «Можно ли любить более чем одного человека?»
Запомните, если вы любите только одного человека, то вы не так далеки от того, чтобы стать монахом, — так что один человек должен быть отброшен. Шаг, один шаг, и владелец дома становится монахом. И когда вы имеете не так много любви, зачем отдавать её даже одному человеку? Почему бы не сохранить её для себя? Логика та же самая. Если вы идёте к логическому выводу, то монах представляется правильным человеком. Зачем заботиться о жене, или о друге, или о муже? Зачем? Почему бы не пойти на гору Атос в католический монастырь, или в индуистский монастырь, и исчезнуть за горой и хранить любовь для себя? Но как вы думаете, есть ли у монаха какая-нибудь любовь?
Почему в религиях вырастает эта идея: что вы должны исчезнуть из мира? По той же концепции дефицита: если вы отдаёте любовь миру, людям, как вы будете давать её Богу? Та же идея: если вы даёте её своей жене, то как вы будете давать её вашему Богу? Поэтому исчезни из мира. Не давай её своей жене, не давай её своим детям, в противном случае её будет у тебя так немного. Собирай всю свою любовь и беги в монастырь и отдай её всю Богу.
Это глупо. Вы не будете способны отдать, поскольку единственный способ отдать её Богу — это отдать её миру. Бог прячется здесь. Бог не живёт спрятанным там, в монастыре. Он распределён по всему существованию, в скалах, в реках, в горах. Отдавайте! Учитесь отдавать, и в вас откроется так много новых источников.
Я согласен с Анатолем Франсом, который сказал: «Из всех извращений целомудрие самое странное». Целомудрие — это род скупости: не дать любовь никому. И когда у вас есть всё, люди думают, что вы целомудренный; а вы таковым не являетесь. Вы просто отравленный.
Целомудрие вырастает из любви, от отдачи любви. Целомудренный человек — это тот, кто всё время истекает любовью без всяких условий. Целомудренный человек — это тот, чья любовь не является более связью, но состоянием его существования. Даже когда спит, он вибрирует от любви. Вся его жизнь, всё в его жизни наполнено любовью. Он переполнен любовью. Этот человек целомудренный. Бесконечность любви приносит целомудрие.
Но старая концепция заключается в том, что если вы запрещаете всякое движение любви из своего сердца, то вы становитесь целомудренным. Вы не будете целомудренным, вы будете просто мёртвым. Вы будете просто невротиком, вы будете извращенцем.
Последний вопрос:
Бхагаван, меня путает до смерти, когда вы говорите об отборе правильных людей.
Шила, в этом и есть цель, — напутать вас до смерти.
Говоря по правде, для меня все люди правильные. Я никогда не встречался с неправильным человеком. У меня нет никаких суждений. Как я могу решить, кто правильный, а кто неправильный? Кто я, чтобы решать, кто правильный, а кто неправильный? У меня сознание без каких-либо суждений. Так что, когда я говорю о выборе правильных людей, это как раз для того, чтобы напугать вас. Это инструмент.
Это поможет сделать вас более бдительными.
Я пугал вас много раз, потому что это единственный способ помочь вам стать более сознательными. Только от страха вы становитесь немного менее спящими. Когда я просто положу обнажённый меч на вашу грудь, тогда вы откроете глаза и скажете: «В чём дело?» Иначе вы крепко спите и похрапываете.
И Шила — одна из самых спящих. Даже здесь она продолжает спать. Одно только хорошо в ней: она не храпит, а храпеть нехорошо — это не даёт другим людям спать!
6. Иисус Христос, я промахнулся!
7 марта 1978 г.
Первый вопрос:
На самом деле нет никакого эго, нет никакого «я», нет никакого атмана. Вы говорите, что вы не человек, но присутствие, что вы зеркало. Когда снаружи облачно, вы облачны. Вы отражаете всё.
Вы говорите также, что каждый уникален. Как уникальность может быть найдена в зеркале? Уникальность предполагает отдельность, индивидуальность. Просветление — это гармония, согласие, объединение. Я знаю, что уникальность должна быть таковой и в просветлении, потому что я не могу представить Христа или Будду, ведущими свой ашрам точно так же, как это делаете вы, будь они живы и все вы трое занимались бы этим делом. Зная это, я всё ещё не могу донять этот парадокс. Он глубоко озадачивает меня. Пожалуйста, прокомментируйте.
Шарда, если вы хотите остаться уникальным, избегайте просветления.
Каждый уникален, но не Будда, не Христос, не Кришна, не я. Для того, чтобы быть уникальным, вы прежде всего должны быть. Будда — это один из тех, кто исчез. Будда — это один из тех, кого больше нет здесь; как он может быть уникальным? Это невозможно.
Просветление является одним и тем же, у него один и тот же вкус. Всякий раз, когда оно случается, — это та же самая истина. В просветлении нет уникальности; оно не может иметь её, оно не может себе позволить её. Болезнь может быть уникальной, здоровье нет. Здоровье — это просто здоровье. Вы можете иметь своё собственное конкретное заболевание, своё собственное течение болезни; другой может иметь своё течение. В мире есть миллионы болезней, — можно выбирать, — но здоровье просто одно. В мире нет миллиона здоровий. В тот момент, когда вы начинаете отбрасывать свои болезни, вы начинаете отбрасывать и вашу уникальность. Действительно здоровый человек не имеет уникальности в своём здоровье. Как он может иметь её? Он здоров.
Одна книга отличается от другой, — поскольку там что-то написано, написанное создаёт различие, — но два пустых, чистых листа бумаги не различимы никаким образом. Один дом отличается от другого дома: они имеют объём, форму, название, архитектуру, но два пустых пространства не могут быть уникальными никаким образом. Они будут в точности одно и то же. Два нуля — это просто нули и ничего больше.
Будда — это ноль. Его нет здесь. Его несуществование здесь — это его состояние Будды. Если вы поймёте это, парадокс исчезнет. Парадокс возникает потому, что вы всё время думаете в тех же терминах, в каких вы думаете о самом себе. Я говорю снова и снова, что вы уникальны. Вас никогда не было раньше. Не было ни единого человека, подобного вам: вы так больны, что вы можете быть только уникальным. Никогда не будет человека, подобного вам. Отпечаток вашего большого пальца точно ваш.
Но я не говорю этого о Будде, я говорю это о вас. Все сумасшедшие люди уникальны. Когда они становятся нормальными, уникальность исчезает. Сама идея быть уникальным — это часть ненормальности. Это штучки эго.
Вы говорите: «На самом деле нет никакого эго, нет никакого „я“, нет никакого атмана».
Это так.
«Вы говорите, что вы не человек, но присутствие, что вы зеркало. Когда снаружи облачно, вы облачны».
Вы должны понять одну вещь: я не облачён, когда облачно снаружи. Облака только отражаются. Зеркало ни облачно, ни необлачно. Зеркало просто отражает, оно никогда не меняется. Когда зеркало отражает облака, вы что думаете, зеркало меняется? Зеркало остаётся тем же самым. Зеркало — это не что иное, как отражение: оно только отражает, только подбирает всё, что падает на него. Это не добавляет ничего к нему, ничего не стирает из него. Вот что следует сказать об этом.
«Вы говорите также, что каждый уникален».
Каждый за исключением будд. Они не засчитываются в «каждый», поскольку они больше не «каждый», они — всё. Теперь они часть всеобщности. У них нет этой идеи отделения.
«Уникальность предполагает отдельность», это действительно так; «Уникальность предполагает индивидуальность», конечно; «Просветление — это гармония, согласие, объединение».
Итак, в объединении не может быть уникальности. Это очень обыкновенно: это всегда так, это всегда будет так. Вот почему те, кто ищет просветления, не могут продолжать штучки эго. Искать просветления — это совершать самоубийство, если в это дело вовлечено эго. И индивидуальность, и атман, и личность и всё такое — это не что иное, как другие имена для эго, красивые имена. Эго выглядит немного безобразно, а когда вы называете его «я», это выглядит немного лучше, а когда вы называете его атман, это становится совсем святым, но это всё одно и то же, та же сущность.
Просветление — это исчезновение эго, индивидуальности, отдельности. Когда Ганг впадает в океан, — какую уникальность он может иметь? Он был уникален, он имел свою собственную форму, свой собственный цвет, свою собственную силу. Он отличался от любой другой реки. Но когда он впадает в океан, какую уникальность он может иметь тогда? Все другие реки впадают, — Амазонка и Темза, — и все они исчезают в океане, и все они становятся солёными. Так и просветление... река исчезает в океане.
«Я знаю, что уникальность должна быть таковой и в просветлении...»
Нет, Шарда. Сама идея уникальности — это часть патологии человеческого ума. Просветление предельно обыкновенно. В этом его экстраординарность. В этой жизни всё особо, конкретно, уникально, за исключением просветления. В этом его уникальность, если вы хотите использовать слово «уникальный». Но его уникальность лежит в сравнении со всеми другими вещами в мире. Не то, чтобы вы могли сравнивать двух будд; это сравнение невозможно. Когда река впала в океан, нет возможности для какого-либо сравнения. Реки нет больше, есть только океан.
Вы говорите: «Я знаю, что уникальность должна быть таковой и в просветлении...»
Это не так. Я исчез и я говорю вам, что это не так. Вы всё ещё воображаете. Ваше эго всё ещё думает в терминах отдельности, индивидуальности, особенности. Ваше эго думает: «Когда я стану просветлённым, это будет уникальный опыт». Ничего подобного! Этот опыт тот же самый. Всякий раз, когда река исчезает в океане, происходит одно и то же.
«...потому что я не могу представить Христа или Буму, ведущими свой ашрам точно так же, как это делаете вы, будь они живы и все вы трое занимались бы этим делом».
Это верно. Будда не может вести ашрам тем же способом, что я. Я не могу делать вещи тем способом, который использовал Будда, это верно, — но это в действительности не имеет ничего общего с просветлением. Вы должны будете понять процесс.
Когда вы станете просветлённым, вы поймёте единство всего, но ваш механизм останется с вами. Вы больше не идентифицируетесь с механизмом, вы больше не идентифицируетесь со своим умом, со своим телом. Вы знаете, что вышли в запредельное, но тело здесь, ум здесь. Вы как раз осознали тот факт, что вы — это не ваше тело-ум, что вы — это всеобщность. Теперь, если вы хотите выразить это переживание, вы должны будете использовать тот же ум, то же тело, которые вы использовали до просветления. У вас нет других инструментов для использования, отсюда уникальность.
Христос использовал свой ум. Конечно, когда он хотел говорить, он говорил по-арамейски. Он не мог говорить на санскрите. Когда Будда говорил, он говорил на языке пали. Он не мог говорить по-арамейски. Я не могу говорить по-арамейски. Почему Иисус говорил по-арамейски? Это тот язык, который он выучил, когда не был просветлённым, и это единственный язык, доступный для него. Это был единственный язык, который нёс его биокомпьютер. Этот биокомпьютер готов, жужжит, готов к применению. И вот просветление случилось. Он увидел реальность, он стал реальностью, он хочет выразить это: выражение уникально.