40 лет среди грабителей и убийц

Один из них был хлебный, другой – перочинный, лезвие которого было согнуто.

– Убийца, очевидно, во время борьбы поранил изрядно себе руки. Видите, вся ряса убитого испачкана отпечатками кровавых пальцев,– вмешался судебный следователь.

Вместе с прокурором и следователем мы занялись тщательным осмотром кельи несчастного иеромонаха.

За перегородкой этой комнаты, у окна виднелась лужа крови. Брызги ее попали и на подоконник, и на лежавший тут расколотый сахар. В большой комнате тоже повсюду следы крови. Комод, шкатулка взломаны, на них кровавые следы от рук. На стуле мы нашли тяпку, употребляемую для колки сахара.

– Убийство совершено с целью грабежа,– заметил я.

– Без сомнения,– ответил следователь.

– Убийца порезал себе руки. Это очень важная улика.

– Семь проколов горла! – обратился к нам доктор.– Убийца, которому оказали ожесточенное сопротивление, не мог, очевидно, сразу нанести быстрый и сильный удар, поэтому, видите, сколько ран на горле жертвы.

– Ага! – воскликнул я, заглянув в печь.– Эти пуговицы доказывают, что убийца сжигал в печке свою одежду.

Покончив с осмотром, мы приступили к первоначальному допросу.

– Скажите, отец благочинный, слыл ли покойный за человека состоятельного?

– Не думаю. Мне, конечно, в точности неизвестно, сколько у отца Иллариона было денег, но предполагаю, что о больших суммах не может быть и речи.

– Нет ли у вас подозрения на кого-либо? Вам, конечно, лучше должны быть известны распорядки вашей монастырской жизни, равно как и лица, здесь бывающие.

– Откровенно вам скажу, в ум не могу взять, кто бы это мог решиться на столь страшное злодеяние,– развел руками благочинный.

Надо было нам самим нащупывать след к поимке злодея. Я велел позвать монастырского служителя Якова. Он повторил свой рассказ о том, как покойный посылал его за табаком и как наконец он обнаружил убийство.

– Покажи-ка, братец, свои руки! – приказал я ему.

Он спокойно протянул их. Мы все впились в них глазами, особенно доктор. Руки были чистые, без единого пореза. Я отпустил Якова и обратился к казначею лавры:

– Скажите, отец казначей, кто у вас прежде служил в прислужниках?

Казначей назвал имена и фамилии. Я приказал агенту Назарову записать их.

– Ну а кто за последнее время посещал лавру?

Среди нескольких лиц отец казначей назвал, между прочим, Ивана Михайлова, который до сентября прошлого года был монастырским служителем.

– А не знаете ли вы, когда в последний раз был в лавре этот Иван Михайлов?

Тут вперед выступили два монаха и заявили, что видели Михайлова три дня назад, то есть накануне убийства иеромонаха Иллариона. Михайлов явился в лавру без всякой надобности, провел в ней целый день и накануне убийства ночевал в лавре. Затем он появился в монастыре в день совершения преступления. Это было весьма ценное указание.

– Где же мог ночевать у вас Михайлов? – спросил следователь.

Мы приказали позвать всех сторожей. Один из них заявил, что Михайлов ночевал у него и собирался в девять часов вечера уехать к себе на станцию Окуловка.

– Ну, теперь,– тихо сказал я прокурору и следователю,– будьте покойны, господа, я скоро найду убийцу.

* * *

В тот же день, поздно ночью, я позвал к себе нескольких агентов.

– Вот в чем дело, господа. У Назарова записаны лица, служившие раньше в лавре и бывавшие в ней в последнее время. Ознакомьтесь с этим списком и немедленно начинайте действовать, но с крайней осторожностью, чтобы не спугнуть настоящего преступника. Соберите о них самые тщательные сведения и, по мере их получения, доносите мне.

Отпустив их, я велел позвать к себе Назарова.

– Ну-с, Назаров, вам представляется случай отличиться, так как убийство иеромонаха Иллариона является далеко не заурядным преступлением. Завтра первым утренним поездом вы отправитесь на станцию Окуловка. Из расспросов сторожа лавры, у которого провел ночь Михайлов, я знаю, что Михайлов служил раньше на этой станции стрелочником, затем, будучи уволенным, приезжал в Петербург хлопотать о новом месте. Имейте в виду, Назаров, что вы должны соблюдать полнейшее инкогнито, дабы весть о вашем прибытии на станцию не дошла до Михайлова прежде, чем вы его схватите и допросите, учинив, конечно, у него и обыск. Я дам вам открытый лист, в котором предпишу всем местным властям оказывать немедленное и энергичное содействие во всем, что вы найдете необходимым предпринять.

Я сел за стол, написал эту бумагу и вручил ее Назарову.

Наутро, в половине девятого, Назаров выехал на станцию Окуловка. Всю дорогу Назаров действовал умно, тонко, осторожно. Зная, как часто совершенно случайно, из обрывка какой-либо фразы удавалось напасть на верный след или хотя бы поймать кончик таинственной нити преступления, Назаров незаметно ко всему приглядывался, прислушивался. Он ловко завязал разговор кое с кем из поездной прислуги и кондукторской бригады.

– Вы сами не из Окуловки? – спросил он одного кондуктора.

– Нет, а что?

– Да так… Человечка одного мне надо там разыскать… О месте он хлопочет.

– А ты, Степан Кондратьич, слыхал,– вмешался в разговор другой кондуктор,– как раз в Окуловке, о которой господин заговорил, какой-то бывший служащий здорово деньги швыряет?

– Кто такой? – равнодушно спросил Назаров, хотя сердце его так и запрыгало.

– А вот этого, господин, не сумею вам сказать. Я от других служащих это слыхал. Рассказывали они, будто этот человек прежде кем-то служил при станции, а потом его уволили. Удивительное дело!

Разговор прекратился. Этот счастливый случай еще больше укрепил уверенность Назарова, что розыски преступника идут по верному пути.

Наконец в вагоне раздался выкрик кондуктора: «Станция Окуловка, поезд стоит три минуты!» Был восьмой час вечера. На дворе трещал январский лютый мороз. Темная ночь прорезывалась светом станционных фонарей. Назаров стоял на платформе и нетерпеливо ожидал отбытия поезда. Наконец в морозном воздухе глухо прохрипел паровозный гудок, поезд двинулся. Назаров поспешно подошел к начальнику станции.

– Господин начальник станции?

– К вашим услугам.

– Прошу вас, пройдемте в кабинет. Я – агент сыскной полиции. Нам необходимо переговорить по крайне важному делу.

В кабинете начальника станции Назаров рассказал ему, в чем дело, и попросил помочь в розысках.

– Все, что могу… Располагайте мной… – проговорил взволнованный начальник станции.

– Видите ли, в этом деле необходимо соблюдать величайшую осторожность. Надо, чтобы Михайлов…

– Их двое. Один – Иван Михайлов, бывший стрелочник, ныне уволенный, и брат его Федор, служащий в трактире,– предупредил станционный начальник.

– Прекрасно. Надо, чтобы они как-нибудь не пронюхали о готовящейся на них облаве. Поэтому у меня такой план. Прежде всего я, конечно, обращусь в полицию, приглашу ее для помощи. А затем вот что: не можете ли вы из числа ваших служащих назвать какого-нибудь честного, осторожного, осмотрительного, словом, верного и надежного человека, который бы знал лично Михайлова и мог указать его местожительство?

– Могу порекомендовать вам Лукинского,– ответил начальник. – Он – старший стрелочник Окуловки. за его добросовестность я ручаюсь.

– Прекрасно. В таком случае будьте любезны послать за ним, а я немедленно распоряжусь о вызове станового пристава. Вы позволите мне послать за ним вашего жандарма?

– О, пожалуйста…

Назаров черкнул на карточке несколько слов приставу, приглашая его сейчас же явиться с чинами полиции, и жандарм полетел к нему.

* * *

Между тем на станцию явился Лукинский, так хорошо аттестованный начальником станции.

– Ты знаешь, любезный, Михайловых? И в особенности Ивана Михайлова? – спросил Назаров, внимательно вглядываясь в наружность старшего стрелочника.

– Как не знать, ваше благородие, он ведь служил у нас. Пустой человек! А только, ваше благородие, явился он три дня тому назад из Питера и больно много денег с собой привез. Золотые монеты у него объявились и вещи разные. Как приехал, давай кутить с братом своим Федором.

– Где же кутили они?

– А в трактире Сметаниной.

– Скажи, Лукинский, как ты думаешь, где они теперь должны быть? – спросил Назаров.

– Да где же им быть, окромя трактира? Наверное, там.

Назаров шепотом еще раз спросил начальника станции, можно ли довериться Лукинскому.

– Говорю вам, господин агент,– тихо ответил начальник,– я за него ручаюсь.

– Ну, Лукинский, так ты вот что сделай: отправляйся сейчас же и узнай, где находятся Михайловы. Если их нет в трактире, то ищи в другом месте, но помни – ни единым словом не проговаривайся им о том, что их ищут! Слышишь?

– Будьте спокойны, ваше благородие… Сам понимаю.

– И как только ты их найдешь, сейчас же беги сюда! Не мешкай, время дорого. Ну, ступай.

Прошло около получаса, в течение которого Назаров с нетерпением поджидал прибытия местной полицейской власти. И вдруг произошло то, чего Назаров, да и сам начальник станции, ожидал менее всего. Лукинский вернулся на вокзал, еле держась на ногах – до такой степени он был пьян. Он шатался из стороны в сторону, язык его совсем заплетался!

– Однако вы хорошо знаете людей, которых рекомендуете и за которых ручаетесь! – обратился Назаров к сконфуженному и перепуганному начальнику станции.– Знаете ли вы, что, благодаря этому весь успех поимки предполагаемых убийц может свестись к нулю?.. Ты что же это, любезный, нализался раньше времени, а? – напустился на стрелочника Назаров.– Ну, говори, отыскал Михайловых?

– 0-от… отыскал,– еле пробормотал «примерный стрелочник».

– Где же они?

– В трактире.

– В каком?

– В трак… тире, говорю вам. Как раз в это время прибыл становой пристав всего с одним десятским.

– Неужели у вас нет еще полицейских служителей? – обратился Назаров к приставу.– Помилуйте, что мы будем делать с одним десятским? Придется, быть может, устраивать засаду, а то и силой забирать этих молодцов… Где же другие? Где урядник?

– А черт их знает, где их нелегкая носит! – буркнул пристав.

Взять с собой жандарма со станции было нельзя, так как вскоре должен был прибыть поезд.

– Нечего делать, времени терять нельзя. Тем более что этот Лукинский мне очень подозрителен. Кто его знает, может, он предупредил Михайловых,– решил Назаров.– Далеко до трактира Сметаниной?

– Нет, близко,– ответил пристав.

После бесконечных переходов то вправо, то влево Назаров увидел деревянное здание, довольно ярко освещенное. Это и был трактир Сметаниной.

– Вот что, господа, вы останьтесь здесь у двери, так как ваше появление может спугнуть Михайловых, а я войду в трактир один с этим пьяным дураком-стрелочником. Как только свистну, спешите ко мне.

Сказав это, Назаров, пропуская вперед себя Лукинского, смело вошел в заведение окуловской купчихи. Обычная обстановка захолустных трактиров. Столы, покрытые красными скатертями, колченогие стулья, буфет, клубы дыма от махорки и дрянного табака, гам многих голосов и отвратительный, удушливый воздух, пропитанный винным и пивным перегаром.

– Где же Михайловы? Которые? Указывай! – прошептал Назаров, сжимая руку старшего стрелочника.

Лукинский выдернул руку и пьяным голосом, заикаясь, дерзко проговорил:

– А я почем знаю… Никаких Михайловых тут нет. Ничего не знаю.

– А, вот что! – воскликнул Назаров и, выхватив свисток, протяжно свистнул.

Немедленно в трактир вошли пристав, десятский и начальник станции.

– Господин пристав, немедленно распорядитесь оцепить все выходы из трактира. Этот пьяный негодяй играет странную роль. Он не желает указать Михайловых.

К счастью, трактир имел только одну дверь, ту, через которую вошли Назаров и его спутники. Около него встали пристав и десятский. В трактире мгновенно наступила мертвая тишина. Посетители, бражничавшие за чаем и водкой, как бы окаменели от неожиданности и испуга.

– Кто из вас Михайловы, Иван и Федор? – резко спросил Назаров.

Оклик остался без ответа.

– Десятский, буфетчик! Называйте этих лиц… Вы знаете их? Есть среди них Михайловы?

– Никак нет.

– Вам Михайловых? – спросил перетрусивший буфетчик. – Их теперь действительно нет, а только они были.

– Когда?

– Да, почитай, минут с двадцать, как ушли. Пили они тут, а потом явился Лукинский, вот этот, что с вами. Подошел к ним, что-то сказал, они вскочили, давай его наскоро потчевать. Он стакана три водки выпил. Как только он ушел, бросились из трактира и Михайловы,– ответил буфетчик.

Было очевидно, что «примерный» Лукинский предупредил негодяев и те бросились в бегство.

* * *

Назаров сурово взглянул на начальника станции.

– Удружили-с! – бросил он ему.– Где теперь его искать? Какие у вас еще тут есть заведения подобного сорта?

Они бросились к постоялому двору. Чтобы исключить возможность побега Михайловых из дома Суворовой, если бы они там оказались, Назаров обратился к приставу:

– Будьте так любезны окружить этот дом понятыми.

– Я не могу этого сделать скоро,– ответил пристав.

– Как не можете?! – вскипел агент.– Что же мне, из-за ваших порядков упускать из рук преступника? Дать ему возможность скрыться?

– Но где же я возьму сейчас понятых? – оправдывался пристав.

Назаров понял, что ему придется рассчитывать только на собственную сообразительность и энергию. По счастью, рядом с постоялым двором Назаров увидел ярко освещенный дом. В его окнах мелькнула фигура жандарма. Оказывается, тут шла свадьба, на которой пировал и жандарм. Назаров немедленно его вызвал и попросил о помощи.

Оставив у каждого выхода дома Суворовой по человеку, Назаров постучал в двери постоялого двора. В эту минуту жандарм Маслюк, стоявший во дворе, услышал какой-то шорох.

– Ваше благородие,– подбежал он к Назарову,– вроде человек во дворе прячется.

Назаров, а за ним и остальные бросились во двор. Там стояли экипажи, телеги, сани и виднелась большая груда сложенных дров. Назаров сразу подошел к дровам и начал внимательно вглядываться в них. Вдруг он радостно воскликнул:

– Ага! Наконец-то попался…

За грудой дров лежал притаившийся человек.

– Ну, вставай, братец, теперь уже все равно никуда не спрячешься. Берите его, господа!

В то время, как полиция извлекала из дров Ивана Михайлова, Назаров поднялся на чердак, где, как оказалось, прятался Федор Михайлов. Назарову сразу бросилось в глаза, что Иван Михайлов был более перепуган и смущен, чем брат его Федор. Прежде чем приступить к обыску, Назаров обратился к Ивану Михайлову:

– Ну-ка, любезный, покажи свои руки. Они были все изрезаны. Последнее сомнение исчезло. Убийца иеромонаха был пойман. Начался обыск. В кармане пальто Ивана Михайлова нашли желтый бумажник, в котором было девяносто семь рублей кредитными бумажками, открытые золотые часы с золотой цепочкой, складной медный образок и еще одни, закрытые, часы с золотой цепью, а также носовой платок. У Федора Михайлова нашли кошелек с окровавленными трехрублевками, тринадцать золотых монет, из которых четыре русских, девять французских, серебро и другие монеты.

На нижнем белье Ивана Михайлова были обнаружены кровавые пятна. Назаров немедленно дал мне телеграмму о поимке преступников. От Окуловки до Петербурга Михайловых сопровождали три жандарма и, кроме того, от станции Вишера – три полицейских надзирателя.

Через несколько дней оба Михайловых стояли в моем кабинете.

– Вы убили иеромонаха Иллариона? – спросил я.

– Не мы, ваше превосходительство, а только я один,– ответил Иван Михайлов.

– Ну, рассказывай, как было дело.

* * *

– В восьмом часу вечера десятого января,– начал свою исповедь убийца,– я пошел в лавру и направился прямо в келью иеромонаха Иллариона.

– С целью убить и ограбить его? – спросил я.

– Нет. В то время у меня и мысли этой не было. Просто хотел повидать отца Иллариона, потому ведь я служил ему. Дверь кельи заперта не была. Отворил я дверь, вошел в прихожую и громко сказал:

«Боже наш, помилуй нас!»

«Аминь!» – послышался голос Иллариона. Я вошел тогда в комнату. Из другой комнаты навстречу мне вышел отец Илларион, неся в руке сахар. Самовар уже стоял в первой комнате, за перегородкой на столе. На нем я заметил какую-то посуду и перочинный нож. В той же комнате на окне лежали два ножа – один для колки сахара, короткий и толстый, другой для хлеба. Я подошел под благословение и получил его. Мы стали разговаривать. Иеромонах спросил меня, что я теперь делаю, где служу. Я ему рассказал, что приехал в Петербург приискивать себе место на железной дороге.

«Дело, дело, чадо, работать надо… Жизнь в лености не угодна Богу,заговорил отец Илларион.– А теперь давай чайком побалуемся».

Он подошел к окну и стал колоть сахар. В эту вот самую минуту я, будучи уже в хмельном состоянии, задумал убить иеромонаха, которого знал за состоятельного. Я схватил его за подрясник у горла, а он ударил меня наотмашь. Я пошатнулся, он схватил меня в охапку, но я успел взять перочинный нож и два раза ударил им иеромонаха.

В ожесточенной борьбе отец Илларион схватил меня за волосы, кусал мои руки. Наконец мы оба, по очереди падая и вставая, попали в другую комнату. У отца Иллариона в руках уже был нож, который я силился отнять, а он – удержать. Нож согнулся. Улучив минуту, я схватил отца Иллариона за горло и большим ножом сильно ткнул его. Он захрипел и скоро испустил дух. Убедившись, что он кончился, я пошел в спальню искать денег. Сломав верхний ящик комода сахарным ножом, я вынул деньги, вложенные в старый конверт, и процентные билеты, завернутые в лист бумаги. Из среднего ящика взял золотые монеты и золотые часы с цепью. Надел на себя пальто, которое ныне у брата, брюки и перчатки отца Иллариона, свои же пальто, брюки и ситцевую рубаху сжег в печи, топившейся в келье. В девятом часу вечера я вышел из кельи, перешагнув через труп иеромонаха. Никого не встретив в монастыре, я вышел из ворот, отправился на станцию и поездом в одиннадцать часов вечера уехал в Окуловку. Приехав туда, я отдал пальто убитого своему брату. Когда он нашел в нем золото и другие вещи и спросил, откуда я взял все это, я сказал ему, что это не его дело. А вскоре меня и забрали… Убийство совершил я один и сообщников никаких не имел.

* * *

Иван Михайлов был приговорен к двенадцати годам каторжных работ.

Кровавый миллион

30 октября 1884 года в двенадцать часов ночи в сыскную полицию поступило сообщение о зверском убийстве в доме по Рузовской улице. Убитыми оказались потомственный почетный гражданин Василий Федорович Костырев и его старая нянька Александра Федорова, семидесяти одного года.

* * *

Когда мы прибыли на место преступления, то увидали такую картину. Убитая нянька лежала с раздробленной головой недалеко от входных дверей, ведущих на черную лестницу. В ее открытых глазах застыло выражение ужаса, боли и страдания. Пряди седых волос, слипшихся от сгустков крови, падали на лицо, почти сплошь залитое кровью. Ближе к дверям, ведущим в первую комнату, по правой стене, лежал распростертый труп Костырева. Голова его также была разбита, очевидно, тем же тупым орудием, которым проломили голову старухе.

В передней находился взломанный железный сундук. В третьей комнате прямо против лежанки стоял деревянный шкафчик. В нем все было перерыто, вещи и безделушки находились в страшном беспорядке. На полу около шкафа валялась маленькая деревянная копилка, тоже взломанная. В одной из печей квартиры была обнаружена груда золы, характерная для сожженной бумаги.

– Скажите,– обратился следователь к врачу, осмотревшему трупы,– сколько времени, по-вашему, могло пройти с момента совершения убийства?

– Более суток. Кровавые пятна и пятна трупные на теле убитых свидетельствуют, что прошло много времени.

– Убитые боролись, защищались?

– На Костыреве не видно никаких следов борьбы. По-видимому, он был убит врасплох. Что касается старухи Федоровой, тут картина иная. На обеих щеках, около рта, заметны синяки, кровоподтеки. Можно предполагать, что старухе с большой силой зажимали рот. Эти синяки напоминают следы пальцев.

– Ее, очевидно, душили?

– Нет, по-видимому, ей просто закрывали рукой рот, чтобы она не кричала.

В то время как следователь беседовал с врачом, агенты нашей полиции внимательно осматривали обстановку убийства. Самый тщательный осмотр не дал никаких положительных результатов.

Между тем начался допрос дворника дома, Николаева.

– Почему ты дал знать в участок о несчастье в этой квартире спустя чуть ли не двое суток? – спросил следователь.

– Раньше не знал об этом.

– А как же ты узнал, что произошло несчастье? – задавая этот вопрос, следователь не сводил пристального взгляда с Николаева.

– Я стал звонить в квартиру, звонил, звонил, смотрю – не отпирают. Я испугался и побежал в часть заявить.

– А почему же ты испугался? Разве ты знал наверняка, что Костырев и Федорова должны быть дома?

Дворник замялся.

– Нет, конечно, где же знать…

Таковы были итоги первоначального допроса. Подозрение пало на дворника.

Следствие закипело. Прежде всего стали собирать сведения о том, что делал дворник Николаев в эти дни, когда в квартире уже лежали два трупа. Оказалось, что почти все это время он пьянствовал, кутил, то и дело отлучался из дома, посещая своего приятеля Семенова, тоже дворника одного из домов по реке Фонтанке, что они вместе куда-то все ездили, посещая трактиры и портерные. Кроме того, было установлено, что к Николаеву в эти дни приходили и заявляли, что в квартире Костырева, несмотря на звонки, дверей не отпирают.

На основании этих улик Николаев и Семенов были арестованы по подозрению в убийстве с целью грабежа. К тому и другому нагрянули с обыском, но ничего подозрительного в их вещах не было найдено. Как ни вески и ни значительны были улики, собранные сыскной полицией против Николаева и Семенова, они, однако, не давали нам не только юридического, но и нравственного права считать этих лиц непременными убийцами Костырева и Федоровой. Поэтому мы постарались всеми силами поднять завесу над личностью самого убитого, собрать сведения о людях, его знавших и посещавших, словом, всесторонне осветить это мрачное и темное дело.

* * *

Мало-помалу перед нами стал вырисовываться образ убитого. Это была чрезвычайно странная, загадочная натура.

Унаследовав после смерти своего отца огромное состояние, большей частью в недвижимости и наличных кредитных билетах, убитый поспешил прежде всего обратить все деньги в процентные бумаги, которые внес вкладом в Государственный банк на сумму более трехсот тысяч рублей. Казалось бы, обладая большим состоянием и молодостью, Костырев мог бы вести жизнь привольную и интересную, а между тем этот человек совершенно уединился и зажил жизнью не то отшельника, не то фанатика-схимника. Он редко куда ездил и почти никого не принимал. Ужасная скупость, вернее, алчность овладела им. О его скупости ходили анекдоты, баснословные рассказы, оказавшиеся, однако, при проверке сущей правдой.

Первой из знавших Костырева и Федорову была допрошена жена кассира губернского казначейства Морозова. Она рассказала, что покойных часто навещал меняла Шилов. На этого Шилова всегда жаловалась убитая старуха нянька, говорившая, что «пустит этот подлец Шилов Васеньку по миру, ей-ей, пустит». Оказалось, что Шилов отобрал у Костырева купонные листы от всех процентных бумаг вперед на десять лет, выдав взамен пустую расписку.

Почти то же показала и тетка убитого.

Все эти показания пролили очень мало света на мрачное двойное убийство. Они были ценны только в том отношении, что давали кое-какие сведения об имущественном положении убитого Костырева.

Таким образом, в руках сыскной полиции находились только двое – Николаев и Семенов, подозреваемые в убийстве. Прямых улик об их участии в преступлении не было, ибо обыск их имущества и жилья, как я уже говорил, не дал ничего существенного.

* * *

И вот настал памятный и знаменательный для нас день – седьмое ноября. В этот день к нам доставили для допроса дворника Семенова, запасного унтер-офицера. В начале допроса он отрицал какое бы то ни было участие в этом страшном деле. Но вдруг он побледнел, схватился руками за голову, точно стараясь закрыть глаза от каких-то видений, и голосом, полным ужаса и тоски, тихо прошептал:

– Не могу… Не могу больше… Силушки моей нет!

– Что с тобой? – спросил я его.

– Вот опять… Опять стоят передо мной,– продолжал возбужденно Семенов, теперь уже с ужасом глядя перед собой широко раскрытыми глазами,– Вот она извивается… Вот я ей рот закрываю.

Он затрясся, повалился на пол, и из его побелевших губ вырвалось мучительным стоном:

– Мой грех… Берите меня, судите меня! Это я убил Костырева и старуху!

Когда он немного успокоился, то подробно рассказал о том, как они вместе с Николаевым осуществили это зверское двойное убийство.

* * *

– Эх, погубил меня Никита Николаев! – начал Семенов.– А ведь мы с ним не только давнюю дружбу водили, а близкими земляками были – оба мы из Новгородской губернии. Новгородского уезда. Двадцать восьмого октября жена у меня именины справляла. Пришел ко мне Николаев и, между прочим, говорит: «Хочешь. Федор, разбогатеть?» «Как,– говорю,– не хотеть, только каким же это манером из бедного богачом сделаться?» «А вот каким,– отвечает Николаев.Живет в нашем доме страшный богач Костырев с нянькой-старухой Федоровой. Деньжищ у него, бают, видимо-невидимо, миллионы. Помоги мне убить их. Деньги заберем, вот и разбогатеем. Мне с женой с ними не справиться. Что же, согласен?» «Нет,– говорю,– друг сердечный, за такое разбогатение дорожка одна – на каторгу. Бог с ними, с деньгами, коли за них кровь христианскую проливать надобно да ноги под кандалы подставлять».

Этот отказ Семенова не обескуражил Николаева. Как злой демон-искуситель, он не отходил от Семенова, возвращаясь все к тому же разговору об убийстве богача и старухи. Он рисовал ему картины будущего привольного житья, старался всеми силами и уловками склонить Семенова на пособничество. Он, положительно, гипнотизировал его, однако Семенов не сдавался.

Настал следующий день, роковое двадцать девятое октября. Под предлогом осмотра лошадей Николаев пригласил к себе Семенова и тут, у себя в дворницкой, опять стал упрашивать помочь ему убить и ограбить Костырева. Он пригласил Семенова в трактир, они потребовали водки, чаю. Выпили по три стаканчика водки. Семенов малость охмелел. Пробыв в трактире около часа, они вернулись в дом Николаева.

– Вот что, Федя,– начал Николаев,– ты иди из ворот налево за угол и встань в подвальном помещении против квартиры Костырева, а я пойду в ту квартиру, надобно мне…

Семенов послушно направился к указанному месту. Николаев же быстро вошел в дворницкую, переоделся, оставшись в одной фуфайке красного цвета и жилете без передника, «чтоб кровью не залить его».

– Ну, Федор, слушай, как только я крикну тебе оттуда, беги ко мне.

Николаев подошел к квартире Костырева с черного хода, где лестница не была освещена, и позвонил. Прошло несколько секунд, потом послышался старческий шамкающий голос:

– Кто там?

– Дворник, насчет водопровода,– ответил бесстрастным тоном убийца.

Дверь открылась, Николаев быстро вошел, оставив ее открытой настежь.

В эту секунду до Семенова донеслись испуганные возгласы старухи: «Что тебе?.. Что тебе надо?..» – и ответ Николаева: «Души ваши дьявольские и деньги ваши!»

Минута, и Николаев с высоко поднятым молотком двинулся на фигуру мужчины, стоявшего позади старухи в дверях между кухней и первой комнатой. Это и был несчастный Костырев. От первого удара молотком по голове он только пошатнулся. Тогда Николаев нанес со всей силой второй удар, после которого Костырев, даже не вскрикнув, грузно упал на пол мертвым.

Обезумевшая старуха Федорова бросилась к двери. Зажженная свечка выпала у нее из рук и потухла.

– Спасите… Убивают! – вылетело из ее горла, перехваченного судорогой.

Крики были слабые, тихие и походили скорее на стоны.

– Черт! Дьявол! – раздался злобный крик Николаева.– Чего же ты стоишь, иди на помощь!

Семенов услышал отвратительное ругательство и опрометью бросился в квартиру. В дверях он наскочил на старуху и схватил ее, зажав ей рот рукой. Последовала короткая борьба. Обезумевшая старуха кричала, хрипела, извивалась, делая нечеловеческие усилия вырваться из рук убийцы. Страх придал силы этой похожей на мумию старухе.

Семенов вскрикнул – она впилась зубами в ладонь убийцы. В эту секунду подбежал Николаев и тем же молотком ударил няньку. Она упала, но была еще жива, хрипела, стонала. Семенов добил ее вторым ударом.

* * *

Убедившись, что Костырев и старуха мертвы, Николаев зажег свечку и вместе с Семеновым вошел в комнату налево от кухни. Там у стены стоял железный сундук, в котором и должны были, по словам Николаева, находиться несметные сокровища богача Костырева. Николаев с жадностью бросился к сундуку, собираясь его взломать, но, испугавшись, как бы со двора не увидели их «работающими» со свечкой в квартире Костырева, вместе с Семеновым перенес сундук в переднюю и сейчас же запер квартиру изнутри на ключ.

Теперь ничто не могло помешать убийцам заняться грабежом. Но наступил тот психологический момент, который овладевает обычно грабителями: они не знали, за что им раньше приняться, и оставляли одно, бросались на другое.