– Милый мой! Суженый мой! – Лицо Зверева стали покрывать влажные поцелуи. – Нашелся, соколик мой ясный, нашелся единственный мой! На кого ты меня покинул, на кого оставил?!

Андрей, обняв ее, стиснул от натуги зубы и ничего ответить не мог.

– Да уж, заставил поволноваться, сынок. – В воротах, в сопровождении двух холопов с факелами, появился Василий Ярославович. – Где же ты был так долго, чего засветло не вернулся?

– Родненький мой… – Полина наконец опустила ноги на землю и прижалась головой к его груди.

Князь Сакульский облегченно перевел дух, хрипло выдохнул:

– У дуба с луком упражнялся да прозевал закат. В сумерках с дорогой промахнулся и через лес продираться стал. А там снега по грудь. Вот и застрял. Пока еще оттуда выберешься! Вы-то чего беспокоились? В темноте даже тати и ляхи спят – чего опасаться? Ну, поспал бы в сугробе, вернулся утром. Одет тепло, не простудился бы. Сколько раз мы так в походе ночевали, отец!

Боярин промолчал, а вот княгиня отпрянула и горячо зашептала:

– Да ты и не ведаешь, от беды какой тебя Господь всемилостивый отвел! На Сешковской-то горе караульные сполохи алые видели да тени летучие! То, сказывают, нежить бесовская дела свои черные творит, люд христианский извести пытается. Не иначе, душу чью-то в сети свои заловили да пожирали в час полуночный, победу новую праздновали, погибель чью-то человечью. А тебя, милый мой, дома-то и нет! – Молодая женщина опять прижалась к его груди.

Андрей поймал на себе внимательный взгляд боярина. Василий Ярославович наверняка подозревал, что без его сына бесовские посиделки не обошлись – но после того, как Лютобор исцелил его жену от бесплодия, хозяин усадьбы предпочитал не замечать дружбы Андрея со здешним колдуном. От церкви не отрекается, к причастию и на исповедь ходит – стало быть, души своей не погубил.

– Да какая там в дубраве нечисть? – отшутился Зверев. – В тамошних сугробах сам леший ногу сломит. Спит, небось в берлоге своей и про ваши страхи не ведает.

– Да ты, поди, голоден, Андрюшенька, – вдруг спохватилась Полина. – Ведь и к ужину тебя не дождались, и с собой ты ничего не брал. Без росинки маковой весь день маешься. Идем, идем скорее! Не велела я в трапезной убирать, холодную снедь стряпуха оставила и пива кувшинчик. Идем, соколик.

Крепко ухватив мужа за руку, она провела его мимо боярина и быстрым шагом увлекла в дом.

– Ворота заприте, – услышал Зверев спокойный приказ хозяина, – да спать ступайте. Сын прав, в такой мгле даже нечисть пакости творить не ходит. Хватит караульных в тереме. Пусть по стене доглядывают, и ладно.

В трапезной экономно горела масляная лампа с приспущенным фитилем. А вот стол был накрыт минимум человек на десять. Пара кувшинов – один, верно, с пивом, а другой – с квасом, с яблочным супом, как тут называли обыкновенный компот, либо с сытом. На закуску – пряженцы, расстегаи и ватрушки, копченая рыба, моченые яблоки, ветчина, нарезанный ломтями сыр, лотки с запеченной зайчатиной, соленые грибы, капуста квашеная и рубленая, изюм, хурма, курага в глубоких мисках…

– Гостей ждала? – не удержался от сарказма Андрей.

– Как же ты изголодался, верно, бедненький, – не то не расслышала, не то не поняла ехидства в голосе супруга Полина. – Ты кушай, кушай. Страшно, верно, в лесу-то было?

Она схватила пирожок и стала жадно жевать, глядя на Зверева круглыми, словно от ужаса, глазами.

– Страшно? – От удивления брови Андрея сами собой дернулись вверх. – С чего бы это?

– Ну, мало ли чего… Душегубы какие встретятся али нечисть лесная.

– Я, Полина, если ты не заметила, русский боярин, а не поросенок бездомный, – сухо ответил Зверев. – Боярин – значит, человек боя. Если душегубы меня в лесу встретят, это им бояться нужно. Да и нечисти лесной лучше сторонкой меня обходить. Скажешь тоже: страшно! За кого ты меня приняла, милая?

– Ну, – смутилась женщина. – Ты ведь все же не такой, как отец. Вон, еще и борода с усами не проглядывают. Молодому и испугаться не грех.

– Пусть ляхи боятся, – фыркнул Зверев, – а я уж в три похода сходил, не считая мелких стычек. Мне, Полина, семнадцатый год уже пошел. Чай, не ребенок. Александр Невский в мои годы уже шведов разгромить успел.^[6] А мне что – темноты в лесу бояться?

– Так он князем был, Александр-то!

– А я кто?

Ответ заставил женщину надолго погрузиться в раздумья. Зверев же тем временем придвинул к себе лоток с зайчатиной и принялся жадно обгладывать косточки – перекусить ему и вправду хотелось. А заяц – он только в шкуре да на бегу большим кажется. На деле – задние лапы, как у петуха, а больше и есть-то нечего. Как раз голодному мужику один раз перекусить.

– Он был святым! – наконец нашла дама достойный аргумент.

– Ох, Полина, какие наши годы… – налил себе в оловянный кубок пива Андрей. – Может, и мы с тобой еще святыми заделаемся!

– Мучениками?

– Типун тебе на язык, – поперхнулся пивом Зверев. – Лучше так… За деяния всякие. Сотворим чего-нибудь доброе и душевное. Храм великий построим или пленников из неволи выручим.

– Выкупим?

– Выкупать нельзя, – покачал головой Андрей. – Этак мы всяких выродков только прикормим. Они жить на том станут, что русских людей воровать, а потом выкуп просить. Нет, освобождать надобно саблей. Чтобы от похитителей только могилки безымянные оставались.

Он допил пиво, наколол на нож ломтик ветчины, сыра, сунул в рот и вернул клинок в ножны:

– Ну что, не пора ли нам на боковую? А то уж утро близится, а ты еще не ложилась.

– Так и ты не ложился, сокол мой ясный.

– Да я-то что? Все мужчины бродяги от природы. Сегодня в одном месте, завтра в другом. Сегодня засветло лягут, завтра токмо перед рассветом. Ты-то дома. Чего себя мучаешь?

– Как же я без тебя, суженого своего, мужа венчанного?

Полина опять прочно ухватила его чуть выше запястья, задула светильник и потянула за собой. В чужой усадьбе она ориентировалась на удивление уверенно: в кромешном мраке провела его через коридоры и горницу, без ошибки нашла лестницу, поднялась на второй этаж, повернула к их светелке – бывшей личной опочивальне боярского сына. Ни свечи, ни лампы здесь не горело, однако промахнуться мимо кровати, занимающей половину комнаты, было невозможно. Послышался шелест снимаемого платья, легкое постукивание и позвякивание – на сундук легли черепаховый кокошник и тяжелые золотые ожерелья. Зверев поставил к стене колчаны, нащупал верхний штырь и повесил на него пояс с саблей. На сундук внизу кинул ферязь, войлочный поддоспешник, рубаху, стянул сапоги, порты и тоже забрался под одеяло, с наслаждением вытянувшись в чистом постельном белье.

– Святитель Иммануил, как же я испугалась сегодня, – привалилась сбоку Полина. – Ладно ужин, но уже и сумерки, и ночь настала, и к полуночи дело тянется, а тебя нет и нет, нет и нет…

Андрей честно собирался спать. У него не было никаких посторонних мыслей ни раньше, ни сейчас, когда мягкая грудь молодой женщины лежала у него на изгибе локтя… И кажется, сквозь тонкую рубашку упиралась соском в самую ямочку. Когда горячее колено Полины касалось его бедра, но никак не находило себе места. Он вообще находился рядом с этой дамой лишь по велению долга и в интересах боярского рода Лисьиных. Однако ему было всего шестнадцать, ей – не больше. Они лежали рядом, они ощущали близость друг друга – и тело Андрея Зверева решило не обращать особого внимания на соображения столь незначительного рудимента, как разум.

Молодой человек ощутил, как внизу его живота выросло и напряглось нечто сильное и живое. Оно становилось все крепче, а напряжение начало растекаться во все стороны, разгорячая ноги, сводя мышцы живота, заставляя сердце биться туго, но как-то невпопад, и сбивая мысли с сонных и вялых на желание хорошенько подвигаться, взорваться, разрядить это напряжение. Причем он отлично знал, где находится источник, который принесет ему покой и сладость.

– … я уж всякое передумала. И про татар думала, и про свенов думала, и на колдовство грешила…

Зверев повернулся к ней, начал целовать ее глаза, брови, маленький носик, шею, а руки скользнули по телу, жадно сжимая грудь, гладя ее бедра.

– Ой, Андрей… Андрей, ты чего?

– Ты рассказывай, рассказывай, – посоветовал Зверев, впился ей в рот долгим поцелуем, потом снова поднялся, касаясь губами век.

– Я испугалась… испугалась… Что ты делаешь?

Андрей сперва просто приподнял подол ее рубахи, а потом решительно стал сдирать эту деталь туалета, чтобы не мешалась.

– Что ты делаешь? Тетушка сказывала, что это грешно!

– Ты больше не принадлежишь тетушке, – напомнил ей шепотом в самое ухо муж. – Ты принадлежишь мне! Ты поняла это?

– Да… – прошептала молодая женщина.

– Повтори!

– Я принадлежу тебе, суженый мой, только тебе… – Полина откинулась на спину, отдаваясь во власть своего супруга, во власть, обещавшую неземную сладость и взрыв наслаждения, способный надолго лишить всех сил и даже разума. – Я твоя, господин мой, только твоя…

Как не раз случалось после полуночных чародейств на Сешковской горе, утреннюю разминку с оружием Андрей проспал – частично компенсировав ее напряженной тренировкой в спальне, – однако к завтраку все же вышел, ведя под руку румяную, слегка сомлевшую супругу.

Глядя, как она жадно отпивается квасом, Василий Ярославович понимающе улыбнулся, откинулся на спинку кресла:

– Вижу, у вас, молодые, тишь да ряд? Муженек среди ночи к благоверной своей под крылышко пробивался, сил не жалеючи?

– Не жалуемся, батюшка, – обтекаемо ответил Андрей. Полина же зарумянилась и опустила взгляд, словно ее уличили в чем-то неприличном.

– Оно и хорошо, что не жалуетесь, – прихлебнул из кубка боярин. – Гляжу на вас – и сердце радуется, себя с Ольгой Юрьевной вспоминаю. Прямо не знаю, что и делать.

– Случилось что-то, отец? – тут же напрягся Зверев.

– Нет, все спокойно пока, – покачал головой боярин. – И время до посевной еще имеется, и лед на реках пока крепок.

– Это хорошо или плохо?

– Решили мы с матушкой подарок вам, дети наши, сделать, – наконец перешел к сути дела Василий Ярославович. – Подарок дорогой, однако же и нам посильный, и вам нужный. Но, боюсь, разлучиться вам придется. Путь долгий, ночи пока еще холодные. Как бы не захворала невестка наша.

– Что же это за подарок? А далеко за ним ехать? – в один голос спросили молодые.

– Помыслили мы, – накрыл Василий Ярославович руку супруги ладонью, – что тяжко вам в княжестве летом придется. Ведомо нам, нет в тамошних местах никаких дорог. Все земли за Невой, почитай, на островах раскиданы. И захочешь – пешим оттуда к жилью иному не выберешься. Оттого и порешили мы подарить вам ушкуй. Зимой, понятное дело, по льду отовсюду выкатишься. Но так земля наша русская устроена, что и по воде до любого уголка доберешься. С ушкуем добрым для вас в любое время все пути открыты станут. А покупать его, знамо дело, кроме как в Новгороде Великом, больше негде. Там, знамо, лучшие корабелы обитают. И работают, сказывали, не токмо на заказ, но и для продажи суда завсегда имеются.

– Я доберусь, батюшка Василий Ярославович, – всплеснула руками княгиня. – Нечто не ездила я по путям нашим? И в Москву не раз меня возили, и к дядюшке Юрию Семеновичу, и в Новгороде была. Конечно же, с Андреем поеду. Чай, не в поход ратный сбираемся, опасаться нечего.

– А ты чего загрустил, сынок?

– Ушкуй – это здорово, – потер подбородок Зверев. – Парус, весла… Вот только я ни разу сам под парусом не ходил, править им не умею. А ты, отец?

Боярин поставил кубок на стол, зачесал в затылке.

– А ты, Пахом? – повернулся к своему дядьке боярский сын.

Тот развел руками.

– Может, хоть ты в этом смыслишь, Звияга?

– Прости, княже, – привстал из-за стола вывезенный из-под Мурома холоп, – токмо на реках ладьи видывал.

– И на что нам ушкуй, отец, коли никто из нас им управлять не умеет? – повернулся к родителю Андрей. – А в Новгороде команду нанимать – так нам никакого серебра содержать ее не хватит. Мы ведь торговлей не занимаемся, в походы на ушкуе не пойдем. Чем серебро оправдывать станем?

– А дядюшке моему надобно поклониться, – неожиданно встрепенулась Полина. – У него судов штук пять будет, коли не более. Нечто он нам людей знающих не одолжит?

– Надо ли беспокоить… – поморщился Зверев, которому после осмотра приданого никак не хотелось встречаться с хитрожопым князем Друцким.

Однако боярин уже решил все по-своему:

– Захар, вели седлать коней! Пахом, Вторуша, Звияга – с нами. Одно седло женское положите. К дядюшке без племянницы его отправляться грешно.

– Зимники-то все растаяли, – сделал Андрей последнюю попытку остановить Василия Ярославовича. – Куда сейчас ехать?

– Ничто, – отмахнулся боярин. – Лед покамест крепкий, Пуповский шлях сильно раскиснуть не мог, морозы все же держатся. А уж от тракта до княжеской усадьбы верхом как-нибудь доберемся…

Извечная палочка-выручалочка усадьбы, река Окница пряталась меж высоких, почти до пояса, берегов, а потому солнце до ее поверхности добраться еще не успело, лед стоял толстый и крепкий, как в крещенские морозы. По нему, по льду, и помчалась во весь опор вереница всадников, спустившихся из ворот усадьбы по уже протаявшей дороге. За сорок минут они добрались до ведущей в Литовское княжество дороги. Она, естественно, была раскатана до коричневой глины, с готовностью размякшей под весенними теплыми лучами, но грязи здесь оказалось еще не по колено – не то что верховому, даже на телеге проехать можно. Распутица напоминала о себе, но вступить во власть над русскими дорогами еще не успела.

Здесь путники перешли на шаг – и на самих меньше грязи летит, и коням передышка. Версты три ехали без спешки – а потом свернули в пролесок и двинулись рысью, стараясь держаться снежной полоски у края глянцевого, гладкого, как стекло, зимника. На нем в такую погоду лошадь, пусть и подкованная, поскользнуться может, либо ногу сломать, коли наст подтаял и под ним до земли узкая ямка. Поди тут угадай, как солнце и тени от голых ветвей со снегом играют!

Где-то через час путники выехали в широкое поле. Здесь колея дорога протаяла до земли, и по ней, мягкой пока от силы на пару пальцев, всадники помчались галопом, уже не опасаясь никаких подвохов, обогнули поросшую осиной низину и оказались в виду усадьбы князей Друцких. Крепостица, что огородилась трехсаженным рвом и тыном на взгорке возле изогнутого ятаганом озера, размерами не превышала усадьбы боярина Лисьина. Но Зверев знал, что, помимо этой скромной обители, у Юрия Друцкого имеется дворец в полудне пути на запад, на берегу озера в Верятах, а также дом в Варшаве, подворье в Великих Луках и еще одна усадьба на литовской стороне. Если, конечно, ее Сигизмунд не разорил после перехода князя под московскую руку. По закону и обычаю – не должен был. Но закон, известное дело, всегда на стороне сильного.

Путники натянули поводья, пустили скакунов шагом. Караульные в усадьбе наверняка должны были их заметить, и требовалось дать время хозяевам привести себя и дом в порядок, разобраться с насущными делами, обдумать встречу. Ведь падать так, как снег на голову, – и грешно, и непорядочно. А ну, хозяин парится, хозяйка в погребе припасы досматривает, посреди двора добро попорченное для разбора свалено. И тут – на тебе, гости! Застанут людей в таком виде – кто виноват? А стыдно кому после сего? Так что Василий Ярославович не только подъехал к усадьбе неспешным шагом, но еще долго молился, спешившись, на выцветшую-надвратную икону, желая дому сему радости и процветания.

Когда же он наконец шагнул в распахнутые ворота, их уже ждали. Дворня вроде как занималась своими делами, но переодета была в чистое, а двор усадьбы засыпан желтым слоем рыхлой свежей соломы. На крыльце оказалось пусто, но толстые дубовые двери тотчас отворились, появился сам князь Друцкий в собольей московской шубе,^[7] неприятно подчеркивавшей его худобу, за ним – его сын Федор в бобровом охабне и румяная княгиня в шитой серебром душегрейке поверх темно-зеленого бархатного платья, в белоснежном пуховом платке, сквозь который поблескивала жемчужная понизь. В руках она уже держала деревянный корец. Судя по тому, что пара над ним не крутилось, – не со сбитнем.

– Ба, какая радость нежданная! – всплеснул руками хозяин и торопливо спустился со ступеней, демонстрируя высшую степень уважения. – Боярин Лисьин! Князь Сакульский с супругой! Настенька, подай гостям испить с дороги!

Женщина, спускавшаяся за спиной мужа, выступила вперед, подала Василию Ярославовичу деревянный резной корец, отделанный на кончике рукояти и на носике емкости серебряными соколиными головами, склонила голову.

Боярин сделал несколько больших глотков, сдавленно крякнул, отер усы, протянул ковш сыну. Андрей повел носом, почуял явный спиртовый дух. Ох, уж эти боярские шалости! Кто для смеха медведя дикого заместо ручного на пиру выпустит, кто коню чужому репей под хвост сунет, кто хлебного вина, как тут водку называют, вместо сбитня гостю поднесет. А отказаться от угощения нельзя – оскорбление хозяину. Он сделал вдох, поднес ковш к губам, начал пить.

На вкус, кстати, водка оказалась довольно приятной – розоватого оттенка, она имела сильный вишневый аромат и пилась довольно легко. Сделав несколько глотков, он собрался было передать емкость дальше – и тут спохватился, что Полине-то в ее положении алкоголь употреблять не стоит. Андрей крякнул, совсем как отец, после чего снова приложился к ковшу, торопливо осушил его до дна и перевернул, демонстративно стряхнув на землю последнюю каплю.

– Благодарствую, хозяюшка! – Зверев протянул ковш хозяйке, мысленно прикидывая, сколько ему досталось. Получалось, не меньше полулитра.

– Здрав будь, Василий Ярославович, – подходя по старшинству, князь Юрий Друцкий обнял отца, затем крепко сжал сына, похлопал по спине, шепнул в ухо: – Здоров ты угощаться, зятек.

– С Полиной так не балуйте, – так же тихо ответил Зверев. – Ей нынче ничего подобного нельзя.

– Да ты что? – отпрянул Друцкий, перевел взгляд на молодую женщину: – Иди ко мне, девочка моя.

Дядюшка с племянницей обнялись, причем сделали это вполне искренне. Андрея даже кольнула иголочка ревности – но тут его внимание отвлек долговязый Федор Друцкий:

– Ну, здравствуй, сосед! Глянь, как Господь с нами шутит. О прошлый раз ты боярином был, а я княжичем. Ныне же я княжич, а ты ужо князь. И каково тебе в новом звании?

– Звание красивое, а башка прежняя, – схватил его за руку Зверев. – Покажи мне тут тихий теплый уголок, пока ваше угощение по мозгам не ударило. А то я, почитай, в одно горло все выпил.

– А чего же ты так…

– Тебе папа потом объяснит. А сейчас отведи меня куда надо. Не хочу у всех на глазах в ногах запутаться.

– Ну, ладно… – пожал плечами Федор, – пойдем.

Он поднялся на крыльцо. Андрей поторопился следом, чувствуя уже шум в ушах и легкую слабость в конечностях. Они прошли на второй этаж, миновали короткий коридорчик и оказались в просторной светелке, сплошь выстеленной теплыми и мягкими персидскими коврами.

– Вот, сестра здесь всегда останавливалась. Мыслю, и ныне отец здесь вас разместит.

– Да, хитер у тебя папочка… – Андрей позволил себе немного расслабиться, и его тут же повело к стене. Он бухнулся на сундук, начал стягивать сапоги. – Ты знаешь, каково оно, имение княжеское, Сакульское?

– Отец сказывал, – спокойно кивнул княжич. – Там вроде двадцать дворов всего, да и те без мужиков. Говорил, по-первости, вестимо, придется подмогнуть вам с Полиной, полста воинов вместо вас выставлять. Года три-четыре поможем, а там видно будет. Либо поднимешься, либо не будет с тебя вовсе никакого прока.

– С меня? – Зверев нахмурился, пытаясь осознать услышанное, но в хмельной голове одна мысль никак не хотела попадать в другую. Вроде князь Друцкий его и вправду дурить не собирался, а вроде и обозвал нехорошо. – От меня сейчас проку нет. Извини… – Он расстегнул крючки ферязи, кинул ее в угол, а сам повалился в другую сторону: – Хорошо тут у вас. И кровать искать не нужно.

– Понятно, – услышал он над головой, – на охоту ты сегодня не поедешь…

* * *

В себя он пришел от холодного влажного прикосновения ко лбу. Андрей разлепил глаза и увидел пухлое румяное личико своей благоверной.

– Проснулся, ладный мой? – На крохотных пухлых губках появилась радостная улыбка. – Дядюшка мой все беспокоится, выйдешь ли к пиру. Уж и не рад шутке своей. Мыслил, токмо приятнее вино в мороз гостям будет. Ан вон оно как получилось.

– Пир? – изумился Зверев. – А разве я его не проспал?

– Нет, Андрюшенька, то всего лишь обед был. А пир в твою честь князь вечером затеял.

– Почему в мою?

– Ты же муж мой, Андрюшенька… – Полина, хотя это и казалось невероятным, зарумянилась еще сильнее.

– Понятно… – Зверев попытался сесть, но его тут же повело в сторону. Он обратил внимание, что все еще валяется на полу, на ковре, снова сел, привстал и не столько перешел, сколько упал на кровать. – Понятно. Пир, стало быть, не в мою честь, и не в твою, а в честь того, кто у тебя в конце лета на свет появится.

– Может, и не в конце, может, осенью, – стала и вовсе пунцовой молодая женщина.

– Да ты чего, родная, не знаешь, откуда дети берутся? – не выдержал Андрей. – Смущаешься, словно грешное что-то сотворить намерена.

– Так ведь грех первородный, Андрюша, – назидательным тоном сообщила женщина. – Господь наш за грех этот на крест пошел, на себя его принял. Потому как в похоти жизнь новая зарождается, и отмаливать ее весь век свой надобно…

– Это тебя тоже духовник твой научил? – чуть не зашипел от возмущения Зверев. – Вот ведь крыса бесплодная. А ты запомни: нет более святого мига, нежели тот, во время которого жизнь новая появляется. Ибо никто, кроме Бога, вдохнуть жизнь в тварь земную не может. А потому в тот час, когда женщина новую жизнь порождает, она сама равной Господу нашему становится. Какая похоть, какой грех?! Чудо это высшее, что на земле происходит, а не грех!

– Да что ты сказываешь, родный мой, – испуганно закрестилась Полина. – Да про грех первородный тебе всяк расскажет, о нем и дети малые знают. Батюшка, духовник мой, сказывал, на понимании греха своего вся вера Христова держится!

Андрей помолчал несколько секунд, не решаясь грубить сразу. Ведь учение о чуде первородном он от Лютобора, а не из Библии почерпнул, и все же не утерпел:

– Твой духовник пусть сперва хотя бы кошку родит, а уж потом других уму-разуму учит.

– Да как ты можешь?! – возмутилась женщина. – Он себя всей жизнью, всей судьбой своей служению Господу посвятил, а ты его, не зная, поносишь.

– Ой, бедная моя голова, – поморщился Зверев. – Господь, помнится, завещал прародителям рода человеческого плодиться и размножаться. И много детей у твоего духовника? Ни одного? Значит, хреново служит.

– Трое у него детей. Мальчик и две девочки.

Это был нокаут. Выросший в двадцатом веке Андрей совсем забыл, что православные священники, в отличие от схизматиков, имеют право жениться и детей в большинстве своем имеют. Так что похоть Полинин священник себе все же дозволял. Но потом, конечно же, старательно замаливал. Небось власяницу весь день носил, вериги. А вечером – к попадье под одеяло, под теплый бочок…

– Ох, прости Господи, что за мысли идиотские мне спьяну в башку лезут?! – теперь искренне перекрестился Андрей. – Прости, Полина, это зеленый змий, а не я дурные речи ведет. Когда там князь пир собирается затеять?

– Да уж на стол накрывают.

– Тогда вот что, милая моя. Пришли мне Пахома и крынку сыта холодного. Баню, я надеюсь, нам еще не топили?

– Не слыхала о том…

– Это хорошо. Тогда я еще и ополоснусь…

Баня для Андрея была важна еще и тем, что топили ее у князя, разумеется, не чем попало, а дровами легкими, березовыми. И в печи не могли не остаться хотя бы мелкие угольки.

Рецепты старого волхва Лютобора были далеко не всегда приятны, но почти неизменно эффективны. Оставшись с Пахомом в бане, Зверев сожрал полгорсти растертого угля, запив его чуть сладковатым сытом, облился для бодрости двумя шайками холодной, воды, растерся щелоком, снова окатился – на этот раз для чистоты, – еще раз пожевал угля и, одеваясь, чувствовал себя уже вполне вменяемым человеком.

– Куда идти, знаешь? – поинтересовался у дядьки Андрей, застегивая крючки ферязи.

– А то, княже. Здравицы уж не раз кричали, на весь двор слышно.

– Отлично, – пригладил Зверев мокрую голову, уже поросшую коротким ежиком. – Бриться пора, я и забыл. Прямо отрок малой, а не боярин.

– Ничего, княже, под тафьей не видно, – протянул ему бархатную тюбетейку холоп. – Да и гости давно хмельные, не заметит никто. Пойдем.

Трапезная в усадьбе Друцких была вдвое больше, нежели у бояр Лисьиных, примерно с половину баскетбольной площадки. Посередине крышу поддерживал могучий столб, оштукатуренный и расписанный понизу зайцами, а поверху – раскинувшими крылья соколами. Стены же оставались бревенчатые. Слюдяные окна от духоты распахнули настежь: за столом, составленным в виде перевернутой буквы «Ш», собралось человек пятьдесят, не меньше. Правда, на той стороне, что напротив входа, спиной к окнам сидели всего восемь: Василий Ярославович, сам князь, его сын, а также четыре женщины: похожая на одетого в сарафан хомячка Полина, Анастасия – жена князя Юрия Друцкого, Прасковья – супруга Федора Юрьевича, и Елена – дочь князя. Их всех Андрей видел на соколиной охоте. А вот с сорокалетним на вид, с длинными, с проседью, волосами боярином он знаком не был. Глаза незнакомца были пронзительно-черные, нос острый и чуть загнутый, похожий на клюв коршуна, щеки впалые, на подбородке торчала короткая козлиная бородка. Скорее всего, чужестранец откуда-то из немецких земель. На Руси бояре волосы отпускали только в знак траура, да и бороды предпочитали не уродовать.

– Это он! – Увидев в дверях Зверева, князь Юрий хлопнул ладонями по столу, встал: – Вот он, муж племянницы моей, Полинушки, князь Сакульский! О прошлой весне под Островом един тысячу ляхов одолел!

– Ну, не тысячу, всего несколько сотен их было, – смутился от такого напора Андрей. – Да и не один я был. Федор Юрьевич, вот, тоже рядом бился.

– Было дело, – признал княжич. – Однако же вместе мы всего пару часов выстояли. Опосля я ушел рать для атаки собирать.

Все же было видно, что ему приятно: ратный товарищ друга не забыл, себе всю славу присвоить не пытается.

– Вы гляньте на него, – продолжил похвальбу хозяин дома. – Всего пару часов назад един четверть вина хлебного выпил, а ныне уже стоит, бодр и строен, ровно скакун туркестанский!

Насчет четверти князь, разумеется, загнул – трех литров Зверев никак не принял. Однако хвалить так хвалить – отчего и не приврать раза в три-четыре? Непонятно только, ради кого вельможный князь старается. Не для детей же боярских?

Андрей уже неплохо разбирался в нравах этого мира, чтобы понять, кто есть кто. Внизу стола обычно сидели люди самого низкого положения. Иногда туда даже нищенок и бродяг пускали, коли место и угощение на пиру оставалось. Сейчас здесь сидели крепкие мужики в атласных и шелковых рубахах, некоторые – в шитых катурлином душегрейках и поддоспешниках. Это, понятно, были холопы. Ближе к хозяину разместились гости с бритыми головами в тафьях, украшенных серебряным и золотым шитьем, парчой и шелком, в ферязях с самоцветами и дорогими вошвами, – ясно, дети боярские. Те, кто живет на землях князя, ходит под его рукой, выступает в походы и на смотры по его приказу. В дети боярские попадали те бояре, кто разорился, кто обеднел, кто оказался при дележе наследства с пустыми руками. Они могли происходить из самых знатных родов, но по сути – все равно являлись княжеской дворней. Во главе же стола место нашлось только для бояр вольных, для тех, кто отчет лишь пред Богом и государем держит. Перед дворней Друцкий распинаться не станет, да она и сама наверняка с ним в поход ходила, ей по чину положено. Перед Василием Ярославовичем сына нахваливать тоже глупо, он и так наследника любит. Получается… Неужели для иноземца старается?

– Что нам четверть? – подняв руки, Зверев небрежно тряхнул ладонями. – Разве с дороги согреться да усталость снять. А для настроения уж поболее выпить надобно.

– Вот он, витязь настоящий! – обрадовался хозяин. – Егор, поднеси чарку князю Андрею Сакульскому!

И Друцкий хлопнул по столу своим серебряным кубком. Один из холопов на конце стола подпрыгнул, пробежал до хозяина, из его покрытого тонкой чеканкой кувшина с высоким горлышком наполнил до краев емкость и, затаив дыхание, через весь зал донес до гостя. Зверев принял подношение и в наступившей тишине, под десятками изумленных взоров начал пить. В кубке опять была водка, и опять – с густым вишневым вкусом. В этом Андрею повезло – обычную «Столичную» выпить мелкими глоточками бутылку зараз он бы ни за что не смог. А так…

Зверев откинул голову назад, немного постоял, после чего отвел кубок таким, как есть, – перевернутым – в сторону. На пол сиротливо уронилась крохотная розовая капля.

Трапезная взорвалась приветственными криками, а князь Сакульский легкой походкой обогнул комнату и занял место справа от князя, рядом с его сыном, но перед отцом. Как говорится, без обид: ныне он Друцким родственник, а вот Василий Ярославович – нет.

– Что-то в горле пересохло, – заглянул себе в кубок Андрей. – А надо бы нам за хозяина по полной выпить.

Бояре опять восторженно заревели: умение пить и при этом твердо стоять на ногах на Руси ценилось всегда. Вряд ли кто из них мог сейчас подумать, что половина желудка и треть кишечника юного гостя забиты перетертым в ладонях углем. И что уголь этот еще вдвое больше хмеля всосать способен, нежели Андрей у них на глазах выпил, прежде чем хоть что-то в кровь попадет.

– Молодец, княже, ой, молодец! – Друцкий, пригладив свою жиденькую бороденку, наколол на уже полупустом опричном блюде крупный кусок мяса, протянул Звереву. Тот, выхватив нож, стряхнул угощение себе на круглый золотой поднос с двумя кусками хлеба, а хозяин тут же наколол и подал ему еще кусок. – Молодец! Помню, ты мне сразу, едва я тебя первый раз увидел, понравился.