— Такая же винтовка была у сибиряка под Студзянками.

— Лучше. Это же новая, — с гордостью сказал Елень, похлопывая винтовку по прикладу, и, погладив рукой по животу, добавил: — Не люблю драться на пустое брюхо. Теперь пусть начинают.

— Пусть. Даже танки сумеем задержать на минных полях. Но было бы лучше, если бы они сами задержались, пока наши не дадут сигнал.

— Думаешь, он дошел? — спросил Саакашвили, который с биноклем сидел у амбразуры и наблюдал за полем.

— У него был шанс. Небольшой, но все же был.

— Поверят ему?

— Конечно. — Густлик махнул рукой. — На него только глянут — и поймут, что он ничего не выдумал.

— Поверят, — подтвердил Кос и посмотрел на небо. — Солнце всходит. Или наши, или немцы — кто-то должен начинать…

Как бы в ответ откуда-то из-за горизонта ухнули минометы, в воздухе медленно просвистели мины и, пролетев над зданием, разорвались во дворе.

— Этими горшками они стену не прошибут, — пробормотал Густлик, пригнувшись рядом с Янеком. — Разве только обмануть нас хотят…

Опять разорвались две мины, и осколки застучали по крыше. Григорий, сидевший под стеной, выглянул через амбразуру и доложил:

— Там за «Рыжим» устанавливают орудие.

Он дал короткую очередь и отскочил, пригибаясь. Янек взял у него бинокль и во время очередной паузы между разрывами проверил слова грузина.

— Зажигай!

— Что? — поразился Григорий.

— Заслон. Солома высохла.

— «Рыжего»?

— Зажигательные в ленту! — приказал Кос, вырвав несколько обычных патронов из металлических держателей. — Где они? — напрасно искал он в ящиках.

Пользуясь наступившей паузой, Елень достал из кармана горсть патронов с черной меткой и молча начал набивать ленту.

— Быстрее, черт! — ругался Кос. — Почему в карманах носишь?

Опять зашипели мины. Пришлось прилечь, переждать разрыв. Едва подняли головы под аккомпанемент посвистывающих осколков, как Густлик, усмехнувшись, обратился к командиру:

— Как бы не проиграть в этой лотерее.

Янек прилег к пулемету, прижал к плечу приклад, но ему помешал Григорий.

— Нет! — Он дернул Янека, и оба скатились между мешками. — Ведь это «Рыжий»!

Сначала их ослепил блеск, затем оглушил взрыв, и посыпался град кирпичных осколков. Только после этого они услышали грохот орудия. Кос потянул за мешок, свалил его на Григория и, подскочив к пулемету, дал длинную очередь.

Солома вокруг гусениц задымилась, на ней показались язычки пламени и замигали, с каждой секундой разгораясь все ярче. Прежде чем артиллеристы сумели еще раз выстрелить, взорвались баки и взрыв взметнул вверх клубы темно-вишневого дыма.

На мгновение установилась тишина. Затем снаряд в стволе орудия взорвался. Начали рваться ящики с боеприпасами. Минометы замолкли. Григорий неподвижно смотрел на огонь, пожирающий ходовую часть любимого танка. Лицо его было каменным, и только по щекам двумя извилистыми струйками текли слезы.

— Ну, ты что? — Кос достал из-под мешков саблю и подал Григорию таким жестом, как ребенку, чтобы он перестал плакать, дают любимого медвежонка. — Нельзя было иначе.

Из леса выскочил низкий бронированный тягач на гусеничном ходу. Он тащил за собой орудие. Описав по полю дугу, тягач остановился между деревьями подальше от пылающего стога. Кос понял, что пришла минута, которой они боялись, и приказал Еленю:

— Бери пулемет — и вместе с ним, — он кивнул головой на Григория, — займите бункер.

— Я бы хотел…

— Взрывай минное поле как можно позже. Когда танки подойдут к стене.

— Янек, но…

— Выполняй, — ледяным тоном прервал его Кос.

Елень против воли поднял руку для отдания чести. Затем, не говоря ни слова, взял пулемет в левую руку, а правой обнял Саакашвили. На первой ступеньке лестницы он еще раз оглянулся на застывшего у амбразуры Коса, держащего у щеки приклад снайперской винтовки.

Прикосновение гладкого дерева и холод металла винтовки нервирует лишь молоденького новичка — настоящего же снайпера успокаивает. Янек не чувствовал теперь никакого волнения. Даже близкий разрыв был не в состоянии оторвать его от оптического прицела с восьмикратным увеличением, через который он видел низкий силуэт орудия, черным жерлом ствола смотревшего прямо ему в лицо.

Вражеские артиллеристы выбежали из глубины леса и в мгновение ока отцепили пушку. Тягач отъехал, а они старательно укрылись за щитком. Не видно ни одного. Но вот из-за пня, пригнувшись, вышел подносчик со снарядом в руках. На какую-то долю секунды его плечо очутилось в перекрестии прицела, и палец Янека мягко нажал на спуск. Грянул выстрел, фашист выпустил снаряд из рук и как подкошенный упал на траву.

Кос, зная, что сейчас нельзя медлить ни секунды, перебежал в другой конец чердака и укрылся за толстой трубой печи. С бьющимся сердцем он ждал выстрела пушки.

От удара дом задрожал. Снаряд отбил угловую часть его с амбразурой. Янек бросился вперед, упал на кучу кирпича, над которым висело облако оранжевой крошки, от которого несло тротилом. И поймал цель в кружок прицела.

Командир орудия выглянул, посмотрел на дымящийся дом и поднял руку, чтобы подать новую команду, но не успел: раненный в голову, он упал навзничь.

Наводчик, однако, заметил вспышку на крыше около трубы, немножко передвинул ствол и скомандовал:

— Огонь!

Заряжающий выстрелил, расчет поспешно зарядил пушку в третий раз.

Наводчик через окуляр визира стал смотреть, как расползается дым, редеет пыль над разбитой трубой, а подброшенный кверху кусок стропила, падая, сбрасывает несколько рядов черепицы.

Янек сразу же после выстрела в командира орудия бросился к лестнице и уже внизу услышал разрыв второго снаряда, удар балки о крышу и звяканье бьющейся черепицы. Пробегая вдоль стены, он добрался до калитки и, приоткрыв ее, вскинул к плечу винтовку в третий раз.

Отсюда пушка была видна хуже, чем сверху: над запаханным полем едва виднелся ствол и верх щитка с прямоугольным окошком открытого визира. Он взял на прицел этот черный прямоугольник и неподвижно застыл. Ждал.

Сверху все еще падали обломки черепицы, сыпалась кирпичная крошка, но Кос стоял, как высеченный из камня. Только палец на спусковом крючке медленно сгибался, чтобы произвести выстрел в нужный момент.

Пуля разбила прицел, ранила командира орудийного расчета, который, схватившись руками за голову, споткнулся о станину и упал в траву. Заряжающий хотел ему помочь, но, как только высунул руку за щит, получил пулю в локоть. Остальные растерялись; беспорядочно ползая, они старались укрыться от пуль. Пушка молчала. Еще одна пуля попала в остатки прицела и разбила стекло, которое осыпало пушку мелкими брызгами.

В эту звенящую тишину вдруг ворвался нарастающий гневный рокот. Из-за деревьев выползли три немецких танка с десантом на броне и остановились на окраине леса. Еще через минуту к ним подъехали два самоходных орудия. Остановились. Массивные чудовища будто исподлобья смотрели глазищами своих толстых стволов. Они выглядели грозно даже в своей кажущейся вялости в неподвижности — только моторы глухо урчали да чуть вздрагивали усы антенн.

Немецкий командир через перископ осматривал предполье — запаханный, легко понижающийся откос, а на нем остатки машины и сожженного танка, орудие без расчета, несколько десятков темно-зеленых трупов. В глубине находился объект атаки — продырявленный снарядами дом с отбитым углом на высоте второго этажа и стены, окружающие шлюз. Поворот перископа — справа два танка, слева два орудия.

— Самоходные орудия? — бросил немец только одно слово.

— Готовы, — ответил ему в наушниках голос артиллериста, и одновременно над броней поднялась рука в толстой кожаной перчатке, подтверждая готовность к открытию огня.

В танке не слышно было ни выстрела, ни свиста нуди, которая высекла искру о сталь и рикошетом попала в поднятую руку. В наушниках послышался крик гнева и боли.

— Внимание! — подал сигнал командир. — Всем танкам и самоходным орудиям…

Стволы опустились, как бы присматриваясь к цели, и одновременно выбросили пять клубов огня.

Пять снарядов разбили угол здания, свалили стену, выбросили вверх фонтаны разрывов.

Через амбразуру бункера Густлик увидел этот залп и во второй раз подумал, что в ночь перед форсированием Одера ему напрасно приснилась свадьба. Он схватил котелок с водой, сдул с поверхности кирпичную пыль, отпил несколько глотков, а остаток выплеснул на голову сидящего под стеной Григория, который был подавлен тем, что сгорела ходовая часть «Рыжего».

— Одурел? — Григорий сорвался с места.

Елень, не отвечая, ударил его в грудь открытой ладонью, да так, что грудь загудела.

— Как врежу сейчас! — Григорий размахнулся.

— Потом, — удержал его Густлик. — Я хотел, чтобы ты перестал унывать и разозлился. Теперь бери пулемет.

Дым и пыль осели. Через треугольную дыру в сорванных с петель воротах Елень увидел вдали мчащийся танк, а рядом, совсем близко, под сваленной с крыши балкой, руку, присыпанную землей, и светловолосую голову.

— Гжесь! — крикнул он хриплым, не своим голосом и показал ключи детонаторов. — Стена слева, потом ворота, а вон тот ключ — хата. Как подойдут — взрывай.

Последние слова он договорил уже у двери, после чего выскочил в извилистый окоп. Остановил его пронзительный вой снарядов. Загремели близкие разрывы, посыпались куски земли и дерна.

Еще свистели и жужжали осколки в воздухе, когда Густлик оторвался от стены окопа, выскочил и побежал к воротам, вернее, в ту сторону, где они были, а сейчас на смятых листах жести горела масляная краска. За разбитой стеной видны были три танка, а сзади, в просветах между ними, ползли самоходные орудия.

Густлик наконец добрался до места, где лежал Янек, отвалил кусок стены, отодвинул балку и приподнял с земли друга, который, хотя и был в бессознательном состоянии, однако не выпустил снайперской винтовки из судорожно сжатой ладони. Глянув на танки, он заметил, что они останавливаются для прицельного выстрела.

— Двадцать один, двадцать два, — бормотал он, убегая с контуженым на руках, — двадцать три, двадцать четыре…

Он знал, что четырех секунд достаточно, чтобы прицелиться, и поэтому, не ожидая, упал на дорожку, укрываясь за пышной клумбой, и растянулся рядом с Косом. В это же мгновение на них обрушился свист и грохот разрывов. Снаряды били в стену дома и крошили ее, увеличивая разлом.

Тяжелые осколки вспарывали дерн. Густлик положил тяжелую ладонь на голову друга: может быть, это хоть немного защитит. Он почувствовал острый рывок за ногу. Осторожно подвигал стопой, согнул ногу в колене, чтобы проверить, целы ли кости и мышцы. Все в порядке. Видимо, зацепило только подошву. Тут же вскочил, вскинул Коса на плечи и бросился к входу в бункер.

Саакашвили через бойницу видел только танки, приближающиеся и увеличивающиеся прямо на глазах. Он ждал, когда они подойдут настолько близко, чтобы можно было очередью по смотровым щелям ослепить их перед входом на минное поле.

Когда Елень открыл люк, воздухом смело пыль с бетона. Григорий прикрыл глаза ладонью, отвернулся и только теперь заметил, что Густлик, с лицом, изменившимся до неузнаваемости, укладывает на полу потерявшего сознание Коса.

— Янек, Янечек… — В голосе силезца звучали отчаяние и страх.

Он рванул мундир на груди лежащего. Пуговицы разлетелись в стороны. Густлик осторожно приложил ухо к груди Коса. Сердце билось неровно и слишком тихо. Он торопливо касался рук и ног, отбросил со лба волосы, стараясь найти рану. Осторожно стер кровь с разбитой щеки.

— Танки! — хрипло крикнул Григорий.

Вражеские машины подошли так близко, что скрылись за остатками стены. Был виден только тот, который находился напротив ворот, а в глубине за ним — самоходное орудие. Танк сделал короткую остановку и плеснул огнем. Одновременно раздался грохот нескольких разрывов. Один снаряд попал в броневой колпак бункера, и внутри с потолка посыпалась штукатурка.

— Густлик!

Силезец не обращал внимания на крик. Он тонкой струйкой лил воду из котелка на голову и грудь Коса, лицо его выражало отчаяние и надежду.

Саакашвили понял, что в эту минуту он может рассчитывать только на себя. Он прижался к бетону у самого края бойницы, чтобы быть под защитой стены, немного приоткрыл рот — под верхней губой сверкнули белые зубы.

Танк приближался, вой двигателя становился невыносимым, стальное лязганье гусениц резало уши. Дульный тормоз на конце ствола уже миновал разбитый угол здания и надломленный бетонный столб ворот. Из-за башни на землю посыпался десант, стрекоча автоматными очередями.

Григорий в течение нескольких секунд сжимал ручку подрывной машины и затем резко повернул ее.

Бетон задрожал под ногами. На несколько секунд туча пыли, из которой в стороны вырывались языки пламени, заслонила все вокруг. Затем вверх вырвался белый сноп дыма, и немного прояснилось. Не далее чем в полусотне метров от бункера горела «пантера», в которой рвались снаряды.

Янек открыл глаза и спросил слабым голосом:

— Стреляют?

— Жив! — как ошалелый закричал Густлик. — Жив! Сто чертей тебе в глотку! Жив!

Он выплеснул остатки воды Косу на лицо, посадил у стены, обмотав ему голову мокрым полотенцем, и только после этого бросился на помощь Григорию.

— Наскочили?

— Один.

Елень смотрел, как под ударами снарядов разваливается стена ограды. После того, что случилось с «пантерой», танки не решались входить на минное поле. Они ссаживали десант, который изредка постреливал.

— Готовят какую-то ловушку…

Янек зашевелился, с усилием выпрямил ноги и приподнялся, опираясь ладонями о шершавую бетонную стену. Поправил мокрый компресс, похожий на индусский тюрбан. Медленно двинулся дальше, опираясь плечом о стену, и, не выпуская из рук снайперской винтовки, встал у третьей амбразуры.

В это мгновение из окна дома на первом этаже с шумом и свистом метнулась в их сторону струя пламени. Они отскочили. Дым ворвался внутрь.

Густлик с проклятием бросился, к контактам и повернул ручку правой группы мин.

Стены дома рухнули, похоронив под собой огнеметчика и других пехотинцев, которые проникли туда. Однако теперь бункер открылся для самоходного орудия, которое, притаившись на поле за дорогой, сразу же открыло огонь.

— Разобьет! — крикнул Григорий после первого удара снаряда, простреливая из пулемета предполье, чтобы прижать пехоту к земле.

— А может, и нет, — ответил Густлик и, схватив два фаустпатрона, выбежал из бункера.

Саакашвили и Кос услышали еще один орудийный выстрел, а затем тяжелый взрыв, который сдвинул орудие с места. Едва гусеницы дернулись, как второй фаустпатрон, словно футбольный мяч после сильного удара, просвистел над полем и попал в боковую броню. Самоходное орудие охватило пламя.

— Не разобьет! — победно кричал Густлик, вбегая в бункер. Он еще больше обрадовался, когда увидел, что Кос, прижавшись щекой к прикладу, стреляет из снайперской винтовки. — Стреляешь? Я уж думал… Тьфу, даже не скажу, что думал.

Кос с легкой усмешкой, однако немного скривившись от боли в голове, обнял его за плечи.

— Что меня — кирпичом стукнуло?

— Балкой, — ответил Елень.

— Нехорошо, — сказал Янек.

— Могло быть хуже, — посмеивался Густлик.

— Отходят, — сказал Саакашвили, наблюдая через амбразуру, как отползает пехота и три машины дают задний ход.

— Так, — встревожился Кос. — Станут вне досягаемости фаустпатронов и будут лупить снарядами по нашему колпаку, пока не раздолбают.

На минуту в бункере повисло молчание. Еще один выстрел из винтовки, еще две очереди из пулемета — и, словно подтверждая слова Янека, рядом разорвался снаряд. В амбразуру полетели песок и осколки. С потолка открошилось несколько камней, которые слабо держались в бетонной массе.

Осколок попал в лежащую в углу гармонь Томаша, клавиши и металлические кнопки рассыпались по бетону. Елень бросился к ней, но разбитый инструмент лишь бессильно вздохнул.

— Черт бы их побрал! — выругался Густлик и спросил: — А нам что делать?

— Сам знаешь: только ждать.

Елень, о чем-то думая про себя, поставил в угол саблю Григория и вещмешок Черешняка, положил сверху фуражку ротмистра, поправив ее, чтобы, лежала прямо.

— У него уши опухнут, когда узнает о гармошке, — пробормотал Густлик, а затем, присев на корточки рядом с Косом, обратился к нему: — Янек, а если мы тихонько в шлюз, на баржу и по течению… Ведь сигнала, который должен быть, не будет, а?

Два снаряда один за другим ударили по колпаку, и на левой стене вырисовалась небольшая, но хорошо заметная трещина.

Янек знал, что это означает близкую смерть, однако в ответ на предложение Густлика отрицательно покачал головой. Затем подошел к амбразуре и посмотрел в поле. На переднем плане пылали «пантера» и самоходное орудие, два столба светлого дыма подпирали ясное небо.

В предохраняющей от паводков насыпи, одной из тех, которые густой вогнутой решеткой лежат на низких полях между Одером и узким рукавом, протекающим по старому руслу и называющимся рекой Альте-Одер, пехотинцы в течение одной ночи отрыли командный пункт полка, поспешно замаскировав его пучками тростника и увядшими ветками.

В небольшом убежище, имеющем с западной стороны длинную смотровую щель, стояли несколько штабных офицеров и радистов, телефонист и командир полка, который охрипший голосом кричал в трубку:

— Я говорил, что время перед рассветом — твое! А теперь лезь по голой земле, ползи, но к насыпи должен добраться… Что будет потом — мое дело. Вперед, черт возьми! «Барсук» и «Куница» на исходных позициях. Ждем тебя.

Телефонист на лету поймал брошенную трубку.

— Привести советского разведчика и этого босого танкиста.

— Есть! — ответил начальник охраны штаба и вышел, отвернув брезент.

Полковник в бинокль осматривал луга предполья, городские дома, окруженные зеленью и белизной садов, начинавших цвести. Сады тянулись по лесистому откосу Зееловских высот. Немного левее, над горизонтом, виднелись два светлых столба дыма и слышен был резкий звук непрерывно стреляющих орудий. В то же время вокруг КП было спокойно — лишь трещали автоматы да вели огонь две или три батареи батальонных минометов.

— Хитрецы, — пробурчал полковник, обращаясь к начальнику штаба. — Мы у них под носом, а большинство орудий молчит.

— Ждут, — кивнул головой майор и добавил: — Дамбы — как ловушка. Если даже танкист говорит правду, то за ночь его друзей могли вытеснить из шлюза.

— Ночью не вытеснили, — усмехнулся полковник и показал рукой на узкие столбы дыма на горизонте. — Однако не знаю, теперь…

— «Барсук», — сказал телефонист, подавая трубку.

— Слушаю… Так… Понял… Ждать, только ждать, пока не будет приказа.

Брезентовый полог приподнялся, и вошли Черноусов с Черешняком, а за ними проскользнул хорунжий из комендатуры и остался у дверей.

Полковник никому не дал доложить. Взял Томаша за руку и подвел к смотровой щели.

— Где ваш шлюз?

— Не видно.

— Там? — спросил со злостью полковник и показал рукой вправо.

— Нет. Примерно там, где вон те два столба дыма. Пора бы, гражданин полковник…

— Не мудри. — Командир качнул головой и, легко оттолкнув его, спросил Черноусова: — Много заграждений на плотинах?

— Нет.

— В зданиях?

— Немного. Но над самой землей в стенах сделаны амбразуры. Есть для стрелков, но есть и большие, для орудий, для стрельбы прямой наводкой…

— Около моста на площади расположена зенитная батарея, — вмешался Черешняк и в ответ на вопросительный взгляд полковника сказал: — Я видел.

— Издалека?

— Совсем близко, — многозначительно произнес тот и добавил: — Был договор, чтобы на рассвете красные очереди…

— Старшина, — сказал полковник, не слушая Черешняка. — Остаетесь при штабе до взятия Ритцена, а там встретите своих. Так я договорился по телефону. Город — как ворота в стене. Когда сорвем их с петель, две армии через них двинутся.

— Есть просьба, товарищ командир полка…

— «Четырнадцатый» из «Росомахи», — доложил телефонист.

— Ну и как? — бросил полковник в трубку и с минуту слушал. — Хорошо. Остальное меня касается, как умершего свадьба. Ты на плотине? На плотине?.. Хорошо. Сиди… Что с того, что у вас там пекло! Сделаешь шаг назад — под суд отдам, а кто первым в город ворвется — тому не пожалею награды.

Окончив разговор, он бросил по привычке трубку и приказал начальнику штабной охраны:

— Давай на позицию пулеметной роты, и пусть дадут три длинные трассирующие очереди на те два дыма. Красными. И низко над землей…

— Они уже ждут, — ответил, козыряя, офицер и вышел.

— Есть просьба, товарищ командир полка, — повторил Черноусов.

— Какая?

— Ждать при штабе для того, кто не привык, скучно. Прошу разрешить присоединиться к батальону «Росомаха». Там у меня знакомый сержант, и товарищ полковник говорил…

— Что говорил?

— Насчет медали. Польской пока у меня нет, — показал он на гимнастерку, откидывая плащ-палатку.

Полковник посмотрел ему в глаза, крепко пожал руку и только потом сказал:

— Хорошо.

Черноусов, козырнув, сделал поворот кругом. За ним вышел Черешняк, а за Черешняком, как тень, — хорунжий. Они молча двинулись к передовой, а затем, пригнувшись, побежали по открытому месту. Только в траншее офицер придержал Томаша за плечо:

— Рядовой, вы куда?

— Со старшиной.

— За каким чертом?

— Чтобы поближе… Там товарищи остались, — показал он рукой в сторону шлюза.

В нескольких десятках метров в стороне, с соседнего укрытия, вырытого в насыпи, закудахтал басом ДШК — крупнокалиберный пулемет. Плоской дугой, словно железный прут, раскаленный в огне, перечеркнула небо длинная трассирующая очередь.