— Ясно, товарищ генерал.

— Хорошо… А как там Янек? — спросил он. — О том сбитом самолете и о пленных я уже знаю. Об озорстве на мосту не хочу знать. Присматривай за парнишкой, чтобы беды какой не случилось… Зелен еще и горяч очень… И еще одно: пойдем со мной к машине, я дам тебе для него шлемофон. У меня есть другой. В нем хорошие наушники. Надо, чтобы связь с вами была лучше, чем на учениях.

Несколькими минутами позже Янек уже примерял генеральский подарок. Шлемофон был ему впору, будто специально для него изготовлен, но радоваться было некогда: весь экипаж готовил машину к бою. За время многочисленных переходов, маршей и остановок в машине набралось много ненужного барахла. Сейчас все это они выбрасывали, чтобы ничего не болталось в танке, чтобы просторней и свободней в нем было, не мешало в бою, чтобы как можно меньше пищи для огня осталось внутри. Только для Шарика после непродолжительного спора оставили в углу ватник.

Проверили еще раз оружие, боеприпасы, мотор. Даже старый топливный насос, который они поставили вроде бы временно перед учениями, и тот работал исправно.

После обеда дел никаких не было. Все четверо забрались под танк, улеглись на траве. Стоял августовский зной; к полудню он пробрался и под деревья, но здесь, между гусеницами, было немного прохладней: продувал сквознячок.

Лежа на спине, Янек смотрел на плоское днище танка, к которому пристали комья земли. Вокруг круглого аварийного люка ползал жук.

— В конце сорок второго года, а точнее, семнадцатого декабря двадцать четвертый танковый корпус, в котором я служил, форсировал Дон под Верхним Мамоном и был введен в прорыв, — начал Василий, откусывая сладкий желтоватый кончик стебелька сорванной травинки.

— Погоди! — перебили его сразу все трое, перевернулись со спины на живот, подползли поближе, чтобы лучше видеть и слышать. — Теперь рассказывай.

— Мы быстро продвигались вперед, громили все, что преграждало нам путь. За пять дней танки отмахали двести сорок километров. Двадцать третьего декабря сильные группы гитлеровцев попробовали нас остановить, но мы их смяли и вечером захватили Скосырскую. Было разбито много машин, потеряли много людей; мотострелковая бригада осталась сзади, не хватало горючего в боеприпасов…

— Вы имели право отходить, собрать силы. Машина не человек, без горючего не тронется, — заметил Саакашвили.

— Мы тоже так думали, — улыбнулся Семенов, — но командир, генерал-майор Баданов, решил иначе. В два часа ночи мы снова пошли вперед, проделали тридцать километров и в половине восьмого утра по сигналу залпа дивизиона гвардейских минометов внезапно атаковали станицу Тацинскую. На станции захватили состав цистерн с горючим и пятьдесят самолетов, огромные продовольственные склады, а на аэродроме — до трехсот пятидесяти самолетов — бомбардировщиков, истребителей и транспортных, которые не успели подняться. В этот день немцы вышли нам в тыл.

— Нужно было все разбить, сжечь и уходить, — заявил Елень.

— Надо было удержать то, что заняли, — возразил Семенов. — Тацинская находится у железной дороги, которая ведет с запада к Сталинграду. Мы вгрызлись в землю и оборонялись. Гитлеровцы бросили против нас соединения, которые должны были с запада идти на помощь Паулюсу, и атаковали беспрерывно. На третий день к нам прорвались три автоцистерны с горючим и шесть грузовиков с боеприпасами под прикрытием пяти тридцатьчетверок, подошла мотострелковая бригада. Бои становились все жарче, но когда над землей торчит только одна башня танка, то попасть в него нелегко. Продержались мы четыре дня и только на пятый ночью по приказу штаба армии после внезапного удара вышли из окружения уже как второй гвардейский Тацинский танковый корпус. Это наименование нам присвоили за овладение Тацинской…

— Наименование и часы, — напомнил Саакашвили. — На твоих часах есть надпись…

— Да, такой корпус — это сила, — задумчиво произнес Янек.

— Сила, — согласился Василий, — но не по численности. Двадцать восьмого декабря в Тацинской у нас было тридцать девять средних танков Т—34 и пятнадцать легких Т—70, а это всего половина нынешнего состава нашей бригады… Я рассказываю вам об этом потому, что, может быть, уже сегодня мы произведем первые выстрелы по врагу.

Поручник поднял голову от травы и своими разноцветными глазами посмотрел на лица товарищей.

— Ребята, помните о двух вещах, самых главных для танкиста, — медленно произнес командир, старательно выговаривая каждое слово. — В наступлении все дело решает скорость. Как тронулся с места, гони вовсю вперед, не оглядывайся по сторонам, не мешкай. Ищи врага там, где он тебя не ждет… А в обороне — зарывайся в землю по уши, подпускай врага поближе и бей наверняка…

Все трое смотрели на него с вниманием, а Елень даже потихоньку шевелил губами, видно повторяя про себя эти советы.

— В общем, скоро все это нам придется испытать в деле, — рассмеялся звонко Василий. — А пока воспользуемся моментом и попробуем немного вздремнуть. Неизвестно, когда еще поспать придется.

Он закрыл глаза и спокойно, ровно задышал. Со стороны переправ долетали звуки разрывов, за Вислой нервно погромыхивала артиллерия. Янек Кос пробовал думать то об одном, то о другом, но ритм дыхания спящих товарищей путал его мысли, и вскоре он сам уснул.

Встали на закате, сполоснули лицо водой из ведра, надели комбинезоны, затянув их поясами. Вестовые, перебегавшие от машины к машине, вместе с приказом принесли новости:

— Мост разбит… Первая рота переправляется на пароме. Двух телефонистов ранило… Где-то, наверно, прячется немецкий наблюдатель и по радио корректирует огонь… Танки взвода управления на переправу!

Остатки дневного света еще держались на рыжей коре сосен, но внизу все быстрее разливался мрак, мигали зеленым и красным светом сигнальные фонари. Ехали сначала по опушке леса, затем через мостик, дорога вошла в ивняк, извиваясь по сыпучему песку. По скату сползли вниз, миновав скелет сожженного грузовика и разбитое, поваленное набок орудие без колес. Потянуло речной сыростью.

Василий подал команду:

— С машины!

Втроем пошли вперед к помосту из не очищенных от коры стволов, а за ними сапер с фонариком в руке, пятясь, показывал дорогу механику. Саакашвили действовал уверенно, осторожно подвел танк к помосту и плавно въехал на паром. Танк хорунжего Зенека уже стоял впереди слева, а их машине определили место сзади справа — так они и стояли на пароме, как два черных знака на карточной двойке пик. Едва умолк мотор, затарахтела моторная лодка, натянула стальной трос, который, продолжая дрожать, ударил еще несколько раз по воде. Между помостом и паромом стала расширяться полоса воды.

Паром был сделан из двух барж, соединенных друг с другом. Кроме танков на него погрузились взвод автоматчиков и отделение противотанковых ружей, потом вскочили несколько советских солдат, тащивших ящики с боеприпасами. Все молчали, словно разговор мог выдать их врагу, а молчание могло оградить от опасности.

Восточный берег уже растворился в темноте, а очертания западного можно было только угадывать по черным вершинам тополей, вырисовывавшимся на фоне рыжего от пожаров неба. Вверху просвистели два снаряда, с шумом плюхнулись в воду, но далеко в стороне от парома, южнее. Из реки поднялись вертикальные фонтаны, на несколько мгновений освещенные взрывами.

С запада к Висле стал приближаться гул моторов бомбардировщиков. По нарастающему и гаснущему вою определили, что это не наши.

— Чтоб вас разорвало, антихристы проклятые, — выругался Елень.

С обоих берегов открыла огонь артиллерия. Словно ошалевшие куры, снесшие яйцо, затарахтели скорострельные 37-миллиметровые зенитки. Они посылали вверх зеленые и красные бусинки очередей, которые мчались сначала отвесно по прямым линиям, а затем, устав от полета, устремлялись вниз, гасли короткими вспышками. Басом, как тяжелые цепы по гумну, били зенитные 85-миллиметровые орудия. Путь их снарядов невозможно было проследить, но вокруг самолетов, теперь уже видимых простым глазом, неожиданно возникали колючие клубочки огня, облачка черного дыма.

Люди на пароме, плывущем по Висле, чувствовали себя, как на дне клетки, вокруг которой сверкало и грохотало. Наверху этой клетки раздался резкий свист, и раньше, чем люди услышали взрыв, за паромом вскипела вода, обрушилась всей массой на настил, разлетелась брызгами. Янек загреб воздух руками, как пловец, которого неожиданно по голове ударяет волна, помост стал уходить у него из-под ног, и он крепко ухватился за гусеницу, чтобы не свалиться за борт. С другой стороны танка к тему подбежали Василий, Густлик и хорунжий Зенек.

— Цел?

— Цел.

— Как мокрая курица, — рассмеялся хорунжий. — С такими молокососами одни хлопоты. Я вот расскажу Лидке, пусть она позабавится.

— А ты, Янек, здорово вымок, — перебил Зенека Семенов. — До нас не достало. Снимай-ка с себя все… Все, все. Елень, выжимай, только осторожно, а то порвешь на клочки, медведь. И клади к мотору, высохнет быстрее. Григорий!

— Что такое?

— Давай запасной комбинезон! Видишь, «люфтваффе» нам Янека выкупала. Давно уже такой чистый не был.

Самолеты, сбросив бомбы, удалились. От моста, который продолжали наводить саперы, доносились крики и перестук топоров. Ярким пламенем пылал на восточном берегу подбитый грузовик. Видно было людей, лопатами бросавших на него песок. Кто-то на пароме закурил цигарку, кто-то другой ворчал на него, а тот оправдывался, утверждая, что теперь немец не так скоро прилетит.

Моторная лодка деловито тарахтела, таща натянутый трос. Паром продолжал продвигаться вперед, наискось против течения. Уже замаячили на западном песчаном берегу густые заросли кустарника и показался темный прямоугольный силуэт пристани, к которой плыл паром.

У самого берега немного сбавили ход. Саперы с носа кормы бросали канаты, которые на лету подхватывали их товарищи и привязывали к колышкам.

— Готово, высаживайся!

Первыми побежали пехотинцы, потом танки один за другим медленно сползли на сушу, а мимо них в противоположную сторону шли раненые, спешили успеть на паром, пока происходит высадка. Санитары несли раненых, укладывали их тесно друг к другу. Лиц не было видно, белели только руки, ноги или головы, а иногда широким пятном мелькала перевязанная грудь. Лязг гусениц заглушал слова, ухо улавливало только отдельные проклятия, стоны, обрывки фраз.

— Этого оставить. Уже умер. Здесь похороним.

— Фриц прет, как дурной, ни с чем не считается…

— Держались полдня, а потом невмоготу стало.

— Осторожно, союзники, смотрите, чтоб вас не поцарапали.

— Из нашей роты всего четырнадцать…

Экипажи заняли свои места в машинах, и на броне тесно, один возле другого, разместились автоматчики.

— Эй, смотрите, а то там форма сушится.

— Сам смотри, чтоб нас не замочил.

Паром прибился к острову. Проскочив по нему наискось, танк Василия вышел к мелководному рукаву реки, въехал в воду, которая почти подобралась к люку механика. Затем Саакашвили повел машину на крутую дамбу, сооруженную против наводнения, съехал на другую сторону и остановился под старыми тополями.

— Здесь ожидать?

— Здесь.

Елень снял подсушившийся комбинезон Янека, и тот, не вылезая из танка, переоделся. Может, от этого переодевания ему стало холодно и по телу побежали мурашки. А может, от страха.

Впереди, вдоль всей линии горизонта, пылали зарева пожаров. Одни только набирали силу, горели желтым огнем, как овсяная солома, другие, коричневатого оттенка, уже угасали. Танкистам казалось, что грохот выстрелов несется со всех сторон, что стреляют рядом, что они находятся на клочке земли, не намного большем, чем нужно, чтобы на нем встали два танка, и что за спиной у них река.

Из темноты внезапно выскочили испуганные кони, таща передок, оторванный от повозки. Они пронеслись рядом, зацепились дышлом за ствол и с диким ржанием свалились, запутавшись в собственной упряжи.

Не дальше чем в ста метрах впереди сверкнули огнем стволы, выхватив из темноты странные, согнувшиеся в движении силуэты артиллеристов. Батарея четырежды ударила залпом, а когда умолкла, темнота стала еще гуще.

Неожиданно танкисты услышали поблизости знакомый голос.

— Чьи машины?

— Взвод управления, докладывает поручник Семенов, — ответил Василий генералу.

— Хорошо. Поедете не к Оструву, а прямо на передовую. Берите проводников, они вам покажут дорогу. На марше все время держите со мной связь по радио. Автоматчики и бронебойщики, ко мне.

На броню танка взобрался высокий, стройный боец в каске и плащ-палатке, с автоматом на груди. Он отдал честь, вывернув ладонь наружу, и, пытаясь перекричать гул мотора, доложил:

— Гвардии старшина Черноусов! Поехали?

Поблизости батарея снова ударила один за другим двумя залпами.

— Поручник Семенов. Идите сюда, в башню. Раз надо, значит, поехали. — Включив переговорное устройство, приказал: — Механик, вперед!

Раньше чем Григорий выжал сцепление и включил скорость, все услышали ответ старшины:

— Надо, позарез надо! Если не успеем, моих гусеницами перемелют.

Слова прозвучали грозно, но оба голоса, и генерала, и старшины, выражали такую деловитость и решительность, что Янек, потуже пристегнув наушники, перестал ощущать холод. Ему показалось, что он знает не только командира бригады, но и того другого, советского бойца. Казалось, что он будто уже где-то слышал его. Но сейчас не было времени думать: он должен был все внимание сосредоточить на рации, дежурить в эфире. В ушах то и дело звучал голос Черноусова, которому Семенов дал запасной шлемофон. Казалось, что проводник знает дорогу на память, будто родился здесь, у Вислы.

— Тише, сейчас будет мостик. Теперь газуй… Осторожно, справа глубокий ров. Две воронки от бомб, одна справа, другая слева… Теперь снова газуй на всю.

Танки взвода управления мчались сквозь ночь, не включая фар. Машины можно было заметить только по красным огонькам на броне или, когда танк Семенова спускался ниже, по очертаниям на фоне горизонта. Однако им не суждено было сражаться вместе. Когда въехали в лес, два из них приняли другие проводники, а старшина повел экипаж Василия по холмистой дороге к прямой лесной просеке и, дважды предостерегая: «Тише, тише, помаленьку», завел танк в готовый окоп. На бруствере танкисты увидели силуэты солдат с лопатами, оборудовавших для них огневую позицию.

— Выключай мотор.

Стало тихо. Старшина снял шлемофон, вылез из башни на броню и вполголоса произнес:

— Успели. А тут — как дома у мамы. Гвардейцы-автоматчики прикроют вас с флангов. Можете быть спокойны: ни один гренадер с фаустпатроном не подберется. На той стороне просеки, где гнилушки светятся, стоит наше орудие. Сзади, за вершиной холма, два миномета. А перед вами, кроме фрицев, уже никого больше нет…

Слушая проводника, Янек вспомнил слова командира бригады: «Где мы — там граница родины». Только сейчас он понял смысл этих слов: свободная Польша простирается до того пня на просеке, где стоит советское орудие, до окопа их танка. Впереди — узкая полоска ничейной земли, а дальше на запад — гитлеровцы. Если фашистов отбросят хотя бы на сто метров — освобожденная территория родины увеличится; если же отступят — она станет меньше. Вот она, эта ответственность, которую несут они, четверо друзей-танкистов. Янек подумал тут же, что, может, все-таки не четверо, а пятеро: ведь Шарик тоже член экипажа. Янек улыбнулся и погладил своего друга по голове.