У Бу нечасто случалось игривое настроение, его не всегда можно было спустить с поводка, поэтому я хорошо помню те редкие случаи, когда он проявлял доброжелательность к другим собакам и с удовольствием бегал и играл с ними в траве. Эта стихийная и бесцельная возня доставляла всем огромное удовольствие. Через час мы отправлялись в Грин Виллидж, где Бу, приятно утомленный и готовый к новому трудовому дню, укладывался на свое место за прилавком.

Когда псу исполнилось девять месяцев, мы снова посетили ветеринарную клинику. Это уже был не тот смущенный маленький щенок, которого я держала на коленях в ожидании своей очереди в приемной. Теперь это был ротвейлер весом в тридцать килограммов, экипированный поводком и ошейником. Едва услышав команду «Сидеть!», он немедленно уселся рядом со мной, изо всех сил стараясь не ударить в грязь лицом. И даже не повернул головы, хотя в контейнере, который держала на коленях сидевшая рядом с нами дама, завывала и скреблась кошка. Бу остался невозмутимым и тогда, когда чья-то маленькая собачка подбежала к нему «поздороваться». В последнее время он все чаще демонстрировал самодисциплину и самоконтроль. Что-то неуловимо менялось. Детство заканчивалось. На пороге стояла зрелость, она еще не наступила, но уже неумолимо приближалась.

Однако во время этого визита к врачу Бу еще вел себя как щенок. Когда открылась дверь кабинета, Бу кинулся через всю приемную поприветствовать своего любимого доктора, а Турофф, в свою очередь, похлопал его по спине. Бу пришел в полный восторг и начал бешено вилять хвостом, одновременно в движение пришла и вся задняя часть туловища. После бурных приветствий настало время отправляться в кабинет и переходить от слов к делу: сначала – осмотр, потом – прививки; и то, и другое Бу воспринимал как подарок судьбы. Между делом я спросила, когда же мой кобель, который до сих пор присаживался как девочка, начнет наконец поднимать ногу. Ответ был: «Когда гормоны подскажут. Теперь уже скоро».

Точно так же пять месяцев назад доктор пообещал, что острые молочные зубы «теперь уже скоро» выпадут (назавтра у собаки посыпались молочные зубы, и в течение нескольких дней мы собирали их с ковра). Турофф не ошибся и в этот раз, на той же неделе Бу начал поднимать ногу. Доктор предсказал и еще кое-что. Мы поговорили о том, как нежно к нему относится пес, доктор усмехнулся и сказал: «Боюсь, в следующий раз этого уже не будет».

И опять оказался прав. За те полгода, которые минули с прошлой прививки, Бу из подростка, некогда радостно бежавшего через холл к доктору, превратился в полуторагодовалого 45-килограммового кобеля. Теперь на морде его явно читалось: «Тронь меня, если рискнешь».

Турофф не стал рисковать. Он послал за ассистентом, которому пришлось употребить весь свой опыт и силу, чтобы удержать Бу. Только когда кобель мог лишь угрожающе рычать сквозь стиснутые намордником зубы (хотя и это не давало ощущения полной безопасности), доктор попросил другого своего помощника принести ему шприц. И следа не осталось от щенячьей любви, потому что не было больше щенка, где-то в глубине моего нового, взрослого Бу, подобно урагану, бушевала ярость. А может быть, это и был настоящий Бу? И из-под щенячьей шкурки наконец-то вырвалась взрослая дерзкая и упрямая собака?

С этого момента доктор Турофф утратил расположение моего пса. Не приходилось сомневаться, что наши следующие визиты превратятся для доктора в тяжелое испытание, и я очень ему сочувствовала. Грустно было расставаться с прежним Бу, потому что в тот день, когда он старался укусить руку, которую раньше любил, закончилась детская пора, словно занавес опустился, а когда поднялся вновь, то наступил следующий акт и на сцене появилась совершенно другая собака.

Я искала всяческие оправдания и объяснения такому проявлению агрессии: пес давно не посещал ветеринара, ассистент был груб с ним, игла оказалась слишком тупой. Я не хотела видеть правду: собака явно желает доминировать. Эту проблему надо было решать немедленно, пока животное не стало опасным. Пока никто не пострадал. Но я упрямо не замечала проблемы. Пока. Мне нужны были еще доказательства, хотя у меня их было предостаточно, и, прежде всего, – необыкновенные умственные способности Бу. Так, несколько дней спустя после инцидента у ветеринара мы с Лекси ради развлечения и просто, чтобы посмотреть, как быстро это у него получится, учили Бу прыгать через хула-хуп: с третьей попытки он все усвоил.

Мы никогда не задавались вопросом: «А понимает ли Бу, что от него требуется?» Ответ был очевиден. Но когда пес начал сопровождать свои прыжки через хула-хуп довольно громким рычанием, я спросила себя: «Специально ли он это делает?» И тут же решила, что нет.

Другой пример. Бу продолжал давать лапу, но теперь рычал, когда я пожимала ее, чтобы показать, как это ему неприятно. Он послушно подходил, когда я звала: «Бу, ко мне!», но все чаще при этом злился. В парке, когда я отпускала его с поводка, он недостаточно быстро возвращался на мой зов. Если, будучи щенком, он прибегал буквально через секунду, то теперь медлил минуту или две, а то и дольше. Я видела, что собака прекрасно меня слышит, он смотрел на меня, когда я снова звала его, но при этом продолжал обнюхивать траву под деревом. Бу, пожалуй, знал команду «Ко мне!» лучше любой другой собаки в парке, но в то время, как все другие собаки уже давно стояли возле своих хозяев, мой одаренный ротвейлер продолжал исследовать кусты, просто потому что не желал подчиняться. В нем бушевали силы, не позволявшие выполнить мои требования. То была его собственная воля, его стремление держать все под контролем и самому принимать решения; в данном случае он решил не подходить на зов. Такое поведение Бу чаще демонстрировал в парке. Но что могло помешать поступать подобным образом и в других ситуациях?

Как только Бу пересек черту, отделяющую щенка от взрослого кобеля, – научился поднимать ногу – его отношение к другим собакам коренным образом изменилось. Он уже не бежал, открыв пасть и виляя хвостом, к ним навстречу. Теперь ко всем собакам – и большим, и маленьким, и к сукам, и к кобелям – он подходил на прямых, напряженных ногах и вовсе не для того, чтобы, как раньше бывало, сказать: «Давай играть: сначала я тебя догоняю, а потом ты меня». Или: «Какая славная погодка! Давай-ка поваляемся и поборемся с тобой в траве». Теперь Бу желал лишь одного: во что бы то ни стало одержать верх над всеми, добиться полного и беспрекословного повиновения.

Ну какой собаке понравится, если кто-то открыто заявляет: «Я здесь главный». Никому это и не нравилось. Но по большей части, собаки тут же сдавались и демонстрировали готовность подчиниться: поджимали хвосты, горбились, опускали глаза и уши, а те, что были особенно напуганы, начинали тихо поскуливать.

Я уже не говорю о хозяевах этих собак. Никто из них не желал с пониманием и терпимостью относиться к огромному черному призраку, который терроризировал их питомцев. Они возмущались, опасаясь как за своих собак, так и за себя. Я прекрасно их понимала и сама была напугана тем, что мой «маленький мальчик Бу» вдруг превратился в какого-то хулигана, грозу собачьей площадки. Я проигнорировала «первый звонок», «прозвеневший» в стенах ветеринарной лечебницы, а теперь проблема разрослась до угрожающих размеров. Пришло время сделать то, чем следовало бы заняться гораздо раньше: восстановить контроль над своей собакой.

Я начала работать с Бу. В парке он гулял только на поводке. Мне не хотелось подвергать опасности других собак, пока я не возьму его в руки, а уж если быть точной – пока он сам себя не обуздает. Ведя Бу на поводке, я пыталась потушить его агрессию. Он послушно шел рядом, пока на глаза ему не попадалась какая-нибудь собака. Как только проявлялись первые признаки агрессивности: шерсть на загривке вставала дыбом, походка делалась напряженной, и раздавалось утробное рычание – я громко говорила: «Фу!» и дергала поводок. Требовалось остановить его прежде, чем он сделает выпад и бросится на собаку. Через секунду попытка повторялась – опять громкое «Фу!» и рывок поводка. Это остужало его пыл, однако через мгновение все начиналось снова, причем с удвоенной яростью: он хотел напасть на собаку, но для этого требовалось преодолеть еще и мое сопротивление.

Шло время, мы продолжали тренироваться в парке, но Бу по-прежнему кидался на всех встречных собак. Перемен к лучшему я не видела. Во мне нарастало чувство тревоги. Что, если в какой-то момент мое внимание ослабнет, и, глядя налево, я не замечу собаку, приближающуюся справа? У меня едва хватало сил удерживать Бу, и это было столь же ненадежно, как попытка отмахнуться газетой от тигра. По скорости реакции я тоже уступала ему. Надо сказать, что и силы у нас с Бу были неравные. (Боюсь, любой человек, который попытается тягаться в силе и быстроте реакции с рассерженным ротвейлером, проиграет состязание).

Мне не хотелось постоянно бороться с Бу и чувствовать себя, как на войне. Я просто хотела, чтобы во время наших прогулок в парке мы оба могли отдохнуть перед началом рабочего дня. Казалось бы, так просто! Но совершенно неожиданно эта простая радость стала столь же недоступной, как, например, прогулки по луне. Мало того, занятия в парке не только не принесли желаемого результата – агрессивность Бу не уменьшилась – но и возымели прямо противоположное действие: пес стал еще более самоуверенным и яростным.

Десять лет назад владельцы таких, как Бу, собак, проявляющих агрессию доминирования, могли уповать только на занятия по послушанию. В наши дни многое изменилось. Хотя послушание остается краеугольным камнем при работе с агрессивными собаками, теперь уровень агрессии можно снизить, изменив рацион. Научно доказано, что еда влияет на поведение собаки. Слишком богатая белками пища усиливает агрессивность и без того драчливого пса. Аналогичное воздействие способны оказывать и содержащиеся в готовых кормах искусственные консерванты, такие, как этоксиквин, например. Вдобавок повышенная агрессивность может быть обусловлена аллергией на куриное и говяжье мясо, входящее в состав продающихся в супермаркетах собачьих кормов; а десять лет назад все владельцы собак, и я в том числе, охотно кормили ими своих питомцев.

Теперь специалисты по поведенческой медицине (которые в то время были большой редкостью) и многие ветеринары рекомендуют для агрессивных собак корма на основе мяса ягненка с низким содержанием белков и без искусственных консервантов. Вся эта информация, бесспорно, важна для владельцев собак. В наши дни изучено (и это тоже очень важно) воздействие, которое оказывают на собачий организм «человеческие» лекарства, например такое, как прозак (флуоксетин). Предназначенное для снятия агрессивности и других негативных проявлений у человека, оно позволяет смягчить нрав и собаки (так как способствует повышению уровня серотонина в мозге). Это не значит, что одна таблетка превратит Джека Потрошителя в мать Терезу, а собаку Баскервилей в кроткую болонку. Однако эти лекарства помогают проблемной собаке стать более восприимчивой к командам хозяина. Если же словесные внушения не действуют, тот же прозак поможет достичь лучших результатов во время специальных тренировок по коррекции поведения.

К сожалению, десять лет назад никто не слышал ни о специальной диете, ни о корректирующих поведение лекарствах. Если бы в то время имелось какое-нибудь средство для коррекции поведения, способное хоть в малой степени помочь Бу, я запаслась бы им на много лет вперед. Но этих клинических достижений, как и самой поведенческой медицины, еще не существовало. Я могла рассчитывать только на собственные силы и опыт, полученный при воспитании Деллы, пытавшейся, хотя и в меньшей степени, притеснять других собак, и Тимбы, которая частенько третировала своих собратьев, поскольку была сильнее всех.

Но если и у Деллы, и у Тимбы агрессия по отношению к собакам существовала как бы на периферии их сознания, для Бу это являлось целью жизни, его сутью. При виде любой собаки он начинал рычать, шерсть на загривке вставала дыбом. Появление кобеля действовало на Бу, как красная тряпка на быка. Он вырывался столь яростно, что я с трудом его удерживала.

Круг вскоре замкнулся: чем яростнее Бу нападал на других собак, тем меньше у него оставалось шансов вступить с ними в контакт. Однако научиться правильно себя вести он мог только посредством общения с себе подобными. Но я не могла тренировать Бу, подвергая при этом опасности других собак, во всяком случае, до тех пор, пока он не перестанет представлять для них угрозу. Такой момент, к сожалению, не наступал, несмотря на все мои старания: я месяцами занималась с ним в парке, используя все новые и новые приемы и не позволяя себе отчаиваться. И тем не менее проигрывала, моего опыта и умения не хватало. Наступил момент, когда я исчерпала все ресурсы и поняла, что потерпела поражение.

В результате Бу оказался изолирован от других собак. У него не было друзей, с которыми можно носиться по полям или вынюхивать что-то в опавшей листве под ногами. Ему не с кем было побегать до изнеможения, чтобы потом вместе упасть в траву, высунув язык и часто дыша. Ему приходилось довольствоваться лишь моим обществом. Я вела Бу туда, где редко гуляли собаки, и отпускала с поводка. При этом мне приходилось все время бросать палки, чтобы занять его. Или мы просто гуляли и смотрели на уток, плавающих по озеру, на детей, играющих в мяч на новой бейсбольной площадке, на стаи чаек, которые во время шторма залетали далеко на материк, а с наступлением хорошей погоды возвращались в бухту. Иногда в субботу или воскресенье мы отправлялись с Бу на длительную прогулку по пятикилометровой дороге, проходившей через парк; по выходным дням движение автомобилей по ней было запрещено. Примерно за час, маневрируя между группами бегунов и велосипедистов, мы проходили весь путь. Под конец Бу выглядел слегка уставшим, а это означало, что он получил хотя бы минимально необходимую для него нагрузку.

И еще кое-что оказалось для меня недоступно. Начиная с Моппет, я, подобно тому, как родители любуются своим чадом в окружении других детей, с величайшим наслаждением наблюдала за тем, как общаются между собой собаки. Теперь это стало невозможным. Я занималась с Бу, играла с ним, но не могла заменить ему настоящих собачьих друзей.

Пытался ли мой пес утвердить свое превосходство только по отношению к собакам, гуляющим в парке без поводка? Если бы! Этим он не ограничивался. Его агрессия распространялась на собак, идущих на поводке рядом с хозяином. И на тех, которые ждали своих хозяев возле магазинов. Бу не обходил своим вниманием даже тех, что в ожидании хозяина спокойно сидели в припаркованных автомобилях. Короче говоря, все собаки – идущие, стоящие, сидящие – становились предметом его агрессии.

Мы с ним по-прежнему ходили по улицам (это было неизбежно – ведь мы жили и работали в городе): ежедневно по утрам отправлялись в Грин Виллидж, а вечером возвращались обратно, ходили на Седьмую авеню за молоком и в газетный киоск на Юнион-стрит за «Нью-Йорк Таймс». Но получали от этих прогулок не слишком много удовольствия: все время приходилось быть настороже и неусыпно следить, не появится ли в поле зрения какая-нибудь собака. В ПаркеСлоуп, где хозяева часто выгуливали своих собак, неприязнь к нам все более усиливалась, поскольку Бу кидался и скалился на всех встречных собак, несмотря на мое громкое «Фу!» и резкие рывки поводка. Мне оставалось лишь приносить свои извинения.

Еще пример. При виде быстро приближающейся собаки я сворачивала с обочины и переходила на другую сторону улицы. Но и эта уловка не помогала. Очень быстро мой умный мальчик понял, что я прибегаю к этому хитрому маневру всякий раз, как на горизонте появляется его четвероногий собрат. Несмотря на то, что я тянула изо всех сил, он поворачивал голову и угрожающе рычал. Когда ты чувствуешь себя измотанной после длинного трудового дня, а рядом шагает полный сил агрессивный, постоянно угрожающий чьей-то жизни кобель, то иной раз просто не находишь в себе энергии для преодоления той полосы препятствий, которой становится простая прогулка по улице в компании Бу. Казалось, проще остановить проносящийся мимо грузовик, чем удержать на поводке этого мощного ротвейлера, когда он идет в атаку на всех встречных собак. Иногда в такие дни я выбирала не обычную дорогу, а обходной путь. Мне удавалось избежать встреч с другими собаками и, в конце концов, добраться до молочного магазина. Зато и тренировка Бу откладывалась на следующий день, когда, как я надеялась, очередное преодоление полосы препятствий не будет столь тягостным для меня.

Еще крошечным щенком, Бу проявлял отличные сторожевые качества. В шесть месяцев он предпочитал сторожевую службу своим игрушкам, хотя был очень к ним привязан. К девяти месяцам, еще не достигнув половой зрелости, он уже имел все необходимое для устрашения: хорошие размеры, крепкие мышцы, огромную голову с внимательными коричневыми глазами и большущие, крепкие зубы. Его менталитет полностью соответствовал внешности: он мог в череде наших покупателей – порядочных, дружелюбных и благонадежных – высмотреть птицу иного полета, таящую в себе опасность. Увидев подозрительного гражданина, Бу вставал лапами на прилавок, чтобы лучше его рассмотреть. Заметив это, «птичка», как правило, «улетала».

Бу не только чувствовал опасных людей. Он был способен различать довольно тонкие нюансы: если в дальнем конце прилавка кто-то понижал голос до шепота, Бу это не нравилось, он бросался к прилавку и, чтобы продемонстрировать свое неодобрение, устремлял пристальный взгляд на источник подозрительных звуков. Излишне говорить, что покупатель, какие бы ни были у него намерения, поспешно ретировался. Еще в его арсенале было молчаливое неодобрение: оно относилось к тем, кто слишком долго вертелся в магазине, не подходя к прилавку. Хотя в таких случаях Бу ничего не предпринимал, за него говорили глаза. Он держал в поле зрения весь магазин, включая пространство между прилавком и дверью, а также поток покупателей; пес как бы все время просчитывал в уме варианты, иногда бросая красноречивые взгляды в мою сторону и в сторону кассы. Пес реагировал либо на слишком затянувшуюся тишину – ни разговоров, ни звуков, хотя должно быть шумно, – либо чувствовал наше нарастающее беспокойство на фоне этой тишины. В любой сомнительной ситуации он мгновенно вскакивал с пола, и в его яростном лае отчетливо звучало: «Уходи сейчас же или я перепрыгну через прилавок». И я не сомневалась, что он это сделает. Стоило вновь пришедшему в этот момент пошевелиться, Бу непременно бы прыгнул и припечатал бедолагу к полу. Правда, до этого никогда не доходило. Задача Бу, который теперь исполнял обязанности сторожа в магазине, не вступать в борьбу, а напугать преступника и предотвратить любое криминальное действие. Делла с этим справлялась. Тимба – тоже. И Бу оказался великолепным охранником. Причем не только в магазине.

Когда мы поздно вечером возвращались домой по плохо освещенной улице, Бу выказывал свое недовольство, если идущий позади нас человек подходил слишком близко. В дневное время понятие «слишком близко» не имеет особого значения, зато ночью, если к вам вдруг кто-то приближается на темной улице, становится страшно. Но при таком сопровождающем звать на помощь нужды не было. Стоило кому-то переступить невидимую черту, как Бу перехватывал инициативу. Он шел, не останавливаясь, но одним только взглядом заставлял человека отступить.

Дома Бу тоже был отличным сторожем. Он начинал лаять, когда в ночное время возникали непривычные звуки. И если лай не прекращался, то я или Дэвид вставали посмотреть, в чем дело. Бу никогда не лаял без причины: это могло означать, что некто забрался туда, где ему не место.

Вряд ли кто-то мог противостоять этому псу. Мне не о чем было беспокоиться, если мы задерживались в Проспект-Парке до темноты. Однажды во время нашего пребывания на ферме Календарь мама вспомнила, что забыла запереть дверь в доме, но я успокоила ее: «Можешь не волноваться. Бу не дремлет». В другой раз мы припарковались на пустынной автостоянке в полночь, и я совершенно спокойно откинулась назад и закрыла глаза, чтобы вздремнуть, в то время как семилетняя Лекси крепко спала на заднем сиденье, а Дэвид отправился за кофе. Почему? Да потому что Бу сидел рядом и охранял нас.

А потом все тот же гормональный всплеск, связанный с наступлением половой зрелости, который до этого лишил Бу возможности свободно играть и бегать с другими собаками, еще раз дал о себе знать. В одночасье все охранные способности Бу превратились в совершенный хаос. Неожиданно он перестал отличать громкие звуки от слишком громких, темную одежду от темных намерений, улыбку от ухмылки. Если раньше он прекрасно воспринимал эти нюансы, то теперь не видел их вовсе. Его подозрения вызывал любой: подросток, смеющийся над шуткой товарища, мужчина, громко через улицу зовущий свою жену, закричавший маленький ребенок. Тревога рождалась у него и при всяком неожиданном звуке: что-то хрустнуло под ногой идущего по тротуару человека, где-то хлопнула дверь автомобиля, кто-то с грохотом закрыл багажник.

Если же вокруг все было спокойно, Бу начинал что-нибудь выискивать, внимательно приглядываться к незнакомым людям на улице, особенно к мужчинам, пытаясь усмотреть в их действиях нечто криминальное – хотя бы просто косой взгляд; это послужило бы разрешающим сигналом к началу военных действий. Пес стремился овладеть ситуацией и подчинить себе врага. Сначала он устремлял на «противника» взгляд, означавший «уйди с моей дороги», и угрожающе рычал. Затем, если я его не останавливала, делал выпад с явным намерением вонзить во врага зубы и заставить его сдаться.

Бу наводил на людей ужас. Его боялись. Даже в самый разгар дня вокруг нас всегда было свободное пространство. С наступлением темноты нам уступали тротуар целиком. Я могла гулять по самым темным и отдаленным тропинкам, могла бы отправиться часа в два ночи побродить по самым злачным местам Нью-Йорка с приколотой к спине пятидесятидолларовой бумажкой. Но какая же это была нервотрепка! Мой пес, охранник по своей природе, вышел из-под контроля! Улицы, по которым еще месяц назад спокойно прогуливались другие собаки, теперь превратились в минное поле с единственной скрытой там миной – ротвейлером Бу и угроза на нее напороться никогда не исчезала. Этот пес был как несчастный случай, поджидающий за углом, как заряженное ружье, готовое в любой момент выстрелить.

Сначала я защищала маленького Бу от опасностей окружающего мира. Но прошло полтора года, и мне пришлось защищать от него окружающий мир.

Но и это не все. Настал момент, когда пришлось задуматься, как бы нам самим от него защититься. Его агрессивность набирала обороты, и Бу уже не пытался оставить ее за порогом дома. Теперь уже и мы подвергались опасности. Когда я однажды осмелилась предложить ему покинуть кресло, поскольку кто-то из нас хотел в него сесть, то услышала рычание в ответ. Когда же я стала настаивать, он медленно поднялся и ушел, сверля меня при этом взглядом, в котором не было ни капли любви. К счастью, это был единственный случай, поскольку Бу вообще не любил лежать на мягком, разве только для того, чтобы лишний раз заявить: «Я здесь главный».

А вот «война» за миску с едой происходила на кухне ежедневно: он вообразил, что я, едва наполнив миску, тут же захочу ее отнять. Независимо от того, была ли миска полна до краев или в ней оставалось несколько кусочков еды, кобель яростно ее охранял и угрожал мне, Дэвиду, Лекси, кошкам, мухам – каждому, кто необдуманно решит к ней приблизиться. Это раздражало и нервировало всех, кроме самого Бу.

Мне пришлось ввести строгие правила, чтобы собачья миска не была постоянным источником опасности. Во-первых, когда наступало время кормления, я отдавала команду «Сидеть!», что пес с готовностью исполнял, а сама тем временем доставала пакет с едой и наполняла миску. Потом, пока он все еще сидел и пристально, с возрастающим вниманием, следил за мной, я отходила в сторону и говорила: «Ешь!», после чего Бу подходил к миске и приступал к трапезе. Во время еды он был почти так же опасен, как голодный лев, поедающий ногу зебры. Поэтому правило номер один гласило (особенно это касалось Лекси): ни в коем случае не подходить к Бу, когда тот ест.

Когда трапеза заканчивалась, я давала команду «Назад!» и ждала, пока пес не отойдет метра на три, после чего прятала миску – это яблоко раздора – в кладовку до следующего кормления. Так небольшая мера предосторожности вернула, хотя бы отчасти, мир в наш дом.

А вот отношения ротвейлера с Дэвидом складывались не так просто. Хотя бы раз в неделю агрессивность, которую Бу проявлял ко всем мужчинам, распространялась и на Дэвида, причем провинность моего мужа могла состоять, например, в том, что он, вернувшись поздно домой, наткнулся на Бу в темной прихожей, так как именно в этот вечер там перегорела лампочка. Тогда среди ночи из прихожей раздавалось рычание. Если Дэвид слишком стремительно входил в комнату, шерсть на загривке собаки вставала дыбом. Причиной конфликта могли стать любые требования со стороны Дэвида: Бу казалось, что подчиниться им – значит уступить. В половине случаев Бу подчинялся, хотя неохотно и при этом явно злился. В других – твердо стоял на своем и не собирался уступать. Так два «самца» вступили в борьбу за право первенствовать: домашний любимец с синдромом доминирования и глава семьи.

Ситуация была не из приятных.

Конечно, Дэвид мог надеть футбольную амуницию, толстые кожаные перчатки и заставить Бу делать то, что от него требовали, но кому захочется затевать настоящую войну со своей собакой? Особенно в присутствии своей дочери? Мы оказались в положении, которое были не в силах изменить. Пришлось прибегнуть к обходному маневру (подобно тому, как я поступала, чтобы избежать встречи с другими собаками на улице). Когда Бу начинал в очередной раз доказывать Дэвиду свое превосходство, проще всего было обратиться ко мне, что позволяло избежать насилия и разрешить конфликт. Дэвид, бывало, говорил: «Позови, пожалуйста (непечатное выражение), Бу и уведи его отсюда!» Или: «Скажи Бу, чтобы он убрал (еще одно ругательство) свою задницу с дивана!»

Что я и делала. Бу уступал: он уходил из комнаты или делал то, что я от него требовала, всем своим видом выражая протест и нежелание подчиняться. Он вообще не любил, когда кто-то указывал ему, что делать, но меня он слушался лучше, чем остальных.

Все это никуда не годилось. И с каждым месяцем становилось хуже. Я начала походить на издерганного, нервного дипломата, который с минимумом средств пытается погасить неизбежные конфликты между постоянно воюющими странами. Дэвиду было еще хуже. И мы с ним пришли к неутешительному выводу: Бу опасен. Что, если Лекси совершит неверное движение? Если она случайно толкнет его? Нападет он на нее в этом случае?

Наконец, мы сделали то, что следовало сделать еще полтора года назад: обратились к профессиональному тренеру собак. Но чуда не произошло. Во время встречи с известным специалистом, автором нескольких книг о собаках Бу продемонстрировал, как хорошо он стоит, сидит, лежит и весь свой прочий репертуар. Тренер заметил, что не понравился Бу и что пес не любит выполнять команды, в том числе и мои. Но он не видел, поскольку в комнате мы были одни, как неистово Бу нападает на других собак. Ему не представился случай самому убедиться, что Бу опасен, что его агрессия, направленная на всех людей вообще, теперь бывает обращена и на его хозяев. В тщательно контролируемой обстановке нашей встречи он увидел лишь отлично выдрессированного ротвейлера, хотя и воинственно настроенного. Обо всем остальном тренер мог судить только с наших слов. Его совет был: «Работайте с ним. Пес очень способный. Не позволяйте ему настаивать на своем. Заставьте его слушаться. И подумайте о кастрации. Это должно помочь».

Идея кастрировать Бу приходила мне в голову и раньше. Я много раз принимала это решение и столько же раз его отвергала. Хорошо зная о пользе этой операции для здоровья собаки (она снижает вероятность заболевания раком яичек и предстательной железы) и предполагая, что кастрация снизит уровень агрессивности, я все же не могла решиться на нее. Меня смущало, что это – калечащая операция, при которой хирургическим путем удаляется целый орган. Было в этом что-то варварское. (Мы не кастрировали Бью, и он счастливо прожил до глубокой старости). Была и другая причина, я все время проводила параллель между Тимбой, которая была для меня воплощением «собачьей женственности», и Бу, являвшим собой эталон «собачьей мужественности». И еще (как бы деликатнее выразиться), этот орган, разместившийся между ног Бу, символизировал собой мужское начало; пес относился к нему весьма трепетно и старательно ухаживал за ним. Правда, мне бы хотелось, чтобы он выбирал более подходящее время и место для этого. Обычно Бу дожидался, пока Дэвид, Лекси и я увлечемся каким-нибудь телевизионным шоу, задирал ногу и начинал наводить глянец на свой «символ мужественности». Никому из нас не хотелось любоваться на это. После моего: «Прекрати, Бу!» он с явным сожалением оставлял любимое занятие. Но стоило нам повернуться к телевизору, как все начиналось сначала. Особо тщательное, я бы сказала, генеральное мытье Бу старался приурочить к тому моменту, когда у нас собирались гости и тосты к обеду были уже готовы. Только вся компания намеревалась приступить к еде, как раздавалось чавканье. Поскольку наши гости не были глухими, они поворачивали головы в поисках источника этого звука – «приятного-вам-аппетита». Большой черный ротвейлер, уютно расположившийся в углу гостиной, замечал обращенные на него взгляды, и на морде его явно читалось: «Ребята, какие проблемы?»

В такие моменты мне хотелось помчаться на кухню, вытащить нож, собственноручно провести всю операцию (конечно, не в присутствии гостей, а после их ухода), чтобы раз и навсегда покончить с этим постоянным вылизыванием, чавканьем и причмокиванием. Но потом я успокаивалась, и на первый план снова выступало мое обычное предубеждение, неприятие самого слова «операция». А вдруг что-то пойдет не так? Это может привести к кардинальным изменениям личности Бу. Опасения такого рода были смешны, поскольку целью операции и было снижение уровня мужских гормонов, которые являлись главной причиной его проблем, а вслед за этим и наших. А что, если изменения произойдут в противоположную сторону? Ведь упрямство, своеволие и настойчивость были основными чертами характера Бу, его сутью. В общем, по каким-то неясным причинам мы отказались от кастрации, вернее, отложили решение этого вопроса.