Кодоминиум (№1) - Легион Фалькенберга

– Вы нас отпустите?

– Да.

– Честное слово, лейтенант?

Я кивнул:

– Определенно.

– Вероятно, других гарантий мне не получить. – Флаун взглянул на сержанта Ардвайна и поморщился. – Хотелось бы мне быть посмелей. Ну хорошо, я поговорю с ними.

К полудню крепость Вирсавия принадлежала только нам. Флаун и все остальные ушли. Они настояли на том, чтобы унести с собой своих раненых, хотя доктор Крисп сказал, что большинство, вероятно, умрет в дороге. Женщины оказались самого разного возраста – от девочек-подростков до старух. Все ушли с Флауном – к моему облегчению и разочарованию солдат.

Центурион Либерман организовал оборону. Он разместил людей в бункерах, приказал делать земляные насыпи для мортир, отыскал материал для починки ворот, разместил караульных на стенах, поставил палатку, в которой будет столовая, поместил найденные нами алкогольные напитки в запертое помещение и поставил возле него охрану…

Я снова почувствовал себя ненужным.

Через час на дороге показалась группа людей. Я послал взвод во главе с сержантом Ардвайном установить дорожный блокпост. Мы можем накрыть это место с крепости, а мортиры могут держать дорогу под огнем. Река отсюда в трехстах метрах, в ста метрах под нами, и крепость может обстреливать дорогу в обоих направлениях на километр. Легко понять, почему для ее сооружения выбрали именно этот утес.

Всех проходящих Ардвайн разоружал. Вначале они проходили дальше, но потом начали поворачивать назад, не желая сдавать оружие. Никто из них не представлял проблем, и я не разрешал Ардвайну преследовать тех, кто поворачивал назад. У нас слишком мало людей, чтобы совершать такие рискованные и бессмысленные действия.

– Хорошая работа, – сказал Фалькенберг, когда днем я вышел на связь с докладом. – Мы прошли сорок километров, и до темноты осталось еще несколько часов. Трудно оценить, насколько быстро мы сможем идти.

– Да, сэр. У первой группы, которую мы разоружили, было три ракеты типа «Небесный ястреб». В крепости ракет было пять, но у них не было времени ими воспользоваться. Несколько человек, которые попытались это сделать, были убиты снарядами из мортир. Но вертолетам здесь летать опасно, особенно теперь, когда местные предупреждены.

– Да, – согласился Фалькенберг. – Я так и думал. На какое-то время воздержимся от использования вертолетов. Вы хорошо справились, Слейтер. Но предупреждаю вас: не расслабляйтесь. В данный момент мы не встречаем сопротивления, достойного упоминания, но скоро это изменится, а после начнутся попытки прорваться через ваши позиции. Они ведь не хотят сдавать оружие?

– Нет, сэр.

«И их трудно винить», – подумал я. Меня встревожил Эрик Флаун. Он совсем не был походил на преступника. Я не знал, что ожидал увидеть здесь, в Вирсавии. Похищенных девушек. Сцены насилия и разврата, вероятно. Я никогда не видел, как действует правительство злодеев. Но я совсем не ожидал того, что увидел: группа мужчин средних лет, которые руководят войском, очень похожим на наше, только не так хорошо вооруженным.

– Я слышал, вы захватили какое-то количество вина, – сказал Фалькенберг.

– Да, сэр.

– Это хорошо. Но ежедневный рацион не больше полулитра на человека.

– Сэр? Я не собирался ничего выдавать, пока вы здесь не появитесь.

– Оно их, Слейтер, – сказал Фалькенберг. – Вы, конечно, можете запретить выдачу, но это не лучшее решение. Вам решать. Поступайте, как считаете нужным, но если хотите совет: давайте солдатам ежедневно по пол-литра.

– Да, сэр.

Никаких запретов на выпивку у линейных морских пехотинцев нет, даже когда они при исполнении. Существуют строгие наказания за неготовность к исполнению обязанностей. Вплоть до расстрела.

– Пол-литра за ужином, сэр.

– Думаю, это разумно, – сказал Фалькенберг. – Что ж, похоже, вы неплохо справляетесь. Будем через несколько дней. Конец связи.

Образовался миллион других дел. В полдень я услышал звук трубы, зовущей на обед, и пошел посмотреть, кто это делает. Капрал, которого я не узнал, играл на надраенной медной трубе.

– Мне нужно несколько дней, чтобы запомнить всех по именам, капрал, – сказал я ему. – Вот вас как зовут?

– Капрал Брейди, сэр.

– Вы хорошо играете.

– Спасибо, сэр.

Я снова посмотрел на него и понял, что его лицо мне знакомо. Кажется, я видел его на триви. У него была собственная группа и певцы. Выступали в ночных клубах, по крайней мере так сказали в передаче. Я задумался, что делает такой человек в морской пехоте, но не стал спрашивать. Попытался вспомнить его настоящее имя, но не смог. Но точно не Брейди, в этом я был уверен.

– Вы даете здесь все сигналы?

– Да, сэр. Приказ центуриона.

– Хорошо. Продолжайте, Брейди.

Весь день труба направляла людей на разные задания. А за час до ужина прозвучал формальный сигнал вечерней поверки. Флаг СоВладения спустили, и все, кто не был занят на постах, выстроились и смотрели на это, а Брейди сыграл гимн. И пока складывали флаг, я вспоминал лекцию о военном руководстве, которую нам читали в Академии.

Инструктором был высохший майор морской пехоты с одной настоящей и одной искусственной рукой. Мы должны были догадаться, какая из рук искусственная, но так и не смогли. Лекция, которую я вспомнил, посвящалась церемониалам. «Никогда не забывайте, – говорил нам инструктор, – что разница между армией и толпой состоит в традициях и дисциплине. Вы не можете установить дисциплину в войсках, которые чувствуют, что с ними обращаются несправедливо. Даже тот, кого наказывают несправедливо, должен понимать, что заслужил наказание. Вы не можете навязать дисциплину толпе, поэтому нужно напоминать вашим людям, что они солдаты. И самое мощное орудие для этого – церемонии. Церемонии справедливо осуждают за дороговизну. Большой Сенат постоянно стремится отобрать у нас мундиры, значки, знамена и прочие так называемые нефункциональные предметы, которые мы используем. Сенату везет, потому что ему никак не удается это сделать. Но в тот день, когда он этого добьется, он получит армию, не способную его защитить.

Солдаты будут ворчать по поводу церемоний, «поплюй и надрай» и тому подобного, но без всего этого они не могут оставаться армией. Люди сражаются не из-за денег, а из-за гордости, и служба, которой не гордишься, долго не продлится».

«Может быть», – подумал я. Но в свой первый день в крепости Вирсавия, когда необходимо сделать тысячу дел, я вполне мог бы обойтись без церемонии вечерней поверки. Однако меня не спросили. К тому времени, как я понял, что происходит, Либерман уже сделал все необходимые приготовления и отдал приказы.

К ужину мы все организовали на ночь. За день Ардвайн пропустил через дорожный блокпост почти триста человек и собрал сотни образцов оружия, в основном устаревшие ружья; среди них были даже такие, которые заряжаются со ствола, кустарно изготовленные на Арарате.

В сумерки мы закрыли дорогу. Вдоль нее бродили лучи прожекторов, и в нескольких местах мы перегородили дорогу заплатами из бревен. Ардвайн со своим отрядом окопался там, откуда мог накрыть огнем весь район, а мы могли прикрыть их из крепости. Все выглядело очень неплохо.

Протрубили вечернюю зорю, и крепость Вирсавия начала устраиваться на ночь.

Я обошел расположение, приглядываясь ко всему. Система сигнализации, основанная на теплоизлучении тела, на которую рассчитывали предыдущие обитатели крепости, была уничтожена, когда мы взорвали бункер, но мы привезли свое оборудование. Я не очень доверяю пассивному оборудованию, однако в данном случае оснований для беспокойства не было. Либерман расставил во все башни часовых, оснащенных биноклями с усилением. И еще несколько человек постоянно наблюдали за инфракрасными экранами.

– Мы достаточно обеспечили свою безопасность, – сказал Либерман. – Если лейтенант ляжет отдыхать, я прослежу за сменой часовых.

Он проводил меня до моей квартиры. Хартц уже приготовил ее для меня. Пулевые отверстия в стенах были заделаны. Оборудование разложено так, чтобы я легко мог им воспользоваться. Плащ и ранец самого Хартца лежали в прихожей.

Был даже кофе. На спиртовой лампе грелся котелок.

– Можете все оставить на нас, – сказал Либерман.

Хартц улыбнулся:

– Конечно. Лейтенанты заканчивают Академию без мозолей, но мы делаем из них генералов.

– Ну, для этого потребуется немало усилий, – ответил я и пригласил Либермана в гостиную. Там стоял стол, а на нем макет крепости. Его изготовил Флаун, но ничего хорошего ему это не принесло.

– Садитесь. Хотите кофе, центурион?

– Совсем немного, сэр. Мне лучше вернуться к своим обязанностям.

– Разбудите меня на следующую вахту.

– Если лейтенант приказывает.

– Я просто… черт побери, Либерман, почему вы не хотите, чтобы я принимал участие в дежурстве?

– В этом нет необходимости, сэр. Могу я внести предложение?

– Да.

– Предоставьте это нам, сэр. Мы знаем, что делаем.

Я кивнул и уставился на свою чашку. Мне казалось, что я не готов командовать здесь. В Академии рассказывают обо всем: о руководстве, о необходимости в течение двадцати четырех часов после прибытия на новый пост доставить свою карточку всем старшим офицерам, о связи, о том, как проводить парады, как устроена лазерная система нахождения цели, как наложить заплаты на мундир, как рассчитать траекторию стрельбы мортиры, каковы винные рационы для солдат, как начистить сапоги, как обслуживать безоткатные орудия, как собирать и обслуживать вертолеты, как выживать на планетах с ядовитой атмосферой или вообще без атмосферы, каков распорядок дня на кораблях и миллионы прочих вещей. Приходится все их заучивать, и они начинают смешиваться, пока вы уже не отличаете важное от неважного. Все это просто сведения, которые нужно знать, чтобы сдать экзамен.

– Вы-то знаете, центурион, а вот я не уверен, что знаю.

– Сэр, я кое-что знаю о молодых офицерах, – сказал Либерман. – Они все воспринимают чересчур серьезно.

– Командование – серьезное дело.

«Черт возьми, – подумал я, – слишком напыщенно. Особенно в разговоре молодого парня со старым солдатом».

Но тот воспринял это иначе.

– Да, сэр. Слишком серьезное, чтобы распыляться на мелочи. Лейтенант, если бы дело заключалось только в расстановке часовых и организации обороны, армии не нужны были бы офицеры. Мы обо всем этом позаботимся. Нам нужен кто-нибудь, кто говорил бы нам, что делать. Когда приказ получен, мы знаем, как его выполнить.

Я ничего не ответил. Он внимательно посмотрел на меня, вероятно, пытаясь определить, не рассердился ли я. Но не казался очень встревоженным.

– Возьмем, например, меня, – продолжал он. – Я не знаю, зачем мы сюда пришли, и мне это безразлично. У каждого свои причины для вступления в армию. Что касается меня, то я просто не знаю, куда бы еще податься. Я нашел себе хорошее занятие, и у меня получается. Офицеры говорят мне, где сражаться, и больше волноваться не о чем.

Снаружи прозвучала труба. Последний караул. Сегодня мы слышим этот сигнал вторично. В первый раз – когда хоронили своих погибших.

– Пора делать обход, – сказал Либерман. – Разрешите идти, сэр?

– Действуйте, центурион. – Несколько минут спустя пришел Хартц, чтобы помочь мне снять сапоги. Он и слышать не хотел о том, чтобы я лег обутый.

– Мы задержим их настолько, чтобы вы успели обуться, зэр. Никто не захватит офицера морской пехоты в спальном мешке.

Чтобы я имел возможность снять сапоги, он лег не разуваясь. Особого смысла это не имело, но я не собирался с ним спорить. Забрался в мешок и посмотрел на потолок. Мой первый день командования. Я все еще думал об этом, засыпая.

На следующий день начались нападения. Вначале лишь небольшие группы пытались прорваться через блокпост, и всегда безуспешно. Мы могли вести из крепости слишком сильный огонь.

Потом попытались напасть на саму крепость. У нападающих было с десяток мортир, но стреляли они неточно, а наша радарная система сработала отлично. Они успевали сделать несколько выстрелов, но затем мы засекали место, откуда велась стрельба, и сосредоточивали на нем огонь всей батареи. Полностью подавить обстрел не удавалось, но на какое-то время расчетам становилось слишком опасно подходить к орудиям, и стрельба замолкала. Всю ночь стреляли и из ружей, но ничего не добились.

– Это лишь проба, – сказал Фалькенберг, когда я утром докладывал ему. – Мы сильно жмем на них с этой стороны. Вскоре они предпримут более серьезную попытку.

– Да, сэр. А как дела на вашем фланге?

– Продвигаемся помаленьку, – сказал Фалькенберг. – Разумеется, сопротивление более сильное, чем ожидал полковник. Вы заткнули бутылке горлышко, и им некуда отступать. Сражаться или сдаваться – мы оставили им только две возможности. В течение ближайших нескольких дней можно ждать серьезной попытки прорваться. Но тогда мы уже будем достаточно близко, чтобы серьезно потеснить их.

Странная ситуация. Никто серьезно не тревожился. Мы сдерживали нападения. Боеприпасы подходили к концу, но ответом Либермана на это стал приказ новобранцам прекратить пользоваться оружием. Они теперь обслуживали мортиры и безоткатные орудия под командованием опытных унтер-офицеров, которые сперва убеждались, что у каждого выстрела есть серьезная цель. А опытные стрелки выжидали и стреляли прицельно, так что каждый выстрел шел в зачет.

Пока есть боеприпасы, никакой серьезной опасности мы не подвергаемся. Из крепости открывается хороший обзор во все стороны, и нам не противостоит тяжелая артиллерия. В лучшем случае у противника мортиры, и наши противоартиллерийский радар и компьютерная система вполне с ними справляются.

– Нет дисциплины, – говорил Либерман. – У них нет дисциплины. Наступают волнами, отступают волнами, но никогда не держатся достаточно долго. Я очень рад, что среди них нет дезертиров из морских пехотинцев. При хорошем руководстве они могли бы прорваться.

– Меня тревожат боеприпасы, – сказал я.

– Дьявольщина, лейтенант, к нам идет капитан Фалькенберг. Он нас не оставит.

– Вы с ним служили раньше?

– Да, сэр, в деле на Доминго. Мы называли его Кристиан Джонни. Он будет здесь.

Все вели себя так. И это делало ситуацию нереальной. Мы находились под огнем. Невозможно было поднять голову над стеной или высунуть за ворота. Через неравные интервалы разрывались снаряды из мортир, иногда застигая солдат на открытом месте. Несмотря на броню, у нас появились раненые. Четверо погибли и еще девять лежали в госпитальном бункере. У нас кончались боеприпасы, противник в десять с лишним раз превосходил нас по численности – но никто не тревожился.

«Ваша работа – выглядеть уверенным», – внушал мне Фалькенберг. Конечно.

На четвертый день положение сержанта Ардвайна и его людей на дорожном блокпосту стало серьезным. У них заканчивались боеприпасы и запас воды.

– Уходите, Ардвайн, – приказал я. – Ведите своих людей сюда. Мы можем перекрыть дорогу огнем из крепости.

– Сэр. У меня шестеро раненых, которые не могут идти, сэр.

– А сколько всего пострадавших?

– Девять, сэр, – двое ходячих и один мертвый.

Девять из двенадцати.

– Держитесь, сержант. Мы придем к вам на выручку.

– Есть, сэр.

Я задумался: «Кого бы туда отрядить?»

Сомнений в том, кто наименее полезный человек в крепости, у меня не было. Я послал за Либерманом.

– Центурион, я с двенадцатью добровольцами направляюсь на выручку группы Ардвайна. Мы возьмем с собой полные ранцы и дополнительные боеприпасы и продовольствие.

– Лейтенант…

– Черт побери, не учите меня, что делать. Вы достаточно подготовлены. Вы сами сказали, что офицеры вам нужны, чтобы говорить, что делать, а не как делать. Отлично. Приказываю вам удерживать крепость до прихода Фалькенберга. И последнее – вы не станете посылать подкрепления вниз по холму. Я не хочу дальнейшего ослабления гарнизона крепости. Понятно?

– Сэр.

– Отлично. А теперь отберите для меня дюжину добровольцев.

Я решил спуститься с холма сразу после захода солнца. Мы загрузили ранцы и ждали у ворот. Среди добровольцев оказался капрал Брейди. Он стоял и ворот и болтал с часовым.

– Тихо сегодня, – говорил Брейди.

– Но они все еще там, – ответил часовой. – Скоро сам увидишь. Ставлю завтрашний винный рацион, что вам с холма не спуститься.

– Договорились. Помни, ты сказал – с холма. Надеюсь, ты сохранишь для меня вино.

– Конечно. Эй, это очень странная планетка, Брейди.

– А в чем дело?

– Полно святош и ни одного капеллана морской пехоты.

– Тебе нужен капеллан?

Часовой пожал плечами. У него была длинная черная борода, и он все время перебирал ее, словно искал вшей.

– А неплохая мысль, верно?

– Конечно, но нам капеллан не нужен. А нужен нам хороший сатанист. Но в нашем батальоне сатанистов нет.

– А зачем они тебе?

Брейди рассмеялся:

– Причины есть. Бог милостив, верно? Он хорошо обращается с тобой. Нужно опасаться другого парня. – Он снова рассмеялся. – Однажды я за такие слова получил три дня без хлеба и вина. Ляпнул это капеллану, майору Маккроки, в штабе сектора. Он не оценил.

– Пора идти, – сказал я. И надел на плечи тяжелый ранец.

– Мы пойдем или побежим, зэр? – спросил Хартц.

– Будем идти, пока нас не заметят. И помалкивай.

– Зэр.

– Начинаем, Брейди. Потише.

– Сэр.

Часовой чуть-чуть приоткрыл ворота. В образовавшуюся щель протиснулся Брейди, потом еще один солдат и еще. Ничего не произошло, и вот – моя очередь. Хартц замыкал цепочку.

Тропа примерно в два метра шириной круто спускалась по склону холма – просто-напросто наклонный карниз. Мы были на полпути вниз, когда начался пулеметный огонь. Один из солдат упал.

– Бегом марш! – крикнул я.

Двое солдат подхватили упавшего и потащили с собой. Мы бежали вниз по тропе, подпрыгивая на поворотах. Кто стреляет, мы не видели, но о гранитный утес, откалывая от него кусочки камня, стучали пули.

Стена над нами озарилась огнем. Казалось, там, прикрывая нас, собралась вся рота. Я надеялся, что это не так. Одно из безоткатных орудий нашло цель, и на несколько мгновений обстрел прекратился. Но тотчас возобновился. Что-то пролетело мимо моего уха. Потом я ощутил сильный удар в живот и упал.

И лежал, с трудом хватая ртом воздух. Хартц схватил меня за руку и крикнул другому солдату:

– Джерси! Лейтенант ранен. Помоги мне.

– Я в порядке, – сказал я. Пощупал живот. Крови нет. – Броня остановила пулю. У меня просто перехватило дыхание. – Я по-преж­нему дышал с трудом.

Они притащили меня в командный пункт Ардвайна.

– Как мы объяснялись бы с центурионом, если бы вернулись без вас? – спросил Хартц.

КП представлял собой траншею, прикрытую сверху стволами железного дерева. В одном конце лежало трое раненых. Брейди отвел туда и нашего пострадавшего. Тот был ранен в обе ноги. Брейди наложил ему турникеты.

У Хартца было свое представление о первой помощи. Он прихватил фляжку с бренди. Предполагалось, что это лекарство от всех болезней. Заставив меня дважды отпить, он отправился на дальний конец траншеи и пустил бутылку по кругу среди раненых.

– Их всего трое, Ардвайн? – спросил я. Я все еще хватал воздух. – Мне казалось, вы сказали шесть.

– Шесть неходячих, сэр. Но трое из них могут сражаться.

XI

– Нам не подняться на утес. С ранеными, – сказал я.

– Конечно, сэр. – Ардвайн распределял боеприпасы среди своих солдат. – Но мы хорошо закрепились здесь. Продержимся, пока не подойдет подкрепление.

– Придется продержаться.

– Не так уж плохо, сэр. Большинство ранено осколками снарядов. Но больше из мортир в нас не стреляют. Вероятно, берегут снаряды.

– Будем надеяться, что так будет и дальше. – Передо мной стояла другая проблема. Главной защитой дорожного блокпоста служил орудийный огонь из крепости. Но там, наверху, тоже заканчивались снаряды. Еще день, и их совсем не останется. «Но тревожиться раньше времени нет смысла, – решил я. – Придется делать, что сможем».

Следующий день был шестым с захвата крепости. Продовольствие таяло. У нас на блоке его вообще не было, кроме сушеного мяса, которое солдаты называют «обезьяньим». Вкус у него неплохой, но это мясо обладает своеобразным свойством: когда его жуешь, оно разбухает, и вскоре у тебя рот забит словно резиновыми полосками. Говорят, линейные морские пехотинцы способны пройти пешком тысячу километров, если у них есть кофе, вино и обезьянье мясо.

В полдень мы связались по радио с Фалькенбергом. Он все еще был в сорока километрах от нас и преодолевал особенно ожесточенное сопротивление. В деревнях приходилось буквально брать дом за домом.

– Можете еще продержаться? – спросил он.

– Остаток этого дня и ночь – легко. Завтра к полудню кончатся снаряды для мортир. Может, даже раньше. Когда это произойдет, наш аванпост на дорожном блоке останется без поддержки. – Я не сказал ему, где нахожусь.

– Сможете продержаться до 13-и часов завтра?

– Крепость продержится. Насчет блокпоста не знаю.

– Сделаем, что сможем, – сказал Фалькенберг. – Удачи.

– Кристиан Джонни вытащит нас отсюда, – сказал Брейди.

– Вы его знаете?

– Да, сэр. Он нас вытащит.

Завидная уверенность.

Этой ночью бандиты попытались прорваться. Не знаю, сколько их проползло по берегу, но очень много. Некоторые просочились мимо нас. Остальные пошли прямо на наш бункер. Завязалась рукопашная, в ход пошли ножи, штыки и гранаты, но мы очистили наши укрепления, и я приказал людям залечь в них. А затем велел Либерману десять минут вести огонь из мортир прямо по нашим позициям. Когда огонь прекратился, мы выползли, чтобы очистить местность.

Утром у нас насчитывалось трое мертвых и никого, кто не был бы ранен. Мне в предплечье, сразу за тем местом, где кончается броня, попал осколок. Больно, но не слишком страшно.

Мы насчитали двадцать трупов перед укреплениями, а множество кровавых следов говорило о том, что многие раненые уползли.

Через час после рассвета снова началась атака. В крепости осталось всего несколько мортирных зарядов. Мы старательно нацеливали каждый выстрел сверху. Однако там не могли уделять нам слишком много внимания – начался общий штурм крепости. Когда на мгновение стрельба вокруг Вирсавии стихала, с востока доносились звуки дальних разрывов. Колонна Фалькенберга пробивалась через очередную деревню.

В полдень пулей в шею был ранен Ардвайн. Рана выглядела тяжелой. Брейди затащил его в главный бункер и приложил тампон. Ардвайн дышал неровно, изо рта текла кровь. Оставались два унтер-офицера: Брейди и Рофф, причем Рофф не мог передвигаться. Осколком ему перебило ногу.

В 12:30 у нас в строю оставалось четыре человека и никакой огневой поддержки из крепости. Со стороны реки доносились звуки передвижения.

– Они обходят нас, черт побери! – крикнул я. – Все впустую! Хартц, соедини меня с Либерманом.

– Зэр. – Хартц действовал одной рукой. Правая рука его была искромсана. Он настоял на том, чтобы остаться со мной, но я не мог считать его действующим бойцом.

– Сержант Росак, – пришел ответ по радио.

– Где Либерман?

– Погиб, сэр. Я здесь старший унтер-офицер.

– Сколько зарядов для мортир осталось?

– Четырнадцать, сэр.

– Три выстрела по речному берегу, сразу за нами, и готовьтесь стрелять еще.

– Есть, сэр. Минутку. – Наступило молчание. Потом он сказал: – Мы готовы.

– Как у вас дела?

– Отбиваемся на стенах, сэр. Северную часть потеряли, но бункеры покрывают весь район.

– Боже. Вам нужны мортиры, чтобы удержать крепость. Но от крепости не будет никакого прока, если падет дорожный блокпост. Готовьтесь использовать последние заряды по моему приказу.

– Есть, сэр. Мы продержимся.

– Конечно, продержитесь. Конечно.

Я посмотрел через бойницу бункера. По дороге шли люди. Десятки. У меня осталась одна обойма, и я попытался остановить их медленным огнем. Хартц стрелял левой рукой, тоже медленно и точно в цель. По выстрелу каждые две секунды.

Слева тоже слышались выстрелы. Там в бункере был капрал Брейди, но его рация не работала. Атакующие направлялись к нему. Больше никого из своего отряда я не слышал.

Неожиданно запела труба Брейди. Медные ноты перекрыли звуки боя. Он играл «К оружию!», потом перешел на марш линейных морских пехотинцев. «Наша кровь в грязи двадцати пяти планет…»

В бункере кто-то зашевелился. Это новобранец Дитц, дважды раненный в живот, прополз к Ардвайну и взял его пистолет. Подполз к бойнице и начал стрелять. При каждом выстреле он кашлял кровью. Из кустов выполз еще один солдат. Он поднялся и, шатаясь как пьяный, пошел к дороге. На шее у него висела связка гранат, и он механически швырял их, шатался и швырял. У него была только одна рука. В него попало не менее десяти пуль, и он упал, но его рука перед смертью потянулась к очередной гранате.

К бункеру Брейди шло все больше нападающих. Труба на мгновение смолкла, Брейди выстрелил, но потом снова послышались чистые, как всегда, ноты.

– Росак, – сказал я. – Приказываю открыть огонь.

– Сэр.

– Я опишу вам нашу ситуацию. – Я рассказал о положении своего командного пункта, бункера Брейди и еще одного, где, как мне казалось, могут быть наши. – Все остальное полно солдат противника, и они проходят мимо нас вдоль речного берега. Я хочу, чтобы вы сделали два выстрела по месту в сорока метрах прямо перед КП, чуть севернее дороги. Там капрал Брейди, и будет очень жаль, если его концерту помешают.

– Мы слышим его отсюда, сэр. Минутку. – Молчание. – Готово.

Секунду спустя послышались разрывы. Брейди продолжал играть. Теперь я вспомнил его имя. Это было на Земле десять лет назад. Он был знаменитым музыкантом, пока не исчез из виду. Росак не выключил свой микрофон, и я слышал, как одобрительно кричат солдаты в крепости.

Снова послышался голос Росака:

– Приказ из штаба батальона, сэр. Вы должны оставаться в бункерах. Никто не должен выходить. Срочный приказ, сэр.

Я удивился: «Что задумал Фалькенберг?» – но по своей установке связи передал приказ всем остальным. Сомневаюсь, чтобы кто-нибудь меня услышал, хотя это было уже неважно. Никто и не собирался выходить.

Неожиданно дорога взорвалась. Насколько мне было видно, вся она исчезла во взрывах. Взрывы продолжались, затем в облаках пыли взлетел на воздух речной берег. Всю дорогу перед нами разорвало на куски; последовал второй залп, третий. Я лег на пол бункера и зажал уши, а вокруг продолжали рваться снаряды.

Наконец разрывы прекратились. Я слышал какой-то шум в наушниках, но в ушах звенело и я ничего не мог разобрать. Это не голос Росака. Но вот он стал яснее.

– Нужна еще огневая поддержка, мистер Слейтер?

– Нет. Боже, вот это огонь…

– Передам артиллеристам, – сказал Фалькенберг. – Держитесь, Хэл. Мы будем с вами через час. Но теперь можем поддерживать вас огнем.

Снаружи труба Брейди запела новый марш.

XII

Меня отправили в Гаррисон залечивать руку. На Арарате есть грибковая инфекция, которая даже легкие раны делает опасными. Неделю я провел в хирургии, поджидая, пока срастется рука, потом еще неделю продолжалась стимулированная регенерация. Мне хотелось вернуться в свою часть, но хирург не желал и слышать об этом. Ему нужно было постоянно проверять, как идет рост новых тканей.

В соседней палате лежал сержант Ардвайн. Ему потребуется гораздо больше времени, чтобы оклематься, но все будет в порядке. Теперь, когда Либерман погиб, Ардвайн может получить лычки центуриона.

Меня пребывание в Гаррисоне сводило с ума: ведь моя рота в крепости Вирсавия без своего единственного офицера и двух старших унтер-офицеров. В тот день, когда меня выпустили из госпиталя, я уже готов был взбунтоваться, но никакого транспорта все равно не было, и майор Лорка ясно дал понять, что я должен торчать в Гаррисоне, пока меня не отпустит хирург. В замешательстве я пошел к себе.

Все было прибрано. Меня с улыбкой встретил рядовой Хартц. Его правая рука, привязанная к груди милей марли, покоилась в толстом гипсе.

– Как тебе удалось выйти раньше меня? – спросил я.

– У меня не оказалось инфекции, зэр. Я поливал раны бренди. – Он поморщился. – Жалко было тратить, но для меня одного оставалось слишком много.

Меня ждал еще один сюрприз. Из моей спальни вышла Ирина Суэйл.

– Мисс Суэйл была так добра, что помогла мне в работе, зэр, – сказал Хартц. Он казался смущенным. – Она настояла, зэр. Разрешите принести одежду из прачечной?

Я улыбнулся, и он вышел. «Что теперь?» – подумал я.

– Спасибо.

– Это самое меньшее, что я могла сделать для величайшего героя Арарата, – ответила Ирина.

– Героя? Что за вздор…

– Вероятно, вздор и то, что мой отец награждает вас военной медалью, а полковник Харрингтон представил еще к чему-то… не могу вспомнить, к чему, но разрешение должно прийти из штаба сектора…

– Для меня это новость, – сказал я. – И все же я не думаю…

– Вам и не нужно. Не предложите мне сесть? Хотите чего-нибудь выпить? У нас здесь все есть. Рядовой Хартц действует чрезвычайно эффективно.

– Вы тоже. Неплохо у меня получается, а? Садитесь, пожалуйста. Я бы угостил вас выпивкой, но не знаю, где что.

– Все равно вам не одолеть бутылку. Сейчас. – Она вышла в соседнюю комнату и вернулась с двумя стаканами. Бренди для меня и вино «Иерихон», которое ей нравится. «Работа Хартца, – подумал я. – Теперь мне предстоит весь остаток жизни пить этот проклятый бренди».

– Тяжело было? – спросила, усаживаясь на диванчик, который появился во время моего отсутствия.

– Тяжеловато. – Из моих девяноста солдат только двенадцать не были ранены. Двадцать восемь погибли, и еще дюжина не скоро вернется на службу. – Но мы продержались. – Я покачал головой. – Я не хвастаюсь, Ирина. Больше удивляюсь. Мы продержались.

– Я все время думаю вот о чем, – сказала она. – Спрашивала Луиса Боннимена, но он не ответил. Почему вам приказали удерживать крепость? Это было самое трудное во всей кампании. Почему этим не занимался сам капитан Фалькенберг?

– Вероятно, у него были другие дела. В госпитале меня держали под наркозом, и я мало что знаю. Что случилось с тех пор?

– Все прошло великолепно, – сказала она. – Милиция Гармонии контролирует всю реку. Снова пошли корабли, цена на зерно в городе упала…

– Вы не кажетесь довольной.