Джерри Пурнель

Легион Фалькенберга

Герману Ли, сержанту армии США, и

Зенеке Асфоу, второму лейтенанту

батальона Кегнью императорской

гвардии Эфиопии

Младшим офицерам повсюду

Примечание автора

Эти романы представляют собой часть цикла «История будущего», в котором происходит действие «Мошки в зенице Господней»; они описывают события, предшествовавшие этому роману.

Сражение в XIX главе части второй «Легиона Фалькенберга» основано преимущественно на реальном опыте Корейской войны лейтенанта императорской гвардии Эфиопии Зенеке Асфоу.

Пролог

На него обрушились едкие маслянистые запахи; стоял непрерывный шум. Через этот космопорт прошли сотни тысяч. Их запахи заполняли зал отлета, смешиваясь с гомоном нынешних жертв, толпившихся в тесных отсеках.

Помещение длинное и узкое. Крашеные белые бетонные стены отсекают ослепительное солнце Флориды; они покрыты накопившейся грязью, которую не успевают убирать осужденные – рабочие Бюро Переселения. Наверху горят холодные люминесцентные лампы.

Запахи, и звуки, и яркий свет смешивались с его страхами. Ему здесь не место, но никто его не слушает. Никто не хочет слушать. Все, что он говорит, совершенно теряется в приказах и грубых окриках охранников, размещенных вдоль всего зала за проволочной сеткой, в криках детей, в гуле испуганных людей.

Они направлялись внутрь, к кораблю, который унесет их из Солнечной системы навстречу неведомой судьбе. Мало кто из колонистов спорил или жаловался. Некоторые сдерживали гнев до того времени, когда они смогут проявить его. Большинство брело с пепельными лицами, безучастно, не выказывая страха.

На бетонном полу были начерчены красные линии, и колонисты старательно держались в их пределах. Даже дети быстро учились слушать приказы охранников Бюро Переселения. Колонисты в бесформенной одежде, какую поставляют специальные фонды, походили один на другого; лишь кое-где виднелись более нарядные костюмы касты налогоплательщиков, подобранные на складе или выпрошенные в местной благотворительной организации.

Джон Кристиан Фалькенберг знал, что не похож на обычного колониста. Он долговяз, в свои пятнадцать лет уже шести футов роста и продолжает расти. Но как он ни старается выглядеть взрослым, никто не принимал его за зрелого мужчину.

Прядь рыжеватых волос падала ему на лоб, лезла в глаза, мешая видеть, и он нервным жестом машинально отводил ее в сторону. Поза и осанка отличали его от прочих, как и почти комически серьезное выражение лица. Одежда Джона тоже не была обычной: новая, хорошо подогнанная и явно не восстановленная. Парчовая рубашка из натурального шелка, яркие расклешенные брюки, новый пояс, кожаная сумка на боку. Одежда стоила больше, чем мог себе позволить его отец, но она мало что дала ему здесь. Тем не менее, юноша держался прямо, вызывающе поджав губы.

Чтобы не отставать от остальных, Джон вынужден был продвигаться вперед. Большая сумка для космических перелетов стояла перед ним, и он передвигал ее с места на место пинками, не поднимая. Ему казалось недостойным наклоняться к ней, а достоинство – это все, что у него осталось.

Перед ним брела семья из пяти человек: трое крикливых детей и апатичные родители; а может быть, подумалось ему, и не родители. Семьи граждан никогда не отличались стабильностью. Агенты Бюро Переселения часто сдавали свои квоты в аренду, а их руководителей мало заботило, кого именно набирают, чтобы их заполнить.

Беспорядочная толпа неумолимо двигалась в глубь помещения. Каждая линия заканчивалась большой проволочной клеткой с пластистальным столом внутри. Семьи по очереди заходили в клетку, дверь закрывалась, и начиналось интервью.

Скучающие чиновники Бюро Переселения едва выслушивали клиентов, а колонисты не знали, что им сказать. Большинство не имело представления ни о каких планетах, кроме Земли. Мало кто слышал, что на Таните жарко, на планете Фулсона холодно, на Спарте трудно выжить, но там свобода. Некоторые знали, что на Хедли хороший климат и планета находится под защитой компании «Американ экспресс» и колониального управления. Приговоренные к высылке без заключения знали: мало что может изменить их будущее; но большинство не знали и этого, и их отправляли в шахты ждущие рабочей силы, на сельскохозяйственные планеты, на адский Танит, где их ждал тяжелый труд, каким бы ни был приговор.

Пятнадцатилетний мальчишка – Джону хотелось думать о себе как о мужчине, однако он знал, что его чувства – чувства мальчишки, как бы старательно он их ни сдерживал, – почти дошел до клетки для интервью. Он был в отчаянии.

Пройдя интервью, он окажется на транспортном корабле Бюро Переселения. Джон снова обратился к стражнику в сером мундире, небрежно стоявшему за проволочным экраном.

– Я пытаюсь вам объяснить, что произошла ошибка! Я не должен…

– Заткнись! – ответил стражник. Он угрожающе повел стволом своего станнера-парализатора в форме колокола. – У всех ошибка. Все здесь случайно. Расскажи об этом на интервью, сынок.

Джон поджал губы. Ему хотелось наброситься на стражника, заставить выслушать себя. Он с трудом обуздал вспышку гнева и ненависти.

– Черт побери, я…

Стражник поднял оружие.

Семейство граждан перед Джоном сбилось в кучку, стараясь отодвинуться подальше от этого парня, чтобы он не вовлек их в неприятности. Джон покорился и молча побрел дальше.

Комментаторы тривизийного телевидения утверждают, что станнеры не причиняют боли, но Джон не собирался проверять их утверждение. На триви многое говорят. Говорят, большинство колонистов – добровольцы, говорят, Бюро Переселения обращается с ними достойно.

Никто в это не верил. Никто не верил ни единому утверждению правительства. Не верили в дружбу между народами, создавшими СоВладение, не верили ни результатам выборов, ни…

Он добрался до клетки для интервью. Чиновник в таком же мундире, что и стражники, но на груди и на спине его серого комбинезона белели номера. Многих зубов не хватает; когда он улыбнулся, стало видно, что зубы желтые. Улыбался он часто, но в его улыбке не было тепла.

– Что тут у меня? – спросил он. – Парень, одетый так, словно может получить все, что захочет. И куда же ты хочешь отправиться?

– Я не колонист, – настойчиво заговорил Джон, закипая. Чиновник ведь тоже заключенный – какое право он имеет так с ним разговаривать? – Требую встречи с офицером СоВладения.

– А, один из этих. – Улыбка исчезла с лица чиновника. – Отправишься на Танит. – Он нажал кнопку, и дверь в противоположной стене клетки открылась. – Проходи! – рявкнул он. – Не то вызову охрану. – Его палец угрожающе навис над кнопкой небольшой консоли на столе.

Джон достал из внутреннего кармана документы.

– У меня назначена встреча в службе Космического Флота Со­Владения, – сказал он. – Мне было приказано явиться на станцию Канаверал для отправки в корабле БП на Лунную базу.

– Ты пройдешь или… – чиновник спохватился, и на лице у него снова появилась улыбка. – Покажи-ка, – и он протянул грязную руку.

– Нет. – Теперь Джон чувствовал себя уверенней. – Я покажу документы только офицеру СВ, а вы уберите от них руки. А теперь вызовите офицера.

– Конечно. – Чиновник не шелохнулся. – Это будет тебе стоить десять кредитов.

– Что?

– Десять кредитов. Пятьдесят баксов, если у тебя нет кредитов СВ. Не смотри на меня так, парень. Заплатишь или отправишься на корабль до Танита. Может, здесь потом спохватятся, а может, и нет, но для тебя уже будет поздно. Лучше заплати.

Джон протянул двадцатидолларовую монету.

– Это все, что у тебя есть? – спросил чиновник. – Ладно, ладно, подойдет. – Он что-то сказал в телефонную трубку, и минуту спустя в клетку заглянул аккуратный офицер в голубом мундире Космического Флота СВ.

– Чего тебе, Смайли?

– Один из ваших. Новый гарди. Заблудился среди колонистов. – Он рассмеялся, а Джон с трудом сдержался.

Офицер неприязненно посмотрел на Смайли.

– Ваши документы, сэр? – сказал он.

Джон протянул ему документы, опасаясь, что больше никогда их не увидит. Офицер просмотрел их.

– Джон Кристиан Фалькенберг?

– Да.

– Спасибо, сэр. – Он повернулся к чиновнику. – Давай сюда.

– Да он может себе это позволить.

– Хочешь, чтобы я вызывал морских пехотинцев, Смайли?

– Боже, как вы несговорчивы… – чиновник достал из кармана монету и протянул ее.

– Сюда, сэр, – сказал офицер. Наклонившись, он подхватил сумку Джона. – Возьмите свои деньги, сэр.

– Спасибо. Оставьте их себе.

Офицер кивнул.

– Спасибо, сэр. Смайли, еще раз свяжешься с нашим человеком – и после работы будешь иметь дело с морскими пехотинцами. Идемте, сэр.

Джон вслед за астронавтом вышел из клетки. Офицер был вдвое старше его, и никто еще не называл Джона «сэром». Джон Фалькенберг почувствовал, что нашел свое место, которое искал всю жизнь. Даже уличные банды были для него закрыты, а друзья, с которыми он рос, всегда казались частью какой-то другой жизни, не его собственной. На секунду ему показалось, что он, наконец, нашел…

По узким белым коридорам они вышли под яркое солнце Флориды. Узкий мостик вел к передней части огромного крылатого посадочного корабля, который плавал в воздухе у окончания длинного пирса, заполненного колонистами и бранящимися охранниками.

Красивый офицер что-то сказал морским пехотинцам, охранявшим вход на мостик, и отдал честь другому офицеру, стоявшему у трапа корабля. Джон хотел сделать то же самое, но вспомнил, что в гражданской одежде честь не отдают. Отец, как только узнал о намерении сына поступить в Академию, заставил его прочесть книги по военной истории и обычаям Службы.

Гомон колонистов заполнял воздух, пока они не оказались внутри корабля. Когда люк закрывался, последним, что услышал Джон, была брань охранников.

– Прошу сюда, сэр, – офицер провел его по лабиринту стальных коридоров, герметических переборок, лестниц, труб, проволочных мостиков и других незнакомых деталей внутреннего устройства корабля. Хотя кораблем руководил Флот СВ, большая его часть принадлежала Бюро Переселения, и весь он был насыщен тяжелыми запахами. Никаких иллюминаторов не было, и через несколько поворотов Джон совершенно потерял представление о направлении.

Красивый офицер шел быстро, пока не остановился перед дверью, ничем не отличавшейся от остальных. Он нажал наружную кнопку на панели.

– Входите, – отозвалась панель.

В помещении было восемь столов, но находились только три человека, и все они сидели за одним столом. По контрасту с серыми коридорами снаружи помещение казалось почти парадным: на стенах роспись, мебель мягкая, а на полу что-то похожее на ковры.

На дальней стене – герб СоВладения: американский орел и советские серп и молот, цвета красный, белый и синий, белые звезды и красные звезды.

Три человека со стаканами в руках казались безмятежными. На всех гражданская одежда, очень похожая на одежду Джона, только у старшего покрой более консервативный. Двое остальных казались ровесниками Джона, может, на год старше, не больше.

– Один из наших, сэр, – сказал красивый офицер. – Новый гарди заблудился среди колонистов.

Один из младших рассмеялся, но старший коротким взмахом руки прервал его смех.

– Хорошо, мичман. Спасибо. Входите, мы не кусаемся.

– Спасибо, сэр, – ответил Джон. Он неуверенно прошел в дверь, гадая, кем могут быть эти люди. Вероятно, офицеры СВ, решил он. Красивый офицер не стал бы так себя вести с другими. Как ни испуган был Джон, его аналитическое сознание продолжало работать. Он осмотрел помещение.

«Определенно, офицеры СВ, – решил он. – Возвращаются на Лунную базу из отпуска. А может, исполняли какую-то миссию в нормальном тяготении. Естественно, они в штатском. На Земле показаться в мундире СВ не при исполнении означало самоубийство».

– Лейтенант Хартманн, к вашим услугам, – представился старший. – А это гардемарины Рольников и Бейтс. Ваше предписание? Бумаги?

– Джон Кристиан Фалькенберг, сэр, – сказал Джон. – Гардемарин. Точнее, наверное гардемарин. Но я не уверен. Я не давал никакой присяги.

Все трое рассмеялись.

– Еще дадите, мистер, – сказал Хартманн. Он взял документы Джона. – И гардемарином все равно станете, даже и без присяги.

Он разглядывал пластиковую карточку, сравнил лицо Джона с фотографией, потом прочел надписи. И присвистнул.

– Член Большого Сената Мартин Грант. Действовал через друзей во Флоте, без сомнения. Не удивлюсь, если с такой поддержкой вы вскоре обгоните меня в звании.

– Сенатор Грант учился у моего отца, – сказал Джон.

– Понятно. – Хартманн вернул документы и знаком пригласил Джона садиться. Потом повернулся к одному из гардемаринов. – А что касается вас, мистер Бейтс, то не понимаю вашего веселья. Что смешного в том, что один из ваших собратьев-офицеров заблудился среди колонистов? Вы сами никогда не бывали в таком положении?

Бейтс неловко заерзал. Голос у него оказался высоким, и Джон окончательно понял, что Бейтс ненамного его старше.

– А почему он не показал охране карточку налогоплательщика? – спросил он. – Его отвели бы к офицеру. Правда?

Хартманн пожал плечами.

– У меня нет карточки, – сказал Джон.

– Гм, – Хартманн, казалось, стал очень далеким, хотя не шевельнулся. – Что ж, – сказал он, – у нас обычно не бывает офицеров из семей граждан…

– Мы не из граждан, – быстро пояснил Джон. – Мой отец – профессор университета СоВладения, и я родился в Риме.

– Ага, – сказал Хартманн, – и долго вы там жили?

– Нет, сэр. Отец предпочитал быть приглашенным профессором. Мы жили во многих университетских городах. – Ложь легко слетела с его уст, и он подумал, что профессор Фалькенберг и сам в нее верил: ведь он столько раз это говорил. Но Джон знал правду: отец отчаянно пытался получить постоянное место, но у него всегда оказывалось слишком много недругов.

Он был слишком открыт и слишком честен. Это одно объяснение. Он был ОСС (отвратительный сукин сын) и ни с кем не в состоянии поладить. Это другое объяснение. Я так долго прожил в этой ситуации, что теперь мне уже все равно. Но, наверно, приятно было бы иметь свой дом.

Хартманн слегка расслабился.

– Ну, каковы бы ни были причины, мистер Фалькенберг, вам лучше было бы родиться налогоплательщиком Соединенных Штатов. Или членом Советской партии. К несчастью, вам, подобно мне, предстоит всю жизнь провести в низших эшелонах офицерского корпуса.

Хартманн говорил с легким акцентом, который Джон не мог точно определить. Несомненно, Германия: в боевых службах СВ много немцев. Но акцент не совсем немецкий: Джон достаточно долго прожил в Гейдельберге, чтобы различать немецкие диалекты. Восточная Германия? Возможно.

Он понял, что остальные ждут от него какого-то ответа.

– Мне казалось, сэр, что на службе СВ все равны.

Хартманн пожал плечами.

– Теоретически – да. На практике – генералы и адмиралы, даже капитаны, командующие судами, почему-то всегда американцы или советские. Но это не решение офицерского корпуса, мистер. Между собой мы не различаем страну происхождения, и у нас нет политики. Никогда. Наша родина – Флот. Это наша единственная родина. – Он взглянул на свой стакан. – Мистер Бейтс, нам нужна еще выпивка и стакан для нового товарища. Принесите.

– Есть, сэр.

Коротышка гардемарин направился в угол, к стойке, за которой не было бармена. Немного погодя он вернулся с бутылкой американского виски и пустым стаканом.

Хартманн доверху наполнил стакан и толчком отправил его Джону.

– Флот научит вас многому, гардемарин Джон Кристиан Фалькенберг. В том числе и умению пить. Мы все слишком много пьем. И мы еще вам покажем почему, но прежде чем понять почему, вы должны научиться – как.

Он поднял стакан. Когда Джон лишь пригубил свою порцию, Хартманн нахмурился.

– Еще, – сказал он. Он произнес это как приказ.

Джон отпил половину виски. Он уже несколько лет пил пиво, но отец не часто разрешал ему выпить спиртного. Не очень вкусно и жжет в горле и в животе.

– А теперь расскажите, почему вы присоединились к нашей благородной братской шайке, – попросил Хартманн. В голосе его звучало предостережение: за шутливыми словами крылось что-то серьезное. Может, он не смеялся над Службой, называя ее братской шайкой.

Джон надеялся на это. У него никогда не было братьев. Не было друзей. Не было дома, а отец был строгим учителем. Он научил его многому, но никогда не проявлял любви… или дружбы.

– Я…

– Только честно, – предупредил Хартманн. – Открою вам одну тайну, тайну нашего Флота. Мы никогда не лжем своим. – Он взглянул на гардемаринов, и те кивнули, Рольников с легкой улыбкой, Бейтс серьезно, как в церкви.

– Там, – продолжал Хартманн, – там лгут, мошенничают, используют друг друга. Но у нас не так. Нас используют, это верно. Но мы знаем, что нас используют, и мы честны друг с другом. Поэтому наши люди всегда нам верны. И поэтому мы сами верны Флоту.

И это имеет какое-то важное значение, подумал Джон: ведь Хартманн взглянул на флаг СоВладения на стене, но ни слова не сказал о СВ. Только о Флоте.

– Я здесь потому, что отец хотел убрать меня из дома и сумел получить для меня назначение, – выпалил Джон.

– Вам придется найти другую причину. Или вы с нами не останетесь, – сказал Хартманн. – Пейте.

– Да, сэр.

– Правильный ответ: есть, сэр.

– Есть, сэр.

Джон осушил свой стакан.

Хартманн улыбнулся.

– Прекрасно. – Он снова наполнил свой стакан, потом налил остальным. – Какова миссия Вооруженных Сил СоВладения, мистер Фалькенберг?

– Сэр? Выполнять волю Большого Сената…

– Нет. Их цель – существовать. И своим существованием поддерживать определенную степень мира и порядка в этом углу нашей галактики. Выиграть время для людей, чтобы те могли убраться достаточно далеко от Земли. И когда эти проклятые придурки перебьют друг друга, они не смогут уничтожить все человечество. Такова наша единственная миссия.

– Сэр? – гардемарин Рольников говорил негромко и настойчиво. – Лейтенант, сэр, стоит ли вам столько пить?

– Да, стоит, – ответил Хартманн. – Спасибо за заботу, мистер Рольников. Но, как видите, в настоящее время я пассажир. Служба не запрещает выпивку. Совсем нет, мистер Фалькенберг. Строго запрещено быть непригодным к исполнению обязанностей. Но выпить – нет. А у меня в данный момент нет никаких обязанностей. – Он поднял стакан. – Кроме одной. Поговорить с вами, мистер Фалькенберг, и рассказать вам правду, чтобы вы либо сбежали от нас, либо до конца жизни были прокляты вместе с нами, потому что мы никогда не лжем друг другу.

Он замолчал, и Джон задумался о том, насколько пьян Хартманн на самом деле. Офицер подбирал слова гораздо тщательней, чем отец, когда выпивал.

– Что вы знаете об истории Флота СоВладения, мистер Фалькенберг? – спросил Хартманн.

Вероятно, больше тебя, подумал Джон. Лекции отца по истории создания СоВладения пользовались большой известностью.

Все началось с разрядки. Она рухнула, но была восстановлена, и вскоре был заключен целый ряд формальных договоров между Соединенными Штатами и Советским Союзом. Договоры не покончили с враждой этих великих держав, но их общие интересы оказались значительнее различий; очевидно, лучше, чтобы было только две великие державы, а не…

– Очень немного, сэр, – ответил Джон: Хартманну совсем не нужно выслушивать лекцию профессора Фалькенберга.

– Мы созданы на основе Французского иностранного легиона, – сказал Хартманн. – Мы легион чужаков, который должен защищать искусственный союз двух государств, ненавидящих друг друга. Как человек может посвятить такой цели свою жизнь и душу, мистер Фалькенберг? На чем основан союз? Что обеспечивает верность солдат?

– Не знаю, сэр.

– Они тоже не знают, – Хартманн взмахом руки указал на двух гардемаринов, которые откинулись в креслах и вели себя так, словно то ли слушают, то ли нет – Джон не мог точно сказать.

Может, решили, что Хартманн слишком пьян? Хороший вопрос.

– Не знаю, – повторил Джон.

– Ага. И никто не знает, потому что ответа нет. Человек не может умирать за союз. Но мы сражаемся. И умираем.

– По приказу Сената, – негромко сказал гардемарин Рольников.

– Но мы не любим Сенат, – возразил Хартманн. – Вы любите Большой Сенат, мистер Рольников? А вы, мистер Бейтс? Мы знаем, что такое Большой Сенат. Продажные политики, которые лгут друг другу и используют нас, чтобы разбогатеть, чтобы урвать бульшую власть для своей группы. Если могут. Нас они используют не так часто, как раньше. Пейте, джентльмены. Пейте.

Виски начал действовать, и в голове у Джона зашумело. Он чувствовал, как на висках и под мышками выступил пот. Живот протестовал, но Джон поднял стакан и снова выпил вместе с Рольниковым и Бейтсом, и никогда еще в совместном пьянстве не было столько смысла. Он попытался спросить себя, почему, но никаких мыслей не было – только чувства. Его место здесь, с этим человеком, с этими людьми, и он единое целое с ними.

И, словно прочитав его мысли, лейтенант Хартманн обнял за плечи юношей: двоих слева от себя и одного, Джона, справа. И негромко сказал им:

– Нет. Мы здесь потому, что Флот – наша единственная родина, а братство службы – единственная семья. И если Флот когда-нибудь потребует наши жизни, мы отдадим их, потому что больше идти нам некуда.

Часть первая

Годы СоВладения

I

Принстон, Нью-Джерси, Соединенные Штаты Америки

В студенческой столовой, как всегда, было шумно. Студенты в ярких костюмах пили кофе, за который заплатили их родители-налогоплательщики, и говорили о правах человека и гражданина. Некоторые делали вид, что читают, а сами тем временем поглядывали, не найдется ли что интересное.

В углу трое молодых людей и девушка – она терпеть не могла, когда ее называли «молодой леди», – играли в бридж. Типичные студенты, дети налогоплательщиков, хорошо одетые; одежда приглушенных тонов, по последней моде. Зубы ровные, фигуры хорошие. У двух парней контактные линзы. Девушка в соответствии с модой – в больших ярко окрашенных очках с маленькими изумрудами на дужках. В остатках их ланча, вероятно, столько калорий, сколько обычный гражданин не получает за целый день.

– Тройка без козырей, итого четыре. Партия, – сказал Дональд Этеридж. Он что-то написал на листке бумаги со счетом. – Посмотрим. Я должен двадцать два пятьдесят. Мойше, с тебя одиннадцать и четвертак. Ричи выиграл девять баксов. Остальное – Бонни.

– Ты всегда выигрываешь! – обвиняюще сказал Ричард Ларкин.

Бонни Далримпл улыбнулась:

– Это от нравственной жизни.

– У тебя? – усмехнулся Дональд.

– Или от простого желания, – сказал Ричи. Он посмотрел на свои часы. – Пора на занятия. Сегодня у нас лекция гостя.

Мойше Эллисон нахмурился:

– Что за гость?

– Некий тип по имени Фалькенберг, – сказал Ларкин. – Профессор университета СВ в Риме. Читает лекции о проблемах СоВладения. Сегодня тема – военное руководство.

– О, я его знаю, – сказала Бонни Далримпл.

– Он интересный? – спросил Мойше. – У меня сегодня полно дел.

– Говорит очень сжато, – ответила Бонни. – Очень многое укладывает в сказанное. У него каждый абзац очень важен. Думаю, тебе лучше пойти послушать.

– А что ты у него узнала? – спросил Ричард Ларкин.

– О, я была слишком мала, чтобы ходить на его лекции. В сущности, самого профессора Фалькенберга я знаю не очень хорошо. Я дружила с его сыном. С Джоном Кристианом Фалькенбергом Третьим. Это было, когда папа работал в посольстве в Риме. Мы с Джонни Фалькенбергом бродили по всему городу. Он о нем все знал, было очень интересно. Капитолийский холм со статуями, и еще выше – Тарпейская скала, с которой сбрасывали предателей, – на самом деле там не так уж высоко. И мы ходили по Виа Фламиниа. Шли по ней, и Джонни пел старинный римский марш: «Когда идешь по Виа Фламиниа, по дороге легионов Рима…»

– Забавное свидание.

– Скажешь тоже – свидание. Ему было четырнадцать, а мне двенадцать, мы были просто детьми, которые играют вместе. Но было очень забавно. Кажется, я тогда была усердней.

– Ха. Ты и сейчас такая. В последнем тесте обошла меня, – сказал Мойше Эллисон.

– Ну, если бы ты работал, а не бегал за девушками…

Эллисон заморгал, а остальные рассмеялись. После чего встали и вместе направились в лекционный зал. Снаружи висел тяжелый смог, но он такой всегда, так что они не обратили на него внимания.

– Так откуда же ты знаешь о лекциях старого Фалькенберга?

Бонни рассмеялась.

– Джонни часто приводил меня к себе домой. Обычно там никого не было, кроме старой черной экономки, но иногда профессор приходил домой раньше обычного и спрашивал нас, где мы побывали. И все нам рассказывал об этих местах. Всё, где бы мы ни оказались.

– О!

– Это было интересно. Рим тогда был приятным городом, со множеством старинных зданий. Думаю, сейчас они все уже снесены. И профессор все о них знал. Но Джонни рассказывал о них гораздо интересней – думаю, я тогда в него была влюблена. – Бонни рассмеялась.

– Так вот что с ней, – сказал Ричи. – Никак не может расстаться с детской влюбленностью в этого… как его звали?

– Джон Кристиан Фалькенберг Четвертый, – торжественно произнес Мойше Эллисон.

– Третий, – поправила Бонни. – И, может быть, ты прав.

Они подошли к лекционному корпусу и по мраморной лестнице поднялись в зал Смита.

Профессор Фалькенберг оказался высоким худым человеком с очень глубоким властным голосом. Нисколько не изменился, подумала Бонни. Он мог бы и телефонный справочник прочесть так, что тот станет чрезвычайно значительным.

Фалькенберг кивнул студентам.

– Добрый день. Приятно видеть, что в Соединенных Штатах есть еще несколько студентов, интересующихся историей.

Я хотел бы рассмотреть происхождение СоВладения. Но, чтобы это сделать, необходимо понять, что произошло с Соединенными Штатами и Советским Союзом, чей непрочный союз создал наш современный мир. Друзья во Второй мировой войне, противники в холодной войне – как случилось, что эти две державы разделили между собой весь мир?

У этой проблемы множество аспектов. Один из них – упадок военной мощи обеих держав. Но и этот аспект сам по себе имеет множество особенностей.

Сегодня мы поговорим о военном руководстве – и в общем виде, и в конкретный период существования этих двух держав. Начну с нескольких коротких цитат из Джозефа Максвелла Камерона, писателя прошлого столетия, который в своей «Анатомии военных достоинств» сказал…

Профессор Фалькенберг раскрыл карманный компьютер, коснулся клавиши и начал читать.

«Армии контролируются действиями двух классов власть имущих. Внешне эти люди различаются положением или чином, но существенное различие заключается в источнике их власти. Один класс действует на основе права, данного ему суверенной властью. Другой действует на основе права, данного ему первым классом. Это не случайное соотношение, оно основано на естественном принципе власти. «Штатный» офицер действует, опираясь на суверенную власть или на приказ, отданный вышестоящим «штатным» руководителем. «Нештатный» офицер обладает равной и временами абсолютной властью, но облечен ею по распоряжению «штатного» офицера, который его назначил и имеет право отозвать. Мало какой из принципов власти понимается в наши времена хуже, чем взаимоотношения между «штатными» и «внештатными» руководителями, иными словами – между правительством и военными. Повышение, которое дается в награду, чин, который воспринимается как признак касты или как стимул в профессии, занятии или армейской карьере, – вот что затмевает суть проблемы. Рядовой может доказать, что стоит не меньше генерала; в сущности, рядовые не раз это доказывали; и всегда это делал солдат, который знает свое дело, каковы бы ни были его мотивации. Иерархия рангов, которая изобретена для повышения престижа и платы, способна лишить армию ее силы, в то же время вызывая всеобщее одобрение тем, что считается ее преимуществами. Одним из несомненных признаков упадка военной системы является увеличение соотношения тех, кто обладает властью, и тех, кто обязан этой власти подчиняться. Оптимальное соотношение может меняться в соответствии с усовершенствованием вооружения, но лишь незначительно.

Из-за своих специфических целей и особой роли армия обладает оптимальной структурой контрольных механизмов, средств и приложений. В идеале она должна быть простой, способной эффективно осуществлять намерения власти. Однако в индустриальные и технократические периоды этот естественный образец забывается, нормальное устройство искажается в угоду капризам машин. Появляются военные чудовища, аналогичные лишенным головного мозга трехногим детям, которых взращивают, словно великую ценность. Они внушают чистый ужас всем, кроме тех, кто зачарован магией технологии…»

Фалькенберг закрыл компьютер и слабо улыбнулся.

– Эти слова были написаны незадолго до того, как в армии Соединенных Штатов появилось вдвое больше генералов, чем во время конфликта, известного как Вторая мировая война, несмотря на сокращение самой армии. И это еще не все. Соотношение офицеров и рядовых стало неумолимо меняться в сторону увеличения числа офицеров; и поскольку оптимальное соотношение – пять процентов, а некоторые элитные организации достигали блестящих успехов и с меньшим процентом офицеров, неудивительно, что вскоре в армии Соединенных Штатов один офицер приходился на двенадцать рядовых, а один генерал – на полторы тысячи подчиненных, и эффективность системы значительно ослабла.

Военные менеджеры рождаются легко. Истинные лидеры чрезвычайно редки.

– Ты была права: он действительно говорит сжато, – сказал Мойше Эллисон.

Бонни захихикала.

– Он нисколько не изменился, это уж точно.

– И ты его слышала только дома? Удивительно, что его сын не спятил. А кстати, что с ним случилось?

– У него были какие-то неприятности, – сказала Бонни.

– Неудивительно, – усмехнулся Ричи.

– Не знаю, какие именно, – сказала Бонни. – Но только знаю, что Джонни поступил в Академию СоВладения. Мы переписывались, но когда он закончил и был отправлен на корабль…