18

Следователь Зубров в присутствии понятых произвел повторный обыск в квартире Черепанова. Среди фотографий, которые музыкант хранил россыпью в черном целлофановом пакете, ни загадочной мадам, ни кого-либо похожего на покойных Авдышева и Конокрадова не было. Несколько негативов, два письма без обратного адреса, штык-нож и видеокассету Зубров изъял ранее.

— Ничего интересного, Александр Григорьевич, — рассказывал он Акинфиеву за обедом в буфете, куда они заскочили в ожидании машины, чтобы ехать в СИЗО. — Только что позвонили из трассологического сектора бюро: штык-нож от винтовки системы Гаранда, к службе Черепанова отношения не имеет, пальчики его — и ничьих больше.

— Значит, все-таки Пелешите? — сказал Акинфиев, обильно поливая творог сметаной. Зубров не ответил, лишь задумчиво и неопределенно покачал головой.

— А не было ли у этого Черепанова журналов «Плейбой», «Космополитен», киноизданий или, может быть, музыкальных? — спросил старик.

— Печатные тексты в его квартире были разве что на конвертах от пластинок. Хотя нет: нашли песенник — надо полагать, покойный им пользовался вовсю. Тексты-то теперь как с конвейера. Еще религиозные…

— Религиозные? — вскинул голову Акинфиев. — Ну-ну?..

— Несколько брошюр, которые раздают баптисты в метро. Газеты «СПИД-инфо», «Мегаполис», пособие «Деревообрабатывающие станки и инструменты» — он учился когда-то в ПТУ на краснодеревщика. Вот, пожалуй, и вся духовная пища.

— Женщина на фотокарточке оказалась американской киноартисткой Шарон Тейт. Она играла в сатанинских фильмах, за что и была убита сатанистами, — похвастал Акинфиев открытием.

— Тейт?

— Да. Знаете такую?

Зубров отрицательно мотнул головой.

— Одна моя знакомая адвокат утверждает, что снимок сделан с фотографии в журнале. Вы беседовали с музыкантами из «Мига удачи»? Не замечали чего-либо подозрительного? Распятия вверх ногами, символов, антигуманных высказываний?

Зубров задумался. В буфет заглянул шофер Петр Никанорович, помахал рукой.

— Так я и думал, что дадут «УАЗ»! — покосился Зубров на водителя, торопливо обгладывая свиное ребро из жаркого.

— А вам «Мерседес» подавай? — засмеялся Акинфиев. — Спасибо и на том. Коллеги из МВД и городской на «одиннадцатом номере» в СИЗО добираются, задержанных троллейбусами возят. Кстати, кто адвокат у вашей подследственной?

— Вначале она от защиты отказывалась, говорила, что невиновна и защищать-де ее не от чего. Потом я объяснил ей, что в ее деле участие защиты обязательно по закону. Она расплакалась, сказала, что своего адвоката у нее нет и нет денег, чтобы нанять. Пришлось писать в Президиум коллегии уведомление и освобождать ее от оплаты.

Они вышли в коридор, поднялись по лестнице в кабинеты за одеждой.

— Опасаюсь показаться навязчивым, Сергей Николаевич, только у меня к вам есть любопытное предложение, — как бы невзначай заговорил Акинфиев, наматывая на шею шарф. — Дело в том, что моя приятельница Ксения Брониславовна Гурвич, помимо того, что член московской коллегии адвокатов, по происхождению литовская полька — урожденная Квятковска. Языком вашей подследственной владеет, как мы с вами русским.

Зубров ответил не сразу, очевидно, соображая, в каком качестве — защитника или переводчика — может быть привлечена приятельница Акинфиева к участию в деле.

— Интересно, — усмехнулся он, силясь разгадать ход мыслей старика.

— Вот я и подумал: не перекинуться ли им парой словечек перед допросом? Как-никак они обе женщины…

Ксению Гурвич уговаривать не пришлось, через полчаса она уже поджидала следователей в условленном месте. За оставшиеся двадцать минут пути ее ввели в курс дела.

Пока Зубров оформлял пропуска и Пелешите вели по нескончаемо длинным гулким коридорам в следственную камеру, Гурвич ознакомилась с постановлением о заключении под стражу и протоколами задержания и обысков в квартире Черепанова.

Арестованная оказалась высокой, слегка сутулой девушкой с крупными выразительными чертами лица и прекрасными волосами цвета спелой пшеницы, правда, давно не мытыми и не чесанными. Глаза с синими кругами от усталости под ними глядели испуганно. Зеленое вязаное платье едва прикрывало полноватые длинные ноги в черных чулках.

Бедная девушка была сама растерянность и беззащитность. Ксения Брониславовна представила себе, что, должно быть, творится в душе этой «панночки». Шутка сказать: в чужой стране, в тюрьме, без надежды на защиту и помощь, вдалеке от друзей и родных… У видавшей всякое адвокатши болезненно сжалось сердце.

— Вы свободны, — кивнул Зубров рябой широкоплечей тетке в форме прапорщика. — Пелешите, сядьте!

Девушка повиновалась, опустила голову и уставилась в пол перед собою.

— Фамилия, имя, отчество, год рождения? — начал следователь.

— Пелешите Дануте Прано. Одна тысяча девятьсот семьдесят седьмой.

— Место рождения?

— Литва. Алитус.

— Гражданство?

— Литовское.

— Местожительство?

— Не имею.

— Род занятий?

— Нет… это… торговля. Бизнес. Зубров едва заметно усмехнулся.

— Прежде привлекались к суду?

Пелешите покачала головой. На пол капнула слеза.

— Ne verk, mergaite. Ar tu nori su manim pakalbeti lietuviskai? Tu ne viena, ne bijok. Viskas ne taip jau blogai[1], — ласково заговорила добровольная переводчица.

Звуки родного языка произвели на Пелешите эффект грома с ясного неба. Она выпрямилась, посмотрела на удивительную старушку широко распахнувшимися глазами и зарыдала в голос, закрыв лицо узкими длинными ладонями. Гурвич подсела к ней, погладила по плечу. Зубров плеснул воды в стакан.

Он успел выкурить сигарету, пока девушка успокоилась и стала кратко, а затем все пространнее отвечать на вопросы адвокатши. Литовская речь звучала минут десять. Наконец Ксения Брониславовна посмотрела на Зуброва и кивнула, давая понять, что можно продолжать допрос.

— Как давно вы знали потерпевшего, Пелешите? — спросил следователь.

— Мы познакомились летом. Он приезжал в Витебск с концертом. Пригласил меня в ресторан, а потом… в номер. Они там были полторы недели, и я с ними.

— Кто «они»?

— Ансамбль «Миг удачи».

— С кем вы еще знакомы, кроме Черепанова?

— Он меня со всеми познакомил. Потом пригласил в Москву. Я не могла приехать, у меня не было визы. Одна моя знакомая с фабрики спортивной одежды из Каунаса все устроила — пригласила с ней поторговать. Мы почти весь день простояли в Лужниках, а потом эта Ниеле… моя товарка, ушла ночевать к знакомым, чтобы сэкономить на гостинице. А я решила поехать к Аркадию в Реутов.

— Расскажите о вашей встрече с Черепановым с самого начала.

— Я уже рассказывала, — робко начала девушка. — Приеха-

ла, позвонила, никого не было. Вышла на улицу, посмотрела на окна — не горят. Хотела спросить у кого-нибудь, где тут гостиница, чтобы не возвращаться в Москву ночью, и вдруг увидела Аркадия. Крикнула ему… Он узнал вроде, обрадовался. И я тоже очень обрадовалась.

— Вы сразу поднялись к нему в квартиру?

— Да. Поднялись, он налил мне вина…

— Какого вина?

— Вермута. В большой бутылке. Итальянский красный вермут.

— Вы уверены?

— Да, уверена. Он всегда пил вермут, можете спросить…

— В том, что он налил вам именно вермут, уверены?

— Да… То есть тот, что он налил мне — из холодильника — был красный. Там оставался один стакан. А у него с собой была бутылка розового, он купил его по дороге, это я еще на улице заметила.

— Что было дальше?

— Я выпила… и пошла в ванную. Стала под горячий душ. Он накрывал на стол. Какие-то консервы, конфеты… нет, вафли были в шоколаде. Еще я привезла ликер «Бочу»…

Девушка замолчала.

— Дальше?

— Дальше он включил музыку, пригласил меня на танец.

— Вы о чем-нибудь говорили?

— Много говорили… так, ни о чем. Я ему рассказала про свой бизнес, он мне — про гастроли, про записи. Говорил, что выступал на телевидении.

Пелешите снова осеклась, наморщила лоб, вспоминая, что же было дальше. Речь ее становилась все напряженнее, сбивчивее.

— Потом… потом он стал меня… мы стали танцевать… он хотел меня раздеть, я просила его не спешить… очень хотелось спать. Сама не знаю почему. Правда, я ночь перед этим в поезде провела, спала плохо. Но вдруг чувствую: засыпаю — и все тут.

— Когда вы это почувствовали?

— Когда вышла из ванной, да… Танцевали, я совсем повисла у него на руках — и все, больше ничего не помню. До самого утра. Ничего…

— Вы догадывались о том, что вы не единственная поклонница Черепанова, с которой он состоял в близких отношениях?

— Наверное. Я не думала про это.

— И как вы к этому относились? Ответа не последовало.

— Что вы замолчали, Пелешите?

— А что тут скажешь?

— Кто-нибудь знал о том, что вы собираетесь в гости к Черепанову? Знакомые из «Мига удачи» или ваша товарка?

— Нет. Я сама не знала. Как-то сразу решила и поехала.

— И не допускали, что он может быть не один? Или просто не ночевать дома?

— Допускала. Ну, зашла бы в гости… и что? Не оставил бы — уехала. Так, в общем-то, и вышло, я почти уходила.

— Утром вы проснулись и увидели труп?

— Да. Проснулась и не могла понять, где я. Сильно болела голова. Было темно. Потом я вспомнила, позвала его… Он не ответил. Я подумала, что он ушел. Встала… в туалет… и наступила на него. Решила, что он напился и упал с кровати. Потом включила свет… и увидела кровь. Везде — на полу, на скатерти, на занавесках, на простыне. Под ним целая лужа уже высохла. У него горло было разрезано — вот так, сбоку… Я даже закричать не могла, до того стало страшно. Ничего не понимала. Потом меня стало тошнить, я побежала в ванную… Закрылась там и не знала, что мне делать. Хотела позвонить в милицию…

— Что же не позвонили, Пелешите? Избавили бы нас и себя от многих неприятностей.

— Кто бы мне поверил?.. никого, кроме меня, не было, не сам же ведь он себя зарезал? Кто-то к нему ночью приходил.

— И кто это мог быть, по-вашему?

— Не знаю. Может быть, женщина? Увидела меня и…

— …и зарезала его из ревности, да?

— Может быть.

— А нож? Мы нашли отпечатки ваших пальцев на ноже.

— Я не видела никакого ножа.

— А лекарства вы никакого не употребляли?

— Нет. Я не пью никаких лекарств совсем.

— Наркотики? —Нет.

— Вы решили убежать?

— Просто убежала, и все. Меня никто не видел.

— Ну, насчет этого вы заблуждаетесь. — Зубров выразительно посмотрел на Акинфиева и принялся колдовать над протоколом, тем самым передавая эстафету допроса своему коллеге.

— Скажите, обвиняемая, — заговорил Александр Григорьевич, — вам ни о чем не говорит имя Шарон Тейт?

— Кто? — не поняла Пелешите.

— Шарон Тейт? — повторил Акинфиев.

Девушка постаралась вспомнить, где слышала эту фамилию, и с надеждой перевела взгляд на добрую бабушку, говорящую по-литовски.

— Нет. Такую не знаю, — сказала наконец Пелешите.

— Вы общались с музыкантами из ансамбля Черепанова. Когда-нибудь при вас велись разговоры о дьяволе, Боге, Сатане?.. Может быть, вы вспомните какую-то символику, амулеты?

— Нет, ничего такого я не помню.

— А вы никогда не видели фотографии с текстом из песни ансамбля «Миг удачи» на обороте? Может быть, Черепанов показывал вам фото своей любовницы, поклонницы? Или кому-нибудь дарил такую в качестве визитки, контрамарки на концерт?

— Он мне показывал много фотокарточек, но все сделаны на выступлениях. А женщина… У него в ванной висела карточка одной. Я еще спросила, кто это, он сказал — поклонница.

— Где — в Витебске? — уточнил Зубров.

— Почему?.. Здесь… то есть в Реутове.

— В ванной?

— Да. Прямо на зеркале. Кажется… Или рядом… Красивая такая.

— Что на ней было?

— Ну, женщина. Молодая.

— Да? — переспросил Зубров. — А я обыскал квартиру дважды и никакой фотографии не видел. Куда же она девалась? Вы ее не забирали с собой, когда бежали из дома Черепанова, Пелешите?.. Ни в карманах одежды убитого, ни в мусорном ведре ее нет.

Акинфиев понял, куда клонит хваткий коллега. Не ушла его игра и от опытной адвокатши.

— Не знаю… я не забирала. Зачем мне?

— Испарилась, что ли? — усмехнулся Зубров, встал из-за стола и подошел к подследственной вплотную. — Или не было никакой женщины на фотографии? И вы нам тут, извините, лапшу вешаете, чтобы оправдать версию об убийстве из ревности вашей соперницы! Которую вы никогда не видели и которая появилась, должно быть, из воздуха, зарезала ножом Черепанова и удалилась, не оставив следов в квартире, но оставив на рукоятке ножа отпечатки ваших пальцев, а на лезвии — его кровь?! А, Пелешите?

Девушка побледнела, подобралась, точно ожидала удара; глаза ее тревожно забегали по лицам мужчин и женщины.

— Но это правда! Я видела фотографию в ванной! — почти выкрикнула она следователю.

— А текст? Какой-нибудь текст на фотографии был? — в том же тоне рикошетом спросил Зубров.

— Нет! Может… может, там сзади что-то было написано…

— И вы не полюбопытствовали?

— А зачем? Я же не знала…

— Почему вы раньше ничего не рассказывали об этой фотографии?

— Вы не спрашивали. А сама я забыла и не вспомнила бы. Я же не знала, что это важно.

— Сможете опознать эту фотокарточку? —Да.

— А почему вы ее запомнили, Пелешите? Не выспались, выпили, наутро болела голова, сильнейший стресс, как вы утверждаете. Черепанов мертв, кровь, попытка скрыться, страх, арест. А какую-то карточку запомнили и сможете опознать?

От этого вопроса литовка растерялась и сникла.

— Он сказал тогда, что я… лучше, — пробормотала она после томительной паузы.

— Лучше, чем кто?

— Ну… чем та — на фото.

— Имени ее он не назвал? — улыбнувшись украдкой, спросил Зубров.

Зубров достал из папки фотографию солистки «Мига удачи» Елены Клейменовой, из бумажника — фото своей молодой жены и положил обе карточки на стол:

— Какая из них?

Пелешите внимательно посмотрела на фотографии, покачала головой.

— Нет, — твердо сказала она, — это не те. Вот ее я знаю, — девушка ткнула пальцем в Клейменову. — Лена, их солистка новая. А та была в купальнике. У моря.

К столу подошел Акинфиев и выложил цветную ксерокопию с фотографии Шарон Тейт:

— Она? — спросил старик. —Да.

— Вы уверены?

— Точно, это она.

— Раньше вы видели где-нибудь такую фотографию?

— Нет. Раньше не видела.

Зубров с Акинфиевым переглянулись. Оба понимали, что последует за этим опознанием.

Если бы речь шла о соединении дел в одном производстве, то постановления Акинфиева, равно как и Зуброва, было бы достаточно. Но дело, по всему, обещало стать резонансным, и следователи выложили свои соображения Шелехову.

Начупр сник, глотнул корвалолу прямо из пузырька, поморщился и наконец глубокомысленно изрек:

— Было бы что соединять.

Молодого и неопытного Зуброва сей эзопов афоризм оставил равнодушным. А старик Акинфиев с сожалением, хотя и не без скрытого торжества, мысленно парировал: «Куда же вы теперь денетесь, голуби!»

Уголовно-процессуальный кодекс предписывал возобновить производство по делам Авдышева и Конокрадова постановлением прокурора. В воздухе пахло серийным убийством.

В обшитый полированными панелями кабинет они завалили всем колхозом, избрав хорошо проверенную тактику «посоветоваться с мудрейшим из мудрых»: Акинфиев с Зубровым, «крутой опер» Рыбаков (с застывшей на губах полуулыбкой — не то восхищения прозорливостью Акинфиева, не то недоверия), правая рука Фирмача Жора Глотов и стажер прокурора Демидова Теплинский, за малый рост и толстые линзы очков прозванный Микроскопом.

— Ну-с?.. — пощелкав массивной настольной зажигалкой, нарушил Шелехов затянувшуюся паузу. — Красиво девочка поет! А вы уверены, что это не инсценировка?.. Выкинула стакан и бутылку…

— А нож оставила, — с ученым видом знатока парировал не по рангу невыдержанный Микроскоп.

Все посмотрели на него с укором. Юный очкарик не знал, что на такие выходки тертый калач Шелехов отродясь не клевал. Глотов пнул стажера коленом.

— Не поет, Василий Михайлович, — подыгрывая настроению шефа, с деланной грустью заговорил Зубров и зашелестел бумагами. — В крови Пелешите обнаружили снотворное, производное бензодизепина. Трудно поверить, чтобы она перед тем, как прийти к любовнику, наглоталась снотворного. А потом — пыль…

— Какая еще пыль? — вскинул брови хозяин кабинета. Зубров получил заключение лаборатории за десять минут до визита к начальнику; что же до Акинфиева, то он и вовсе о нем не знал.

— Обыкновенная комнатная пыль, — перехватив красноречивый взгляд следователя, заговорил криминалист Глотов. — Кто-то беспорядочно вытер ее под кроватью. Частицы этой пыли я обнаружил на косяках, в ванной комнате и на входной двери — на уровне плеча. Ни на одежде Черепанова, ни на одежде Пелешите такой пыли нет. Квартиру Черепанов не убирал.

— И больше ничего?

— А что, мало?

— Почему же. Вполне. Пришел невидимка, спрятался под кровать. Ночью вылез, зарезал музыканта и скрылся. Предварительно прихватив с собой фотокарточку американской кинодивы. — Шелехов ничего не декларировал, говорил словно сам с собою. Демидов и Акинфиев, проработавшие с ним не один год, знали эту манеру — отрицать, подвергая факты сомнению. Запустить гигантский механизм расследования серийных убийств при таком ничтожном количестве улик весьма двойственного свойства, к тому же без достаточной уверенности в успехе, означало взять на себя большую ответственность. — Объект налицо, а вот объективных сторон, не говоря о субъектах преступления, я, простите, не вижу. Значит, что?.. Правильно: за исключением Черепанова — отсутствие состава преступления!

— Если в квартире Черепанова убийца не наследил… — начал Зубров, но Акинфиев перебил его:

— То есть что значит, не наследил, Сергей Николаевич?.. Только что вы с Глотовым говорили о его следах.

— Я вас понял, — кивнул Зуброву Шелехов. — А что, Пелешите с Авдышевым и Конокрадовым тоже была знакома?

Крыть было нечем, квалификация «серийное» трещала по швам, предположения и даже косвенные улики работали не лучше, чем автомобиль на постном масле.

— Теперь нож, — выбросил козырь Зубров. — Во-первых, он тупой совершенно. А разрез на шее Черепанова очень глубокий, почти до шейных позвонков.

— Не провести ли нам следственный эксперимент? — пошутил Жора Глотов.

— Во-вторых, — продолжал Зубров, — патологоанатом утверждает, что рассечение было произведено лезвием с острым концом. Я присутствовал на вскрытии и видел характерную царапину у верхнего края разреза. На том ноже, что нашли в шкафу, конец закруглен.

— Не тот нож? — заинтересованно спросил Шелехов. Зубров не рискнул быть категоричным, однако предположил:

— Если им и можно совершить подобное убийство, то не женщине. Тем более под воздействием снотворного, а не кокаина.

— Если она приняла его до, а не после убийства, — заметил начупр.

— А зачем? — спросил Микроскоп с деланно наивным видом.

— Вот именно! — поддержал стажера Акинфиев.

— Затем, чтобы заявить, если задержат: мол, спала и ничего не видела.

— Пелешите — девчонка, торговка, легкомысленная особа, не обремененная моралью, — пригвоздил подследственную Зубров. — На такую это не похоже.

— Тем более, сунуть в бельевой шкаф нож с отпечатками своих пальцев, — прибавил Микроскоп и заерзал на стуле.

— Ну, так отпустите эту невинную овечку, Сергей Николаевич, — сказал Шелехов. — В СИЗО мест не хватает, арестанты спят по очереди.

— У меня есть показания соседей, дворничихи и продавца автобусных талонов из киоска у дома Черепанова, — пропустил подначку мимо ушей Зубров. — Пелешите выскочила из подъезда, оглядывалась, пыталась остановить машину, убегала сперва в одну сторону, потом вскочила в автобус, шедший в другую, словно специально хотела обратить на себя внимание.