40 лет среди грабителей и убийц

Городовой начал похрапывать, а Федосова и не думала приводить в исполнение свое намерение. Она о чем-то задумалась.

– Ну, что же ты?

– Да вот думаю, что убежать-то мы убежим, а куда я затем денусь? Полиция начнет разыскивать, надо на первых порах уехать из Питера, а потом, когда горячка пройдет, можно и воротиться. Беда только в том, что уехать из города и прожить на стороне денег стоит, а у меня медный пятак за душой. С ним далеко не уйдешь!

– Ну, об этом не сомневайся! – самодовольно проговорила Антипова.– Деньги у нас будут. Правда, у меня с собой в чулке всего двугривенный, но нам только дойти до Смоленского кладбища, и у нас тысячи будут. На все хватит…

– Ну, тогда медлить нечего, иди тихонько к двери, а я за тобой. Надо наблюдать за солдатом. Ишь как, собака, храпит!

Антипова начала медленно, на цыпочках приближаться к заветной двери, за ней в трех шагах следовала Федосова, не спуская глаз с городового. Когда Антипова отворила дверь из камеры, Федосова, проходя мимо мужа, шепнула ему: «На Смоленское кладбище» – и тотчас догнала Антипову, которая ничего не заметила.

Нечего и говорить, что беглянки без всяких препятствий выбрались на свободу из полицейской части и после двухчасовой ходьбы достигли Смоленского кладбища.

У ворот кладбища уже стояли сторож и какой-то малый, одетый в большие сапоги и пиджак. Проходя ворота, Федосова мигнула этому незнакомцу, пристально смотревшему на Антипову. Тот же, в свою очередь, сделал знак рукой, как бы говоря: «Будь покойна, все наготове».

Они шли очень долго. Антипова все искала взглядом на заборе какой-то только ей известный знак. Федосовой уже начало овладевать беспокойство. Но вот Антипова на мгновение остановилась, подошла близко к забору и, увидев на нем мелкую надпись красным карандашом «лево», свернула с мостков в левую сторону и сказала следовавшей за ней по пятам Федосовой:

– Теперь и конец близок.

Уже вечерело, кладбище погружалось во мрак, когда обе женщины подошли к могиле с покосившимся крестом.

– Муженек мой покойный здесь лежит,– сказала Антипова.– денежки стережет!

Она нагнулась и начала разрывать могилу.

– Мы эту работу мигом за вас окончить могем-с… – сказал вдруг выросший как из-под земли парень, которого они встретили у ворот кладбища.

С ним было еще два человека.

– Сыщики! Бежим! – с деланным испугом проговорила Федосова.

– Ну, зачем же бежать,– усмехнулся парень. Женщин задержали, а из могилы вырыли пакет, завернутый в газетную бумагу, с четырьмя тысячами рублей с лишком…

Процентные бумаги отца Иоанна были здесь все до единой.

– Ну что, матушка? – сказал я Антиповой, когда ее привели. – Не уберег муж-покойник денег-то, а?

Антипова угрюмо промолчала…

* * *

Москаленко пошел в арестантские роты.

Пьяный зверь

Пятнадцатого января, около трех часов утра в сыскную полицию поступило сообщение, что в доме барона Фредерикса по Орловскому переулку, в меблированных комнатах новгородской мещанки Елены Григорьевой найден мертвым в своем номере отставной чиновник Готлиб Иоганнович Фохт.

* * *

Я немедленно командировал в Орловский агента полиции. Туда же приехали судебный следователь, товарищ прокурора, полицейский врач и лица судебно-полицейского ведомства.

Глазам прибывших предстала небольшая комната, серенькая, грязная. У правой от входа стены – узкая железная кровать. Кровать постлана, но не смята. Мертвый Готлиб Фохт лежит спиной на полу. его левая нога покоится на кровати. Одет он в чистое нижнее белье, тоже не смятое. Полицейский врач приступил к наружному осмотру покойного.

– Ваше мнение? – обратились к врачу товарищ прокурора и судебный следователь.– Имеем ли мы дело со случаем скоропостижной естественной смерти, или есть данные предполагать насильственную кончину?

– Я не усматриваю явных следов насилия,– ответил врач,– правда, есть маленькие ссадины под бровями и на шее и небольшая рваная ранка за левым ухом… Но я полагаю, что этих данных еще мало для картины насильственной смерти. Положение трупа наводит меня на мысль,– продолжал врач,– что смерть застала Фохта внезапно, когда он собирался ложиться. Он вдруг почувствовал дурноту, хотел вскочить, но уже не мог, и навзничь, мертвый, грохнулся на пол. Левая нога осталась на кровати.

– Но ссадины, ссадины!

– Он мог удариться при падении.

Следователь переглянулся с товарищем прокурора.

– Видите ли, доктор, если бы Фохт сам упал в. агонии навзничь или на спину, то он должен был бы скорее всего разбить себе затылок, голову. Вы видите – он лежит лицом кверху. Каким же образом человек, падающий навзничь, может получить от падения ссадины под бровями?

– Он мог удариться лицом…– ответил сконфуженный врач.

– Нет, не мог,– возразил следователь.

Распорядившись об отправке трупа для вскрытия, мы приступили к предварительному дознанию.

Первой была приглашена для допроса, за отсутствием содержательницы меблированных комнат, ее сестра Евдокия Григорьева.

– Скажите, в ту ночь, когда скончался Фохт, все ваши жильцы были дома?

– Кажись, все…

– Был ли кто-нибудь в комнате покойного?

Тут Григорьева рассказала, что в тот поздний вечер и ночь к покойному заходили соседи по комнатам Иван Малинин и чиновник Александр Платонович Померанцев. По-видимому, они пьянствовали. Из комнаты Фохта раздавались взрывы хохота, пьяные выкрики, словом, веселье шло вовсю. Шумели настолько, что барыня из пятого номера выходила и просила быть потише. В два часа ночи Григорьева видела Малинина сильно пьяным, а Померанцева – выходящим из комнаты Фохта в брюках покойного.

– Вы, стало быть, хорошо знали вещи покойного, если сразу узнали его брюки на Померанцеве? Скажите, в таком случае, чего не хватает среди вещей покойного Фохта?

После беглого осмотра Григорьева обнаружила исчезновение енотовой шубы и золотых часов с цепочкой.

Один из жильцов, великолуцкий мещанин Петр Вихрев, тоже заявил, что в ночь смерти Фохта он видел, как Померанцев и Малинин переходили из комнаты в комнату, то от Фохта к себе, то от себя к Фохту.

Исчезновение енотовой шубы покойного, его золотых часов, таинственные обстоятельства смерти, неестественное положение трупа, подозрительные ссадины и ранка на шее – все это дало основание полагать, что отставной почтовый чиновник Готлиб Фохт был убит с целью ограбления.

Показание Григорьевой, что в ночь трагического происшествия покойный Фохт проводил время с Малининым и Померанцевым, пролило свет на это дело, дав ценные указания, в каком направлении вести следствие. Я дал приказ о розыске похищенной у Фохта енотовой шубы. Эти розыски очень скоро увенчались успехом. На Александровском рынке нашему чиновнику удалось узнать, что утром пятнадцатого января какие-то двое неизвестных продали енотовую шубу барышникам, которые, в свою очередь, перепродали ее в лавку Павлова в Апраксином дворе. Там шуба и была найдена и представлена в сыскную полицию.

Теперь все внимание сыскной полиции сосредоточилось на Малинине и Померанцеве. Какой-то внутренний голос подсказывал мне, что эти двое не косвенно, а прямо замешаны в деле об убийстве Фохта.

* * *

И тут случилось нечто в высшей степени странное. Один из предполагаемых убийц совершенно спокойно явился в свою комнату, то есть туда, где, как он должен был предполагать, все уже были начеку и где была устроена засада. Это был Иван Малинин. Около десяти часов утра он, пьяный, подъехал к дому, вошел к квартиру и прошел колеблющейся походкой в свою комнату.

Через несколько минут к нему нагрянула сыскная полиция. При виде ее он страшно изменился в лице, и хмель сразу соскочил с него. Грустное, тяжелое и вместе с тем отталкивающее впечатление производил этот юноша. Перед нами стоял чуть ли не отрок – ему было всего лишь дявятнадцать лет. Пьянство и разврат уже успели наложить свой след на этого юношу.

При аресте он был почти невменяем. Очевидно, бессонная ночь, пьянство и распутство каким-то кошмаром придавили его. Привезенный в сыскную полицию, он чистосердечно рассказал все. Он, Иван Иванов Малинин, царскосельский мещанин, сирота. Родители его были довольно состоятельными, занимались торговлей. Желая дать сыну приличное образование и воспитание, отдали его в коммерческое училище, где он, однако, курса не окончил, пробыв только до пятого класса.

– Отчего же вы ушли из коммерческого училища? – спросил я Малинина.

– Несколько причин было. Во-первых, умерли родители, и я хотел сам заняться коммерческим делом, а потом… учение не давалось. В одном из танцклассов познакомился я с барышней… Свели мы близкое знакомство… Деньжонки водились…

Начались кутежи, попойки.

Словом, из рассказа Малинина об этом периоде его жизни вырисовывалась старая и знакомая история, как гибнут юноши, попавшие слишком рано в водоворот столичной жизни…

Жил он раньше на Дегтярной улице, а теперь, вот уже год, как поселился в квартире Евдокии Григорьевой, где снимает комнату, в которой у него обитает также и отставной коллежский регистратор Александр Платонович Померанцев.

– Чем же занимается ваш сожитель Померанцев?

– Пьянством,– ответил Малинин.– Он почти голый, все пропил.

– Ну, расскажите теперь все откровенно, что вы знаете об убийстве Фохта,сказал я.– Не забывайте, что вы подозреваетесь в этом убийстве.

– Нет, ваше высокопревосходительство,– начал Малинин,– клянусь вам, я не убивал старика. Это дело рук Померанцева. Рядом с нашей комнатой жил отставной почтовый чиновник Готлиб Фохт, человек уже очень пожилой. Среди жильцов Григорьевой он пользовался большим почетом, так как почему-то все его считали весьма зажиточным, чуть ли не богачом. Он жил, не только ни в чем не нуждаясь, но и ни в чем себе не отказывая. Любил выпить, причем не жалел тратиться на дорогие вина, специальные водки, закуски.

Вчера, около четырех часов дня у меня были мои братья Федор и Алексей, приехавшие из Царского Села. В пять часов они уехали обратно. Уезжая, Алексей дал мне рубль двадцать копеек, на которые я купил три сороковки водки, три бутылки пива, колбасу, масло и хлеб. Все это мы принялись уничтожать вдвоем с Померанцевым.

Фохт пришел к себе около восьми часов вечера. «Идите, Померанцев, ко мне пить вашу супружницу-тезку – померанцевую водку»,– пригласил Померанцева Фохт и расхохотался, довольный своим каламбуром. Бражничали они долго. Около одиннадцати часов вечера пришел от Фохта Померанцев и принес мне рюмку померанцевки. «Лопай, дружище,– сказал он,– наш старик шлет тебе сие в дар». Я выпил ее. Должно быть, чаша переполнилась, потому что я почувствовал опьянение. «Дай мне твой ремень, которым ты подтягиваешь брюки»,– обратился ко мне Померанцев. Я спросил, зачем он ему понадобился. «Нужно»,– буркнул он. Я дал. Он ушел в комнату Фохта, заперев предварительно на ключ квартиру изнутри. Прошло некоторое время.

Вдруг совершенно ясно из комнаты Фохта послышался какой-то странный шум, сдавленные возгласы, словно там происходила борьба. Я затаил дыхание… Прошло еще несколько томительных минут, и вдруг в комнате Фохта что-то грузно упало на пол. Звук падения был глухой, какой бывает при падении тела. Тут страх охватил меня, я не знал, что происходит, но что-то мне настойчиво говорило, что в комнате Фохта разыгралось нечто зловещее, мрачное.

Из комнаты Фохта теперь несся храп, вернее, хрип. С сильно бьющимся сердцем я бросился на кухню, но, выскочив в коридор, столкнулся с Померанцевым, выходившим из комнаты Фохта. Померанцев был сильно взволнован. Руки его заметно дрожали, глаза беспокойно бегали.

Через несколько минут он опять пошел в комнату Фохта, недолго там пробыл и вернулся ко мне, одетый уже в платье Фохта. В руках он перебирал деньги, кредитками и серебром, которых, как мне показалось, было рублей на шесть. «Вот что,– заявил мне Померанцев,– собирайся, мы сейчас поедем с тобой в Щербаков кутить». Я попробовал отказаться от поездки, тогда он вплотную приблизился ко мне и угрожающим голосом прошипел: «Не поедешь?» Я сейчас же согласился, и мы поехали. Началась попойка, появилось пиво, водка.

Померанцев пил с особой жадностью. После этого мы отправились на Александровский рынок, где Померанцев продал енотовую шубу за двадцать пять или двадцать четыре рубля. Оттуда мы попали еще в какой-то трактир, из которого Померанцев скрылся, и как я очутился в своей комнате, даже не помню.

* * *

Померанцева арестовали около Пассажа. На допросе он сознался в убийстве Фохта и подтвердил показания Малинина.

– Вошел я к нему,– цинично заявил убийца,– к почтенному Готлибу Иоганновичу, в его прилично-мещанский номер… Батюшки, домовитостью, буржуазной солидностью так и пахнуло на меня! Кроватка и белье чистенькие, на вешалке и шуба енотовая, и костюмчики разные, на столике часы золотые, на комоде, который хочет лопнуть, кошелечек с деньгами. Фу-ты, благодать какая! И вдруг на столе – водка! Позвольте, как же это – водка и столько добра? Да разве это совместимо? Вот у меня часто водка на столе стоит, так разве вы у меня найдете что-нибудь существенное?

А Готлиб, почтеннейший Готлиб, меня угощает: «Выпейте рюмочку померанцевой»,– говорит. «А простую водочку, Готлиб Иванович, вы не употребляете?» – «Не люблю ее… Грубая она… Эта хотя и дороже, зато деликатная»,– отвечает он. «Это точно, Готлиб Иванович. А вы вот что скажите: отчего вы пьете водку и у вас есть часы золотые и енотовая шуба, а я пью водку – и у меня нет штанов?» – «Оттого,– отвечает Готлиб Фохт,– что я пью аккуратно, а вы широко, по-русски…»

Разозлил еще больше меня этот ответ. Сытая, самодовольная физиономия меня бесила. «А скажите, Готлиб Иванович,– обратился я к нему,– если я вам, примерно скажу: „Готлиб Иванович, дайте мне ваши брюки, сюртук, шубу“ – дадите вы это или нет?» – «Конечно, не дам!» – расхохотался противным смешком Фохт.

Он начал раздеваться. Когда он остался в одном белье и присел на кровать, собираясь ложиться, я вдруг набросился на него и обеими руками схватил за шею. Он только и успел прохрипеть: «Что ты делаешь?.. Разбойник…» Оторвать мои руки от горла ему не удавалось, как он ни старался. Я сжимал его горло все сильнее и сильнее, мои руки, казалось, были поражены судорогой, окостенели… Он теперь уже хрипел, потом как-то покачнулся и грохнулся навзничь, увлекая и меня. Мы упали вместе – Фохт уже не дышал. Я отдернул руки, встал и занялся его вещами.

* * *

Померанцев был предан суду и понес тяжелое наказание.

Недоразумение

Эти события происходили в апреле 1885 года. На одном из моих утренних докладов градоначальнику в качестве начальника сыскной полиции я вдруг услышал:

– Однако хороша-таки ваша полиция… На улице, на самом людном и видном месте две дамы нападают на двух почтенных и уважаемых дам, выходит целый скандал, и я ничего об этом не знаю… Да, вероятно, и вы ничего не знаете?

– Нет, ровно ничего не знаю! – несколько озадаченный ответил я.

– Вот то-то оно и есть. А ведь история случилась уже два дня тому назад. Вчера знакомый мне почтенный профессор Ф. с возмущением и негодованием жаловался, что его жену и ее знакомую, молодую девушку из очень порядочного семейства, у Гостиного двора задержали две купчихи, обвиняя их чуть ли не в воровстве и мошенничестве. Вышла очень неприятная история. Вы ничего об этом не знаете от ваших агентов?

– Первый раз слышу. Известны ли фамилии лиц, нанесших неприятности госпоже Ф.?

– Да-да… Фамилии записаны. Это жена купца-фабриканта А. Н. Б. и ее дочь, жена почетного гражданина К. Ф. Я.

– Лица эти мне известны. Немедленно расследую все дело и о результатах дознания буду иметь честь доложить вашему превосходительству.

– Да-да! Непременно, и необходимо раз и навсегда научить этих дам, что нельзя творить неприличия на улице.

– Слушаюсь!

* * *

В результате моего расследования удалось выяснить следующее.

Восьмого апреля, часов около двенадцати дня, в дом по Николаевской улице, где жил фабрикант А. Н. Б., вошли две дамы. Одна – брюнетка высокого роста, средних лет, другая – блондинка, очень красивая, молодая, лет восемнадцати-девятнадцати. Обе дамы были весьма прилично и даже шикарно одеты.

– Господин Б. дома? – спросили они у швейцара.

– Никак нет, они-с уехамши,– ответил тот.

– Ну, все равно… Зайдем к его жене,– сказали дамы и поднялись по лестнице.

Позвонив у двери господина Б., они велели доложить о себе хозяйке. Та их приняла, и здесь разыгралась такая сцена.

– Что вам угодно? – спросила хозяйка.

Обе дамы изумленно переглянулись между собой.

– Но мы желали бы видеть А. Н. Б.,-сказали они.

– Его нет дома.

– Ах, какая досада, право! У нас к нему очень важное дело…

– Может быть, передадите мне…

– Нет-нет… Это будет бесполезно. Дело личное и требует разговора именно с А. Н. Но ведь мы можем заехать и позже. Когда он будет дома?

– Между тремя и четырьмя часами.

– Ну, вот тогда мы и зайдем, а теперь извините, ради Бога… Мы вас побеспокоили совершенно напрасно.

– Ничего, какое там беспокойство,– сказала добродушная госпожа Б.

– Нет-нет, как же… Все же…– говорили незнакомки, направляясь в переднюю.

Госпожа Б. вышла их провожать.

– Ах, Боже мой! – проговорила вдруг старшая, солидная дама.– Катя, есть у тебя мелочь?

– Нет! – ответила ее молоденькая спутница.

– Извините, мне так неловко, но, право… вы так любезны и добры, что я решаюсь вас просить…– сказала солидная дама, обращаясь к хозяйке.

– А в чем дело?

– Будьте добры, разменяйте мне на мелочь рубль,– сказала солидная дама.

– С удовольствием!

Госпожа Б. принесла рубль серебряной мелочью.

– Благодарю, благодарю вас! – сказала дама, взяв деньги, и обе посетительницы живо юркнули за дверь.

Госпожа Б. стояла в недоумении.

– Ах, какая я рассеянная,– вдруг послышался голос дамы уже с лестницы.Ведь я не отдала вам рубль бумажкой! Сейчас пришлю со швейцаром.

Горничная осталась в передней ждать швейцара. Внизу хлопнула входная дверь. Прошла минута, другая, третья… А швейцар так и не нес рубля.

Барыня была в растерянности: пришли какие-то незнакомые дамы, взяли рубль, ушли… Она послала прислугу вниз справиться у швейцара.

– Степан, что же ты не несешь рубля?

– Какого такого рубля?

– Да того, что тебе передали две приходившие барыни.

– Никакого рубля они мне не передавали.

– Вот те и на!

Изумлению и негодованию почтеннейшей госпожи Б. не было пределов.

* * *

Полчаса спустя к дому на углу Кабинетской и Ивановской улиц подошли также две дамы. В этом доме жил зять упомянутого выше Б., почетный гражданин К. Ф. Я.

– Дома К. Ф.? – спросили они у швейцара, молодого, высочайшего роста парня с широким добродушным лицом.

– Никак нет.

– А когда он будет дома?

– Не могу знать.

Обе дамы огорченно взглянули друг на друга.

– Что же, спросим об этом у его жены.– сказала младшая.

– Ну да, ну да,– сказала старшая и обратилась к швейцару: – А его жена дома?

– Дома,– ответил тот.

– Ну и прекрасно! Подымемся, узнаем,– сказала солидная дама средних лет.Мы старинные знакомые и даже родственницы К. Ф., – благосклонно пояснила швейцару почтенная дама.– Вот, приехали и зашли его проведать. Жаль, что нет его. Ну. все равно, зайдем.

Швейцар почтительно выслушал их пояснения.

Дамы поднялись наверх. К ним вышла жена К. Ф. и сказала, что мужа нет дома. Дамы очень огорчились, и одна из них попросила разменять им два рубля.

Жена К. Ф. сказала, что у нее нет мелочи, и дамы спустились вниз.

– Послушай, голубчик,– сказала старшая дама швейцару,– разменяй-ка мне два рубля.

Тот с величайшей готовностью отсчитал ей два рубля мелочью, которую она опустила в карман.

– Катя,– обратилась она к молоденькой,– дай ему два рубля бумажками.

– Ах, тетя! – ответила та.– Ведь у меня, вы знаете, все десятирублевки.

– Вот досада! И у меня тоже… Швейцар, голубчик! Через полчаса будет К. Ф., и мы придем тоже… Да, впрочем, еще лучше… скажите ему, что были те две родственницы, которых он ждет, что мы будем сегодня же, и возьмите, кстати, у него два рубля, которые мы взяли мелочью. Получите еще на чай…

И пока швейцар успел что-либо сообразить, обе «родственницы» живо шмыгнули за дверь.

* * *

Часам к трем приехал домой господин Б. и услышал от жены рассказ о том, как две какие-то шарлатанки надули ее на рубль.

– Не рубля жалко, а досадно на свою глупость,– пожаловалась она и прибавила: – Не верится что-то… Такие элегантные, нарядные… Может, еще придут. Но пробило четыре часа, дамы все не являлись. Господин Я. тоже вернулся домой около трех часов.

– Барин! К вам родственницы заезжали! – объявил ему швейцар.

– Какие родственницы? Что ты путаешь? Теща, что ли?

– Никак нет! Приезжие… Взяли у меня два рубля… Позвольте получить с вас.

– Что, что такое? Какие два рубля? Началось выяснение дела, и Я., одновременно рассерженный и смеющийся, вошел в свою квартиру.

– Вот так родственницы! – хохотали они с женой.– Ну и родственницы же в Питере…

– Непременно расскажу это маме,– сказала жена.– Вот будет ахать и возмущаться мошенничеством в Петербурге.

Но мама сама горела нетерпением рассказать дочери об истории с рублем и была уже у них на пороге.

Толкам, негодованию, удивлению и предположениям обеих женщин не было конца. Жертвой мошенничества, хотя и на ничтожную сумму, сделались две родственные семьи. Очевидно, кто-то их знал, кто-то за ними следил. Что бы это значило?

Поахали, поохали мать с дочерью и решили поехать, потолкаться у Гостиного двора, где, кстати, был и магазин господина Я., зятя госпожи Б.

* * *

Только подъехали они к Гостиному двору, как госпожа Б., мать, взволновалась.

– Стой! – крикнула она кучеру. А затем, обратившись к дочери, возбужденно проговорила: – Они!

– Кто такие? – спросила та с удивлением.

– Они, негодяйки, воровки, которые проделали всю эту историю с тремя рублями. Вот я их…

И почтенная дама указала дочери на двух элегантно одетых женщин. Одна из них была высокая, средних лет брюнетка, другая – молоденькая, красивая, восемнадцати-девятнадцати лет блондинка. Обе женщины, не торопясь, шли вдоль Гостиного двора, останавливаясь иногда у витрин магазинов.

– Они! – энергично повторила госпожа Б.– Пойдем-ка догоним и арестуем их…

– Не ошибаетесь ли вы, мама?

– Ну, нет! Уж я не ошибусь! И обе женщины пустились догонять воровок. «Воровки» между тем, по-видимому, чувствовали себя в полной безопасности, нисколько не тревожились и, оживленно о чем-то беседуя, остановились возле витрины большого ювелирного магазина.

– Не потрудитесь ли, сударыни,– вдруг громко и грозно обратилась к ним госпожа Б.,– не потрудитесь ли немедленно отдать те три рубля, которые вы сегодня обманным образом и мошеннически получили? Вот – рубль с меня, а два рубля – от моей дочери или у швейцара их дома, но это все равно…

Обе настигнутые дамы остолбенели.

– Вы с ума сошли! Сумасшедшая…– сказала, отступив назад, высокая, средних лет дама.

Молоденькая молчала. Она побледнела, и это окончательно укрепило госпожу Б. в том, что она «поймала»-таки преступниц.

– Какие три рубля? За что три рубля? В чем, наконец, дело? – проговорила энергично уже пришедшая в себя высокая дама.– Или вы с ума сошли, или здесь недоразумение, которое надо выяснить.

– Что здесь выяснять? – убежденно, но уже не так бойко сказала Б.– Ведь вы прекрасно понимаете, в чем дело.

– Ничего я не понимаю! – рассердилась высокая дама.– Сударыня! Вы шутите плохие шутки… Собираете народ, устраиваете скандал… Это, наконец, превосходит всякую меру терпения!

Она взяла под руку свою молодую подругу.

– Здесь, во всяком случае, нам неприлично объясняться,– проговорила она госпоже Б.,– и если вы уж так настаиваете на чем-то непонятном, то необходимо для объяснений избрать другое место.

Решительный тон высокой дамы несколько повлиял на Б., тем не менее она не желала выпускать из рук таких «отчаянных мошенниц».

– Если вам неудобно объясняться здесь, при народе, то, пожалуйста, в двух шагах отсюда магазин моей дочери, не угодно ли…– язвительно пригласила она.

И все дамы, сопровождаемые толпой смеющихся зевак, торжественно двинулись к магазину господина Я. на Большой Суровской линии.

* * *

В магазине дело приняло несколько другой оборот. Молодая из «пойманных» дам опустилась беспомощно на стул, а старшая тотчас попросила у госпожи Б. объяснений.

Госпожа Я. подошла к находившемуся в магазине мужу и начала объяснять, в чем дело.

– Вот так штука! – проговорил он.– Только не похоже оно что-то…

Между тем разговор между госпожой Б. и высокой дамой начинал приобретать весьма острый характер.

– Это, наконец, ни на что не похоже! – кричала высокая дама.Предупреждаю, вы ответите за свои слова и поступки, я этого так не оставлю… Мой муж имеет знакомства. Я – жена профессора Ф.

Госпожа Б. несколько опешила, однако попробовала было упомянуть о полиции.

– Вот именно, прошу послать за полицией,– вскипела дама.– Что делать! Скандал так скандал, но нужно же покончить с этой отвратительной историей.

– Хозяин! – шепнул между тем один из приказчиков господину Я.– А ведь это верно. Я признаю, это действительно госпожа Ф.– наша даже покупательница. И живет она здесь недалеко… Важная дама…

Почетный гражданин Я. увидел, что его дамы попали впросак.

– Какая там полиция! Зачем же – с полицией? – произнес он, подходя.Можно и без полиции… Просто ведь вышло недоразумение, извините-с!

– Это не недоразумение, а оскорбление средь бела дня на улице… Это скандал! – со слезами в голосе взвизгнула высокая дама.

С молоденькой сделалась истерика, и приказчик побежал за водой.

Госпожа Б. и ее дочь в недоумении отступили.

– Ну уж и оскорбление! – заговорил господин Я.– Просто ошиблись дамы. У нас такой случай неприятный вышел, ну и… приняли вас за других…

– Она меня сумасшедшей при всех назвала! – вступила госпожа Б.

– Молчите уж, маменька! – шепнул ей зять.

– Сударыня! – убедительно обратился он к госпоже Ф.,– вас никто не задерживает. Можете уйти. Тысячу раз извиняюсь. Все глупость женская… Недоразумение… Не стоит устраивать скандал.

Старшая дама расплакалась.

– Что же это такое?! – проговорила она, опускаясь на стул.– Такое безобразие… Просто на улицу нельзя показаться.

– Ах, Боже мой, какое недоразумение! – лепетал господин Я.– Ах, Боже мой! Сударыня, успокойтесь…

– Все вы! – шипел он на жену и тещу.– И все из-за трех рублей. Вот так историю затеяли…

– Тысячи извинений, сударыни! – извивался он перед плачущими женщинами.

– Да затвори дверь, болван! – закричал он на мальчика из магазина.Сударыни…

Старшая «задержанная» дама вытерла глаза, решительно встала и взяла под руку свою спутницу.

– Пойдем, Annette…– сказала она.

Обе дамы вышли.

– Еще хорошо, что так отделались! – вздохнул почетный гражданин.

– Но ведь точь-в-точь те… мошенницы! – попробовала было оправдаться госпожа Б.– И платья, и шляпки, и рост, и походка, и все… Просто ума не приложу.

– Те да не те, видно. Еще хорошо, что так отделались,– повторил господин Я.

Однако отделались они не так легко.

* * *

Разузнав всю эту историю, я послал к господам Б. и Я. повестки с приглашением явиться к девяти часам утра в сыскное отделение. Неприятное впечатление от получения подобных «приглашений» я знал хорошо и рассчитывал именно на это.

В назначенный день и час оба «приглашенных» с беспокойными и встревоженными лицами сидели в моей приемной и тихо перешептывались между собой. Мне доложили о них.

– Скажите, что я занят. Пусть подождут! – приказал я.

Прошел час, другой, третий… Так продержал я их чуть ли не до двух часов. Потом приказал впустить.

Вошли господин Я. вместе с зятем.

– Дело скверное! – сказал я.– Ваших жен придется выслать из Петербурга.

Лица обоих вытянулись.

– За что же, помилуйте!

– Как за что? Захватывать на улице почтенных и уважаемых женщин… Скандалить! Обвинять в воровстве! Разве этого мало? Градоначальник негодует и хочет распорядиться о высылке.

– Ваше превосходительство…– умоляюще начали они,– недоразумение…

Оба наперебой пустились рассказывать уже известную мне историю. Я едва сдерживал улыбку, тем не менее строго сказал:

– Однако за такие «недоразумения», вы понимаете, наказывают…

– Господи! Да войдите же в наше положение, ваше превосходительство! – воскликнули они.– Сжальтесь…

– Не знаю. Я доложу градоначальнику,– ответил я сурово.– Сомневаюсь, чтобы он смягчился… Впрочем, все зависит от него и госпожи Ф., а также ее знакомой, которых вы оскорбили. О результатах… Я вас вызову и сообщу.

Оба ушли как в воду опущенные.

* * *

Градоначальник даже рассмеялся, когда я подробно рассказал ему всю историю.

– Да! – сказал он.– Пугнуть их, конечно, следует… Но на этом и покончить.

Дня три я не подавал вестей господам Б. и Я. Воображаю, как они там ругали своих жен. Наконец вызвал. Продержал три часа в приемной и не принял. Просил явиться завтра. Назавтра, опять достаточно выдержав их в ожидании, пригласил.