4

Медики расходились во мнениях о природе амнезии, поразившей Ричарда Грея, а для самого Грея дело осложнялось еще и отсутствием однозначного мнения о самих медиках.

Он находился на попечении двух разных врачей: психолога Джеймса Вудбриджа и психиатра-консультанта доктора Хардиса.

Вудбридж не нравился Грею как человек, представлялся надменным и недоступным, но в то же время он придерживался курса лечения, казавшегося вполне понятным и приемлемым. Хотя Вудбридж принимал во внимание и травматическую природу его увечий, и последствия контузии, вместе с тем он был готов допустить, что эта ретроградная амнезия имеет еще и психологическую подоплеку. Иными словами, он не исключал, что в жизни Грея могли быть дополнительные обстоятельства, не связанные прямо со взрывом, память о которых он старается подавить. Вудбридж был твердо убежден, что воспоминания такого рода следует стимулировать крайне осторожно, прибегая исключительно к щадящей психотерапии, и что преимущества других, более агрессивных приемов не стоят возможного риска. Он считал, что выздоровление Грея должно идти последовательно: возврат к нормальному физическому состоянию поможет ему легче принять свое прошлое, и, таким образом, возвращение памяти будет происходить постепенно, естественным путем.

С другой стороны, доктор Хардис, который чисто по-человечески Грею нравился, подталкивал его в прямо противоположную сторону. Хардис настаивал на более активном вмешательстве, считая, что применение традиционной аналитической психотерапии даст результат еще очень нескоро, особенно в его случае, когда амнезия имеет органическую природу.

Несмотря на все эти человеческие предпочтения, до последнего времени Грей охотнее принимал рекомендации Вудбриджа. До появления Сьюзен Кьюли его не слишком заботило, что в действительности происходило с ним в течение этих нескольких позабытых им недель. Гораздо больше его беспокоило само ощущение отсутствия воспоминаний — ощущение пустоты, провала, бреши в его жизни. Ему казалось, что этот темный, хранивший молчание период отторгнут от него навсегда. Разум Грея как бы инстинктивно избегал его, подобно тому, как человек старается избежать прикосновений к открытой ране.

Но вот Сьюзен Кьюли явилась к нему из этого утраченного времени и осталась неузнанной. Она знала его тогда, и он тоже знал ее. Она пробудила в нем потребность вспомнить.

5

Утром, когда Ричард Грей, приняв ванну и одевшись, ждал в своей палате известий о прибытии Сьюзен, к нему заглянул Вудбридж.

— Хотелось бы, — начал психолог, — обсудить кое-что в спокойной обстановке, прежде чем вы снова увидитесь с мисс Кьюли. Она производит впечатление приятной молодой особы, вы не находите?

— Нахожу, — ответил Грей, испытав внезапное раздражение.

— Неужели вы совсем ее не помните?

— Совершенно.

— Нет даже смутного ощущения, что вы могли ее видеть?

— Нет.

— Сказала она вам что-нибудь о том, что произошло между вами?

— Нет.

— Я вот что думаю, Ричард. Возможно, это была размолвка, ссора, травмировавшая вас настолько, что вы затем пытались похоронить даже память о ней. Такая реакция была бы совершенно нормальной.

— Пусть так, — сказал Грей, — но я не понимаю, какое это имеет значение.

— Причиной вашей амнезии может быть неосознанное желание избавиться от неприятных воспоминаний.

— Какая разница, так это или нет?

— Если она появится, возможно, вы подсознательно захотите загнать свои воспоминания еще глубже.

— Вчера я этого не почувствовал. Наоборот, возникло желание узнать ее получше. Мне кажется, она может быть полезной, напомнить то, что я не могу вспомнить сам.

— Да. Но вы должны понимать — и это важно, — что сама по себе она вас не излечит.

— Но вреда-то не будет?

— Увидим… Если вы захотите поговорить со мной после этой встречи, я к вашим услугам до конца дня.

Раздражение Грея не прошло и после ухода Вудбриджа. Ему казалось, что должно быть пусть небольшое, но все-таки вполне определенное различие между его частной жизнью и историей болезни. Иногда он думал, что лечившие его доктора видят в его амнезии всего лишь некий вызов им как специалистам, не имеющий отношения к его реальной жизни. Если Сьюзен в прошлом действительно была его подружкой, значит, они знали друг друга довольно-таки близко и воспоминания о ней, очевидно, тоже имеют сугубо личный характер. Вудбридж своими вопросами откровенно вторгался в его личную жизнь.

Несколько минут спустя, захватив недочитанную книгу, Грей выехал из палаты и покатил к лифту. Он спустился на террасу и направился в самый дальний ее конец. Место было выбрано не случайно: он оказался на приличном расстоянии от прочих пациентов и к тому же получил возможность наблюдать за большей частью парка и автомобильной дорогой, ведущей от шоссе к парковочной площадке для посетителей клиники.

День был холодный и серый, небо все плотнее затягивалось низкими облаками, надвигавшимися с северо-запада. Обычно море хорошо просматривалось с террасы, поблескивая между деревьями, сегодня же все было окутано унылой дымкой.

Грей устроился читать, но ветер оказался задиристым. Помучившись несколько минут, он вызвал дежурную медсестру и попросил у нее одеяло. Прошел час, и пациенты потянулись внутрь.

Периодически прибывали машины, с ревом взбираясь по крутой дороге. Подъехали две кареты «скорой помощи» с новыми пациентами, несколько фургонов, много легковушек. С каждым новым автомобилем волнение Грея росло. Полный нетерпения и надежды, ждал он появления своей новой старой знакомой.

Ему никак не удавалось сосредоточиться на книге, и утро тянулось бесконечно. Было холодно и неуютно, и чем ближе к полудню, тем сильнее поднималась в нем обида. В конце концов, она ведь обещала и должна была догадываться, как много эта встреча для него значит. Он принялся изобретать для нее оправдания: она решила взять автомобиль напрокат, но вышла задержка; машина по дороге сломалась; произошла авария. Но об этом-то он должен был услышать.

С беспомощным эгоцентризмом инвалида он не мог думать ни о чем другом.

Приближался час дня — время ленча, и Грея вскоре должны были отвезти в столовую. Он понимал, что, даже если Сьюзен приедет в ближайшие минуты, они уже не смогут побыть вместе долго: в два в любом случае он должен отправляться на физиотерапию.

Было без пяти час, когда какая-то машина свернула на дорогу, ведущую к клинике. Грей разглядывал ее серебристую крышу и окна, в которых отражалось небо, с твердой уверенностью, что Сьюзен приехала именно в этой машине. Его напряжение достигло предела.

Она появилась на террасе вместе с одной из сиделок, сестрой Брикон. Обе женщины подошли к нему.

— Подают ленч, мистер Грей, — сказала сестра. — Позвать санитара, чтобы он вас отвез?

Взглянув на Сьюзен, он сказал:

— Не стоит. Я сам доберусь. Буду через пару минут.

— Я ненадолго, — обратилась та скорее к сестре, чем к Грею.

— Не возражаете, если я передам, что вы тоже останетесь на ленч?

— Нет, благодарю.

Медсестра несколько секунд молча разглядывала их, потом кивнула и удалилась.

— Простите, Ричард. Сожалею, что не смогла приехать раньше.

— Что-то случилось?

— Мне пришлось задержаться в Кингсбридже.

— Я прождал вас все утро, — сказал он.

— Я знаю. Мне действительно жаль.

Она присела на покрытый керамической плиткой парапет террасы. На ней была цветастая юбка с белой кружевной отделкой. Полы ее светло-коричневого дождевика разошлись, обнажив стройные лодыжки с натянутыми поверх чулок тугими гольфами.

Она сказала:

— Напрасно я с утра позвонила в студию. Тут же возникло множество проблем.

— В студию?

— Ну да, на работу. Я — свободный художник, сотрудничаю с одной дизайнерской студией и должна бывать там три дня в неделю. Это моя единственная постоянная работа. Думала, вы помните.

— Нет, не помню.

Она наклонилась, чтобы взять его за руку. Грей угрюмо уставился в землю, невольно заметив, что уже во второй раз ощущает враждебность по отношению к этой женщине.

— Сожалею, — пробормотал он.

— Это еще не все. Сегодня мне обязательно надо вернуться в Лондон.

Когда он поднял взгляд, она добавила:

— Я все понимаю. Постараюсь приехать на следующей неделе.

— Не раньше?

— Я правда не могу. Все так сложно. Мне нужны деньги, и я должна держаться за свое место. Если я их подведу, они найдут другого художника. Работу ведь получить непросто.

— Хорошо. — Грей попытался справиться с разочарованием и дать мыслям правильный ход. — Знаете, о чем я думаю уже целые сутки? Мне хотелось бы вас разглядеть.

Он уже заметил, что она редко поворачивается к нему лицом, чаще сидит вполоборота или низко склонив голову, и тогда распушенные волосы полностью закрывают ее лицо. Сначала он принял это за своего рода привлекательную манерность, застенчивость или скрытность, но ему хотелось увидеть ее такой, какой она была на самом деле.

— Не люблю, когда меня разглядывают, — сказала она.

— Я хотел бы вспомнить вас такой, какой видел раньше.

— Вы и раньше меня не разглядели.

Но она отбросила волосы назад легким движением головы и посмотрела ему прямо в глаза. Он всматривался в черты ее лица, пытаясь вспомнить или увидеть ее такой, какой знал прежде. Она выдерживала его взгляд всего несколько мгновений, затем снова опустила глаза.

— Не смотрите на меня так пристально, — сказана она.

— Если мне удастся вспомнить вас, всплывет и все остальное.

— Именно поэтому я здесь.

— Знаю. Но мне трудно. Я делаю лишь то, что мне велят, газета требует, чтобы я рассказал свою историю, а я прикован к этому проклятому креслу, и единственная моя мечта — вернуться к норме. Но, Сьюзен, дело в том, что я вас не помню. Совершенно не помню.

— Но… — заговорила она.

— Позвольте мне закончить. Я не помню вас, и все же я чувствую, что знал вас прежде. Это первое реальное ощущение за то время, что я здесь.

Она безмолвно кивнула, лица ее снова не было видно.

— Я буду рад вам. Буду рад видеть вас всякий раз, когда вы сможете выбраться.

— Это не так просто, — сказала она. — Я уже истратила почти все деньги, взяв напрокат машину. И еще нужно купить билет до Лондона.

— Я все оплачу… У меня есть деньги. Или газета заплатит. Что-нибудь устроим.

— Вероятно.

Но он чувствовал, что было что-то еще — какая-то невысказанная причина, более серьезная, чем простой недостаток наличности. Она смотрела мимо него, устремив взгляд в дальний конец террасы. Он хотел, чтобы она снова повернулась к нему лицом.

— Полагаю, есть кто-то другой, — сказал он.

— Да, был одно время.

— Потому-то вы так долго и не появлялись?

— Нет… все гораздо сложнее. Я приехала, как только поняла, что смогу вас видеть. Найалл, мой друг, не имеет к этой задержке никакого отношения. Он знает о вас, знает, как мне вас недоставало, но он не мешал мне. Теперь у нас с ним все кончено.

Грей ощутил растущее возбуждение, невольное сокращение мышц — давно забытое чувство, не испытанное еще ни разу с момента катастрофы.

— Сьюзен, можете вы рассказать, что произошло между нами? Скажите хотя бы, из-за чего мы расстались?

— Вы на самом деле не знаете? Точно?

— На самом деле.

Она мотнула головой.

— Не могу поверить, что вы настолько все забыли. Ведь это так много для нас значило.

— Может, просто расскажете?

— Ну как вы не понимаете?! Та часть истории уже в прошлом! Теперь это не имеет значения. Сейчас я здесь, и это все равно как если бы тогда ничего не случилось.

— Но я хочу попытаться вспомнить!

— Все было так неоднозначно. По правде говоря, с самого начала все пошло не так.

— И все-таки вы здесь. Что же вышло между нами тогда? Была ссора? Что именно было сказано?

— Нет, не ссора, другое. Просто некоторое время все шло неправильно, и мы оба понимали, что дальше так продолжаться не может. Все оказалось слишком сложно, но это обычное дело. Какое-то время я была с Найаллом, и вы страдали от этого, но главной причиной было недопонимание. Вы ушли, и я подумала, что между нами все кончено. Вы действительно сказали тогда, что не хотите больше меня видеть, но на самом деле ничего не было решено окончательно. Все это тянулось и тянулось и запутывалось все больше, но тут случился этот кошмар. Вам наверняка рассказывали, что было дальше: как террористы угрожали найти и прикончить всех, кому удалось выжить. Из-за этого полиция перевела вас в другую больницу, и я не могла узнать, где вы находитесь.

— До последнего времени?

— Да.

— Вот что: это наводит меня на мысль, — сказал Грей. — Скорее всего, жизнь, которую я вел до взрыва, была не безоблачной. Думаю, если даже у нас и вышла размолвка, вряд ли проблема была только в этом.

— Нет, все было именно так, — сказала она, широко распахнув глаза.

— Хорошо, тогда расскажите мне еще. Как мы встретились, где бывали? Дайте хоть что-то, за что можно зацепиться.

— Вы помните облако? — спросила она.

— Облако? Какое облако? Что вы имеете в виду?

— Просто облако.

На террасе появился официант, на его согнутой руке висела сложенная салфетка.

— Заказать ленч вам и вашей гостье, сэр?

— Сегодня я обойдусь без ленча, — сказал Грей, едва взглянув на него.

К своему удивлению, он заметил, что Сьюзен восприняла это постороннее вмешательство как сигнал к окончанию беседы. Она уже встала.

— Вы уходите? Вы не можете вот так взять и бросить меня!

— Я должна вернуть машину в Кингсбридж, потом успеть на автобус до Тотнеса, а там пересесть на лондонский поезд. Я уже опаздываю. Мне пора.

— О чем вы сейчас говорили? Что за облако?

— Мне казалось, что уж этого вы никак не могли забыть.

— Не помню, — сказал Грей. — Расскажите что-нибудь еще.

— Найалл. Его вы помните?

— Нет. А должен?

— Вы помните, как мы встретились?

Он с раздражением качнул головой.

— Нет, не помню!

— Я не знаю, что вы хотите услышать! Послушайте, я приеду снова, и мы поговорим как следует.

Она уходила и уже повернулась к нему спиной.

— Когда? На этих выходных?

— Как только смогу, — сказала она, присев возле его кресла и нежно сжав ему руку. — Я хочу вас видеть, Ричард. Я бы осталась с вами, будь это в моих силах. Мне надо было получше рассчитать время, но ведь в редакции ничего толком не сказали о вашем состоянии, и я думала…

Наклонившись, она легко коснулась губами его щеки. Он поднял руку — дотронуться до ее волос, и повернул голову, ища ее губы. Лицо ее было холодным от ветра. Поцелуй длился несколько секунд, затем она отстранилась.

— Не уходите, Сьюзен, — сказал он тихо. — Пожалуйста, не оставляйте меня одного.

— Я должна идти, правда.

Она поднялась и двинулась прочь, но все же поцелуй что-то изменил. Она заколебалась. Потом сказала:

— Чуть не забыла! У меня же для вас подарок.

Она вновь направилась к нему, роясь на дне сумки.

Вынув белый бумажный пакетик, сложенный и заклеенный полоской прозрачной ленты, она протянула его Грею и выжидательно замерла. Тот сорвал ленту и заглянул внутрь. В конверте оказались дюжины две почтовых открыток разного вида и размера. Все они были не новые, со старинными фотографиями, черно-белыми или тонированными в сепии. Бегло перебирая их, Грей заметил изображения английских морских курортов, сельские пейзажи, виды континентальной Европы — немецкие источники минеральных вод, соборы и дворцы Франции, альпийские пейзажи, рыбацкие порты.

— Я нашла их сегодня в антикварном магазине. В Кингсбридже.

— Спасибо. Что я могу еще сказать?

— Возможно, кое-какие уже есть в вашей коллекции.

— В моей коллекции?

Тут она рассмеялась, громко и резко.

— Вы ведь даже этого не помните, верно?

— Хотите сказать, что я коллекционировал старые открытки? — Он усмехнулся. — Что еще нового у вас есть?

— Кое-что могу сказать вам прямо сейчас. Вы никогда не звали меня Сьюзен. Только Сью.

Она наклонилась и поцеловала его снова, на этот раз в щеку. Потом ушла, не оглядываясь, быстро миновала террасу и исчезла в здании. Подождав, он услышал, как хлопнула дверца и загудел мотор. Затем он увидел окна и крышу ее машины, которая медленно катилась вниз, к узкому шоссе. В эмали кузова тускло отражалось серое небо.

6

На следующий день, в субботу, сразу после полудня Ричард Грей отправился к доктору Хардису, который в это время проводил плановые консультации. Хардис давал ему почувствовать, что он. Грей, — не просто пациент или «интересный клинический случай», а полноправная сторона, участвующая в решении проблемы. Их совместные обсуждения зачастую больше походили на дружескую беседу, чем на сеанс психоанализа, и хотя Грей прекрасно сознавай, что это всего лишь обычный психотерапевтический прием, все же он был признателен доктору. Прочие сотрудники клиники обращались с Греем совершенно иначе, видя в нем нечто среднее между постояльцем богатого отеля и тяжелобольным, понимающим лишь односложные указания и язык жестов.

В тот день Грей был настроен на общение, и не только потому, что ему не терпелось рассказать о случившемся: в нем неожиданно пробудился интерес к самому себе, совсем было пропавший.

Конечно, непродолжительный визит Сьюзен ничего не решил: амнезия оставалась столь же глубокой и непроницаемой, как раньше, и Хардис сразу же выяснил это. Важнее было другое: Сьюзен удалось, независимо от ее воли, окончательно убедить Грея, что он существовал во время провала. До ее визита он сам по-настоящему не верил в реальность своего прошлого. Это ощущение белого пятна, полной пустоты было настолько законченным, что как бы исключало его из прожитой им жизни. Но вот явилась Сью — живой свидетель его бытия в прошлом. Она помнила про это время, а он нет.

Теперь, после ее отъезда. Грей думал почти только о ней одной. Он погрузился в мечты о Сьюзен, жаждал ее общества, касания рук, поцелуев. Но больше всего ему хотелось просто смотреть на нее, разглядеть ее как следует. Главная проблема словно повторялась в миниатюре: Грей с трудом припоминал, как она выглядит. Он был способен зрительно представить несущественные детали: холщовую сумку, лодыжки в чулках и гольфах, цветастую юбку, распущенные волосы, вечно падавшие ей на лицо. Он помнил, как она посмотрела на него в упор, точно приоткрывая свою тайную сущность, но теперь убедился, что не в состоянии окинуть это лицо мысленным взором. Ом помнил ее неброскую внешность, правильные черты, но все это лишь сильнее скрывало ее истинный облик.

— Думаю. Сью — мой последний шанс — говорил он. — Она хорошо знает меня, она была рядом со мной в те несколько недель, которые стерлись из моей памяти. Уверен, что стоит ей сказать одно-единственное слово, которое подтолкнет память, и остальное всплывет само собой.

— Возможно, вы и правы, — сказал Хардис. Они сидели в кабинете, которым психиатр обычно пользовался, когда вел прием по выходным: глубокие кожаные кресла, деревянные панели по стенам, шкафы, набитые книгами по медицине, комфорт и уют. — И все же, в порядке предостережения: вы не должны слишком уж стараться. Может возникнуть состояние, известное как парамнезия, истерическая парамнезия.

— Я не склонен к истерии, доктор.

— Разумеется, не склонны — в обычном смысле слова. Но иногда люди, потерявшие память, хватаются за любую соломинку, за самый слабый намек на улучшение. Если вы не вполне уверены в том, что вроде бы вспомнили, может выстроиться целая цепочка ложных воспоминаний.

— Уверен, что Сью такого не допустит. Она будет подталкивать меня в верном направлении.

— Хорошо бы. Но если вы начнете фантазировать, то уже не сможете отличить правду от вымысла. А что думает доктор Вудбридж?

— Полагаю, он против моих разговоров с ней.

— Да-да, понятно.

После встречи со Сью у Грея появилось занятие: он перебирал в уме каждое произнесенное ею слово, надеясь ухватить хоть какой-нибудь обрывок воспоминаний и заставить свою память работать. Благодаря вспыхнувшему интересу к ней все — немногое — сказанное ею приобретало невероятную важность, и он пытался взглянуть на это с разных сторон. Он пересказывал все доктору Хардису, радуясь тому, что нашел внимательного слушателя, державшего сомнения при себе и вызывавшего его на беседу.

По существу, она рассказала об их общем прошлом на удивление мало. Так что Хардис, пожалуй, мог бы расценить его настойчивые попытки свести воедино разрозненные фрагменты как признак развивающейся парамнезии. Все же с одной из загадок, хоть и не главной, ему удалось справиться самостоятельно. Размышляя о таинственных почтовых открытках, он сначала решил, что наткнулся на что-то, имеющее отношение к выпавшему куску жизни. Но потом воспоминание пришло само, и относилось оно к давнему прошлому.

Он работал тогда в Брадфорде. на севере Англии. Как-то раз, ближе к вечеру, решив побродить по боковым улочкам, он наткнулся на крохотный магазинчик, торговавший всевозможным старьем, и заглянул в надежде отыскать что-нибудь для своей коллекции старинного кинооборудования. Грей собирал ее уже много лет и никогда не упускал возможности пополнить новыми экспонатами. На прилавке среди прочего хлама он обнаружил потрепанную коробку из-под обуви, набитую старыми открытками. Некоторое время он просматривал их без особого интереса. Хозяйка сказала, что цены проставлены на обороте. Повинуясь внезапному порыву, он спросил, сколько она хочет за всю коробку. Почти сразу же они сговорились на десяти фунтах.

Вернувшись домой несколькими днями позже. Грей тут же просмотрел купленные им несколько сотен открыток. Некоторые из них в свое время, очевидно, тоже покупались для коллекции, остальные были исписаны. Он читал все эти сообщения, если удавалось разобрать почерк, — прозаические весточки из отпуска, небрежно нацарапанные химическим карандашом или авторучкой: «Чудесно проводим время; погода налаживается; вчера были у тети Сисси; изумительные виды; дождь льет целую неделю, но мы не хнычем; Теду не нравится здешняя еда, но погода восхитительная; в саду так спокойно, солнце разогнало всю мошкару; много купаемся и загораем». Погода, погода, погода.

Некоторые открытки были выпущены еще до Первой мировой войны, полупенсовые марки молчаливо говорили о том, как разительно выросли с тех пор цены. Многие — не меньше трети — были отправлены из-за границы: путешествия по Европе, поездки в вагончике канатной дороги, посещение казино, невыносимая жара… Сами видовые фото были еще занимательнее. Он разглядывал их как иллюстрации к старинному, давным-давно забытому отчету о путешествиях: беглый взгляд на города и местности, которые в определенной мере уже не существовали. Попалось ему несколько открыток с изображениями тех мест, где сам он не раз бывал: леди и джентльмены эпохи Эдуарда VII на прогулке по приморским эспланадам, ныне загроможденным высотными отелями, залами игровых автоматов и счетчиками платных стоянок; мирные сельские долины, ныне оглашаемые ревом машин; французские и итальянские церкви, теперь взятые в кольцо сувенирными киосками; сонные торговые городишки, обреченные сегодня задыхаться от уличного транспорта и сетевых магазинов-близнецов. Все это были воспоминания о прошлом — исчезнувшем, чуждом нам, но еще узнаваемом; недостижимом во всех смыслах.

Он рассортировал открытки по странам и сложил обратно в коробку. С тех пор открытки, присланные друзьями, он добавлял к этой случайно появившейся коллекции, полагая, что когда-нибудь запечатленные на них виды тоже станут достоянием истории.

Напоминание, сделанное Сью, удивило его, но открытки явились не из провала. В Брадфорде он был гораздо раньше, когда еще работал в агентстве. То есть никак не меньше чем за год до их знакомства. Однако сам факт ее осведомленности насчет коллекции говорил о многом. Значит, либо Сью бывала в его квартире, либо они были настолько близки, что он умудрился сообщить ей даже об этом незначительном обстоятельстве своей жизни.

Все прочее было далеко не так ясно. Видимо, они все же были любовниками, хотя и очень недолго. Затем расстались. У нее был кто-то другой, она упоминала Найалла. Грей звал ее Сью, а не Сьюзен. И ко всему этому — какие-то странные подробности: особые обстоятельства их знакомства, загадочное облако. Что-то случилось между ними. Но что? Оба раза, когда они виделись в клинике, он сперва чувствовал враждебность. Не пробуждалось ли это чувство подсознательно? Если у нее был кто-то еще, не ревность ли разрушила их отношения?

В чем смысл этого облака — если вообще есть смысл? Подумаешь, облако! Почему она считала его настолько важным, что надеялась именно с его помощью пробудить воспоминания Грея?

Из всего этого было ясно одно: до сих пор она не сказала ничего, что хоть немного расшевелило бы его память. Ни открытки, которые он вспомнил, ни таинственное облако, смысла в котором он не находил, не давали ключа к забытому прошлому.

Доктор Хардис слушал, как обычно, с большим интересом, делал пометки в блокноте, но в конце рассказа отложил ручку и просто сидел, ничего не записывая.