Когда дверь захлопнулась, Рошфорт испустил ещё один вздох раздражения.

— Скажите мне, что нам не придётся с ним работать, а?! — Произнёс он и стряхнул с лабораторного халата сгусток лилового желе. — Он не учёный, он мусорщик.

— Он доктор планетарной геологии, — заметил Глинн.

— Его степень умерла от пренебрежения давным-давно. Но я говорю не только о его этике, о том, что он сделал со своим партнёром. Вы только взгляните сюда, — он жестом указал на свою рубашку. — Он как с цепи сорвался. Он непредсказуем.

— Непредсказуемых людей не бывает, — ответил Глинн. — Есть люди, которых мы не понимаем.

Эли Глинн посмотрел на бардак, стоящий на столе стоимостью в пятьдесят тысяч долларов.

— Естественно, наша задача — понять всё, что можно, о докторе МакФарлэйне. Рашель?

Она повернулась к нему.

— Я собираюсь дать тебе особое задание.

Амира бросила ещё одну сардоническую усмешку на Рошфорта.

— Конечно, — сказала она.

— Вы будете ассистентом доктора МакФарлэйна.

Наступило внезапное молчание, и улыбка с её лица исчезла.

Глинн спокойно продолжил, не давая ей отреагировать.

— Ты будешь за ним присматривать. Делать о нём регулярные отчёты и давать мне.

— Я, чёрт возьми, не подсадная утка! — Взорвалась Амира. — И я, будьте уверены, не собираюсь никого обманывать!

В этот момент лицо Рошфорта озарилось выражением, которое можно было принять за удовлетворение, не неси оно на себе очевидную враждебность.

— Твои отчёты будут лишь наблюдениями, — сказал Глинн. — Их будет оценивать психиатр. Рашель, ты проницательный аналитик людей, а не только математик. Конечно, ты будешь ассистентом лишь по названию. А насчёт «обманщицы», так это совсем некорректно. Ты же знаешь, что у доктора МакФарлэйна неоднозначное прошлое. В нашей экспедиции он будет единственным человеком, которого мы не выбирали. Мы обязаны вести за ним наблюдение.

— И это даёт мне право за ним шпионить?

— Скажем, я тебя об этом и не упрашивал. Если бы ты узнала, что он делает что-то такое, что ставит экспедицию под угрозу, ты бы сама сообщила мне об этом без колебаний. Всё, что я прошу тебя сделать — подойти к делу формальней.

Амира вспыхнула и продолжила молчать.

Глинн собрал свои бумаги, которые моментально исчезли в складках пиджака.

— Всё это может и не иметь значения, если проект окажется невозможным. Есть ещё одна деталь, на которую мне прежде всего нужно обратить внимание.

МакФарлэйн мерил шагами свой офис в новеньком, с иголочки, административном здании музея, безостановочно двигаясь от стены к стене, наподобие зверя в клетке. Большое помещение было наполовину завалено закрытыми коробками, а стол был усыпан планами, напоминаниями, диаграммами и распечатками. Пока он лишь сорвал пластиковую обёртку с единственного кресла. Остаток мебели оставался запечатанным, и офис источал запах новых ковров и свежей краски. Снаружи в бешеном темпе продолжалось строительство. Было не по себе наблюдать за тем, как такие огромные суммы денег продолжают исчезать с такой скоростью. Но если кто-то и мог себе такое позволить, думал он, так это Ллойд. Различные компании, которые составляли Холдинг Ллойда — аэрокосмическая инженерия, оборонные контракты, разработка суперкомпьютеров, электронные базы данных — приносили достаточно прибыли для того, чтобы этот человек вошёл в число двух-трёх богатейших людей планеты.

Заставив себя сесть, МакФарлэйн сдвинул бумаги в сторону, очищая пространство, открыл нижний ящик стола и вытащил оттуда старый дневник Масангкэя. Один лишь взгляд на тагальские слова на бумаге вызвал к жизни уйму воспоминаний, почти все горько-сладкие, увядшие, наподобие выцветших фотографий.

Он перевернул обложку, пролистал страницы и снова всмотрелся в странный, неразборчивый почерк, которым была сделана последняя запись. Масангкэй плохо вёл дневник. Было невозможно сказать, сколько часов или дней прошло между этой записью — и его смертью.

МакФарлэйн глянул ниже, на перевод, который он сделал для Ллойда:

И на этом всё. Он умер в полнейшем одиночестве, в одном из самых удалённых мест на земле.

МакФарлэйн облокотился на кресло. Безумная теория МакФарлэйна… По правде говоря, walang kabalbalan не совсем правильно переводить как «безумная»; слово было намного обиднее — но Ллойду необязательно знать всё.

Но это к делу не относится. А что относится — так это то, что его собственная теория была безумной. Но сейчас, с мудростью задним числом, он удивлялся, почему же он отстаивал её с таким упорством, так долго, и такой ужасной ценой.

Все известные метеориты прилетели из внутренних областей Солнечной системы. Его теория межзвёздных скитальцев, метеоритов, прилетевших извне, из других звёздных систем — задним числом казалась нелепой — нелепо даже думать о том, что камень может пролететь через необозримые межзвёздные пространства и случайно попасть в Землю. Математики утверждали, что вероятность таких событий — порядка одной квинтилионной. Так почему же он, узнав об этом, не оставил эту теорию? Его идея о том, что в один прекрасный день кто-нибудь — желательно, он сам — найдёт межзвёздный метеорит, была фантастичной, нелепой, даже высокомерной. И, что ближе к делу, она повлияла на его суждения и, в конце концов, испортила ему жизнь — почти безвозвратно.

Как странно видеть возвращение Масангкэем той теории в его путевых заметках. Перевёрнутые породы были ожидаемы. Что именно не складывалось, по мнению погибшего? Что вызвало у него такое замешательство?

Сэм МакФарлэйн закрыл дневник и поднялся на ноги, возвращаясь к окну. Он вспоминал круглое лицо Масангкэя, плотные, нечесаные чёрные волосы, саркастическую усмешку, глаза, светящиеся юмором, живостью и умом. Он вспоминал один из последних дней в Нью-Йоркском музее — яркий солнечный свет, который золотым болезненно-ярко освещал всё вокруг — когда Масангкэй бежал вниз по лестнице, очки набекрень, крича «Сэм! Они дали добро! Мы на пути в Гренландию!» И — что причиняло ему большую боль — он вспоминал ночь уже после того, как они нашли метеорит Торнарссук, Масангкэя, поднимающего драгоценную бутыль виски, отблески костра в янтарной глубине бутылки, пока он делал большой глоток, прислоняясь спиной к тёмному металлу. Боже, а похмелье на следующий день… Но они нашли его — лежащего прямо там, как если бы кто-то выложил его на всеобщее обозрение. Работая бок о бок, год за годом, они нашли множество метеоритов — но не так. Камень упал под острым углом и отскочил ото льда, прыгая по нему ещё несколько миль. Это был замечательный сидерит[6], в форме морского конька…

И сейчас камень лежал во дворе какого-то бизнесмена из Токио. Метеорит стоил ему дружбы с Масангкэем. И репутации.

Он смотрел в окно, мысленно возвращаясь к настоящему. Поверх клёнов и белых дубов вздымалась структура, совсем неуместная в верхней части долины Гудзона: древняя, выжженая солнцем, египетская пирамида. Пока он смотрел, кран поднял ещё один блок известняка поверх верхушек деревьев и стал нежно опускать его на недостроенное здание. Песок струился из блока, и его относил ветер. На площадке у основания пирамиды он различил самого Ллойда, с огромной шляпой для сафари, по которой прыгали пятна тени от листьев. У того была явная слабость к театральным головным уборам.

В дверь постучали, и вошёл Глинн, с папкой подмышкой. Он плавно обогнул коробки, подошёл к МакФарлэйну и глянул на сцену, которая простиралась внизу.

— Ллойд приобрёл мумию в дополнение к ней? — Спросил он.

МакФарлэйн хрюкнул от смеха.

— Фактически, да. Не оригинал — тот выкрали давным-давно — но другую мумию. Какого-то бедолагу, который не имел понятия о том, что ему предстоит провести вечность в долине реки Гудзон. Сейчас Ллойд занят тем, что делает копии золотых сокровищ короля Тута для гробницы. Очевидно, не смог приобрести оригиналы.

— Даже тридцать миллиардов имеют границы, — сказал Глинн. Он кивнул в окно. — Пойдём?

Они вышли из здания, спустились в лес по дороге из гравия. Цикады трещали среди ветвей, нависающих над головой. Вскоре они дошли до песчаной площадки. С этой точки пирамида возвышалась прямо перед ними, совсем жёлтая на фоне лазурного неба. Построенная наполовину, структура источала запах древней пыли и безграничных пространств пустыни.

Ллойд увидел их и немедленно пошёл вперёд, протягивая руки.

— Эли! — Пророкотал он добродушно. — Вы опоздали. Можно подумать, вы планировали передвинуть гору Эверест, а не груду железа.

Он взял Глинна за локоть и повёл его в направлении каменных лавок у дальнего края пирамиды.

МакФарлэйн уселся на скамейку, напротив Ллойда и Глинна. Здесь, в тени пирамиды, было прохладно.

Ллойд указал на тонкую папку подмышкой у Глинна.

— Это всё, что я получил за миллион долларов?

Глинн не стал отвечать прямо; он изучал пирамиду.

— Какой высоты она достигнет в конце концов? — Спросил он.

— Семьдесят семь футов, — гордо ответил Ллойд. — Это гробница фараона Старого царства, Хефрета II. Ничтожный правитель во всех смыслах этого слова — бедный ребёнок умер в тринадцать лет. Конечно, я хотел пирамиду побольше. Но это — единственная пирамида вне долины Нила.

— А основание, каких оно размеров?

— Сто сорок футов с каждой стороны.

Глинн мгновение помолчал, его глаза затуманились.

— Забавное совпадение, — сказал он.

— Совпадение?

Глаза Глинна вернулись к Ллойду.

— Мы заново проанализировали данные по вашему метеориту. Полагаем, его вес близок к десяти тысячам тонн. Такой же, как и у вашей пирамиды. Основываясь на данных по обычным железо-никелевым метеоритам, ваш камень будет около сорока футов диаметром.

— Замечательно! Чем крупнее, тем лучше.

— Передвинуть метеорит будет чем-то наподобие передвижения этой вашей пирамиды. Только не блок за блоком, а всё вместе.

— Ну и?

— К примеру, возьмём Эйфелеву башню, — сказал Глинн.

— Даже думать о ней не хочу. Потрясающая уродина.

— Эйфелева башня весит около пяти тысяч тонн.

Ллойд посмотрел на него.

— Ракета «Сатурн-5» — самый тяжёлый объект на земле, когда-либо передвинутый с места на место людьми — весит три тысячи тонн. Передвинуть ваш метеорит, господин Ллойд, будет чем-то вроде того, как передвинуть две Эйфелевых башни. Или три ракеты «Сатурн-5».

— Что вы хотите сказать? — Спросил Ллойд.

— Я хочу сказать, что десять тысяч тонн, если вы об этом хорошенько задумаетесь — это ошеломляющий вес. Двадцать миллионов фунтов. И мы обсуждаем, как перетащить его через половину планеты.

Ллойд ухмыльнулся.

— Самый тяжёлый объект, который передвинуло человечество — мне это нравится. Нельзя и мечтать о чём-либо лучшем, если вам нужна реклама. Но я не вижу, в чём проблема. Если поместить камень на борт судна, можно доставить его по Гудзону прямо сюда — чуть ли не до самого порога.

— Поместить метеорит на борт судна — вот проблема, в особенности те последние пятьдесят футов от побережья — и в трюм. Самый большой подъёмный кран в мире поднимает не более тысячи тонн.

— Ну так постройте пирс и вкатите его на борт.

— У побережья Isla Desolacion глубина достигает двухсот футов лишь в двадцати футах от берега. Поэтому нельзя построить жёсткий пирс. А обычный, плавучий, метеорит утопит.

— Найдите место помельче.

— Мы проверили. Там нет другого места. Фактически, единственная точка, где можно погрузить метеорит — на восточном побережье острова. Между ней и тем местом, где метеорит сейчас, лежит снежное поле. В центре поля снег достигает двухсот футов в глубину. А это значит, что нам придётся двигать скалу вокруг снежного поля, если мы хотим доставить её к кораблю.

Ллойд крякнул.

— Я начинаю смутно догадываться о проблеме. Почему бы не пригнать туда большой корабль, не привязать его к берегу и не вкатить проклятую железку прямо в трюм? Крупнейший супертанкер вмещает полмиллиона тонн нефти. А этого больше чем достаточно.

— Если вы вкатите этот метеорит в трюм, он просто выпадет сквозь дно. Это не нефть, которая удобно распределяет свой вес, когда она заполняет трюм.

— Что означают все эти танцы вокруг да около, а? — Резко спросил Ллойд. — Это прелюдия к отказу?

Глинн покачал головой.

— Отнюдь. Мы согласны взяться за работу.

Ллойд просиял.

— Это ужасно! Так к чему все эти мрачные разговоры?

— Я просто хотел подвести вас к пониманию того, какую огромную работу вы хотите сделать. И к соответственно огромному счёту.

Широкие черты Ллойда сузились.

— Что составляет…?

— Сто пятьдесят миллионов долларов. В том числе фрахт судна.

Лицо Ллойда побледнело.

— Мой Бог! Сто пятьдесят милионов… — Он уронил подбородок на руки. — За скалу весом в десять тысяч тонн. Это составляет…

— Семь долларов пятьдесят центов за фунт, — сказал Глинн.

— Неплохо, — сказал МакФарлэйн. — Если учесть, что сейчас крупные метеориты идут где-то по сто баксов за фунт.

Ллойд посмотрел на него.

— Это так?

МакФарлэйн кивнул.

— В любом случае, — продолжил Глинн. — Из-за необычности этого задания, наше согласие сопровождается двумя условиями.

— Да?

— Первое условие — двойная перестраховка. Как вы увидите в отчёте, наши оценки не слишком консервативны. Но мы чувствуем, что, для абсолютной надёжности операции, следует заложить в бюджет двойную цену.

— Что означает затраты в триста миллионов долларов.

— Нет. Мы полагаем, что всё уложится в сто пятьдесят миллионов, иначе мы не дали бы вам эту цифру. Но, учитывая неизвестные параметры, неполноту данных, и огромный вес метеорита, нам нужно некоторое пространство для маневров.

— Пространство для маневров, — покачал головой Ллойд. — А второе условие?

Глинн вытащил папку из-под мышки и положил его на колено.

— Люк экстренного сброса.

— Что это значит?

— Особый люк, встроенный в дно транспортного судна, чтобы в случае прямой угрозы метеорит можно было выбросить за борт.

Казалось, Ллойд не понимает этих слов.

— Выбросить метеорит за борт?

— Если он каким-то образом сдвинется с места, то может потопить корабль. Если это произойдёт, нам нужно будет иметь возможность от него избавиться, быстро.

Пока Ллойд слушал это объяснение, бледность на его лице сменялась румянцем злости.

— Вы хотите сказать, что при первом же шторме вышвырнете метеорит за борт? Можете об этом забыть.

— Согласно доктору Амира, нашему математику, существует лишь один шанс из пяти тысяч, что это придётся сделать.

МакФарлэйн заговорил.

— Я думал, он платит вам большие баксы из-за того, что вы гарантируете успех. Если метеорит летит за борт в случае шторма, это больше смахивает на неудачу.

Глинн посмотрел на него.

— Наша гарантия в том, что ЭИР никогда не терпит неудачу в своей работе. И эта гарантия совершенно незыблема. Но мы не можем выдать гарантию от действий Бога. Природные системы непредсказуемы в своей основе. Если капризный шторм вдруг выскочит ниоткуда и разобьёт судно, это вовсе не означает, что мы потерпели неудачу.

Ллойд поднялся на ноги.

— Скажу только, что я никогда не позволю сбросить метеорит на дно океана. Поэтому нет никакого смысла в том, чтобы вы делали люк для экстренного сброса. — Он отошёл от них на несколько шагов, а затем остановился лицом к пирамиде, со сложенными на груди руками.

— Это цена, которую придётся заплатить за проект, — сказал Глинн. Он говорил спокойно, но в его голосе слышалась абсолютная убеждённость.

На этот раз Ллойд не ответил ничего. Крупный мужчина покачивал головой, очевидно, испытывая внутреннюю борьбу. Наконец он повернулся к ним.

— Ладно, — сказал он. — Когда мы приступаем?

— Сегодня, если хотите, — Глинн поднялся на ноги и бережно опустил папку на каменную скамью. — В этих материалах обзор приготовлений, которые нам надо будет сделать, вместе с анализом соответствующих затрат. Всё, что нам нужно — ваша отмашка и первый транш на пятьдесят миллионов. Как вы увидите, ЭИР уладит всё остальное.

Ллойд поднял папку.

— Я прочту её перед ланчем.

— Полагаю, вы найдёте содержимое интересным. А сейчас мне пора возвращаться в Нью-Йорк, — Глинн по очереди кивнул двум мужчинам. — Джентльмены, наслаждайтесь вашей пирамидой.

Затем он повернулся, пересёк песочную площадку и растворился в плотной тени, которую отбрасывали клёны.

Эли Глин неподвижно сидел за рулём ничем не примечательного седана о четырёх дверцах. Инстинктивно он припарковал машину под таким углом, чтобы ветровое стекло отсвечивало в нужном направлении и пешеходам было непросто на него смотреть. Он беспристрастно отмечал виды и звуки типичного пригорода на восточном побережье: ухоженные лужайки, старые деревья, отдалённый шум движения на шоссе.

В двух зданиях от него дверь небольшого дома открылась, в дверях появилась женщина. Глинн почти незаметным движением подобрался. Он внимательно наблюдал за тем, как она спускается по крыльцу, останавливается в замешательстве и оборачивается. Но дверь уже захлопнулась Она отвернулась от неё и быстрым шагом направилась в его сторону, с высоко поднятой головой, прямыми плечами, светло-жёлтыми волосами, выжженными полуденным солнцем.

Глинн открыл папку, лежащую на пассажирском сиденье и внимательно изучил фотографию, скрепкой прикреплённую внутри. Да, это она. Глинн опустил папку на заднее сиденье и снова посмотрел в окно. Даже без униформы женщина излучала властность, компетентность и самодисциплину. И ничто в ней не выдавало, насколько трудными оказались для неё последние полтора года. Это хорошо, очень хорошо. Когда она приблизилась, Глинн приоткрыл окно на стороне пассажира: согласно её характеристике, неожиданность давала самую высокую надежду на успех.

— Капитан Бриттон? — Позвал он. — Меня зовут Эли Глинн. Можно с вами поговорить?

Она остановилась. Он заметил, что удивление на её лице уже сменялось любопытством. Не было ни беспокойства, ни страха; лишь спокойная уверенность.

Женщина сделала шаг к машине.

— Я слушаю.

Автоматически Глинн сделал ряд мысленных заметок. Женщина совершенно не пользовалась косметикой и держала свою небольшую, но удобную сумочку плотно прижатой к боку. Высокая, но с прекрасным типом кости. Хотя её лицо было бледным, крошечные морщинки вокруг зелёных глаз да россыпь веснушек показывали, что она провела годы под солнцем и ветром. Её голос был низок.

— На самом деле, разговор может занять некоторое время. Могу я вас куда-нибудь подвезти?

— Не нужно, спасибо. Вокзал неподалёку, в нескольких кварталах.

Глинн кивнул.

— Направляетесь домой, в Нью-Рошель? Расписание не очень удобно. Я буду счастлив вас прокатить.

На этот раз удивление на её лице длилось дольше, и когда оно ушло, его сменило выражение обдумывания в глазах цвета морской волны.

— Моя мама всегда твердила, чтобы я никогда не садилась в машину к незнакомцам.

— Ваша мама была права. Но мне кажется, то, что я вам скажу, вы выслушаете с интересом.

Женщина обдумала это, и через несколько секунд кивнула.

— Очень хорошо, — сказала она, открывая дверцу и садясь в машину.

Глинн заметил, что она держит сумочку на коленях и, что немаловажно, её рука остаётся на дверной ручке. Он не удивился тому, что она приняла его предложение. Но на него произвело впечатление её способность оценить ситуацию, обдумать возможности и быстро прийти к решению. Она пошла на риск, но не безрассудно. Именно этого он и ожидал, изучив её досье.

— Вам придётся говорить мне, куда ехать, — сказал Глинн, отъезжая от обочины. — Эта часть Нью-Джерси мне незнакома.

Вообще-то, тут он покривил душой. Он знал с полдюжины маршрутов к графству Вестчестер, но хотел посмотреть, как она отдаёт команды, пусть даже такие малозначительные. Пока они ехали, Бриттон оставалась собранной, отдавая немногословные распоряжение с манерой человека, который привык, что ему подчиняются. В самом деле, женщина производила впечатление, возможно, тем более сильное в свете её единственной катастрофической неудачи.

— Позвольте мне сразу поставить вас в известность, — сказал он. — Я знаю ваше прошлое, и это не влияет на то, что я собираюсь сказать.

Уголком глаза он заметил, как она напряглась. Но когда она отвечала, голос звучал спокойно.

— Думаю, в этот момент предполагается, что леди скажет: «у вас передо мной преимущество, сэр».

— В данный момент я не могу углубляться в детали. Но я здесь для того, чтобы предложить вам должность капитана на нефтяном танкере.

Несколько минут они ехали в молчании.

Наконец она бросила на него взгляд.

— Если бы вы знали мою историю так хорошо, как вы говорите, вы знаете, сомневаюсь, что вы сделали бы мне такое предложение.

Её голос оставался спокойным, но на лице Глинн мог прочесть многое: любопытство, чувство собственного достоинства, подозрительность, возможно, надежду.

— Вы ошибаетесь, капитан Бриттон. Я знаю всю историю. Я знаю, что вы были одним из немногих женщин-капитанов танкерного флота. Я знаю, как вас подвергли остракизму, как вы стремились пройти наименее проторёнными путями. Давление, которому вас подвергли, было огромным, — сказал он и помолчал. — Я знаю, что в ваш последний рейс вас обнаружили на капитанском мостике в состоянии опьянения. Вам поставили диагноз «алкоголизм», и вы отправились в реабилитационный центр. По окончании лечения вы успешно подтвердили лицензию капитана. Но с момента, как вы оставили центр, а прошло уже больше года, вам не делали новых предложений о работе. Я ничего не упустил?

Он внимательно ждал реакции.

— Нет, — ровно ответила она. — Это, в принципе, и есть вся история.

— Буду честен, капитан. Эта миссия очень необычна. У меня имеется краткий список других капитанов, к которым можно обратиться. Но я думаю, что они, скорее всего, откажутся от этого предложения.

— В то время как у меня, с другой стороны, нет выбора, — продолжила Бриттон низким голосом, не отрывая взгляда от окна.

— Если бы у вас не было выбора, вы бы согласились командовать тем вшивым панамским пароходом, которое вам предлагали в ноябре, или тем либерийским грузовым судном, с вооружёнными охранниками и подозрительным грузом, — сказал он и увидел, что её глаза слегка сузились. — Видите ли, капитан Бриттон, в моей работе я анализирую природу неудач.

— А в чём заключается ваша работа, господин Глинн?

— Инженерия. Наш анализ показывает, что люди, которые потерпели одну неудачу, с вероятностью на девяносто процентов меньше потерпят очередную.

«Да и сам я — живой пример правдивости этой теории.»

Глинн не произнёс последней фразы, но был готов её сказать. Он позволил себе на секунду окинуть взглядом капитана Бриттон. Что заставило его почти отбросить сдержанность, ставшую привычной, как дыхание? Это заслуживало тщательного обдумывания позднее.

Он вернул взгляд на дорогу.

— Мы тщательно оценили весь ваш послужной список. Когда-то вы были замечательным капитаном с проблемой алкоголя. Теперь вы просто замечательный капитан. Один из тех, на чьё благоразумие, я знаю, можно положиться.

Бриттон выслушала этот монолог с едва заметным кивком.

— Благоразумие, — повторила она со слегка сардонической ноткой в голосе.

— Если вы примете назначение, я смогу рассказать вам гораздо больше. А пока могу сказать вот что. Путешествие будет не очень долгим, самое большее три месяца. Оно будет проводиться в тайне. Пункт назначения лежит в далёких южных широтах, в области, которая вам хорошо знакома. Финансовое обеспечение более чем адекватно, и вы сможете набрать свою команду, с условием, что она пройдёт нашу проверку. Все офицеры и команда получат втрое больше обычного.

Бриттон нахмурилась.

— Раз уж вы знаете, что я отказала либерийцам, тогда вы должны понимать, что я не занимаюсь перевозкой наркотиков, оружия или контрабанды. Я не собираюсь нарушать закон, господин Глинн.

— Миссия будет вестись в рамках закона, но она достаточно уникальна и требует мотивированной команды. К тому же есть ещё одно обстоятельство. Если операция будет успешной — я должен сказать, когда она успешно завершится, поскольку моя задача как раз и состоит в том, чтобы это произошло — поднимется шумиха, в основном одобрительная. Не для меня — я избегаю таких вещей — но для вас. Шумиха может оказаться полезной во многом. Она может позволить вам вернуться в список активных капитанов, например. Она может внести свой вклад на слушаниях об опеке ребёнка, возможно, сделает ненужными все эти долгие визиты по выходным.

Последнее замечание возымело тот самый эффект, на который Глинн и надеялся. Бриттон быстро глянула на него, затем посмотрела за плечо, как если бы они стремительно приближались обратно к тому дому, который лежал во многих милях позади. Затем снова посмотрела на Глинна.

— Я читала книжку Аудена, — сказала она. — В поезде, сегодня утром, я прочла поэму под названием «Атлантида». Последняя строфа звучит примерно так:

Она улыбнулась. И, если бы Глинн обращал внимание на подобные вещи, он бы настаивал на том, что её улыбка была просто прелестной.

Палмер Ллойд остановился перед дверью, сплошным мрачным прямоугольником на огромном металлическом сооружении, что возвышалось перед ним. С того места, где его водитель склонился на сиденье лимузина, читая бульварную газетку, до него доносился рёв скоростной магистрали Нью-Джерси, эхом отдающийся среди глухих болот и старых складов. Впереди, за сухими доками Болотной улицы, среди летнего жара блестел Порт Элизабет. Подъёмный кран по-матерински склонился над грузовозом. За портом связка буксиров тащила баржу, груженную рядами машин. А ещё дальше, пронзая чернеющие пригороды Байонна, на горизонте виднелся Манхэттен, поблёскивая на солнце наподобие ряда жемчужин.

Ллойда моментально захватило чувство ностальгии. Годы минули с тех пор, как он стоял здесь в последний раз. Он вспомнил, как рос в суровом городке Равэй, по соседству с портом. В бедном детстве Ллойд провёл множество дней, рыская по докам, дворам и фабрикам.

Он вдохнул загазованный воздух, знакомый резкий аромат искусственных роз, смешанный с запахом солёных болот, смолы и серы. Он до сих пор чувствовал тягу к этому месту, к трубам, от которых тянулись хвосты пара и дыма, к блестящим перерабатывающим заводам, к зарослям силовых кабелей. Обнажённый промышленный мускул таил в себе воистину шиллеровскую красоту. Именно места наподобие Элизабет, размышлял он, с их сожительством коммерции и индустрии, дают жителям пригородов и дутым артистично-бутиковых городков те самые деньги, которые позволяют тем презрительно посмеиваться над уродством с их собственной высоты комфорта. Даже удивительно, насколько сильно скучал Ллойд по тем потерянным годам детства, несмотря даже на то, что сейчас все его мечты сбылись.

И, что ещё более странно, — так это то, что его величайшее достижение должно будет начаться здесь, на том же месте, где лежат его корни. Даже будучи крохой, он обожал коллекционировать. Не имея денег, ему пришлось создавать свою коллекцию естественной истории из образцов, которые сам же и собирал. Он подбирал заострённые верхушки ржавых изгородей, ракушки на мрачной линии прибоя, камешки и минералы из заброшенных шахт; он выкапывал ископаемые из отложений юрского периода в расположенном неподалёку Хакенсаке, и дюжинами ловил бабочек вот на этих самых болотах. Он собирал жаб, ящериц, змей, все виды животной жизни, он заспиртовывал их в джине, который незаметно таскал у отца. Он собрал замечательную коллекцию — и вот его дом сгорел дотла на пятнадцатый день рождения, похоронив все сокровища. То была самая сильная потеря в жизни. После этого он никогда не собирал образцов. Он пошёл в колледж, затем в бизнес, он громоздил успех на успех. И затем, в один прекрасный день, ему открылось, что теперь он может купить самое лучшее из того, что может предложить мир. Теперь он мог, хотя и странным образом, стереть ту раннюю потерю. То, что началось как хобби, постепенно превратилось в страсть — тогда и зародился образ Музея Ллойда. И сейчас он снова стоял тут, вернувшийся к докам Джерси, готовый заполучить величайшее из своих сокровищ.

Он глубоко вдохнул и взялся за ручку на двери. Его охватывала дрожь предвкушения. Тоненькая папка Глинна оказалась шедевром — и вполне оправдала потраченный на неё миллион долларов. План, который избрали, был превосходен. Каждая случайность была учтена, каждую сложность предвидели. Прежде чем он закончил чтение, его шок и ярость по поводу цены сменились нетерпением. И сейчас, спустя десять дней нетерпеливого ожидания, он увидит близкую к завершению первую часть плана. Самый тяжёлый объект, который передвинуло человечество. Он повернул ручку и шагнул внутрь.