Со временем все “можно” и “нельзя” проявились сами. Курсанты начали чувствовать запреты интуитивно, и вот тогда в группе возникла дисциплина — сознательная и добровольная, основанная на элементарном здравом смысле. Но это пришло поздно, когда группа уже сократилась наполовину.

Одной из тех немногих вольностей, что игнорировались начальством, была личная жизнь. Полгода — это гораздо больше, чем может показаться с другой стороны, из-за забора. Через два месяца воздержания сломался даже Иван Иванович. В октябре начался период повальной полигамии, но длился он совсем недолго: людей отчисляли, круг сужался, и в какой-то момент в группе воцарились братско-сестринские отношения, не мешавшие, однако, сестрам и братьям забираться друг другу в постель.

Пару курсантов, мужчину и женщину, — иных пар, слава богу, не складывалось, — все же турнули, но не за распущенность, а, скорее, за рассеянность. Сама будущая мамаша даже не знала, с кем это она промахнулась, и вообще ни о чем таком не догадывалась — срок был небольшой. Тем не менее начальство нашло и второго виновника. Оба помолодели памятью на сто десять суток и отправились по домам.

Олег пытался вообразить, каково это — проснуться в не в том месяце. Тогда, ближе к зиме, среди курсантов уже ходили слухи о выпускном тесте, и каждый волей-неволей примерял эту ситуацию на себя. То, что им успели рассказать, объяснить и, главное, показать, на последнем экзамене не имело никакого значения. Минус шесть месяцев — от тихого шепота за спиной: “Для тебя есть работа…” до торжественного рукопожатия куратора группы Василия Вениаминовича. После корректирующего импульса в памяти не останется ни слова из учебного курса. Ни конспекта, ни шпаргалки — только ты сам, наедине со своим недоумением.

Женщины долго донимали Асю, уговаривая ее поведать об этом кошмарном тестировании. Она уходила от ответа, сколько могла, но в итоге не выдержала и произнесла одну фразу, после которой от нее отстали:

— Прелесть этого экзамена в том, что все рассказы об экзамене вы тоже забудете.

Олег вышел из комнаты и загадочно посмотрел на Асю.

— Наконец-то… — сказал Лопатин, забирая со стола шляпу.

— Я прощался… с прошлым.

Олег кривил душой. Он думал не о прошлом, а о том, что если бы заранее узнал про Асин стриптиз, то это, возможно, отложилось бы у него в памяти. И тогда он вел бы себя не так глупо — опять же, возможно. Не так глупо, а… ну, как-то иначе, умнее. Ведь когда Ася вылезла из ванны, когда встала вплотную к нему, да еще накинула на него полотенце — то самое, которым вытиралась…

Шорохов обнаружил, что чересчур углубился, и заставил себя отвлечься. Тем более что ничего важного он не запомнил, за исключением, пожалуй, морского конька на левой груди. Вот о нем-то Олег и думал. Вовсе не о своем прошлом. Прошлого ему было не жаль.

“Интересно, раздевание — это Асина блажь или часть программы? — продолжал размышлять Шорохов, сползая обратно к теме. — Если это стандартные условия теста, то любопытно узнать, как реагировали остальные. И как далеко готова зайти сама Ася, изображая жену, или просто подружку, или…”.

— Спишь?… — Ася подтолкнула его в спину, и Олег заметил, что загораживает проход.

Он посторонился, выпуская из квартиры ее и Лопатина, и запер дверь на два замка. Вторым, верхним, он пользовался крайне редко — лишь когда уезжал из дома надолго. Шорохов выдернул ключ и, проведя пальцем по острым, не сточенным зубцам, вздохнул.

— Ты чего такой смурной? — спросила Ася. — Тебе плясать надо. Из двенадцати человек ты один с первого раза сдал. Шестерых вообще выгнали.

— Пляшу… — буркнул Олег, спускаясь за Лопатиным. — Пляшу, только незримо. А ты давно в Службе?

— Уже год, но на оперативной работе пока не была. Все в школе мариновали — то инструктором, то нянькой…

— Народу не хватает, — не поворачивая головы, отозвался Василий Вениаминович. — Вот и в твоей группе: шестьдесят человек прибыло, сорок восемь даже до теста не дотянули, шестеро сегодня завалилось напрочь. Из оставшейся пятерки хорошо, если один сгодится. А то вообще вдвоем пыхтеть будете…

Он прошел мимо открытого лифта на первом этаже и по-хозяйски оттянул мизинцем разболтанную дверцу почтового ящика с номером “13”. Рекламных листовок оказалось много, но все же не столько, сколько должны были напихать за полгода.

— Василий Вениаминович, а что с Шороховым? — спросил Олег. — С тем Шороховым, у которого все-таки есть друзья, родственники?…

— Василий Вениаминович, а что значит “пыхтеть вдвоем”? — опомнилась Ася.

— То и значит. Работать, — ответил Лопатин. — Или тебе в школе не надоело еще? Ты опер, а не старшина… А ты, Шорохов, не волнуйся. Дырки на твоем месте не осталось.

Олег представил, кем можно закрыть эту дырку, и осознал, что никем, кроме него самого. Варианты исключены. Подменить его можно было только таким же Олегом Шороховым — двадцати семи лет от роду, холостым, несудимым, с незаконченным в/о и т.д. С короткой стрижкой. С темными волосами. С большими карими глазами. С вечной небритостью и вечной же виноватой улыбкой — которая, однако, не свидетельствовала ни о чувстве вины, ни о смущении, а лишь отражала его неизменный настрой. Олег давно заподозрил, что все происходящее происходит будто бы не с ним, и, несмотря на тривиальность этого ощущения, никак не мог его в себе изжить. Да, собственно, и не старался. Вот только таким его и могли подменить, или что они там замыслили. С его внешностью, с его привычками и характером… да со всем! С прикусом и походкой. С его предпочтениями в кино и в музыке.

— Кем же вы ее закроете, эту дырку?… — растерялся Олег. — Где вы возьмете еще одного…

— Я что-то не очень… — вмешалась Ася. — “Пыхтеть” — это понятно. Но почему вдвоем? Опять какая-нибудь вспомогательная служба? Да сколько ж можно?!

— Да уж хватит, — кивнул Лопатин, выходя из подъезда.

На широких ступенях парадного кружился маленький снежный буранчик. Олег поежился и сунул руки в карманы. В левом нашлись пачка “Кента” и зажигалка, но курить он не стал, — рядом у тротуара темнел синий лопатинский “Вольво”. Начало одиннадцатого, для июля — разгар дня, для декабря — глухая ночь, когда приличным людям на улице делать уже нечего. Приличные сейчас либо пили, либо смотрели телевизор, словом, делали что-то правильное — то, от чего Олег отказался еще в июле.

— Поедем назад, на базу? — спросил он.

— Вряд ли. Я что-то запамятовал, где она находится, — безмятежно произнес Василий Вениаминович.

Шорохов остановился и, зачерпнув в ладонь сухого невесомого снега, приложил его ко лбу. Ася реагировала иначе, но Олегу было ясно, что она тоже не помнит адреса.

— Как говорит старшина Хапин, иногда лучше забыть, чем знать, — сказал Василий Вениаминович.

“Действительно, Хапин, — оторопело подумал Олег. — Простая фамилия. Хапин, усатый и пузатый… И как это она у меня выскочила?…”

— Хапин не так говорит, — возразила Ася.

— Может, не так… Я уж и не помню! — Лопатин рассмеялся. — Память не безгранична…

— …и вы периодически кое-что стираете, — добавил Олег. — Мне в том числе. Без моего ведома.

— Стереть из памяти ничего нельзя, Шорохов. Я же тебе все полгода открыл, вспоминай лекции. Стереть нельзя, но можно заархивировать, если тебя не коробит от таких сравнений. Временно закрыть доступ. А насчет того, что, мол, без ведома, — это ты напрасно.

— Просто факт моего согласия вы тоже закрыли, — догадался Олег.

— Естественно. Зачем тебе адрес базы? — Лопатин пиликнул брелоком сигнализации и уселся за руль. — Слушай, Шорохов, ты сегодня и впрямь какой-то напряженный… Сейчас получишь мнемокорректор и открывай себе что угодно… Сам не захочешь, уверяю. Наоборот, будешь прикидывать, что бы еще выбросить из прежней жизни. Нужна ли тебе учительница пения? Или какой-нибудь соседский пацан, с которым вы в пятом классе подрались?… Так-то. И знаешь, сколько этих мелочей наберется? О-о-о!…

— Василий Вениаминович, вы упоминали какую-то работу, — сказала Ася. — Я скоро навыки терять начну, и без всяких корректировок. Два сезона в школе!

— Так и я полгода оттрубил, — отозвался Лопатин, выезжая из двора на перепаханную скатами дорогу.

— А раньше?

— Раньше был координатором оперотряда.

— А что же…

— А то же!… — сердито перебил ее Василий Вениаминович. — Это дело прошлое. Не помню… А на базе я новых операторов набирал. Вот, гляди же, набрал… Пока один Шорохов. Ну и ты, если пожелаешь. Пойдешь ко мне служить?

— К вам?… — удивилась Ася.

— В школе тебя отпускают. Ко мне в отряд, — зачем-то пояснил Лопатин. — Ну так что?

— Вопрос! — воскликнула она.

— Отлично. Тогда примите повторные тесты у оставшихся пяти гавриков. Кстати, и присмотритесь к ним получше.

— Куда уж лучше-то! — вздохнул Олег. — Полгода в одной банке просидели…

— Мне мальчиков, ему девочек? — уточнила Ася.

— В лотерею разыграете. — Лопатин включил радио — тихонько, для фона — и сдвинул зеркало так, чтобы видеть сразу обоих. — Об именах не думали пока? Оперативный позывной всегда и везде давал координатор, но я против этого правила. Вы ведь не животные, чтоб вам посторонние люди кличку выбирали. Предложения есть?

Олег покосился на Асю и прикрыл глаза. Заготовленных вариантов у него не было, а те, что рождались сейчас, выглядели ущербными. Всякие героические псевдонимы вроде “Гладиатора” и “Викинга” вызывали стойкую ассоциацию с детскими комплексами. Кроме того, Шорохов подозревал, что “Гладиаторов” в Службе и без него, как грязи.

— Да, еще нужно, чтоб имя было коротким, — предупредил Лопатин. — Из одного или двух слогов, три — уже много.

“Гладиатор” отпадает, — решил Олег. — И хрен с ним”.

— Меня везде “Шорохом” звали…

— “Шорох”? — переспросила Ася.

— Ага. И в школе, и в армии, и в институте. Кличка от фамилии — это проще всего.

— На самом деле, — сказала она, — очень просто… И тебе нравилось?

— Не знаю… Мне все равно.

Машина свернула с проспекта, проехала метров двести вдоль трамвайных путей и, повернув еще раз, очутилась в узкой кишке переулка. Свет в домах горел еле-еле, ничего, по сути, не освещая. Луна спряталась за близкую крышу, будто испугалась, что случайно увидит недозволенное и получит импульс из мнемокорректора.

Василий Вениаминович погасил фары, и на улице стало еще темнее.

— Чего сидите? Приехали.

Он подвел Асю с Олегом к утопленной в стене железной двери и, спустившись на три ступеньки, щелкнул допотопным эбонитовым переключателем. Под козырьком пронзительно вспыхнула голая лампочка. Рядом с дверью высветилась табличка: “АО Крыша Мира. Производственный отдел”.

— Ой, снег пошел… — обрадовалась Ася. — Смотрите! Легкие…летят и летят… Как бабочки Прелесть, правда?

Олег вдруг вспомнил комара на простыне — то ли проснувшегося не ко времени, то ли откуда-то залетевшего. Откуда-то из морозного декабря…

— Молодцы, — непонятно к чему сказал Лопатин, смахивая снег с кодового замка.

— Нам отвернуться? — спросил Олег.

— Зачем же? Наоборот, запоминайте. Да здесь несложно: “ноль девяносто пять”, как код Москвы.

— Когда понадобится забыть… — начала Ася.

— Естественно, — охотно ответил Василий Вениаминович. — Если понадобится — забудете и друг друга, и самих себя. А вообще-то… Человек, знающий ровно столько, сколько ему необходимо, — счастливый человек. Но вам это точно не грозит.

Лопатин приоткрыл дверь — изнутри упруго потянуло теплом. Шорохову захотелось быстрее попасть туда, где можно согреться и покурить, но прежде чем он успел перешагнуть через порог, Василий Вениаминович выставил руку.

— Так… Первое задание вы уже провалили.

— А у нас было какое-то задание? — Ася вопросительно посмотрела на Олега.

— Ну раз вы сами на это не способны, принимаю волевое решение, — заявил Лопатин. — Ты, — он ощутимо пихнул Олега в живот, — откликаешься на позывной “Шорох”. Усек? Аты, Асенька…

— Шорох!… — Она прыснула и, поскользнувшись, схватилась за Олега — Шорох! Вот же, прелесть какая…

— Прелесть, — сказал Лопатин и, подняв палец, уверенно повторил: — “Прелесть”. Твой позывной. Не обсуждается! — добавил он, опережая Асины протесты. — Шорох и Прелесть. Нормально, между прочим. Уж получше, чем какие-нибудь Рысь и Викинг.

— Слабое утешение, Василий Вениаминович…

— И попробуй что-нибудь изменить! — пригрозил Лопатин. — Закрывать тебя придет…

— Оператор Шорох, — смиренно ответила Ася. — Других у вас пока нет.

— Самое отвратительное, самое ужасное… — Инструктор выдержал воспитательную паузу и, величественно оглядев класс, продолжил: — Самое гнусное — это вторжение, совершенное кадровым оператором. Причина понятна: у вас больше соблазнов. Что сторожим, то и имеем… Со временем среднему оперу начинает казаться, что незначительные изменения прошлого неопасны…

В распахнутую форточку влетела жирная синяя муха, и инструктор с минуту наблюдал за тем, как курсанты пытаются ее прихлопнуть.

Июльское солнце палило нещадно, а ветер сегодня словно взял отгул: с самого утра и до обеда ни один листик, ни одна травинка не шелохнулись.

Олег прикрыл глаза ладонью и посмотрел в окно — через ворота с приваренными звездами проезжали пыльные автобусы. Это была уже вторая партия, не считая той, в которой прибыл сам Шорохов. Очередные шестьдесят человек, поверившие бархатному шепоту: “Для тебя есть работа, слегка странная, но тебе она понравится. Эта работа изменит твою жизнь к лучшему — настолько, что иных перемен ты не пожелаешь…”

Новобранцы высыпали на улицу, к ним подошел Хапин, и вскоре какая-то женщина схлопотала импульс из мнемокорректора. Старшина закрыл ей секунд тридцать или сорок, для демонстрации этого было достаточно. За что — неважно, повод у Хапина найдется всегда.

Половина домов на базе была занята, но начальство составило график так хитро, что группы нигде не пересекались. При желании можно было и встретиться, по крайней мере — с кем-нибудь из соседнего корпуса со зверским мозаичным десантником на стене, но желания ни у кого не возникало.

— …изменения прошлого неопасны… — повторил инструктор. — Трудно устоять перед таким соблазном. Ведь мир не рухнет. Так ему кажется — оператору, решившему преступить закон. Опер знает основные виды вторжений и стандартные приемы компенсации. Он сам их использует. Поэтому он способен рассчитать последовательность не на два шага вперед, а значительно дальше. Нейтрализовать такого нарушителя труднее. Но когда он все же нейтрализован… Никакой пощады! Никаких смягчающих обстоятельств. Если обычный преступник может отделаться коррекцией памяти, то опер, предавший Службу, уничтожается физически. Вы уже вырваны из среды, ваше исчезновение ничего в мире не нарушит.

Олег отвернулся от окна и побарабанил по парте. Нельзя сказать, чтоб инструктор его сильно напугал, хотя и не порадовал. Лекция о наказаниях уже была, а вот об устранении операторов Олег слышал впервые. Что же тут у них — пуля в затылок или, как шутил Хапин, бочка с цементом? Едва ли. Служба не должна оставлять тела — ни в каком виде. Даже пепел, растворенный в реке, — это слишком большая роскошь. Надо будет поинтересоваться, отметил Олег.

— Про ликвидацию хотелось бы чуть подробней, — высказался Иванов.

Долговязый Иван Иванович, как всегда, сидел перед Шороховым и, как всегда, — со своими справочниками. При этом он постоянно оглядывался, заговорщически подмигивал и нередко читал мысли Олега. Шорохов давно обнаружил в себе способность притягивать ненужных людей, но нигде она не тяготила его так сильно, как здесь, на базе.

Иванов неожиданно резко взмахнул рукой и поймал муху в кулак.

— Вы сказали, что провинившийся оператор уничтожается физически, — напомнил он. — Нельзя ли пояснить?

— У вас будет возможность испытать это на себе, — ответил инструктор. — Но, если не возражаете, вернемся к лекции. — Он взял со стола плоскую хромированную коробочку размером с портсигар. — Наше основное средство. Синхронизатор.

— А что мы им будем синхронизировать? — пропищала рыжая девица на последней парте.

— В определенном смысле — себя. Никто не засмеялся.

— Лучше один раз увидеть, правда? — спросил инструктор. Он раскрыл коробочку, отчего ее сходство с портсигаром только усилилось. — Хотя нет, мы сделаем не так…

— …так, по-моему, интересней, — раздался его же голос из противоположного утла.

Рыжая снова пискнула и испуганно пригнула голову. Курсанты с грохотом обернулись. Кто-то растерянно присвистнул.

У задней стены стоял второй инструктор — точно такой же, что и возле кафедры. Он поднял прибор и, помахивая им в воздухе, неторопливо направился к доске. Пока он шел, все могли убедиться, что отличить его от первого невозможно. Встретившись, двойники пожали руки и ухмыльнулись, абсолютно идентично.

— Это был запрещенный прием, — сказал один из них. — Спасибо, хватит…

Второй иронически раскланялся и, зачем-то погрозив пальцем Ивану Ивановичу, пропал. Исчезновение произошло на глазах у всей группы и выглядело еще эффектней, чем внезапное появление.

Курсанты разинули рты. Инструктору, похоже, такая реакция нравилась, он нарочито невозмутимо приблизился к столу и, захлопнув коробочку синхронизатора, положил ее у края.

— Вы забыли объяснить принцип работы, — неожиданно громко произнес Иванов.

— Забыл? Разве?… Я сегодня и не собирался ничего объяснять.

— Значит, завтра?

— Вы поразительно инициативны, — заметил инструктор. — Кажется, у нас есть повод поговорить о другом устройстве… — Он достал из пояса некое подобие пистолета и направил его на Иванова.

Ствола у оружия не было — оно состояло из одной рукоятки с куцей затворной рамой. Тем не менее Иванов испуганно дернулся и вжался в стул.

Инструктор мягко усмехнулся… и все-таки нажал на курок.

Иванов замер и уронил голову на грудь. Худые плечи ссутулились еще сильнее, будто стремились сложиться внутрь.

— Станнер, — хладнокровно объявил инструктор. — Индивидуальное средство защиты. Эффективная дальность до десяти метров, разряд вызывает, сами видите, что. Да ему не больно, не надо его жалеть. Ему сейчас даже приятно. Не настолько, конечно, чтоб это могло заменить все прочие радости жизни… Позже проведем отдельное занятие — Друг в друга постреляете, потешитесь. Мощность разряда регулируется. Курсант Иванов снова будет с нами минут через пять. А я воспользуюсь этим временем, чтобы спокойно закончить лекцию. Или еще какие-то вопросы?…

— Не-не-не! — жалобно пропела рыжая.

Дверь без стука открылась, и в класс заглянула Ася.

Сегодня она была в той же морпеховской форме, но зеленый берет сменила на краповый и прицепила к груди белоснежный витой аксельбант. Она снова была неотразима.

Шорохов поймал себя на этом коварном “снова” и с неудовольствием отметил, что в начале июля думал об Асе иначе. Девичья старшина, сумасбродка, напяливающая то “шпильки”, то тяжелые армейские ботинки, вечно дымящая своей тонкой сигареткой… Олег подозревал ее в неправильной ориентации, но за две недели это вроде не проявилось. Если что — девчонки раззвонили бы непременно. Однако чем-то она его все же смущала. Ася казалась ему чрезмерно энергичной. Шорохов таких побаивался, и к тому же он прекрасно знал, что в постели стыдливая молчунья даст любой активистке сто очков вперед.

Он вдруг обнаружил, что все его оценки в отношении Аси так или иначе вертятся вокруг одной и той же темы. Это открытие было еще более неприятно.

Ася подошла к кафедре и негромко предупредила:

— Я своих заберу. Девочки!…

Инструктор кивнул, но прежде, еще до этого формального разрешения, курсантки поднялись.

— Так… Времени уже мало… — Он взял со стола часы. — Две минуты… Кстати, они мне сейчас понадобятся. Надо же вас двойниками позабавить. Спасибо, все свободны. До встречи.

Шорохов тряхнул Ивана Ивановича за плечо — тот пробубнил что-то невразумительное, похоже, он все еще не мог пошевелиться.

— Ты живой? — бросил Олег на ходу.

— Кажется… — медленно выговорил Иванов. “Жаль”, — подумал Шорохов.

Иван Иванович не то чтобы не нравился Олегу, однако он нравился бы гораздо больше, если б не навязывался со своим приятельством. Послать его в открытую Шорохов стеснялся, а намеков, прозрачность которых уже граничила с хамством, Иванов упорно не понимал. Самое паршивое, что Олег чувствовал за таких людей ответственность, кроме того, оттолкнуть Иванова совсем уж явно ему мешало что-то врожденное, возможно, пресловутая внутренняя культура.

Иван Иванович прицепился к нему на второй день — первый для каких-либо связей был слишком сумбурным. Со второго дня их пребывания на базе началась ежеминутная опека, кого над кем — Олегу было не ясно. Куда бы он ни подался, возле него обязательно оказывался и Иванов. Их койки стояли рядом. В столовой они сидели напротив, так что без общения не обходился ни завтрак, ни обед, ни ужин. Иванов не заискивал, не затевал докучливых разговоров, но в то же время демонстрировал, что они вместе, что они заодно.

Не проявляя никакой инициативы, Олег узнал всю его биографию и непостижимым образом выболтал свою. Они были похожи скучной плавностью судеб и не представляли друг для друга ни малейшего интереса. Шорохова угораздило перекинуться парой приветливых фраз с каким-то пришибленным букварем, и теперь он за это расплачивался. Люди видели, что Олег уже как бы “при товарище”, и заводили собственные контакты. Сблизиться с чудаковатым Иваном Ивановичем никто особенно не стремился, и тем плотнее тот жался к Шорохову.

С инструкторами Иванов был осторожен, дурных поступков не совершал, и Олег опасался, что не избавится от его муторного общества до конца обучения, — если только сам не вылетит раньше Поэтому, обнаружив, что Иванов все еще парализован, Шорохов мысленно себя поздравил и покинул класс. Иван Иванович, лыбясь, как накурившийся школьник, остался сидеть за партой.

Дойдя до конца коридора, Олег послонялся по холлу, послушал пустые разговоры и достал из холодильника банку фанты. Разум требовал поучаствовать в обсуждении отсутствующих дам и таким образом присоединиться к здоровому коллективу, душа этому противилась, а легкие гнали на улицу, за долгожданным глотком дыма.

Получив в бесплатном автомате пачку “Кента”, Шорохов вышел на крыльцо. На деревянных лавочках, жмурясь от солнца, млело человек семь, но охота с кем-то общаться у Олега вдруг пропала. Он открыл фанту и устроился с самого края, а чтобы не выглядеть одиноким, вытащил из кармана маленькую фотографию с примятыми уголками.

Люда, Марта, Алена — как он ее только не называл. Лицо на фото не возражало, ему было все равно — лицу, скачанному из Интернета и распечатанному в цифровой студии за девять рублей пятьдесят копеек.

Шорохов не знал, для чего ему эта придуманная Люда-Марта-Алена. Никто из курсантов не взял с собой фотографий — даже те, кому было что брать. Несколько человек оставили за забором жен, одна сокурсница бросила мужа с двумя детьми, а Шорохов таскал в кармане портрет чужой бабы, которая, не исключено, жила где-нибудь на другом полушарии, или давно спилась, или погибла, которая, наконец, могла быть создана как концепт из разных фрагментов.

Служба требовала порвать с прошлым, и курсанты рвали — некоторые, как казалось Олегу, слишком рьяно. Он сомневался, что все сказанное на базе следует понимать буквально.

“Для тебя есть работа, слегка странная, но тебе она понравится. Эта работа изменит твою жизнь к лучшему — настолько, что иных перемен ты не пожелаешь. В твоих руках будет власть над человечеством. Ты станешь оператором. Единой Межвременной Службы Контроля. Но у этой власти высокая цена. Ты откажешься от прошлого и увидишь, что будущее уже состоялось. Ты лишишься самого дорогого — своих иллюзии”.

Шорохов взглянул на часы и достал сигарету. Прикурив, он долго не отпускал рычажок зажигалки, а когда ребристое колесико ощутимо нагрелось, Олег неожиданно для себя поднес фотографию к огню.

Синтетическая бумага горела медленно. Смазливая мордашка на портрете постепенно темнела и пузырилась — от левой щеки к правому виску. Шорохов молча наблюдал за этим превращением неживого в мертвое, пока из-за корпуса не появились девушки.

За две недели курсанты привыкли постоянно друг друга пересчитывать, словно они участвовали в некой игре на выбывание, и Олег машинально пробежался глазами по макушкам. Двадцать две — значит, никого не отчислили, и Ася уводила их не для этого. Сама она шла позади, помахивая снятым беретом. Светлый хвостик волос вкупе с черной формой придавал ей вид одновременно суровый и беззащитный.

Олегу вдруг стало безумно интересно, сможет ли Ася его застрелить — или, допустим, закатать в бочку, — если он совершит что-нибудь такое, о чем сегодня упоминал инструктор.

“Пристрелит, конечно, — сказал себе Шорохов. — Всплакнет и пристрелит. Или все-таки закатает…”

Чужая фотография догорела до самого края и обожгла пальцы. Он схватился за ухо и снова посмотрел на Асю, но та скрылась в дверях.

Олегу подумалось, что он, не успев расстаться со старыми иллюзиями, уже приобрел новые.

— Лишишься самого дорогого… — пробормотал он.

Этого барахла у него всегда было навалом.

— Прошу… — Василий Вениаминович убрал руку, и Олег перешагнул через стальной порожек.

Сразу от двери начинался крутой спуск. Внизу была квадратная площадка и еще одна дверь справа.

— Заходи, не заперто, — сказал Лопатин.

Шорохов нажал на латунную ручку и попал в тесную комнату без окон. Именно таким представлял себе Олег кабинет следователя НКВД. В центре стояли два письменных стола с тяжелыми тумбами, заваленные картонными скоросшивателями, тетрадями разной толщины и неряшливыми пачками каких-то бланков. Листы выглядели невообразимо старыми — текст был отпечатан на машинке, а бумага потемнела и покоробилась, вобрав в себя многолетнюю сырость.

Вдоль стен громоздились три высоченных шкафа с матовыми дверцами и резными финтифлюшками по углам. Вместо ожидаемых реликтовых стульев с прямыми спинками, в комнате оказалось два обычных офисных кресла. Освещение тоже было относительно современным: на потолке висело несколько плафонов, один из которых горел вполсилы и периодически выключался, издавая при этом тонкий сухой треск.

— Не хватает настольной лампы, — заметила Ася. — Сюда нужно лампу с зеленым абажуром. И бюстик.

— Бюстик?… — отрешенно произнес Василий Вениаминович, раздумывая, куда бы положить снятую шляпу. Не найдя чистого места, он водрузил ее обратно на голову. — Какой бюстик?

“Не какой, а чей”, — мысленно поправил Шорохов. Ася перехватила его взгляд и, запахнув шубку, ногой подкатила к себе кресло.

— Я имела в виду пресс-папье.

— А-а… Нет, не надо. От этого мусора давно пора избавиться. — Лопатин со скрипом выдвинул ящик стола и достал оттуда ноутбук. — Руки не доходили… — посетовал он, обращаясь в основном к Олегу.

Шорохов, не зная, куда приткнуться, облокотился на неровно выкрашенную стену.

— Василий Вениаминович… — Он тоскливо поднял глаза к мерцающему плафону. — Я в вашей бухгалтерии до пенсии не разберусь.

— А чего тут разбираться? Очень просто. Посмотри-ка. Олег неохотно повернулся и увидел на столе новую коробку. Лопатин разыскал огрызок карандаша и прорвал им скотч. В коробке оказался портативный уничтожитель документов. Василий Вениаминович взял листок из ближней стопы и сунул его в прорезь.

— Во-от… — сказал он, доставая из контейнера щепотку бумажной лапши. — Часа за полтора должен управиться. Действуй. А я пока железки тебе выдам.

Олег опустил в уничтожитель какую-то страницу. Ножи вырвали ее из руки и мгновенно сжевали. Он скормил им вторую, а затем и третью с четвертой. В принципе занятие Шорохову нравилось, однако не так сильно, как могло бы оно понравиться ему лет в пять или шесть.

Механически изводя бумагу, он продолжал рассматривать кабинет, мебель и хлам на столах. Листы попадались разные, некоторые были отпечатаны уже не на машинке, а на матричном принтере, судя по качеству — девятиигольчатом, однако форма не менялась: везде были хрестоматийные “Исх. №” и “Вх. №”, какие-то индексы с латинскими буквами, и везде — краткий отчет.

“СУБЪЕКТ: М, 55, Россия, 2049.

ОБЪЕКТ: Ж., 22, Россия, 1997.

ВТОРЖЕНИЕ: передача лекарственных препаратов (эмбриоган, иммунактив-тетра, геморегулон).

ЦЕЛЬ: сохранение беременности.

СЛОЖНОСТЬ: стандарт, класс А.

КОМПЕНСАЦИЯ: адекватная, стандартная.

ДОПОЛНИТЕЛЬНО. Внимание: рецидив! Предлагаю более радикальные меры на ваше усмотрение”.

Внизу, как и положено в приличном документе, стояли дата и подпись:

“17 января 1978 года. Оператор Лис”.

— Увлекся? — Василий Вениаминович приблизился к Олегу и заглянул через плечо.

Шорохов торопливо впихнул листок в уничтожитель.

— Интересно, что тут у нас… — Лопатин вырвал из-под ножа страницу и, разгладив, поднес ее к лицу. — М-м… ничего особенного, рутинная работа. Таких случаев большинство. Восстановить картину сможешь?

— Василий Вениаминович, дайте я попробую, — подала голос Ася. — Кстати, курить здесь нельзя?…

— Тебе — не знаю. Мне точно можно, — ответил тот, извлекая из кармана жестяную банку с табаком. — А операцию должен реконструировать Шорох. Для Прелести у меня что-нибудь посложней найдется.

Ася наморщила носик — о своем позывном она уже забыла, вернее, надеялась, что забыл начальник.

— Давай, Шорох, это легко, — поддержал Лопатин. Олег прислонился к столу и снова просмотрел текст.

— С самого начала?…

— Да хоть с конца.

— Нарушитель… мужчина. Возраст — пятьдесят пять лет. Год отправления — две тысячи сорок девятый. Год прибытия — тысяча девятьсот девяносто седьмой. Объект — женщина, двадцать два года… — Шорохов прикрыл один глаз. — Она старше его на девятнадцать лет.