Магистраль

— Умудрился…

— Слушай, у тебя больше никаких провалов нет? Если половина школьного курса из головы вылетела… Может, тебе не тот сектор закрыли?

— Все будет нормально, — пообещал Олег. — Мне только не нравится, что моя служба начинается с нарушений. Да еще каких!…

— Каких?… — Двойник вздернул брови. — Ну?… Каких нарушений? Пока ты не начал влиять на внешние события, нарушений нет. Можешь поссориться с Лопатиным и перейти в другой отряд. Можешь вообще застрелиться… хотя лучше не надо бы… Ко времени, Земле и человечеству все это уже не имеет отношения. А Иванов нужен в Службе. Сделай, прошу тебя… Иногда мы отступаем от буквы закона, чтобы сохранить его дух. И заодно — тот самый бетонный столб… будь он проклят. В общем, я на тебя надеюсь.

Шорох раскрыл синхронизатор и, не прощаясь, нажал на кнопку.

Оставшись в одиночестве, Олег утомленно потер лоб и сунулся по карманам. В куртке нашлась только зажигалка, — пачку “Кента” он выложил, и теперь она пребывала в этой же комнате, но на неделю позже. Чудно…

Он присел на угол стола и, приподняв ворох бумаги, разыскал среди карандашей древнюю “Новость”. Сигарета была почти невесомой и грозила высыпаться. Прикурив, Олег вытащил из-под стопки бланков металлическую пепельницу.

— Ну и дрянь… — пробормотал он, кривясь.

После третьей затяжки Шорохов надолго закашлялся и с отвращением затушил сигарету.

— Дрянь, — повторил он.

Олег не мог поверить, что такую отраву курил сам генеральный секретарь.

Он лениво пощипал мятые листы — где-то здесь валялся и недочитанный отчет оператора по имени Лис, недочитанный и еще не порезанный… На мгновение Олегом овладело какое-то беспричинное девичье любопытство, но, взглянув на табло, он спохватился и вышел из комнаты.

Десяток ступеней по узкой лестнице, подпружиненная щеколда, упругий скрип стальных петель, хруст отжатого дверью снега — и холодный ветер в лицо. Темно-синее небо, редкие звезды, замызганная “Ока” у тротуара. Ничего сверхъестественного: тот же декабрь, только семью днями раньше. Шорохов, курсант, слушает заключительные лекции и готовится к выпускному тесту. Шорохов, клон, возвращается с работы.

Он не стал уточнять, куда едет заменившая его кукла, — к себе, домой, или к нему, к Олегу. Пожалуй, что все-таки “к себе”. Отныне это место принадлежало клону — судьба, вплетенная в общую магистраль, намертво схваченная раствором “естественного хода событий”. Чужая жизнь, о которой Олег ни капли не жалел.

Шорохов, оператор Единой Межвременной Службы Контроля, поднял воротник и перешагнул через порог.

Олегу подумалось, что люди должны смотреть на него с ужасом и восторгом, но переулок был пуст.

* * *

Он вспомнил. Вспомнил и не поверил, что мог об этом забыть. Одно из первых занятий: инструктор объяснял, почему не стоит переживать за своих близких. Потому, что для них ничего не изменилось. В тот момент, когда шестьдесят курсантов попали на территорию школы, в разных городах России появились шестьдесят клонов.

“Не пытайтесь с ними встретиться, — предупреждал инструктор. — Они живут за нас — в наших семьях, по нашим подлинным документам, и оснований считать себя прототипами у них даже больше. Имейте в виду, что последнее время вы провели в изоляции, и вас легко поймают на незнании каких-нибудь деталей. Жизнь продолжается, но уже без нас. Мы наблюдаем за ней со стороны и следим, чтобы она себя не погубила…”

Теперь, вспомнив каждое слово, Олег мог бы пересказать лекцию от начала и до конца. Он представил, как звучал его вопрос — тогда, сразу после теста. Хорошо, что Василий Вениаминович не обратил на это внимания. “Кем вы меня подмените?” Глупо, очень глупо. Его давно подменили — еще в июле, и ко времени выпуска клон прожил за него почти полгода. И проживет еще лет сорок или сколько уж ему там отпущено…

Будь счастлив, близнец.

Шорохов вышел на “Бабушкинской” и остановился у палатки, чтобы купить сигарет.

“Авось у них не последняя пачка, — подумал он со смешком, — которой не хватит какому-нибудь дяденьке, который не угостит сигаретой какую-нибудь тетеньку, которая в результате не родит какого-нибудь гения… Ничего, здоровее будут”.

Олег прикурил и, оскальзываясь на замерзших лужах, направился к роддому. Вторжение, как было указано в ориентировке, ожидалось стандартное, но время он все же выбрал с запасом.

Синее небо успело обуглиться, однако звезд от этого больше не стало. Над головой по-прежнему висело штук двадцать желтоватых точек, самых ярких. Народ сосредоточенно месил снег и смотрел в основном под ноги. Дверь продуктового павильона хлопала, исторгая пар; несколько мужиков отважно глотали студеное пиво; по другую сторону компания уже подогретых парней затевала бесперспективные переговоры с двумя девушками. Все было нормально, как положено, — как будет, наверно, еще долго-долго, если не всегда.

Никто не оборачивался на Олега, никто не видел его гордости и волнения, никто не знал, что Шорох идет на свою первую операцию, и оттого, как он справится, может зависеть их дальнейшее существование. Впрочем, в последнее он и сам верил с трудом. Инструктор твердил об ответственности, но его доказательства становились с каждым разом все менее убедительными, а примеры — все более абстрактными.

Шорохов прошел вдоль кованой ограды и свернул в открытую калитку. Рассеянный свет фонарей выхватывал голые кусты, запорошенные снегом лавочки, покосившийся пожарный щит — словом, все что угодно, только не то, что нужно. На газоне была вытоптана диагональная дорожка, и Олег, срезав угол, приблизился к темному корпусу.

Пологая эстакада поднималась под навес, рядом на стене висел колпак из оргстекла с надписью “Приемное отделение”. Тропинка вела мимо пандуса к торцу здания и заканчивалась возле обитой жестью двери без каких-либо опознавательных знаков. Олег, не оглядываясь, потянул ее на себя. Не заперто.

За дверью оказался длинный коридор, сумрачный и холодный. Подошвы ступали по кафелю негромко, но дальше резонанс мог усилиться. Шорохов снял с пояса станнер и прижался к левой стене. На последних метрах он втянул оружие в рукав и пошел уверенней. Крадущихся типов охрана не любит вдвойне.

“Попросят денег, — предположил Олег. — Если б и были, не дал бы”.

Коридор уперся в маленький холл. Из него в разные стороны расходились другие коридоры, пошире, — с линолеумом и деревянными панелями на уровне задницы. Напротив лифтов покачивалась от сквозняка хлипкая дверца на лестничную клетку.

Была и охрана. Сбоку, привалившись плечом к подоконнику, на дерматиновой банкетке сидел молодой человек в черной форме. По первому впечатлению, секьюрити “задвинулся” — уснуть в такой неудобной позе было бы затруднительно. Однако колоться прямо на работе, да еще в медучреждении, тоже вроде не вариант…

Заметив, что глаза у охранника открыты, Шорохов подошел ближе. Человек определенно был жив — по крайней мере, дышал, хотя и редко. Взгляд у него был вполне осмысленный, но какой-то беспомощный.

Этот взгляд Олег помнил. Так смотрел Иван Иванович, а позже и остальные сокурсники. И сам Шорохов смотрел точно так же — когда девчонки поднесли ему зеркальце, предварительно выстрелив из станнера.

Значит, его опередили. До точки вторжения оставалось минут пятнадцать, но нарушитель был уже здесь.

Воспользоваться лифтом Олег не решился. Взбежав по лестнице, он вышел на третьем этаже и почувствовал, как спина покрывается потом: в коридоре никого не было. На столе у дежурной сестры лежала книжка карманного формата, из низкой штампованной вазочки тоскливо свешивался пяток розовых гвоздик, откуда-то доносились приглушенные стоны. Нарушитель отсутствовал.

Из темной ниши вышла пожилая санитарка со стопкой постельного белья. Проковыляв через весь коридор, она поравнялась с Олегом и спросила, почти доброжелательно:

— Чего шляешься?

— Я не шляюсь… — буркнул он. — Я стою.

— А-а… Ну стой, стой, — с издевкой ответила санитарка и скрылась в палате.

Шорохов проверил часы. Четыре минуты. Либо в предписании неверно указали время, либо “Сложность: стандарт, класс А” — это туфта. Олег начал подозревать, что тут не рядовое вторжение, а некая многоходовка. Спустя еще минуту он утвердился в этой мысли окончательно.

Похоже, двойник из будущего подсуропил ему какую-то малоприятную акцию, спланированную не без фантазии. Против того, чтобы пошевелить мозгами, Шорохов не возражал, но все же надеялся, что на боевое крещение ему достанется что-нибудь попроще. Одно дело — распутывать логические петли, сидя в школьной аудитории, и совсем другое — заниматься этим на месте преступления.

В принципе нарушитель мог явиться всего на несколько секунд, — если он точно знал, что от него требуется. Но в этом случае возникал вопрос, от которого Олегу делалось муторно: кто нейтрализовал охранника?

Когда пошла последняя минута до вторжения, на лестнице послышались торопливые шаги. Кто-то спускался с четвертого этажа, судя по топоту — двое.

Дверца с грохотом распахнулась, и в коридор выскочил худощавый мужик с разукрашенным черепом — либо татуированным, либо затейливо выбритым, в сумраке было не разобрать. Лоб без челки казался непомерно высоким. В нынешнее время незнакомца приняли бы за богемного музыканта — в меру пьющего, в меру начитанного, с необъятными амбициями и персональным венерологом.

За Музыкантом возник второй нарушитель: светлый ежик, челюсть и кулаки. Боксер был шире и тяжелее, и если его за что-нибудь любили, то уж точно не за грацию.

На портных эта парочка поскупилась и прибыла в исторически преждевременных нарядах, которые можно было условно назвать пиджаками, можно — шерстяными кофтами, а можно и вообще никак.

На полу мелькнуло красное пятнышко наведения. Добежав до правого ботинка Олега, оно стремительно взобралось по ноге и замерло на ширинке. Музыкант, не таясь, держал длинный ствол, квадратный в сечении. По габаритам оружие смахивало на крупный пистолет-пулемет, но было достаточно легким.

“Электромагнитный “Стерлинг-Сайбершутер”, выпуск две тысячи тридцать седьмого года, — отметил Шорохов без воодушевления. — Стреляться, значит, не будем…”

Музыкант остался у лестницы, Боксер же недвусмысленно двинулся к Олегу. Шорохов сделал вид, что его интересует все, кроме пришельцев, и, заглянув в первую попавшуюся палату, громко зашептал:

— Ася!… Ася!…

В комнате находились только три пустые кровати, это он понял, едва глаза привыкли к темноте, но переигрывать было поздно.

— Ася!… Не здесь? А где она?… На втором этаже? Спасибо…

Олег почувствовал, как у него за спиной прошел кто-то еще. Плотно прикрыв дверь, он обернулся и увидел третьего нарушителя: короткая, неровно обрезанная юбка, приспущенные чулки с разноцветными порхающими бабочками, ядовито-желтые кеды и уже непозволительное декольте.

Так и есть. Перед глазами пронеслась строка из ориентировки:

“СУБЪЕКТ:Ж., 41, Россия, 2045…”.

Сороковник, на столько она и тянула, несмотря на бэйби-стиль, смелую прическу и бритые лодыжки.

Женщина определенно знала, куда идет: миновав четыре палаты, она уверенно зашла в пятую и тут же показалась обратно.

— Все! — объявила она.

Музыкант, ожидавший в торце коридора, и Боксер, навязчиво следивший за Олегом, одновременно достали синхронизаторы, — Шорохов отметил, что хоть в этом его снаряжение не уступает, — и одновременно с женщиной исчезли.

Вторжение было подготовлено на совесть. Это оказался единственный удобный момент: спустя пару секунд раздалось шарканье тапочек, и в коридоре появилась санитарка, уже без пододеяльников. Дежурная медсестра вернулась и села за стол, а с лестничной КАШГки вышел врач с тонкими черными усиками.

— Вы что тут делаете? — бросил он Олегу и, не рассчитывая на ответ, обратился к сестре: — Лена, что за люди у нас без халатов гуляют? Да в такое время…

— Сам не уйдет, — проворчала нянечка.

— Ребят снизу позвать, если он слов не понимает.

— Да мне… нехорошо как-то стало, — вполголоса проговорила Лена и, чтобы реабилитироваться, крикнула: — Эй, посетитель! Мне, правда, охрану вызвать?

Шорохов молча мотнул головой и направился к лестнице. Спустившись на промежуточную площадку, он задумался и машинально достал сигареты. Затем убрал пачку в карман и туда же положил станнер. Поздно.

“ОБЪЕКТЫ: Ж., Павлова, 1 день; Ж., Цыбипа, 1 день…

ВТОРЖЕНИЕ; полная замена…”.

Молодцы… Гады… Все у них получилось, все как по маслу: Павлову на Цыбину, и порядок… И хрен какая мамаша отличит своего от чужого, когда им один день от роду.

И ведь не испугалась, мымра… Всю жизнь себе поменяла, с самых пеленок. Отчаянная… Теперь у нее все другое: биография, память, круг общения. Вероятно, куча денег, иначе зачем этот обмен?… Не обмен — полная замена. Две песчинки в бесконечном столбе взяли и махнулись местами. Причем мнение второй вряд ли кто учитывал. Да ей и во сне не приснится, что ее судьба была перекроена за нескольких секунд. У нее, Цыбиной по паспорту, по крови — Павловой, тоже все свое, родное. Возможно даже, что ее эта жизнь устраивает, и меняться назад она не захочет… Да только кто же их спрашивает?

Олег раскрыл синхронизатор и отнял от даты перемещения один час. Свет коротко моргнул; где-то на этаже прозвучал оторванный конец фразы: “…иге завтра!”; на верхнем пролете лестницы показались разношенные мокасины.

— Вы почему без халата? — строго спросил тот же усатый врач.

— Больше не повторится… — пообещал Шорохов. Олег прикинул время: с двойником в бункере он уже поговорил и сейчас едет в метро. Здесь он будет через сорок минут. Потом будет долго ждать нарушителей, потом будет разводить руками. Нет, не будет…

Шорохов поднялся обратно на этаж и двинулся к дежурной сестре. Пока он шел по коридору, та успела три раза объяснить, что “в одежде и без сменной обуви у нас нельзя”. Олег не спорил, но продолжал идти, пока не приблизился к столу метров на семь. Сестра раздраженно швырнула книгу и вскочила. И напрасно: после выстрела из станнера Олегу пришлось ее ловить.

Подхватив девушку под мышки, он заволок ее в соседнюю комнату — то ли в ординаторскую, то ли куда-то еще, — и пристроил на голый топчан. Едва он затворил дверь, как мимо, что-то бубня себе под нос, проковыляла санитарка.

Палата с новорожденными находилась рядом — Олег хорошо помнил, куда забегала мымра из будущего.

Младенцев в помещении оказалось немного. Почти все дремали, лишь некоторые вяло пошевеливались. Никто почему-то не орал.

Шорохов, проверяя картонные бирки на запястьях, разыскал Павлову. Вскоре нашлась и Цыбина. Первая крепко спала, вторая что-то тихонько угукала и, завидев Олега, как будто встрепенулась.

— Что, крыса, бессонница мучает?… — поинтересовался он, бережно вынимая малышку из казенной кроватки. — Вся в предвкушении, да?… Вся в мечтах о сладкой жизни? Разбежалась, кривоногая…

Олег уложил Цыбину на место Павловой, затем перенес Павлову и снова вернулся к Цыбиной.

— Может, ты и хорошая девочка, — ласково произнес он, надевая ей на ручку чужую бирку, — да только через сорок один год ты совершишь преступление против времени, Земли и человечества. Права я зачитывать не буду, тебе их другие дяди зачитают. Счастливо, не хворай.

Снова зайдя в ординаторскую, он похлопал медсестру по щеке и приподнял ей веко.

— Балдеешь? Это тебе не промедол ворованный.

Сняв с пояса мнемокорректор, Шорохов потыкал ногтем в мелкие кнопки, пока на дисплее не отобразилось: “реж. непрерыв., сектор 00-15-00”. Олег подарил девушке локальную пятнадцатиминутную амнезию и, уже не показывая ей лица, удалился.

До его первого появления в роддоме было еще полчаса. У Шорохова возникло желание остаться и узнать, что из этого получится, но он знал и так: все уже получилось. Через сорок пять минут гражданка Цыбина успешно поменяла младенцев, восстановив и логику, и справедливость. Вторжение превратилось в компенсацию, причем весьма грамотную — без свидетелей и каких-либо издержек. Услуги бойцов дамочка оплатила напрасно, хотя стремление к подстраховке Олег не одобрить не мог.

Его лишь смущала та легкость, с которой он осуществил — и главное, придумал — эту гениальную операцию. При ближайшем рассмотрении ничего гениального в ней не оказалось: элементарный ход, лежащий на поверхности. Странно, но в школе о подобных приемах им не рассказывали… Или…

Или что?…

Кажется, рассказывали…

Конечно! Таким образом компенсируется до половины вторжений, и инструктор об ЭйРвМ говорил, да не один раз.

Или все-таки не говорил?…

Шорохов спускался по лестнице, с каждым шагом замедляясь и краснея от напряжения. Олег не мог понять, слышал ли он об “обратной замене” от инструктора или термин возник у него в мозгу самостоятельно. И это его пугало.

Совсем растерявшись, он достал пачку “Кента” и тут обнаружил, что из холла первого этажа на него глазеет молодой человек в униформе.

— У нас не курят, — предупредил он.

Олег согласился и сунул сигареты в карман. Ладонь нащупала теплую рукоятку.

— Вы, вообще, откуда? — спросил охранник.

— Вообще, сверху, — ответил Шорохов.

— Нет, это ясно… Но как вы сюда попали? Что-то я вас не видел.

— Я позже пришел. Вернее, приду… Уже скоро.

— Как это?… — Секьюрити сдвинулся к проходу, намекая, что разговор будет долгим и непростым.

— Сам удивляюсь, веришь?… — сказал Олег и выстрелил через куртку, благо это был не пистолет.

Поддерживать охранника он поленился, и тот свободно рухнул на пол. Оставить такой сюрприз прямо перед лифтом было бы неразумно, и Олег, подняв парня за ремень, усадил его на банкетку. Секьюрити вихлялся из стороны в сторону, гарантии, что он не свалится, не было, поэтому Шорохову пришлось толкнуть лавку в угол и прислонить его плечом к подоконнику.

Услышав голоса, Олег понесся по служебному коридору и с размаху налетел на закрытую дверь. Кровь снова бросилась к лицу, пальцы задрожали, а под рубашкой потекло, холодно и вязко.

Шорохов не боялся, что его схватят, — кроме шести пространственных координат, он имел две дополнительные. Олег был уверен в своей правоте, однако его не покидало ощущение, что он крупно напакостил.

Голоса постепенно стихли, и Шорохов, успокоившись, оглядел дверь. Возле ручки в жести была пробита замочная скважина, еще выше находился засов из арматурного прута. С тоской подумав о том, что за ключами придется возвращаться в холл, Олег для очистки совести выдернул арматурину и толкнул дверь. К его изумлению, дверь поддалась, и довольно легко. Похоже, ее запирали только на ночь или не пользовались замком вовсе. Если бы он знал заранее, что с ней могут возникнуть такие проблемы, то еще по дороге обязательно бы…

— Кретин!… — прошипел он.

Олег щелкнул пальцами и вставил задвижку в петли. Не открой он засов сейчас — он бы сюда и не попал. Странная логика, если не сказать — безумная…

Притворив дверь, он растер руки снегом и наконец закурил. После брожений по больнице хотелось постоять под душем и что-нибудь съесть.

Непринужденно попыхивая сигаретой, Олег направился к калитке. На эстакаду к приемному отделению заруливала серая “Волга”-пикап, еще одна ждала своей очереди у въезда. Тучная врачиха орала на санитаров, те орали на водителя, орала, неудобно ворочаясь на носилках, беременная женщина, и в этом хоре лишний человек, бредущий по узкой тропинке, никого не волновал.

По пути к метро Олег прокрутил в памяти проведенную операцию и лишь у продуктового магазина догадался посмотреть на часы. После второго перемещения он их не подводил, но сориентировался быстро: он вот-вот должен был столкнуться с самим собой. Перебежать через дорогу оказалось нереально — восемь полос, гололед и никаких светофоров; ловить такси не позволяла инструкция, оставалось одно: скрыться в павильоне.

Сквозь мутное стекло Шорохов разглядел уже знакомых мужиков с пивом и знакомых же малолеток. Девчонки были не такие уж неприступные, при правильном подходе у парней могло бы и выгореть.

Приметив двойника, Олег не сдержал снисходительной улыбочки. Опер Шорох, распираемый сознанием собственной значимости, гордо вышагивал между тусклыми, сгорбленными фигурами. Задирал голову к звездам, размышлял о вечном, обижался на невнимание прохожих. Раздувал сопли пузырем.

Олег представил, как будет относиться к себе через год и через два, и решил, что осуждать двойника рановато. С таким вот благостным настроением он и покинул магазин.

А гордости Шорохов уже не чувствовал, лишь усталость — как будто разгрузил вагон картошки, хотя он всего-то и сделал, что перенес два свертка по три килограмма, причем недалеко. И этим, возможно, спас человечество. И… да, чуть не забыл: еще время и Землю. В смысле, спас.

Олег снова улыбнулся — и с этой улыбкой спустился на “Бабушкинскую”, с улыбкой сел в поезд и еще долго не мог от нее избавиться, пока некая бойкая тетка не провезла по его ногам грязную тележку.

* * *

Подойдя к стальной двери с табличкой “Крыша мира”, Шорохов бросил окурок и поднес палец к замку, но код набирать не понадобилось. Дверь открылась сама, и на улицу вышел какой-то мужчина в коротком демисезонном плаще. На голове у него была старая спортивная шапочка с тощим помпоном и вывязанными по кругу “Fox, Fox, Fox”. Равнодушно взглянув на Олега, мужчина зябко ссутулился и затрусил к перекрестку.

Шорохов с уважением посмотрел ему вслед. Оператор, — а никто другой сюда не попал бы, — так здорово вошел в роль, что не только осанка, но, кажется, и черты лица свидетельствовали о его полном внедрении в среду. Возможно, опер был и местным, как сам Олег, однако Шорохов чувствовал, что со своими неофитскими замашками он изрядно выделяется, и тот, кому нужно, обязательно это заметит.

“Мне еще учиться и учиться…” — смиренно подумал Олег. Его так и подмывало окликнуть оператора, но он благоразумно воздержался.

Кроме удаляющегося мужчины, в переулке по-прежнему никого не было, и даже чумазая “Ока”, маячившая у подъезда, пропала.

Поймав закрывающуюся дверь, Шорохов нырнул в приятную после мороза духоту и спустился по лестнице. Повернувшись налево, он тронул облезлую латунную ручку и вошел… в длинное помещение с низким потолком, заполненное какими-то станками и ящиками, упакованными в толстую пленку.

Рабочие в синих комбинезонах — человек пятнадцать, а то и больше — сосредоточенно дергали рычаги, что-то перекладывали на верстаках, носили по цеху какие-то конструкции из яркого пластика. Рядом на холостом ходу жужжал циркулярный нож, умиротворенно шипел пресс, гудела вентиляция. Пахло ацетоном и чем-то паленым.

Шорохов обескураженно глянул на синхронизатор и проверил дату финиша.

Все нормально, это не прошлое и не будущее, а почти настоящее. Минус неделя. Точка вторжения, которое он отправился компенсировать. И компенсировал… Но вместо лопатинского кабинета застал заводик по производству хрен-знает-чего.

Стены были сплошь обклеены одинаковыми глянцевыми плакатами: дюжий мужик в таком же комбинезоне, как у всех, только новом, стоит посреди неоновой ночи Нью-Йорка и жестом то ли куда-то зовет, то ли что-то предлагает. Яркие огни сливаются в надпись:

“КРЫША МИРА: вся наружная реклама”.

Олега никто не одернул, никто не спросил, зачем он здесь, — рабочие продолжали трудиться, лязгали железки, грохотали, изгибаясь, пластиковые листы, в корзину сыпались вырубленные буквы.

Шорохов развернулся и медленно побрел назад. Оказавшись на улице, он с недоверием посмотрел на табличку у входа.

“АО Крыша Мира. Производственный отдел”.

Олег хорошо помнил, что видел ее и в первый раз, когда Лопатин привез их с Асей на своем “Вольво”. Та же самая вывеска и та же бронированная дверь с кодовым замком. А внутри — все другое…

Борясь с тревожными предчувствиями, Шорохов попытался восстановить тот эпизод шаг за шагом: как машина остановилась у дома, как Василий Вениаминович погасил фары, как Ася поймала на лету снежинку и получила позывной Прелесть… Как он сам прочитал название фирмы, — хозяева, похоже, страдали манией величия… Как он спускался по мелким неудобным ступенькам, — Лопатин еще сказал что-то вроде “Заходи, не заперто”, и он зашел… Стоп…

Моторная память уверяла, что нижняя дверь была справа. Шорохов мысленно повторил свои движения и пришел к выводу, что это не ошибка. Между тем цех был расположен по левую руку от лестницы. А по правую — глухая стена…

Олег готов был смириться с любым парадоксом — последние две минуты у него перед глазами настырно мелькали бабочки на чулках Павловой-Цыбиной, и вместе с бабочками в мозгу шевелилось что-то неопределенное, но до крайности тоскливое, — однако такая ерунда, как перенос двери, ставила его в тупик. Если бы Шорохов обнаружил свастики над Кремлем, это было бы жутко, но объяснимо, — в конце концов, есть книги, не прочесть которые невозможно, но какая-то несчастная дверь… Да и не мог он пока измениться, железобетонный ход событий, поскольку Олег все еще находился в точке вторжения. Если что и поменяется, то гораздо позже.

Шорохов, подолгу занося палец, медленно набрал код: “095”. Замок щелкнул с секундной задержкой, и Олег, взглянув на лестницу, оцепенел. Короткий пролет спускался к площадке, на которой — уже не слева, а справа — темнел прямоугольник двери.

Еще не сообразив, радоваться ему или нет, Олег сошел вниз и повернул ручку — и оказался в той самой комнате с допотопной мебелью и кипами старых отчетов. Словно опасаясь, что кабинет опять превратится в фабрику рекламных вывесок, он торопливо ввел время возвращения и утопил кнопку старта.

— …не здесь, а где-нибудь в Европе… — промолвила Ася, водя по пепельнице тлеющей сигаретой.

— Не все будущие миллионеры заранее знают, что они ими станут, — благодушно отозвался Василий Вениаминович. — Да если бы и знали… они же пока не миллионеры. Рожают там, где получается. И почему обязательно миллионеры? Дело не в деньгах. У некоторых вторжений мотивы настолько оригинальные, что… А вот и Шорох вернулся! — Лопатин протянул ему руку. — С почином, опер. Как прошло?…

— Ой, не спрашивайте лучше… — Олег прислонился к стене и сжал пальцами виски. — Куда-то я попал… куда-то не туда…

— Надо было меня отправить, — вставила Ася. Шорохов раздраженно отмахнулся и вытащил из куртки сигареты.

— Так что там случилось? — спросил Лопатин.

— Не “там”, Василий Вениаминович! — Олег прикурил и, длинно выдохнув, передвинул к себе пепельницу. — Здесь, вот прямо здесь, у нас. В этом самом подвальчике и случилось. Завод какой-то… или черт его… цех, что ли?… Фиговины всякие из пластмассы делают. Название, как у нас, “Крыша Мира”! — возмутился Олег. — Или это у нас, как уних?…

Он вдруг заметил, что Лопатин беззвучно смеется, и с сомнением посмотрел на Асю. Та, похоже, не понимала, о чем идет речь, но для порядка все же ухмылялась.

— Дверца тут не бог весть какой прочности, — сказал Василий Вениаминович. — Замок с трехзначным кодом. Его и обезьяна откроет, простым перебором, А вот сканер… Это — фигушки!

Шорохов нахмурился. Спокойствие начальства его утешало, однако он не мог взять в толк, при чем тут цех с дюжиной станков.

— Заводик — легенда, чистой воды фикция, — пояснил Лопатин. — Реально он существовал часов двенадцать, не больше, но все, вошедшие сюда без идентификации, окажутся там. Набирая код, ты не только открываешь замок, но еще и включаешь систему опознавания. А в тамбуре стационарный синхронизатор. Любого гостя из любого времени он приводит в эти двенадцать часов. Так было и так будет, пока мы отсюда не съедем.

— Но вторая дверь… — проронил Олег. — Она же в другую сторону…

— Выйдешь — посмотри внимательно: этот дом намного короче, чем выглядит изнутри. Ошибка техников; прикрытие они создавали позже, когда к корпусу было пристроено левое крыло. — Василий Вениаминович забрал у Олега пепельницу и вытряс в нее прогоревшую трубку. — Ну вот я и разболтал очередную военную тайну. Этот сектор тоже закроем, дайте только повод, — шутливо добавил он. — Ладно, хватит отвлекаться. Я сегодня услышу отчет моего нового опера?

Олег вернул себе пепельницу, и Лопатин покосился на новую пачку “Кента”. Первая, забытая в кабинете, так и лежала на столе. Василий Вениаминович неодобрительно поцокал.

— Не этим же мне давиться! — Среди множества длинных Асиных окурков Олег выбрал бычок от “Новости” и, взяв его двумя пальцами, показал Лопатину. — Вы говорили, их Брежнев любил. У генсеков свои причуды, ноя…

— Что говорил?! — встрепенулся Василий Вениаминович. — Что я тебе говорил?

— Что Брежнев… — Олег стиснул зубы.

Ничего… Ничего этого Лопатин сказать не мог, потому что разговора о сигаретах “Новость” у них не было. Как не было самой сигареты, найденной Олегом под пачкой бумаги, — он выкурил ее еще неделю назад, в пустом кабинете. Сделал несколько затяжек и затушил, а пепельницу, кстати, поставил на видное место. И Ася стряхивала пепел в нее, и приказ вымыть пол от Лопатина не поступал. На столах было прибрано — никакого мусора, только новенький ноутбук, в углу лежал большой пакет с бумажной стружкой, но под ногами по-прежнему скрипел песок.

Шорохов вдруг представил эту цепочку следствий, увидел, во что вылилась одна-единственная причина, и в который раз за вечер почувствовал, как мерзнут кончики пальцев. Бетонный столб на поверку оказывался пластилиновым — для того, у кого есть синхронизатор.

— Ничего, Василий Вениаминович… — сдавленно пробормотал он. — Ничего вы не говорили…

Олег потупился и, дабы не возбуждать начальство, торопливо распихал сигареты по карманам.

— Вот для этого и нужен мнемокорректор, не только для свидетелей, — назидательно произнес Лопатин. — Я надеюсь, операцию ты не сорвал? Если у нас еще и там проблемы…

— Там все в порядке, — заверил Шорохов. — Дело простое, обошлось обратной заменой.

Сказав это, он затаил дыхание, но Василий Вениаминович на “обратную замену” не реагировал. Значит, в школе этот термин действительно звучал, и сам прием был не нов. Обрывочные воспоминания о давней лекции оказались все-таки не фантазией. У Олега отлегло от сердца.