Круги на земле

Пока занимался поисками, впереди показался первый дом. "Наверное, заброшенный", - решил мальчик. - Узнаёшь? - спросил у дяди Ягор Василич. - А как же, - отозвался тот. - Узнаю. До сих пор живет? - Жывець, - подтвердил Ягор Василич. - Жывець, што з им здарыцца? И хотел было добавить еще кое-что, но оглянулся на Макса и промолчал. Дом стоял чуть в стороне от дороги, весь в окружении высокой, до пояса, седой метельчатой травы. Мальчик внимательнее присмотрелся и заметил узкую тропку, ведущую к крыльцу. Если б не она... впрочем, даже и с нею дом выглядел нежилым. Но раз Ягор Василич с дядей Юрой говорят... - А кто здесь живет? Взрослые, как по команде, переглянулись. Потом Юрий Николаевич наигранно небрежно шевельнул плечами: - Так, человек один. Он у нас вроде отшельника. - Это заметно, - кивнул Макс. - Как там все вокруг заросло! - Для таго зарасло, штоб чарцям была зручней шныраць! - проворчал Ягор Василич. - Вось для чаго! - Прекрати, - попросил дядя Юра. - И так мы сегодня что-то об одних гнусностях разговариваем. А помнишь, как во-он в том пруду я однажды... Неожиданно Макс отключился. Глаза не закрыл, просто вдруг перестал слышать, о чем говорят Ягор Василич с дядей. В их словах было не больше смысла, чем в гудении трактора или шелесте ветра. Мальчик почувствовал, что окончательно засыпает, не способный уже бороться с усталостью. Весь оставшийся путь он клевал носом, из-за чего пару раз больно ударился макушкой о металлическую ручку на окне сзади. Но даже боль пришла какая-то сонная: поворочалась, поканючила и задремала. "Беларусь" уже ехал по селу - мимо дворов с аккуратными деревянными домиками, мимо огородов, заборов, отделяющих эти огороды от дороги, мимо деревянных скамеечек под заборами, мимо водных колонок с длинными кривыми рычагами, мимо сложенных поленницами дров, мимо хлевов, откуда доносились ворчание и вздохи зверей, мимо лающих псов и шарахнувшейся в сторону черной кошки, мимо дырявого мяча в луже, самодельных качелей на дереве, развешенного в саду белья, мимо.... Стоп! Трактор затормозил. Кажется, перед домом бабы Насти. Да, точно. Перед ним. ...И тогда Макс заснул по-настоящему, так и не выбравшись из кабины. Он не слышал, как шумно и радостно встречали бабушка с дедушкой дорогих гостей; он не пошевелился даже, когда его вынесли из трактора и внесли на руках в дом, раздели, уложили на кровать и накрыли одеялом. Ничего этого Макс уже не слышал и не видел - у него начался жар.
      Глава вторая
      Селенье не ждало целенья, Был мак, как обморок, глубок, И рожь горела в воспаленьи. И в лихорадке бредил Бог. В осиротелой и бессонной, Сырой, всемирной широте С постов спасались бегством стоны, Но вихрь, зарывшись, коротел. За ними в бегстве слепли следом Косые капли. У плетня Меж мокрых веток с ветром бледным Шел спор. Я замер. Про меня! Б. Пастернак
      1
      Бабушку Макс помнил плохо. Последний раз мальчик видел ее лет в шесть-семь, когда она неожиданно приехала "навестить детей" в город. То есть вообще никто ничего не знал, это был "сюрприз". Вдруг вечером в квартире раздался звонок, все вроде бы дома - отец вздыхает (по телевизору показывают футбол), переглядывается с мамой и идет открывать. Максу, естественно, интересно; он останавливает разыгравшееся на полу эпическое сражение, в котором задействован максимум возможных сил (то есть, солдатиков и прочих боевых единиц), - бежит следом за папой. Клацают замки, дверь распахивается, впуская в коридор непривычные запахи, следом за которыми на пороге появляется низенькая старушка с двумя внушительными сумками. Позади маячит некий высокий дядька, зажавший в руке огромный чемодан. Возгласы удивления и радости. Макс настороженно разглядывает гостей, но тут же выясняется, что гость всего один, не гость даже, а гостья; касательно же дядьки с чемоданом, то это просто водитель, который помог донести вещи до квартиры. Возня, суматоха, везде зажигается свет, распахнуты двери; непривычные запахи окончательно осваиваются и целиком заполняют прихожую, проползают на кухню; Макса, порядком смущенного, наконец отлавливают (он в это время отчаянно гудел и "взрывался", завершая сражение), поднимают с пола, представляют бабушке ("Как, неужели ты не помнишь"?). Максу бабушка понравилась, и то, что он не помнит ее, мальчика смутило. И - вот еще какая беда - разговаривает гостья как-то странно, необычно. В общем, он не придумал ничего лучше, как расплакаться. "Ну, анучык, - сказала тогда бабушка, - гэта ты пакинь. Ня трэба, унучык, ня трэба", - обняла и сама всхлипнула. Мальчик неловко высвободился из легких, немного неудобных, тоже незнакомо пахнущих объятий; он отстранился и посмотрел на бабушку, чтобы разглядеть ее получше. Уже не как гостью, а именно как бабушку. В ней росту было почти как у Петьки Верещагина из паралелльного "Б", другими словами, всего-то - на голову выше Макса. Конечно, если говорить о Петьке, то "всего" превращалось в "аж", но бабушка... нет, мы к таким миниатюрным бабушкам не привыкли! Вот бабушка Ирина (мамина мама) - та совсем другая: высокая и плотная женщина с громовым голосом. На Макса, она, само собой, кричит редко, зато на своего пса, Полковника, - ой-ё-ёй! мухи от страха пикируют на подоконник. А разве ж может бабушка верещагинских размеров иметь подобный голос? Вот видите. Другой вопрос, насколько такой голос необходим... но знаете, штука это полезная, не мешало бы на всякий случай... Ладно, не в голосе дело. Может, даже и хорошо, что бабушка Настя такая миниатюрная. С ней удобнее разговаривать, не приходится голову задирать. И добрая она какая-то. Хотя "какая-то" здесь абсолютно не причем; "добрая" и всё. Вот и подарков привезла. ...такие воспоминания. Конечно, Макс помнил не только это. Помнил, как ходили с бабушкой по музеям, по городу, смотреть местные достопримечательности: он, папа и бабушка. Или он, дядя Юра и бабушка. Или все вчетвером, на выходные. (А вот чего он не мог помнить, так это разговора матери с отцом, разговора болезненного, выстраданного, разговора, которого не понял бы, даже если б услышал. Мама с папой тогда поссорились - впервые всерьез за очень долгое время. "Ну что ж мне ее, выгнать, что ли?! Ведь это, в конце концов, моя мать! Я знаю, ты ее..." "Да, я ее не люблю. Я ее боюсь, если хочешь". "Но почему?!" "Сам знаешь, почему!" Впрочем, мама Макса никогда не позволила бы сыну понять, что относится к свекрови, мягко говоря, без симпатии. И уж тем более не стала бы настраивать его против бабушке. Но в деревню ездить запрещала. Семен, если хочет, - пожалуйста, но она с сыном - никогда... Почему?! Потому что свекровь у нее ведьма. Не рассказывайте, не надо - знаем-читали, ведьм не бывает. Съездите-ка в Стаячы Камень да поглядите; сами тогда поймете, что к чему! В тот раз, когда Настасья Матвеевна приехала в Киев, ее невестке показалось: за Максом! За сыном ее, за внуком своим явилась старая ведьма! А что было делать ей? Ничего же никому не докажешь. Да и вела себя свекровь вполне прилично, по-людски. Вот это-то и настораживало! Ведьма - и по-людски! "Все равно не пущу! Не отдам!" - твердо решила для себя мама Макса. Ничего этого, он, конечно, не знал и знать не мог. И уж тем более он не знал, что когда микроавтобус занесло на повороте и водитель, беззвучно вопя, из последних сил - без толку!.. - выворачивал руль, мама подумала: "Это из-за меня... потому что мешала...") ...помнил. И прогулки те считал одними из самых счастливых дней в своей жизни. Но бабушка смогла побыть в городе всего-то чуть больше недели, потому что в деревне у нее имелись дела, которые нельзя было надолго оставлять без присмотра. И потому уехала, и этот странный визит забылся, словно причудливый волшебный сон. Потом время от времени родители на просьбы Макса всё грозились свозить его в деревню, но как-то не складывалось: то одно, то другое... Если бы не... беда с папой, может, и не приехал бы.
      2
      Никогда раньше Макс не болел в незнакомом месте. Детский лагерь отдыха не в счет, там он на один день слег с температурой из-за того, что перекупался в море. Но ничего страшного, по сути, не случилось - назавтра же бегал, как ни в чем не бывало. Тут - другое. Непонятно даже, выживет ли (Макс-то, конечно, надеется, что выживет, но...) Была температура. И была головная боль, словно череп пилили два чертенка, причем пилили тупой пилой и не знали, как это делается, все время дергали сильнее, чем нужно, и вслух матерно ругались. И еще были чьи-то лица, постоянно чьи-то лица, которые выплывали из ночной темноты и белели, как потерявшиеся зубы мамонтов. Мамонты, - факт общеизвестный, - зубов никогда не чистили, поэтому и не удивительно, что на тех, которые выплывали из комнатной темноты, чернели глаза. Еще у лиц имелось по рту (у некоторых время от времени проступал второй, но тогда Макс зажмуривался и старался не смотреть), рты говорили. Обычно они переговаривались между собой, и голоса, доносившиеся из-за губ, странным образом напоминали мальчику знакомых людей. Чаще всего говорил Юрий Николаевич. Его голос звучал встревоженно и напряженно, ему отвечали бабушка и Ягор Василич. Их голоса тоже дрожали от напряжения, только скрытого. Они пытались успокоить дядю Юру, но поскольку сами нервничали, ничего у них не выходило. "Зразумей, просил Ягор Василич, - рабенок пасля дароги, стамиуся, перагрэуся. Заутра раницай адужае, вось пабачыш". "Послушай, Ягор, - вздыхал Юрий Николаевич, - я ж тебе сотый раз рассказываю про ту цыганку. Она его прокляла, понимаешь!" "Дурницы! - отмахивался тот. - Ну вы у горадзе и суяверныя!" "Слушай, Ягор, - раздраженно шипел дядя Юра, - я, между прочим, такой же городской, как и ты! Это во-первых. А во-вторых, есть вещи..." "Пакинь ругацца, сынок, - вмешалась баба Настя. - А ты, Ягор, забяры яго и выйдзице адсюль". "Будзешь лячыць?" "Выхадзице", - повторила бабушка. Лица растаяли в темноте комками мартовского снега, осталось только одно. Потом исчезло и оно, вместо лица в комнату явился звук льющейся воды, свежий и прозрачный. Вот звук прервался - что-то звякнуло, зажглась свеча; голос бабушки зашептал непонятные слова, тихо, привычно. Нечто легкое и теплое коснулось Максового лба, приподняло ему голову, поправило подушку так, что мальчик теперь лежал на ней, но затылок к наволочке не прикасался. Секундой спустя по макушке что-то забегало - точно свихнувшийся Шалтай-Болтай, который не может найти подходящую стену, чтобы забраться на нее и как следует подразнить всю королевскую конницу со всей королевской ратью. Одновременно голос бабушки продолжал шептать слова; Макс даже сумел расслышать кое-что: "Оцче наш, иже еси..." Вдруг катание прекратилось... - и теперь вместо Шалтая-Болтая к голове прикоснулось холодящее лезвие ножа! Макс... Макс даже не успел ничего подумать - а нож уже ходил над ним, делая круговые движения, точно голова мальчика картошка и ее нужно почистить; а иногда еще и будто резал ее на куски. Когда (по мнению ножа) голова-картошка осталась без кожуры и была накрошена, - лезвие заерзало, но теперь уже не над Максом, а где-то рядом. При этом оно издавало такой звук, словно ходило по стеклу. Чуть раньше то же самое действо (то есть, бег по стеклянному краю) производил невидимый Шалтай-Болтай. Потом раздался треск, что-то булькнуло и где-то легонько плеснула вода. Макс пересилил слабость в теле и повернулся посмотреть наконец, что же происходит. Но увидел только бабушкину руку - с дряблой кожей, с тугими венами - с зажатой в кулаке литровой банкой. В банке расплывалось что-то мутно-желтое. "Яйцо", - отстраненно подумал Макс. Бабушка внимательно всматривалась в пятно, замершее в толще воды, потом тяжело вздохнула и поставила банку на невидимый столик. И снова начала произносить молитву. Произносила уверенно, четко, спокойно, так что теперь Максу было слышно каждое слово. Потом бабушка окунула пальцы в стакан (стоявший рядом на столике), резко взмахнула руками - и на мальчика упали холодные камешки брызг; они растеклись по лицу, застывая. И сам он словно застыл от этих слов, забыл себя, забыл где он и кто он. Остался только ритм произнесенных фраз и капельки воды на коже; и то, и другое казалось тоненькими иголочками, вонзившимися в определенные точки сознания и тела. Давление иголочек увеличивалось с каждым вдохом, и в конце концов Макс "отключился", не способный и дальше выдерживать силу подобного притока энергии.
      3
      На голове что-то лежало. Макс открыл глаза (в комнате было светло, как будто уже наступило утро), посмотрел наверх, но ничего не увидел. Лоб перевязали то ли полотенцем, то ли бинтами, и под материей находились какие-то прохладные пластинки неправильной формы. Мальчик высвободил руку из-под одеяльного плена и осторожно сдвинул повязку. На глаза съехало нечто белое; Макс снял это, чтобы рассмотреть. Оказалось, под полотенцем (голову все-таки перевязали полотенцем) находились обыкновенные капустные листы. И, как бы там ни было, они здорово помогли. Жар прошел, альпинисты пропали - Макс чувствовал себя почти совсем здоровым. Он выскользнул из-под одеял, сгреб с кресла рубашку и штаны и начал одеваться. Вместе с тем не забывал оглядываться по сторонам. Судя по тому, что мальчик увидел в окне, и впрямь наступило утро, причем давно. Свет, падавший со двора, проникал в комнату, в которой оказался Макс, и разливался в ней, освещая все подряд. Например, кровать мальчика, тусклый ковер над нею, черно-белые фотографии под засиженным мухами стеклом. На фотографиях были изображены пары молодоженов, среди них Макс узнал и папу с мамой. Еще одна пара, похоже, состояла из дедушки с бабушкой в молодости. Мальчик некоторое время разглядывал снимки, а потом решил пойти поискать дядю Юру. Толкнув левую створку высокой, до потолка, двери, Макс очутился в соседней комнате. Здесь стояла самая настоящая печь, прямо как в сказках. И даже наверху что-то шевельнулось, черное и пушистое. Появление мальчика заставило существо спрыгнуть с печи - оказалось, это кошка, невероятно растрепанная и огромная, словно фокстерьер. Мягко соскочив на пол, животное замерло, посмотрело на Макса большими изумрудными глазами, после чего шустро шмыгнуло куда-то под стол. В это время еще одна дверь в комнате скрипнула, раскрываясь - вошел Юрий Николаевич. На лице дяди отображались усталость и озабоченность, связанные, вероятно, со вчерашней Максовой болезнью. Заметив племянника, Юрий Николаевич остановился и внимательно посмотрел на мальчика, как будто пытался отыскать признаки хвори и в то же время боялся увидеть их. - Как себя чувствуешь, козаче? Макс чуть виновато улыбнулся: - Спасибо, нормально. А где все? - Ягор уехал еще вчера, сразу после того, как ты заснул. А бабушка сейчас на огороде. Есть хочешь? Мальчик проверил собственные ощущения и подтвердил, к явной дядиной радости: - Хочу! ...Картошка оказалась поджаристой, с упругой золотистой корочкой, огурцы обладали невероятным ароматом, а помидоры, казалось, пахли солнцем никогда в городе Макс не ел ничего подобного! Он с аппетитом набросился на порцию и очень скоро потребовал добавки. В это время как раз вошла бабушка; она, вздохнув, присела на краешек диванчика, который стоял у печи, рядом с дверьми в большую комнату, и с умилением стала наблюдать за внуком. Сперва молчала, но потом не вытерпела и, не дождавшись, пока Макс доест, начала спрашивать его: как учеба, как живется в городе, не обижают ли старшие мальчишки и прочую... Ну, не чушь, конечно - он понимал, так надо - но все равно, согласитесь, несерьезные это какие-то вопросы; особенно про старших мальчишек! Макс отвечал, попутно накалывая на вилку полоски картошки (или, как ее тут называли, бульбы); вдруг бабушка на полуслове запнулась. Но поправилась и перевела разговор на другое. Мальчик только с минутным запозданием понял, что бабушка хотела спросить про папу, да вовремя перехватила предупреждающий взгляд Юрия Николаевича и не стала спрашивать. Наверное, дядя Юра ей уже все рассказал. - Ты не перажывай, - говорила она тем временем Максу, - тут, прауда, зараз амаль дзяцей, усе разъехалися, але и табе аднагодак знайдзецца. Да Гардзейчыхи якраз прыехау унук, Дзяниска. От и патаварышуеце. Мальчик мысленно пожал плечами: не особенно ему и нужны друзья-товарищи, он и сам с усам. В том смысле, что, конечно, Макс ничуть не стесняется незнакомых ребят, просто ему ж не обязательно играть "с кем-нибудь", он вполне самодостаточная личность. В это время во дворе скрипнула калитка и резко залаяла невесть откуда взявшаяся собака. Бабушка выглянула в окно: - Во, якраз Дзяниска - тольки об им згадали, и ён тут як тут! Заходзь, заходзь, не сцесняйся. Скрипнула дверь, соединявшая "печную комнату" и веранду - отводя рукой прибитое к притолке покрывало (чтобы всякая насекомая мерзость не налетала), вошел "Дзениска". Это был мальчишка примерно Максового возраста, каштановолосый, кареглазый, с невероятно загорелой кожей, кое-где начавшей уже шелушиться. Он с любопытством зыркнул на Юрия Николаевича и гостей, поздоровался со всеми и протянул Максовой бабушке нечто, похожее на теннисную ракетку. - Вот, - сообщил Дениска, - гэта сяструха прасила занесци. И гэта - так сама, - к "теннисной ракетке" прилагалась миска со свернутыми трубочкой и наполненными кремом вафельными блинами. - Дзякуем, Настасия Мацвеяуна. - Ну дык сядай ды паяси з нами, - сказала баба Настя, ставя миску на стол. - Заадно з маим унукам пазнаёмися. Гэта Максимка, а гэта - дядя Юра, мой сынок. Юрий Николаевич протянул Дениске руку: - Привет. Помнишь меня? - А чаго ж ня помниць - помню, - по-свойски ответил Дениска и запросто пожал предложенную руку. - Вы у пазапрошлым годзе прыязджали, так? - Точно. Ну а это Максим, мой племяш. - Привет. - Привет. - Першый раз у дзярэвни? - поинтересовался Дениска. - А я тут кожный год летам бываю. Тут добра. Ты, як паяси, заходь да нас - на Струйную збегаем, я табе дам на веласипедзе праехацца. Он соскочил с табуретки, попрощался и вышел - только слышно было, как заливается во дворе невидимая собака. - Чего он? - удивился Юрий Николаевич. - Рябый, вроде ж, никогда на людей без толку не кидается, а тут как будто завели пса. - Ды кались дауно Дзяниска нечым яго абидзеу. Не са зла, случайна. А той нияк забыць не можыць. - Ясно, - протянул дядя Юра. - Ну что, козаче, поел? Как самочувствие? Только честно! - Нормально, - Макс потянулся было за пирожным, но понял, что места в животе уже не осталось. - И завтрак вкусный, спасибо, - повернулся он к бабушке. - Можно, я теперь пойду погуляю? - Ну-ка, - Юрий Николаевич приложил ко лбу племянника ладонь. - Вроде бы, температуры нету. Мам, посмотри... Баба Настя поднялась с диванчика, прикоснулась губами к Максовому лбу: - Здаравёханёк. Няхай, бяжы, унучыку, гуляй. Тольки з двору сёння, кали ласка, не хадзи. Хиба да Дзяниски - ды й то да абеду. И нияких Струйных яшчэ паспееш накупацца. - Договорились? - подытожил Юрий Николаевич. - Договорились, - кивнул Макс.
      4
      Вообще-то, он собирался обследовать двор и сад (и огород за садом, и выгон, что за огородом...) - но разве ж можно устоять против такого искуса, как велосипед?! То-то! Дениска жил в доме напротив, очень похожем на бабин Настин: точно такой же полуцветник-полусадик со скамеечкой у дороги, точно такие же ворота и калитка сбоку... - только узоры на коньке крыши и на ставнях были другие. Когда Макс вошел через калитку во двор ("Гордеичиха, - вспомнил он имя хозяйки. - И как, скажите, с ней здороваться?"), мальчик увидел на веранде двух девушек. Одна чем-то неуловимо напоминала Дениску, и Макс решил, что это и есть "сяструха". Другая, похоже, скоро должна была стать мамой; она с особой мягкостью и плавностью повернулась в сторону вошедшего - и вообще двигалась так, словно была королевой. Обе девушки с интересом уставились на Макса и ждали, что он скажет. А что ему было говорить?! - Я к Дениске, - бросил мальчик как можно небрежнее. - Он дома? - А гдзе ж яму быць? - удивилась "сяструха". - На гарышчэ вон тыняецца, чагось шукае. А ты - Мацвеяуны унук? - Да. Мы с дядей только вчера приехали. - Я-асна, - протянула дознатчица. - А... - Аблыш яго у спокайи, - велел Дениска, явившийся в это время из-за угла дома. - Ну што ты як кляшчыха - тольки чалавек прийшоу, ты да яго з расспросами. - Дзяниска! - в один голос возмущенно воскликнули обе девушки. - Хиба так гадзицца размауляць з сястрою? - строго спросила та, которой скоро предстояло стать матерью. - Ну што вы за людзи? - устало вздохнул Дениска. - Дапусцим, Святланка у меня языкастая, гэта справа невырышальная, гэта у яе храничнае. Ну ты-то, Марына, ты-то... А-а, - он раздосадованно махнул рукой, - ну аб чым з вами размауляць? Пайдзем, Макс. И под неодобрительные возгласы девушек они удалились. Свернув за угол и оказавшись вне пределов досягаемости праведного гнева сестры и ее подружки, Дениска уселся на колоду у стены и хмыкнул: - Што за народ гэтыя дзеуки! Ни на хвилину пакинуць не магчыма! Он хлопнул себя по коленке и скривился, потому что угодил как раз по обгорелому и оттого болезненному месту: - Ну, адно добра - цяпер я тут са скуки не памру. А то иншы раз аж дурею рабиць няма чаго, нудна. - А речка? - искренне удивился Макс. - А лес? - Рэчка, лес... - отмахнулся Дениска. - Гэта перваю нядзелю цикава. А потым - ну зразумей, нельга ж увесь дзень у рэчцы пляскацца. Вон сёння бацька з братам ды баба з дзедам у ягады пайшли. Гадаеш, цикава у лясу? Кали ж то! Камарьё тольки ды ветки пад нагами. Спачатку, само собой, прывлякацельна - потым набрыдае. Ничога, цяпер-то усё пераменицца. Удвох гэта не в адзиночку. Тут ёсць пару месц, куды я сам лезци... - неожиданно он оборвал себя и махнул рукой: - Ну, гэта мы пасля абсудзим. Впрочем, Макс и так уже понял: каникулы обещали быть интересными.
      5
      - Вот они где! - дядя Юра немного укоризненно покачал головой, но потом заметил результаты "охоты" мальчишек и только присвистнул: - Гляди, Светка, они ж тебе на огороде всех кузнечиков повыловили. Денискова сестра только дернула плечиком: - Няхай. Иншыя набягуць. Чаго-чаго, а кузнечыкау у нас выстачыць. Макс и Дениска, оторвавшись от выслеживания очередных жертв, вынуждены были вернуться к краю огорода, где сейчас, поджидая их, и разговаривали Юрий Николаевич со Светланой. Рядом, на грядке, стояла под широкими литьями лопуха ("Чтобы в тени, а то погорят", - объяснял непонятливому Дениске Макс) трехлитровая банка. В банке сидело штук двадцать крупных кузнечиков. У многих были обломаны усики или лапки - к сожалению, метод "стаканчиковой" ловли оказался не идеальным. - Шкада, - протянул Дениска, пока они шагали к взрослым. - Вотакенный сядзеу, я ужо пачци спаймау яго. Два разы уцякау, хитруга, а тут... - Ну и как вам удалось наловить такой зоопарк? - удивленно спросил Юрий Николаевич. Когда он услышал рассказ Макса, то долго прицокивал языком, улыбаясь: вот ведь, надо ж так уметь! Оказалось, метод был прост. Кузнечики сидели на картофельных кустах и время от времени стрекотали. Заметить их, практически, невозможно, пока не подошел вплотную. Вот ребята и крались на звук, замирая, когда насекомые замолкали, и возобновляя движение, когда те снова начинали "петь". А потом, отыскав взглядом солиста, оставалось только осторожненько, с двух сторон, подвести руки с зажатыми в них пластмассовыми стаканчиками и - бац! - быстро соединить один с другим. А потом уже сбрасывать добычу в банку. - Ну, хорошо. Вы потом разберетесь и поделите своих пленников, а сейчас пойдем-ка, козаче, обедать, - подытожил Юрий Николаевич. Макс кивнул. Он хотел сказать, что кушать совсем не хочет, что вообще ничего не хочет, вот только водички бы попить, да и жарко как-то стало... вернее, холодно... одним словом.... Но он уже ничего не сказал, только медленно начал оседать на землю. - Бог ты мой! - прошептал Юрий Николаевич, подхватывая безжизненное тело племянника под руки. - На солнце, наверное, перегрелся. Дениска испуганно пожал плечами: уж он-то чувствует себя в норме, а были ж вместе, под одним, вроде, солнцем... Светлана вместе с Юрием Николаевичем понесла Максимку в дом, к Настасье Матвеевне, и Дениска поплелся вслед за ними, досадуя на слабое здоровье "городских" (и забывая, что и сам из города). В забытой всеми банке возмущенно стрекотали кузнечики.
      6
      Нечто круглое и холодное прикасалось к затылку, каталось по нему обезумевшим Шалтаем-Болтаем. Потом исчезало, и слышно было, как оно же кружит по краю стеклянной банки ("Кузнечики повыпрыгивают", - слабо подумал Макс). Хрясь! Бульк! Где-то все это уже было, словно повторяется само время. Или даже пятится назад. "И снова мама оживет..." Но пока что оставался озноб и истомная боль в теле, и тяжесть на голове, и на груди, и на ногах, и липкий вязкий пот в подмышках, и иголки в глазах... И голоса, опять голоса. - Мама, ну что?! - Пачакай, сынку, пачакай. Пабачым - дай тольки, каб час прайшоу. - Мама!.. - Маучы! И устало еще раз, как будто подводя итог - и одновременно умоляя: - Маучы!..
      7
      Через некоторое время (причем, это могла быть одна минута, а мог быть и год) Макса раскрыли, сняв одеяла, раздели и снова пустили гулять по телу Шалтая-Болтая. Хрясь! Бульк! Нет, время не катится вспять, оно просто зациклилось на одном и том же эпизоде, словно иголка проигрывателя - на поцарапанной пластинке. "Малыш, хочешь, я расскажу тебе сказку..." Эта сказка Максу не нравилась. В этой сказке была цыганка с большими черными глазами /ОЧЕНЬ БОЛЬНОЙ МАЛЬЧИК/, мохнолапые зайцы-незайцы и альпинисты, много миниатюрных злых альпинистов. Такая сказка - Макс чувствовал - способна была убивать, и не понарошку. Его снова одели и накрыли одеялами, а на лоб уложили капустные листья. Их время от времени меняли, и скоро мальчик забеспокоился, успевает ли вырастать у бабушки на огороде новая капуста - так часто и помногу она снимала старые куски и приносила новые. И снова разговор. - Мама, ну что?! Вздох. - Мама!.. - Яго сурочыли, сынку. Зачапыли. Цыганка, кажэш? - Мама, но вы ведь... - Усё, што змагла. Бачыш, не дапамагаець. - Что теперь? Врач? - Якый врач? Сынку-сынку... хиба ж врач зможа зняць "зачэпку"? - Но... - Тольки ён. Тольки ён... - Страшно, мама. Ты ж сама говорила... - Гаварыла. И зараз скажу. А што рабиць? Збирайся, трэба кликаць, и як магчыма хутчэй. Макс не понимает, о чем они говорят, но ему становится страшно. И еще страшнее оттого, что тело постепенно отторгает мальчика: он чувствует, как понемногу теряет власть над собственными руками и ногами; вот они уже не слушаются приказов, вот уже даже не ощущаются. Зато ломота в голове, жар (и одновременно - озноб) делают невозможным само существование - и выталкивают Макса прочь из тела. Он вяло сопротивляется, сам не понимая, почему. Ведь снаружи будет удобнее, легче... Слышно, как нервно бродит по комнате, собираясь куда-то идти, дядя Юра. Он о чем-то перешептывается с бабушкой, но слов не разобрать. Потом тихонько поскрипывает дверь, захлопывается - Макс остается один. Один на один с болезнью. Некоторое время мальчик просто плывет в тягучем месиве, составленном из одной и той же минуты, умноженной многократно - минуты, в течение которой повторяются неприятные ощущения. Потом дверь вкрадчиво скрипит, в образовавшуюся щелку проскальзывает полоска света ("Уже вечер?!") и... кто-то еще! Макс замирает, даже не дышит. Он хочет знать, кто вошел. Незнакомец крадется неслышно, но (мальчик абсолютно в этом уверен) не из-за заботы о больном. Мягкие, почти бесшумные шаги. И взгляд - Макс чувствует, что на него смотрят, но сам не может повернуться, не может увидеть гостя. Вдруг - резкое движение, кто-то бросает на кровать мяч... - нет, не мяч, мяч не способен ходить, у него ведь нету ног. Тогда - что?.. Существо топчется у щиколоток Макса, а тот, как ни старается, не может поднять голову, чтобы взглянуть на него. Потом - прыжок на грудь; мальчик помимо воли охает и видит два блестящих кружка: глаза. "Так бесшумно, наверное, и должна ходить смерть". Ему страшно, он не хочет умирать - Макс осознает, что потом его не будет: вообще, совершенно, ни вот столечки, он просто закончится, как многосерийный, но все-таки конечный кинофильм. Мгновением спустя мальчик догадывается, что глаза принадлежат кошке - той самой, которая сегодня утром спрыгнула с печи. Кошка снисходительно урчит и трется лбом о недвижный Максов локоть. Она топчется, устраиваясь поудобней, бухается где-то в районе живота... - и тут же вскакивает, спрыгивает с кровати и убегает. Что-то напугало животное... или кто-то. И в этот момент мальчик начинает ощущать присутствие в комнате чужака. Новый посетитель совсем не похож на кошку, нет! Он разглядывает Макса с уверенным любопытством хозяина, никуда не торопясь и совершенно не опасаясь того, что его, наблюдателя, заметят. Потом (послышалось? или на самом деле?!) визитер хихикает и неслышно передвигается чуть поближе к кровати. Макс аж вспотел от напряжения. Он силится пошевелиться, или закричать, или вообще сделать хоть что-нибудь! - но он ничего не может. Сознание уже почти рассталось с телом; руки и ноги, и даже голосовые связки не слушаются мальчика. Он способен только наблюдать, как хозяин приближается к кровати. Но тот не торопится что-либо предпринимать. Подойдя, невидимое существо останавливается и замирает. "Ну что же ты? - с отчаянным бесстрашием думает Макс. - Чего же ты ждешь? Ну, покажись. Покажись!" Наблюдатель хихикает, но и не думает шевелиться. Тем более - показываться. Так проходит несколько долгих минут: мальчик лежит на кровати и силится перебороть ужас и любопытство; существо наблюдает. И под этим внимательным взглядом Макс уплыл в небытие сна.
      8
      Его разбудили голоса - громкие, безразличные к тому, что в комнате рядом лежит больной. Голоса раздавались из-за створчатых дверей; два - знакомых, один - нет. Незнакомый, сиплый, но мощный, звучал редко, все больше слушал; но когда говорил, два других внимали ему с почтением и опаской. - Разпавядай, што з хворым, - приказал чужак. - Нешта табе Юра не сказау? - это бабушка. А вот снова незнакомец: - Сказау. Але ж ты у нас чарауница, бачыш то, што иншыя не бачаць. Кажы. - Сурочыли яго. Юра гаворыць, цыганка сурочыла. Я зняць не змагла, тольки на якись час. А цяпер хлопчыку так пахужэла, што баюся нават пачынаць штось рабиць. - А дзе ж ты ранней была, кали яго да цябе прывезли? Тады б табе баяцца. - Так вы нам поможете? - вмешался Юрий Николаевич. - Мальчику очень плохо, ему помощь нужна, и срочная. Пауза. Как будто чужак долго и пристально разглядывает дядю Юру. Макс в это время вспомнил про невидимого наблюдателя, но сейчас, кажется, в комнате рядом с ним никого не было. "Ушел, наверное". - Пагана, кажаш, хлопчыку? Чаго ж ранней мяне не пакликали? Не атвечай сам ведаю. Баяцёся! Дарэмна. ...А можа быць, што и не дарэмна. Гавары, як плациць збираешся? - Что? - не понял Юрий Николаевич. - Гэта у вас у горадзе медицына безкаштовная, - отрезал незнакомец. - Я ж, Карасёк, патрэбую атплаты. - Сколько? - сухо спросил Юрий Николаевич.