– Брейди! – закричал я. – Капрал, играйте наступление!

Зазвенела труба. Монитор сорвал флаг и замахал им над головой. Я крикнул: «Все за мной!» – и побежал вверх по холму. И тут в двух метрах от меня разорвался снаряд из мортиры. Я успел увидеть ярко-красные пятна на ногах и подумал: «Моя ли это кровь?» Потом упал. И перестал слышать шум битвы.

* * *

– Лейтенант! Мистер Слейтер!

Я на дне глубокого колодца. Внизу темно, а смотреть наверх, на свет, больно. Мне хочется снова нырнуть на дно, но кто-то кричит:

– Мистер Слейтер!

– Он приходит в себя, центурион.

– Должен, Крисп. Мистер Слейтер!

Вокруг меня люди. Я не очень хорошо их вижу, но узнаю голос.

– Да, центурион.

– Мистер Слейтер, – сказал Ардвайн. – Губернатор говорит, что мы не должны брать холм. Что нам делать, сэр?

Какая-то бессмыслица. Где я?

У меня хватило ума не спрашивать. «Все задают этот вопрос, – подумал я. – Но почему все об этом спрашивают? Я не знаю…»

Меня посадили. Зрение снова сфокусировалось – всего на мгновение. Я окружен людьми и камнями. Камни большие. И тут же я понял, где нахожусь. Я проходил мимо этих камней. Они у основания холма. Камни под Рокпайлом.

– В чем дело? Почему мы не на холме? – спросил я.

– Сэр…

– Лейтенант, я приказал вашим людям отступить. Их недостаточно, чтобы захватить холм, и нет смысла их терять.

«Это не губернатор, но я уже слышал этот голос. Тревор. Полковник милиции Тревор. Он был со Суэйлом на совещании в Вирсавии». – Я вспомнил обрывки этой встречи и попытался вспомнить больше. Потом подумал, что это глупо. – «Та встреча совсем не важна, но я не могу ясно думать. Но что важно? Что-то такое, что я должен сделать. Подняться на холм. Я должен подняться на холм».

– Поднимите мена на ноги, центурион.

– Сэр…

– Ну! – рявкнул я. – Я иду наверх. Мы должны взять Рокпайл.

– Вы слышали приказ командира! – закричал Ардвайн. – Вперед!

– Слейтер, вы не отдаете себе отчета в своих словах! – кричал Тревор.

Я не обратил на него внимания.

– Мне нужно видеть, – сказал я. Попробовал встать, но ноги не слушались. Я хотел ими подвигать, но ничего не вышло. – Поднимите меня так, чтобы я мог видеть, – сказал я.

– Сэр…

– Крисп, не спорьте со мной! Выполняйте.

– Вы спятили, Слейтер! – кричал Тревор. – Вы бредите. Сержант Крисп, опустите его на землю. Вы его убьете.

Медик потащил меня по тропе между камнями. Ардвайн повел людей на холм. Это не только морские пехотинцы, заметил я. Милиция тоже пошла за нами. «Безумие, – шептало что-то в моей голове. – Все это безумие. Заразная болезнь, и они тоже ее подхватили». Я отогнал эту мысль.

Солдаты падали, но штурм склона продолжался. Я не знал, достигли ли мои люди вершины.

– Хотите видеть? – кричал Тревор. – Ну так посмотрите! Вы послали их наверх. Это убийство, а меня они даже не слушают. Вы должны отозвать их, Слейтер. Заставьте их отступить.

Я посмотрел на упавших. Некоторые совсем близко от меня. Не прошли и двадцати метров. Видна окровавленная половина тела. Рядом что-то блестящее. Я повернулся к Тревору.

– Отступить, полковник? Видите это? Наш трубач погиб, трубя наступление. И я не знаю, как приказать отступать.

XIX

Я снова в глубоком колодце, в нем темно, и мне страшно. Ко мне тянутся, пытаются дотянуться, и я хочу помочь. Я знаю, что провел здесь много времени, и хочу выйти, потому что слышу, как меня зовет Кэтрин. Я поискал ее руку, но не нашел. Помню, что кричал, но не помню, что именно говорил. Этот кошмар продолжался очень долго.

Потом наступил день. Свет оранжево-красный, очень яркий, и на стенах пляшут оранжевые пятна. Я попытался шевельнуть головой.

– Док! – крикнул кто-то. Голос прозвучал очень громко.

– Хэл?

– Я тебя не вижу, – сказал я. – Где ты, Кэтрин? Где ты?

– Здесь, Хэл. Я все время здесь.

И снова наступила тьма, но теперь мне не было так одиноко.

После этого я несколько раз просыпался. Много говорить не мог, а когда говорил, то, вероятно, звучало это бессмысленно, но постепенно все вокруг начало проясняться. Я в госпитале в Гаррисоне и лежу здесь уже много недель. Сколько именно, не знаю. Никто ничего мне не рассказывает, и все говорят вполголоса, как будто я умираю. Но я не умер.

– Что со мной? – спросил я.

– Спокойней, молодой человек. – Белый халат, очки с толстыми стеклами, каштановая борода с проседью.

– А вы кто такой?

– Это доктор Сечи, – сказала Кэтрин.

– А почему он не говорит, что со мной?

– Не хочет тебя тревожить.

– Тревожить? Думаешь, незнание способствует душевному покою? Рассказывайте.

– Ну, хорошо, – согласился Сечи. – Ничего неизлечимого. Прежде всего поймите это. Ничего неизлечимого, хотя для выздоровления понадобится много времени. Несколько раз мы вас едва не потеряли. Множественные разрывы кишок, два сломанных позвонка, сложный перелом левого бедра и многочисленные царапины, ушибы, ссадины и контузии. Не говоря уже о почти полной потере крови, когда вас доставили. Все это мы можем привести в порядок, но вам придется какое-то время побыть здесь, капитан. – Он взял меня за руку, и я почувствовал надавливание шприца. – Сейчас вы уснете, а остальное мы вам расскажем завтра.

– Но… – Что бы я ни собирался сказать, мне это не удалось. Я снова погрузился. Но не в колодец. На этот раз просто в сон и сумел почувствовать разницу.

Когда я проснулся, рядом сидел Фалькенберг. Он улыбнулся мне.

Я ответил улыбкой.

– Привет, капитан.

– Майор. Капитан теперь вы.

– Как это?

– Повышение, временное, но Харрингтон считает, что оно станет постоянным.

– Значит, мы победили.

– О да. – Он сел так, чтобы я мог его видеть. Глаза его в этом свете казались светло-голубыми. – Лейтенант Ардвайн взял Рокпайл, но утверждает, что это ваша заслуга.

– Лейтенант Ардвайн. Как много повышений однако, – сказал я.

– Да, не без того. Ассоциация как организованная военная сила больше не существует. Власть у друзей вашей девушки. Ван Лоо исполняет обязанности президента или координатора – как там его называют. Губернатор Суэйл не очень этим доволен, но официально должен выражать удовлетворение. Ему не хотелось подписывать и рапорт Харрингтона, но пришлось это сделать.

– Но он грязный предатель! Почему он еще губернатор?

– Вы ведете себя в соответствии со своим возрастом, капитан. – В голосе Фалькенберга теперь не было веселья. – У нас нет доказательств. Если хотите, могу рассказать вам всю историю. На самом деле вам лучше послушать. Вы теперь популярны во Флоте, но в Большом Сенате найдутся такие, которым вы будете как кость в горле.

– Расскажите.

– Суэйл всегда принадлежал к сторонникам Бронсона, – заговорил Фалькенберг. – Семья Бронсонов владеет «Доувер минерал дивелопмент, инк.» Похоже, на этой планете есть кое-что, о чем не подозревают «Американ экспресс» или «Кенникотт». «Доувер» это обнаружил и попытался купить права на разработку минералов. Святоши отказались продавать права, особенно фермеры типа Ван Лоо и Ситона. Они не хотели промышленного развития планеты, и Суэйлу стало ясно, что никаких прав «Доуверу» не видать. Тогда Суэйл сделал своей политикой поддержку групп вроде Ассоциации в обмен на их подписи под контрактами на разработку недр планеты. Если признать в качестве законных правительств достаточное количество таких групп, никаких трудностей с контрактами не будет. Остальное, вероятно, вы можете представить сами.

– Может, дело в голове, – ответил я, – но не могу. Почему тогда он отправил нас в долину? Почему сам туда отправился?

– Подпись под контрактом на добычу минералов не сделала их рабами. Они попытались поднять цены на зерно. Но если бы купцы из Гармонии начали громко жаловаться, Суэйл слетел бы с поста здешнего губернатора, и какая тогда от него польза «Доуверу»? Ему нужно было надавить на них – достаточно, чтобы заставить продавать зерно, но не настолько, чтобы вообще их выбросить.

– Но мы их выбросили, – сказал я.

– Да, выбросили. На этот раз. Не думайте, что все кончено.

– Но должно закончиться, – возразил я. – Он не сможет еще раз проделать то же самое.

– Вероятно, не сможет. Бронсон не любит использовать неудачников. Думаю, очень скоро губернатор Суэйл займет пост первого секретаря на одном из шахтерских астероидов. Здесь будет другой губернатор, если не приспешник Бронсона, то кого-нибудь другого. Я не хотел вас расстраивать. Вам предстоит принять решение. Я получил назначение в регулярный линейный полк в качестве адъютанта полка. 42-й полк. На Кенникотте. Трудная служба. Будет много схваток, много возможностей проявить себя, ведь это регулярные войска. У меня есть место в штате. Хотите отправиться со мной? Мне сказали, что к приходу следующего корабля вы будете здоровы.

– Я об этом подумаю.

– Подумайте. Перед вами хорошая карьера. Теперь вы самый молодой капитан во Флоте. Военную звезду не могу вам дать, но еще одну медаль получите.

– Подумаю. Мне нужно поговорить с Кэтрин.

Он пожал плечами.

– Конечно, капитан. – Улыбнулся и вышел.

Капитан. Капитаны могут жениться. Майоры должны жениться. Полковники обязаны быть женатыми …

Но так говорят солдаты, а я не уверен, что я солдат. «Странно, – подумал я. – Все говорят, что я солдат. Я хорошо воевал, передо мной большая карьера, но мне все кажется приступом безумия. Капрал Брейди больше не будет играть на своей трубе – из-за меня. Данжер был ранен, но остался бы жить, если бы не вызвался быть корректировщиком артогня. И все прочие – Левин, и Либерман, и новобранец – их нет; рядовой Дитц, и другие, мертвые и раненые, сливались в памяти, так что я не мог вспомнить, где и как каждый из них умер, помнил только, что это я их убил.

Но мы победили. Славная победа. Для Фалькенберга этого достаточно. Он выполнил свою работу и сделал это хорошо. Но достаточно ли этого для меня? И будет ли достаточно в будущем?»

Встав с постели и начав ходить, я не мог избежать встречи с губернатором Суэйлом. Ирина заботилась о Боннимене. Луис был ранен тяжелее, чем я. Тебе иногда могут отрастить новую ногу, но на это требуется очень много времени и это очень больно. Ирина приходила к нему ежедневно, и, когда я смог покинуть госпиталь, она настояла, чтобы я пришел с ней во дворец. Так что встреча с губернатором была неизбежна.

– Надеюсь, вы собой гордитесь, – сказал Суэйл. – Все остальные гордятся.

– Хьюго, это несправедливо, – возразила Ирина.

– Несправедливо? – переспросил Суэйл. – Как это несправедливо?

– Я выполнял работу, за которую мне платят, – сказал я.

– Да. Вы выполняли свою работу – и лишили меня возможности выполнять мою. Садитесь, капитан Слейтер. Ваш майор Фалькенберг многое рассказывал вам обо мне. Теперь позвольте изложить мою версию событий.

– В этом нет необходимости, губернатор, – сказал я.

– Есть. Или вы боитесь узнать, что натворили?

– Нет, не боюсь. Я помог свергнуть банду разбойников, которая объявила себя правительством. И горжусь этим.

– Правда? А вы бывали в последнее время в долине Аллана, капитан? Конечно, нет. И сомневаюсь, чтобы Кэтрин Малколм рассказала вам, что там происходит, – как Ван Лоо, Гарри Ситон и религиозный фанатик по имени брат Дорнан создали комиссии, которые проверяют мораль и преданность всех жителей долины и всех, кого сочтут безнравственными, сгоняют с земли, а землю отдают своим людям. Думаю, она вам об этом не рассказывала.

– Я вам не верю.

– Правда? Спросите мисс Малколм. А Ирине вы поверите? Она знает правду.

Я взглянул на Ирину. В ее глазах была боль. Говорит ей было не обязательно.

– Я был губернатором всей планеты, Слейтер. Не только Гармонии, не только долин Иордана и Аллана, но всей планеты. Но на меня возложили ответственность и не дали власти, не дали средств для управления. Что мне было делать с осужденными, Слейтер? Их присылают сюда тысячами, но не дают ничего, чтобы кормить их. Как им жить?

– Они могут работать…

– Где? На фермах и ранчо в пятьсот гектаров? Лучшие земли планеты разделены на большие ранчо, половина земли не обрабатывается, потому что нет удобрений, нет ирригации, нет даже дренажной системы. Они не могут работать в несуществующей промышленности. Разве вы не понимаете, что Арарат должен индустриализироваться? Неважно, чего хотят фермеры из долины Аллана или святоши. Индустриализация или голодная смерть, и клянусь Господом, пока я что-то могу сделать для них, голода не будет.

– Поэтому вы решили предать 501-й. Помочь Ассоциации разбить нас. Достойный способ достижения достойной цели.

– Не менее достойный, чем ваш. Ваш способ – смерть и разрушения. Война почетна, обман нет. Я предпочитаю свой способ, капитан.

– Я так и думал.

Суэйл энергично кивнул – но не мне, а себе.

– Самоуверенный. Гордый и самоуверенный. Скажите, капитан, а чем вы лучше Ассоциации Защиты? Она тоже сражалась. Не за честь корпуса, а за свою землю, за свои семьи и друзей. Она проиграла. У вас лучше подготовлены солдаты, лучше офицеры, намного лучше вооружение и оборудование. Если бы вы потерпели поражение, вас на определенных условиях вернули бы в Гаррисон. А солдат Ассоциации расстреливали на месте. Всех расстреляли. Гордитесь, Слейтер. Меня от вас тошнит. Я пойду. Не хочется спорить с гостями моей дочери.

– Это все правда? – спросил я у Ирины. – Солдат Ассоциации расстреляли?

– Не всех, – ответила Ирина. – Те, что сдались капитану Фалькенбергу, живы. Он даже набрал из них добровольцев.

Еще бы. Батальон после сражений нуждается в пополнении.

– А что случилось с остальными?

– Их держали под стражей в Вирсавии. Бойня началась после того, как ваши морские пехотинцы ушли из долины.

– Конечно. Люди, которые не хотели сражаться за свой дом, когда нам нужна была их помощь, после окончания войны стали настоящими патриотами, – сказал я. – Я вернусь к себе, Ирина. Спасибо, что пригласили.

– Но сюда придет Кэтрин. Она вот-вот будет…

– Сейчас я никого не хочу видеть. Прошу прощения. – Я быстро вышел и пошел по улицам Гармонии. Завидев меня, жители улыбались и кивали. Морские пехотинцы по-прежне­му популярны. Конечно. Мы расчистили торговый путь по Иордану и освободили долину Аллана. Зерно подешевело, а осужденных мы приструнили. Почему бы горожанам не любить нас?

Когда я входил в крепость, прозвучал сигнал вечерней поверки. В темноте приятно звучали горн и барабан. Часовые отдавали мне честь. Жизнь здесь упорядочена, и не нужно ни о чем думать.

Хартц оставил полную бутылку бренди на виду, чтобы я мог ее найти. Согласно его теории, я выздоравливал медленно, потому что недостаточно много пил. Хирурги этого мнения не разделяли. Они отрезали от меня куски, а потом использовали стимуляторы регенерации, чтобы нарастить куски получше. Процесс болезненный, и они не считали, что алкоголь способен ему помочь.

К дьяволу все это, подумал я и налил себе двойную порцию. И не успел с ней покончить, как вошла Кэтрин.

– Ирина сказала… Хэл, тебе нельзя пить.

– Сомневаюсь, чтобы Ирина сказала это.

– Ты знаешь… да что с тобой, Хэл?

– Почему ты мне не рассказала?

– Я собиралась рассказать. Позже. Но удобного случая как-то не находилось.

– Это все правда? Твои друзья гонят в холмы семьи всех, кто сотрудничал с Ассоциацией? И они расстреляли пленных?

– Это… да. Это правда.

– Почему ты их не остановила?

– А я должна? – Она посмотрела на шрамы на руках. – Должна?

В дверь постучали.

– Войдите, – сказал я.

Это был Фалькенберг.

– Я думал, вы один, – сказал он.

– Входите. Я в затруднении.

– Я так и думал. Бренди еще есть?

– Конечно. Что значит, вы так и думали?

– Вы только что узнали, что произошло в долине Аллана.

– Черт возьми! Что, Ирина успела рассказать всему Гаррисону? Мне не нужны утешения.

– Верно. – Он не пошевелился. – Выкладывайте, мистер.

– К капитанам не обращаются «мистер».

Он улыбнулся.

– Конечно, нет. Простите. В чем дело, Хэл? Обнаружили, что мир устроен не так просто, как вы думали?

– Джон, ради чего мы сражались? Что хорошего мы сделали?

Он вытянул руку к бутылке и налил нам обоим.

– Мы вышвырнули банду преступников. Вы сомневаетесь в том, что они преступники? И считаете, что люди, которым мы помогаем, должны быть святыми?

– Но женщины. И дети. Что будет с ними? И губернатор прав – нужно что-то сделать для осужденных. Бедняг ссылают сюда, но мы не можем их просто выбросить.

– На западе есть земли, – сказала Кэтрин. – Они могут их получить. Мой дед начинал с самого начала. Почему они так не могут?

– Губернатор во многом прав, – продолжал Фалькенберг. – Рано или поздно на Арарат должна прийти промышленность. Неужели она придет только для того, чтобы семейство Бронсонов стало еще богаче? За счет фермеров, которые потом и кровью заслужили свои земли? Хэл, если вы сомневаетесь в наших действиях здесь, на Арарате, что вы скажете, когда Флот прикажет вам совершить что-нибудь действительно жестокое?

– Не знаю. И это меня тревожит.

– Вы спрашиваете, что хорошего мы сделали? – говорил Фалькенберг. – Мы выиграли время. На Земле готовы начать новую войну, которая не кончится, пока не будут убиты миллиарды. Мешает этому только Флот. Только он, Хэл. Можете сколь угодно цинично относиться к СоВладению. Можете презирать сенатора Бронсона и его друзей – да и врагов тоже, черт побери! Но помните, что Флот сохраняет мир, и пока он это делает, Земля живет. И если цена этому – наши грязные руки на фронтире, что ж, придется заплатить эту цену. А уплачивая ее, мы время от времени делаем что-нибудь правильное. Думаю, так было здесь. Потому что как бы жестоки ни были Ван Лоо и его люди теперь, когда война кончилась, они не злы. Я предпочел бы доверить будущее им, а не тем, кто сделал… это. – Он взял Кэтрин за руку и развернул ее. – Мы не можем сделать мир совершенным, Хэл. Но мы можем не допустить худшего, что люди делают друг другу. Если этого недостаточно, у нас есть своя честь, пусть ее нет у наших хозяев. Флот наша страна, Хэл, и это достойная родина. – Он рассмеялся и осушил свой стакан. – От разговоров пересыхает горло. Наш волынщик разучил три новых мелодии. Пойдем послушаем. Вы заслуживаете вечера в клубе, выпивка за счет батальона. Там ваши друзья, вы не часто их видели в последнее время.

Он встал, чуть улыбаясь.

– Пока, Хэл. Кэтрин.

– Ты пойдешь с ним? – спросила Кэтрин, когда за Фалькенбергом закрылась дверь.

– Ты знаешь, как я люблю волынки…

– Не уклоняйся от ответа. Он предложил тебе место в своем новом полку, и ты его примешь.

– Не знаю. Я думал об этом…

– Я знаю. Раньше не знала, а теперь знаю. Я следила за тобой, пока он говорил. Ты пойдешь с ним.

– Наверно. А ты пойдешь со мной?

– Если я тебе нужна, да. Не могу вернуться на ферму. Придется ее продать. Я не могу больше там жить. Я не та девушка, какой была, когда все это началось.

– Я все-таки сомневаюсь. Мне понадобится… – Я не смог закончить мысль, но этого и не требовалось. Кэтрин пришла ко мне и на этот раз не дрожала – не так дрожала, как раньше. Я долго держал ее в объятиях.

– Пора идти, – сказала она наконец. – Тебя ждут…

– Но…

– У нас впереди много времени, Хэл. Много.

И мы вышли из комнаты. Над крепостью прозвучал сигнал последней поверки.

Часть вторая

Наемник

Из последней лекции профессора Джона Кристиана Фалькенберга Второго, прочитанной в Вест-Пойнте перед реорганизацией Военной академии. После этой реорганизации, отразившей рост национализма в Соединенных Штатах, Фалькенберг, в качестве профессора СоВладения, уже не мог быть приглашен; но содержание его лекции и так обеспечило бы ему отказ от места. (Крофтон. Эссе и лекции по военной истории. Второе издание.)

Обычно важные общественные институты меняются медленно. Вероятно, это хорошо по отношению к военной организации; однако хорошо или плохо, это неизбежно. Требуется время, чтобы создать историю и традиции, а военная организация без истории и традиций как правило неэффективна.

Разумеется, из этого правила есть исключения, хотя самые известные случаи не поддаются критическому анализу. Например, знаменитая Пятая команда полковника Майкла Хора в Катанге в 60-е годы двадцатого века, справедливо считающаяся предвестницей роста организаций наемников в этом столетии, обязана своими прославленными успехами некомпетентности, в том числе постоянному пьянству, своих противников. Мало того, большинство своих офицеров и унтер-офицеров, а также многих солдат Хор набирал из числа ветеранов-англичан и поэтому мог опираться на долгую историю и традиции британской армии.

Осмелюсь предсказать, что нечто подобное произойдет и в будущем, когда будут расформированы многие части Со­Владения. Вполне можно представить себе, что тем или иным патроном будут наниматься целые части. Конечно, небольшая сплоченная часть, привыкшая к совместным действиям, предпочтительней большей по размерам группы наемников.

Иллюстрацией может послужить само создание вооруженных сил СоВладения: и в этом случае включение таких расформированных единиц, как французский Иностранный легион, горцы Камеруна и авантюристы-казаки, позволило воспользоваться длительной историей и традициями. Но и при таких условиях потребовались десятилетия, чтобы линейные морские пехотинцы СоВладения превратились в грозную силу.

Однако я поднял тему эволюции институтов по другой причине. Я считаю, что мы являемся свидетелями завершения очередного цикла истории насилия и цивилизации. К концу тысячелетия существование большинства военных организаций мотивировалось национальным патриотизмом, и «законы военного времени» рассматривались либо как шутка, либо как нежелательные ограничения военных действий, либо, как в случае знаменитых судов над «военными преступниками» после Второй мировой войны, как средство мести побежденному противнику.

Затем, уже в нашем столетии, законы войны приобрели громадную важность и часто соблюдались; а когда не соблюдались, возникала большая вероятность того, что Флот Со­Владения накажет нарушителей – в особенности если нарушение затрагивало граждан СоВладения. Наказание становилось неизбежным, если пострадавший имел отношение собственно к Флоту.

Я полагаю, что сейчас мы вступаем в новый период; в этом периоде национальные силы будут подчиняться законам целесообразности, в то время как части Флота и наемники – настаивать на соблюдении законов войны. Кажется, исход этого противостояния вполне предсказуем: организации, не признающие никаких ограничений, кроме целесообразности, всегда побеждают тех, кто налагает ограничения на использование военной силы. Это вполне возможно. Но я не считаю это неизбежным.

Однако многие считают, что законам войны уготована участь прав нейтральных стран в последнем столетии. В конце концов Соединенные Штаты, вступившие в Первую мировую войну под предлогом необходимости защиты прав нейтральных кораблей в открытом море, через несколько дней после вступления во Вторую мировую войну начали неограниченные операции подводных лодок против Германии и Японии; союзники, разоблачая действия японцев против Нанкина в 30-е годы, по мере развертывания военных действий без зазрения совести бомбили гражданское население и открытые города, и кульминацией стали Хиросима, Нагасаки и налеты бомбардировщиков на Токио.

К концу Второй мировой мало кто ограничивал себя в применении военной силы. Военные регулярно брали в заложники гражданское население и подвергали опасности гражданских чиновников, чтобы уменьшить активность партизан. Большинство таких акций предпринималось немцами и, конечно, в то время осуждалось.

Мнение о господстве целесообразности было настолько распространено, что десятилетиями никто не мог выразить другого.

Однако так было не всегда. До настоящего времени было по крайней мере три периода, когда войны становились формализованными и подчинялись правилам. Эти периоды достаточно подробно описаны Мартином ван Кревалдом в его известной книге «Технология и война».

Первый такой период – эллинистический, примерно с 300-го до 200-го года до нашей эры. В это время не было особой разницы между сменявшими друг друга государствами. Каждое государство было деспотичным, основанным на одной династии, и управлялось обычно одним человеком. Рядовой гражданин не принимал никакого участия в управлении, и ему было все равно, кто сидит на троне. Воинские части состояли из профессионалов, которые также не были лично заинтересованы в конкретном исходе кампании. Как пишет Кревалд:

«Соответственно существовал строгий кодекс относительно того, что разрешается и что не разрешается в обращении с пленными; этот кодекс допускал порабощение захваченных городов, разграбление в военных целях храмов (это считалось законным, если впоследствии происходила или, по крайней мере, была обещана реституция) и так далее».

Однако правила войны распространялись и на многое другое. Хотя было бы неверно утверждать, что существовало четкое международное соглашение относительно типов военной технологии, которые можно и которые нельзя использовать, противники представляли одну цивилизацию и знали, чего ожидать друг от друга. Поскольку использовалось одно и то же оружие и оборудование, а командиры и технические специалисты часто переходили с одной стороны на другую, они использовали одинаковые тактические и стратегические коды.

Второй период, в котором война трактовалась как игра по определенным правилам, это, конечно, феодальный период, и в предыдущей лекции о нем говорилось достаточно. А относительно третьего я снова позволю себе процитировать Кревалда:

«Однако игровые элементы, присутствующие в вооруженных конфликтах, вероятно, никогда не были представлены так отчетливо, как в восемнадцатом веке, когда война повсеместно именовалась игрой королей. Это был век, когда, согласно Вольтеру, все европейцы жили под властью одних и тех же институтов, верили в одни идеи и вступали во внебрачную связь с одними и теми же женщинами. Большинство государств управлялось абсолютными монархами. И даже те государства, которые управлялись иначе, никогда не требовали от своих граждан «верности с комком в горле», какую стали требовать последующие националистические державы. Армиями командовали представители международного дворянства, которые избрали французский своим lingua franka^[4] и переходили от одной стороны к другой, когда считали нужным. Состояли эти армии из солдат, которых часто захватывали хитростью и обманом, а удерживали силой и которым были совершенно безразличны честь, долг или верность своей стране…»

Во всех трех указанных выше периодах, как и во многих других, наблюдался один и тот же феномен – превращение войны в нечто подобное игре, и эта трансформация не оставалась незамеченной. То, что некоторым казалось проявлением благочестия, разума или прогресса, другие рассматривали как доказательство глупости, изнеженности или упадка. В годы непосредственно перед Французской революцией Гиббон хвалил войну за ее умеренность и предсказывал, что вскоре она вообще исчезнет. Одновременно французский дворянин граф де Гюбер пользовался в салонах огромным успехом у дам, потому что утверждал, что распространенная военная тактика пагубна и рассчитана на командиров и солдат, которые, по его словам, «разорвут слабую Европу, как северный ветер рвет тростник…»

Леди и джентльмены, призываю вас подумать над этим. Мы живем во времена, когда в главных державах Земли у власти стоит то, что может быть названо стремящимися к самосохранению олигархиями. И хотя в Конгрессе США и Верховном Совете наблюдаются более заметные перемены, чем в конце двадцатого века, это ничего не означает и перемены теряют смысл; новые хозяева неотличимы от предыдущих.

Неважно и то, что сами олигархи считают себя очень значительными и выполняющими очень значительную работу – конечно, они значительны и их работа важна. Ее результатом стала враждебность абсолютного большинства граждан; в то же время налогоплательщик поддерживает существующую систему из страха утратить свои привилегии, из страха превратиться в обычного гражданина. То же самое справедливо относительно советской системы, где члены партии давно утратили веру в возможность реформ и теперь всего лишь ревниво цепляются за свои привилегии.

Однако, хотя разоблачать СоВладение с его безграничным цинизмом легко, то, что его заменит, совсем не обязательно будет лучше. Мы должны задуматься над тем, что выживет при падении СоВладения…

I

Двадцать лет спустя…

Бесконечно прекрасная Земля плывет над лунными горами. Калифорния и большая часть Тихого океана освещены солнцем, и блестящий океан образует невообразимо голубой фон для водоворота ярких облаков, захваченных тропической бурей. За лунными утесами родина человечества кажется хрупким шаром на усеянном звездами черном бархате космоса – шаром, до которого можно дотянуться и раздавить в руках.

Адмирал Сергей Лермонтов смотрел на яркое изображение на экране и думал о том, как легко может погибнуть Земля. Он держал эту картинку на экране, чтобы вспоминать об этом всякий раз, как поднимет голову.

– Это все, что мы можем вам дать, Сергей.

Гость сидел, сложив руки на коленях. На фотографии он показался бы расслабленным, удобно разместившимся к кресле для посетителей, обитом кожей животных, обитающих на планетах в сотнях световых лет от Земли. Но если посмотреть вблизи, этот человек ничуть не расслаблен. Он лишь кажется таким потому, что обладает большим опытом политика.

– Я бы и хотел дать большего. – Член Большого Сената Мартин Грант медленно покачал головой. – Но по крайней мере это хоть что-то.

– Мы потеряем корабли и расформируем полки. Я не могу руководить Флотом с таким бюджетом. – Голос Лермонтова звучал негромко и отчетливо. Адмирал поправил на тонкой переносице очки без оправы. Его жесты, как и голос, были точны и безошибочны, и во флотских офицерских кают-компаниях поговаривали, что адмирал тренируется перед зеркалом.

– Вам придется постараться сделать все возможное. Нет уверенности даже в том, что Объединенная партия переживет следующие выборы. Видит Бог, этого точно не произойдет, если мы выделим Флоту больший кусок.