Благодарности

Я хотела бы поблагодарить издателя «Капитал Букс» Катлин Хайес за предоставленную мне возможность написать эту книгу. Я признательна Ноэми Тайлор за помощь и сотрудничество. Как всегда, благодарю своего агента Элизабет Кнэппман Фрост за ее поддержку и руководство. Неоценимую помощь в работе мне оказали труды Стенли Корена, послужившие источником интереснейшей информации. Я искренне благодарна моей сестре Пауле за ее неугасающий энтузиазм и за то, что всякий раз, выслушав мой очередной опус, она с воодушевлением говорила: «Пиши дальше!» Я бесконечно благодарна моему все понимающему мужу Дэвиду и моей милой дочери Лекси за их поддержку и одобрение. И, наконец, но отнюдь не в последнюю очередь, я выражаю благодарность шести моим великолепным собакам, которые делали и продолжают делать мою жизнь прекрасной, и которые от начала и до конца вдохновляли меня во время работы над книгой. Все они здесь, в моем сердце, а теперь и на этих страницах.

Предисловие

В отличие от множества изданий, посвященных воспитанию и дрессировке собак, эта книга вовсе не о том, как воспитать собаку, изменить ее и сделать удобной для себя. Собака – одно из немногих существ, способных многому научить нас, помочь нам стать более открытыми и восприимчивыми к добру и красоте (надо только уметь видеть и понимать), и именно об этом я хочу рассказать в своей книге.

«Шесть собак, которые меня воспитали» – воспоминания о шести собаках, живших со мной бок о бок, они-то и формировали меня как личность. Моппет, очаровательная черная сука американского кокер-спаниеля, была куплена в зоомагазине на Флэтбуш-авеню, и своим присутствием, самим фактом своего существования озарила мои детские годы, пришедшиеся на конец пятидесятых годов. Делла – преданная красавица-догиня – была рядом, когда я училась в колледже и когда открыла собственный магазин (в котором Делла и три бывшие после нее собаки, можно сказать, работали вместе со мной), и когда разводилась с мужем, и когда во второй раз выходила замуж. Тимба – уникальный гибрид волка – появилась, когда мне было тридцать, она была чуть ближе к дикой природе, чем другие собаки, а ее удивительная красота, как внешняя, так и внутренняя, потрясала. В сорок лет у меня появился Бу – обладавший удивительным умом и железной волей ротвейлер; он был со мной, пока рак буквально за одну неделю не убил в расцвете сил это удивительно сильное животное. Потом Дэзи – коричневый американский кокер-спаниель, я приобрела ее, чтобы у моей девятилетней дочери была маленькая ласковая подружка, с которой она могла бы делить свои детские радости. И Тайлер, мой очаровательный четырехлетний кобель бернской овчарки, он, как и все мои собаки, учит меня радоваться жизни. Эта книга посвящена собакам. Я пишу о том, насколько типичным представителем своей породы – а в книге говорится о собаках пяти различных пород – была (или есть) каждая из них. Мне хотелось показать, что все они были и являются личностями, рассказать, какие качества сделали каждую из них уникальной. Я не могу не написать о влиянии, которое эти собаки оказали на мою жизнь; о том, как они помогали мне в трудные времена, как их присутствие делало счастливые моменты еще более радостными, и какое это уже само по себе счастье, когда рядом с тобой – собака. Стоит упомянуть о тех бесценных уроках, которые они не раз давали мне. Именно собаки научили меня понимать, что же действительно ценно в этой жизни, и за это я им бесконечно благодарна.

Они открыли мне важность таких, казалось бы, простых вещей, как радость от беспечной прогулки по улице или от возможности насладиться комфортом (хорошая еда и теплая постель после трудного дня); я узнала, что такое великодушие, настойчивость, умение следовать правилам; поняла, сколько нежности может скрываться за внешней суровостью и агрессивностью; научилась проявлять терпение, переносить боль и раскрываться навстречу радости. Собаки поведали мне о тайне рождения и материнства. Я часто думала, как счастлива была бы моя дочь, окажись я хотя бы наполовину такой же хорошей матерью, какой моя Делла стала для своих десяти щенков. Именно собаки показали мне, каким подарком судьбы является здоровье, и что за юностью приходит зрелость, а смерть следует воспринимать как часть жизни. И они научили меня ценить жизнь. Это всего лишь некоторые из уроков, которые преподали мне шесть моих собак, причем без единого слова, лишь собственным примером.

В каждой главе я делаю отступление, чтобы описать особенности того времени, когда у меня жила та или иная собака (иногда две). В пятидесятые годы буквально всюду можно было встретить кокер-спаниелей, а жизнь тогда казалась простой и понятной. В шестидесятые все встало с ног на голову, появились хиппи, и ничто не могло заставить их завести породистую собаку. В семидесятые все вернулось на круги своя, в том числе и интерес к породистым собакам. А в восьмидесятые стало опять модным зарабатывать деньги и держать породистых собак. В девяностые же годы грянул настоящий собачий бум, особой популярностью тогда пользовались собаки с мягким и добрым нравом, первыми в этом списке стояли лабрадор и золотистый ретривер. В это же время появилось много собак, изначально предназначенных для охраны, таких, как ротвейлеры и питбули.

Помимо индивидуальных уроков, которые каждая из собак преподнесла мне, неоценимо то, чем они одарили меня все вместе. Я поняла, что собаки различаются между собой и любовь свою они проявляют по-разному. Но в какой бы форме ни проявлялась человеческая или собачья любовь, вы всегда безошибочно распознаете ее в любых проявлениях.

И еще: если собаки разных пород так сильно различаются между собой и это мы, люди, смогли их такими сделать, значит, и сами мы – личности. И каждый из нас тот, кто он есть.

И да здравствуют собаки!

1. Собака по кличке Моппет у маленькой девочки

Моя жизнь с собаками началась около сорока лет назад в маленьком зоомагазине на Флэтбуш-авеню в Бруклине. Я, шестилетняя девочка, пришла туда вместе с мамой, на мне была белая футболка, а красно-синие джинсы обтягивали тоненькие ножки (да, в пятидесятые годы дети носили красно-синие джинсы, во всяком случае, у меня были именно такие). Я стояла там, рассматривая щенков кокер-спаниеля, которые исполняли для меня в витрине свой щенячий танец. И один из них – эта мысль была так прекрасна, что казалась несбыточной – должен был стать моим.

И еще пять раз мне будет суждено испытать это чувство безграничной радости, связанной с появлением «моей» собаки. В будущем этому, разумеется, будут предшествовать тщательное изучение пород, общение с заводчиками, поездки в собачьи питомники в поисках нужного щенка. Только через несколько недель, а иногда и месяцев, наступал долгожданный день и у меня появлялся щенок (при этом иногда выбор за меня делал сам заводчик). Но тогда, в первый раз, все было очень просто: я хотела щенка кокер-спаниеля и к тому времени уже заплатила достаточно высокую цену за право получить этот подарок. Но сначала о главном, почему кокер-спаниель? Спаниелей в пятидесятые заводили очень многие, так же как и немецких овчарок. Загляните в детский альбом со старыми черно-белыми семейными фотографиями, и вы обязательно увидите там кокер-спаниеля. Листайте дальше и увидите немецкую овчарку. (Были, конечно, и дворняги. Позднее и у нас появилась такая, принадлежавшая моему отцу собака по кличке Бью).

Но мне не нужна была немецкая овчарка. Мне был нужен кокер-спаниель. Важность, которую овчарка добавляет владельцу, ничего для меня не значила. Эта «полицейская собака» совсем не привлекала меня. Я хотела другую. Радостную. Неунывающую. Подвижную. Маленькую. Ласковую. Я хотела любящую – и, о, как я нуждалась в ней! Собака, которая даст мне все, о чем я мечтала, была там, в витрине зоомагазина. Ее звали Моппет. Это как спасательный круг, который кидают тонущему, и в некотором отношении она меня спасла. Да, она спасла меня.

Чтобы понять, кем эта собака была для меня, вам нужно представить, кем тогда была я, каким был мир в пятидесятые, и какие бури сотрясали мою маленькую детскую жизнь.

Мой отец (родившийся и выросший в Нью-Йорке) был известным врачом, и какая-то часть его славы переносилась на нас, его отпрысков; когда, например, нам случалось проходить через его приемную, отовсюду слышалось приглушенное: «Это дети доктора». После того как мы окончили начальную школу, отец купил всем английские гоночные велосипеды и отправил нас в частные школы. Моя мать – очень красивая блондинка, наполовину немка, наполовину ирландка, была уроженкой Запада (штат Айова). Она училась в колледже, когда влюбилась в красивого молодого итальянца, студента медицинского факультета университета Сент-Луис. И вышла за него замуж. А затем переехала в большой плохой Нью-Йорк, чтобы, в конечном счете, поселиться в Бруклине в двухэтажном здании над офисом своего мужа. Задний двор дома выходил на улицу, на которой в таких же двухэтажных домах над такими же офисами жили семьи других докторов.

Здесь мои родители растили нас, троих детей; и здесь, когда мне было около четырех лет, я узнала, что такое страдание. Нет, меня не запирали в чулане и не морили голодом. Ничьей вины в том не было. Страдания возникали сами по себе. Мои лишения носили личный характер. Сейчас это называют «синдромом среднего ребенка», его породила культура пятидесятых, высоко ценившая мальчиков и гораздо меньше – девочек.

Я появилась на свет в промежутке между старшей сестрой и младшим братом. Из двух девочек – после которых родился мальчик (!) – у меня было вовсе незавидное положение, которое я остро ощущала на людях, особенно при семейных встречах. Когда к собравшимся родственникам выходила моя сестра Паула, ее приветствовали возгласами: «Посмотрите, как она выросла! А какая стала хорошенькая!» Затем хор переключался на моего брата: «Какой большой мальчик! А какой красивый!» Это сопровождалось чьим-то нежным прикосновением к волосам моего брата и теплым кивком одобрения их идеальной прямоте. Но когда приходил мой черед выслушивать похвалы и принимать любезности, создавалось впечатление, что родственники меня не видят. Я ждала добрых слов, а меня встречали молчанием. Не то чтобы пришедшие потеряли ко мне интерес, у них его просто не было. Они уже увидели оригинал, первенца-дочь с длинными косами. Они уже уделили внимание сыну, который будет носить их фамилию. И, честно говоря, кому была нужна – эта вторая дочь? Случалось, гости меня не полностью игнорировали и могли поприветствовать позже, когда я уже успевала расстроиться: «О, ты, должно быть, сестра Паулы» или «Я не знала, что у брата (произносилось имя брата) две сестры».

Несмотря на то, что некоторые манеры родных и знакомых оставляли желать лучшего, эти люди не были плохими и не хотели причинить мне зла. Они были обычными людьми, продуктом своей эпохи, мало похожей на сегодняшнюю жизнь. В наше время, то есть в культуре, сформировавшейся в 80–90-х годах, ребенок является центральной фигурой в семье, люди стремятся к тому, чтобы любой маленький человек всегда и везде мог чувствовать себя нужным и важным. И Боже вас упаси не поощрить ребенка хотя бы за то, что он ликующе стучит ногтями по классной доске. В пятидесятые было по-другому. Взрослые считались более важными во всех отношениях. Ребенка, стучавшего ногтями по доске, сразу же выгоняли из класса. Маленькой девочке, если она чувствовала себя невидимой в лучах славы ее сестры и брата, следовало забыть этот вздор и пойти играть в куклы.

Литература того времени поддерживала эти установки. Тогда еще не было множества книг по «воспитанию детей», которые потом стали публиковаться огромными тиражами. Значимость порядка рождения детей еще не стала предметом исследования, поэтому не было литературы, посвященной «синдрому среднего ребенка». Не издавались книги, откуда общественность смогла бы узнать о двухъярусных кроватях или, например, о влиянии цвета глаз на выбор профессии в будущем. Все это – реальное и выдуманное – появилось позже. А в то время наши мамы сидели дома и следовали советам доктора Спока, который учил их (читавших его книгу между приготовлением бутербродов с сыром и разливанием супа), как почистить ушки у непоседливого трехлетнего ребенка. Кроме серы в ушах случались еще и приступы аппендицита, о которых стоило задуматься. Корь, с которой тоже предстояло иметь дело. И детский паралич подбирался к своим теперь уже последним жертвам. Так что доктор Спок и понятия не имел о значении порядка рождения младенцев. Он был слишком занят (и наши мамы тоже) решением ежедневных житейских проблем.

Словом, никто не имел ни малейшего представления о «среднем ребенке». Но это не означает, что я прожила жизнь, словно немой раненый. Совсем не так. Меня называли «Улыбочка», а это что-то значило. В отличие от моей сестры, которая, как рассказывали родители, родилась, а затем «плакала целый год», я была веселым ребенком. Правда, однажды я громко заорала, когда проснулась и увидела огромного червяка, который полз по моей кровати, но несколько минут спустя уже вполне довольная играла со своими игрушками. Мне нравились обои с изображением Анны Рэггеди в моей комнате, которая одновременно являлась и комнатой моей сестры. Я легко заводила друзей в детском саду и в первом классе. И очень радовалась, что у нас живет кошка. Но «улыбочка» не подходила к нарастающему во мне мрачному чувству пустоты, которое преследовало меня и разрывало на части, превращая мой оптимизм во все возрастающее беспокойство, а непосредственность в застенчивость. Я не могла сопротивляться этому и не знала, как поступить. Я была достаточно взрослой, чтобы чувствовать боль, но слишком маленькой, чтобы самой справиться с ней, пока в мои шесть лет кое-что не произошло, и кое-кто не вмешался.

Это «кое-что» оказалось каким-то заболеванием кожи головы (не стригущий лишай, а нечто неопределенное, этой болезни даже названия не придумали), оно появилось в конце лета во время всплеска скарлатины и ветряной оспы. В качестве кардинального лечебного средства родители выбрали стрижку волос. А компенсировать моральный ущерб должна была (вот тогда этот «кто-то» и появился!) собака, которую мне пообещали купить.

В сопровождении отца я отправилась на заклание. Все свершилось солнечным летним утром: парикмахерское кресло, парикмахер, стоящий рядом отец, звук стригущих ножниц и пряди волос, которые все падали и падали на пол. В какой-то момент из глаз у меня брызнули слезы, но ножницы продолжали свое дело. Они все стригли… до ушей и выше… и остановились только тогда, когда расплывчатый образ, смотрящий на меня из зеркала, превратился в ошеломленное лицо маленькой девочки с короткой неровной стрижкой, чье сердце неистово билось от шока и унижения. Меня поддерживала только одна мысль: щенок, которого я получу в обмен на эту пытку. Еще безликий, я еще не придумала ему имя, но сама мысль о нем уже защищала меня, не давала окончательно пасть духом.

Излишне спрашивать, подготовил ли меня отец к такому надругательству над моими волосами. Он сказал: «Пострижем тебя коротко». Но не уточнил, насколько коротко… То «коротко», в которое превратились мои волосы после стрижки, представлялось мне ужасным. Много лет меня преследовали кошмарные сны – люди с ножницами внезапно подходят ко мне сзади и состригают мои волосы. Отец не только не сказал мне о действительной причине этой терапевтической стрижки, но и забыл предупредить о ее последствиях. Оглядываясь назад, я понимаю, что это типично врачебный подход: остричь волосы под корень и решить проблему. Как мужчина, он попросту не понимал или не захотел принять во внимание, что ощущение женственности даже шестилетней девочки связано с ее волосами. (Хочу сказать в защиту моего отца – он понял-таки, какую травму я тогда получила. Об этом свидетельствовало выражение его лица, когда он спустя годы вспомнил об этой печальной истории. Кстати, замечу, что у меня отрасли восхитительные волосы и с тех пор я их никогда не стригу).

В общем, домой я пошла в новом облике. И если мои собственные глаза и ветер, хлеставший меня по ушам, не в полной мере объяснили мне, как нелепо выглядела моя голова, то я поняла это по изумленному выражению лиц мамы, Паулы и брата. Отец, которого печально поддержала мама, постарался представить это как «стрижку итальянского мальчика», словно бы от нового названия она могла стать для меня более привлекательной. Как будто в шесть лет ребенок стремится иметь модную стрижку!

И я стала жить со «стрижкой итальянского мальчика». Незнакомые люди часто принимали худенького коротко стриженого ребенка за мальчика. Но ведь я была девочкой! Однако настоящая проблема возникла с теми, кто меня знал, с детьми в моем квартале и с детьми в школе, которые имели склонность выискивать недостатки и преувеличивать их, чтобы затем этим пользоваться. В моем случае не нужно было ничего выискивать: моя голова итак представляла идеальную мишень для насмешек. Я была ранимым ребенком еще до стрижки волос. Теперь же я стала очень ранимым ребенком. Однако же понимала, что нельзя рассказывать моим мучителям о «стрижке итальянского мальчика», дабы не услышать в ответ: «Правда? А выглядишь ты так, будто только что вынула голову из газонокосилки!»

Я сносила насмешки, терпела ветер, который дул мне в уши и в затылок. Смутно помню, как на скорую руку выбирала шарф, чтобы прикрыть мою остриженную голову. Но этот шарф только подчеркивал то, что я хотела скрыть. Мне ничего не оставалось, как засунуть его обратно в шкаф и продолжать терпеть насмешки, моля Бога, чтобы мои волосы быстрее выросли. Все это время я помнила о маленькой собачке, которая станет наградой за мои мучения.

Волосы мольбам не внемлют. А время немного глуховато. Когда ты хочешь его ускорить, оно как будто замедляется. Прошло шесть нескончаемых недель, прежде чем, наконец, наступил день, когда мы с мамой отправились в зоомагазин на Флэтбуш-авеню. И вот я стояла там – в белой футболке, красно-синих джинсах, с коротко остриженной головой – и смотрела на щенков кокер-спаниеля в витрине. Это был классический помет: шесть или семь маленьких черных щенков (некоторые полностью черные, у других виднелись белые пятна на грудках), весело прыгающих на газете. Одни перепрыгивали друг через друга и падали; кто-то кусал соседа за уши, а кто-то хватал своего собрата за лапу, что провоцировало более «серьезную» борьбу с рычанием и ворчанием. А затем один из щенков – в каждом помете есть такой – вымотался и заснул, не обращая внимания на царившее вокруг столпотворение, его животик поднимался и опускался.

Пока я стояла и пыталась разглядеть их, произошло маленькое чудо. Один из малышей прекратил играть, направился прямо к стеклянной перегородке, встал на задние лапы, поставив передние на стекло в нескольких сантиметрах от моего восхищенного лица, и посмотрел на меня своими маленькими подвижными карими глазками. Остальные начали прыгать и кусать его за лапы, требуя, чтобы он забыл об этой перегородке, вернулся и присоединился к веселью. Но он не сделал этого. Он стоял, маленький и очаровательный, перебирая своими крошечными лапками по стеклу, его глаза сияли, а хвост вилял. Вдруг его передние лапы с шумом опустились на газету (может быть, они просто соскользнули со стекла). Немного испугавшись, он поставил их обратно, глядя прямо на меня с самым милым выражением, какое я когда-либо видела. Мое сердце забилось, я поняла – это мой щенок – и тут же влюбилась в него.

Не помню, просила ли я маму, которая стояла позади меня, помочь мне выбрать, думаю, что нет. Помню, что когда, наконец-то, смогла оторвать взгляд от этого замечательного малыша, я повернулась к маме и произнесла слова, которые были такими же классическими, как и предшествующая им сцена: «Вот этого. Я хочу вот этого».

Хозяин зоомагазина, зашел в витрину, чтобы взять Моппет и принести ее к прилавку. Вдруг открылась дверь. Я обернулась и увидела маленького мальчика с мамой, которые направлялись к стойке с аквариумами. Когда я повернула голову назад, хозяин уже сажал Моппет на прилавок передо мной. Я с трудом верила своим глазам – моя мечта сбывалась. Я была взволнована, но и для Моппет этот момент был очень важным. Всего несколько дней назад ее разлучили с мамой, только что – с братьями и сестрами. И сейчас она в одиночестве и нерешительности стояла на своих разъезжающихся на твердом прилавке лапках. Я обняла ее руками, чтобы не дать ей упасть, и то, что почувствовали мои руки, сразу же отпечаталось в моем сердце. Это было ощущение полного счастья.

Все мысли о несправедливости столь долгого ожидания испарились. Если бы в тот момент я попыталась вспомнить, когда в последний раз чувствовала себя незамеченной на семейной встрече, то не смогла бы. Даже если бы я догадалась, какими некрасивыми были мои красно-синие джинсы, мне было бы безразлично. Ничто теперь не имело значения, кроме этого теплого щенка с маленькими кудряшками на ушах – моим пальцам удалось прикоснуться к ним – с нежной шейкой и мягким тельцем под бархатистым черным мехом. Я посмотрела ему в глаза. Они по-прежнему были радостными, хотя и с легким оттенком тревоги. Прилавок был очень высок, то, что окружало щенка, было для него новым. Но он был готов (я почувствовала, как его тело начало расслабляться) успокоиться в моих руках, которые гладили его, словно говорили: не волнуйся, все будет хорошо.

Часто ли нам в жизни удается получить то, о чем мы мечтаем? Чудо, связанное с этим маленьким существом в моих руках, превосходило мои самые заветные желания. Но даже в этот счастливый момент мне пришлось вытерпеть еще немного боли. Мальчик с мамой – те, что интересовались аквариумами, – подошли к прилавку, и в следующий момент я услышала: «Ой, посмотри, мамочка, – сказал ребенок, – мальчику покупают щенка».

Сейчас я рассказываю эту историю с улыбкой, но тогда от этих слов у меня перехватило дыхание. Они врезались в мое счастье, словно нож в именинный торт. Я запомнила слова этого мальчика надолго (почти на сорок лет), хотя понимала, что он не хотел меня обидеть. Ребенок говорил о том, что увидел. Вот если бы он сказал: «Мальчику с двумя головами покупают щенка», я бы не вспоминала об этом так долго. Однако Моппет уже начала излучать волшебство, уже служила мне буфером, маленьким солнечным лучиком в моем сердце, который заставил бесследно исчезнуть боль напоминания о том, как я выглядела. И к тому же это оказался последний случай нечаянных замечаний или намеренных насмешек, вызванных моей непопулярной «стрижкой итальянского мальчика», который я могу вспомнить.

Когда моя мама собралась платить, она не достала большую пачку денег из своего кошелька и не протянула волшебный кусочек пластика. Шли пятидесятые. Ни у кого не было больших пачек денег (не только в сумочках, но и вообще), а кредитные карточки еще не существовали. К тому же много денег и не требовалось. Моя Моппет стоила всего двадцать пять долларов. (Да, большая разница по сравнению с тем, сколько платят за породистую собаку сейчас.)

Но даже если бы мама принесла с собой чемодан денег, мы не смогли бы купить практически никаких сопутствующих товаров.

Чтобы стало понятно, чем отличалась наша жизнь от сегодняшней, приведу один пример. У игрушечной железной дороги моего брата и братьев других девочек не было множества поездов, рельс, станций, деревень, гор, туннелей, мостов и тысячи игрушечных человечков, которых можно передвигать. В пятидесятые она состояла всего лишь из двух частей поезда и маленького круга рельс, который ставили в гостиной. Дети садились и смотрели, как поезд ездит по кругу, пока их головы не начинали кружиться. Нечто подобное наблюдалось и в сфере товаров для собак. Вы не получали поводок, ошейник, постель и одежду для питомца, миску для еды, миску для воды, месячный запас специального корма, книгу или две по собаководству в придачу. Нет. Как и в случае с железной дорогой, в пятидесятые приобреталась лишь собака. Аксессуары для них еще не изобрели. Не было огромного выбора ошейников и поводков. Все покупали обычные гладкие кожаные ошейники и плетеные кожаные поводки с петлей для руки «Выбор» происходил, когда поводок пристегивали к ошейнику. Что касается специальной одежды, то ни одна из виденных мною в детстве собак ее не носила (Я до сих пор гадаю, как в годы моей юности выживали зимой маленькие короткошерстные собачки. Вероятно, хозяева прятали их под своими толстыми шерстяными пальто?) Что касается другой принадлежности – постели для собак, – то тогда не было такого изобилия кроватей и подушек всевозможных размеров, качества, стиля, с вышитыми инициалами вашего питомца, как сейчас. Отрасль промышленности по выпуску кроватей для собак вступала в период становления. Можно было купить только коричневые плетеные из прутьев корзинки одного размера с подушкой того же цвета. Но даже они не часто встречались в обычных домах – в пятидесятые годы кроватью для собак служил пол. Или – гораздо реже – пол с ковриком. Причем на коврике не было инициалов. Но тем не менее пес был чрезвычайно благодарен и за такой коврик. Так что в тот день я, шестилетняя, не тащила с собой кучу принадлежностей для собаки. Я вышла с Моппет и с ошейником. Остальное – миска для собаки и поводок – появились у меня позже. С другой стороны, то, что я получила ошейник и не получила поводка, удивляет меня до сих пор. Наверное, я была слишком возбуждена, чтобы думать о поводке или просто не придала этому значения, ведь у меня появилось то, о чем я мечтала – маленький черный щенок американского кокер-спаниеля с белыми пятнами на шее и груди, которого я уже назвала Моппет.

Думаю, теперь самый подходящий момент для разговора о кокер-спаниелях, истории этой породы и о том, какие требования предъявляет Американский клуб собаководства (American Kennel Club) к этой породе.

Исторически семейство спаниелей велико, его корни уходят в древность, к временам становления Англии. Первое упоминание «спанвилей» датируется 1368 годом. Затем эти «спанвили» разделились на две группы: сухопутные спаниели и водяные спаниели. В дальнейшем сухопутные спаниели были поделены в зависимости от их величины: от более крупных отделились «кокер» и совсем крошечные «той» спаниели. Позже кокер– и той-спаниели разделились по роду деятельности. Той, которых заводили в качестве домашних любимцев и «комнатных собачек», со временем стали английскими декоративными той-спаниелями; а кокер-спаниели – охотничьи собаки – сохранили свою раннюю классификацию в качестве спортивных собак.

Кокер-спаниель – самый мелкий по размерам представитель спортивной группы собак, его название «кокер», «кокин-спаниель» и в итоге – «кокер-спаниель» говорит о его умении находить, доставать из воды и приносить охотнику подстреленную птицу. Хотя кокер-спаниель исторически является английской собакой, как порода он в полной мере сформировался в США, поэтому сейчас его называют американским кокер-спаниелем.

Кокер-спаниеля отличает врожденное желание охотиться и готовность прыгнуть в воду. Он умный и активный ученик; энергичный, добрый, игривый, исполнительный, желающий угодить, а также очень нежный и любящий своего хозяина и все это позволяет ему стать замечательной собакой-«компаньоном».

У кокер-спаниеля крепкое компактное тело. Его вес от 11 до 16 килограммов. У кобелей высота в холке 37–38 сантиметров, у сук – 35 сантиметров. Окрас либо полностью черный, либо черный с желто-коричневыми пятнами. Они бывают не только черными, но и бежевыми (от кремовых до рыжих), коричневыми (шоколадными) или коричневыми с желто-коричневыми пятнами. Встречаются также многоцветные кокер-спаниели (двух или более цветов, один из которых обязательно белый).

Была ли Моппет настоящим кокер-спаниелем? Она была кокер-спаниелем пятидесятых до кончика хвоста. Да, у нее были некоторые недостатки, о которых я расскажу позже, но они полностью компенсировались такими чертами ее характера, как веселость, доброта, игривость, исполнительность и способность любить. Эти ее качества помогли мне стать другой. Нет, она не взмахнула волшебной палочкой, заставившей исчезнуть мой «синдром среднего ребенка», не уничтожила культ, возвышавший мальчика и ставивший девочку на свое место. Вы меняетесь в этом мире (хотя если не раскрываться навстречу внешним факторам, способным изменить вас, то вы и не изменитесь). Все, что другие люди (или другие существа) могут сделать для вас – это вдохновить вас, заронить зерна перемен вам в душу. Если почва неплодородна, семена погибнут, не дав всходов, а значит, им там не было места. Но зерна, которые заронила Моппет, упали на плодородную почву. И если в жизни бывают переломные моменты, то появление этой собаки в моей жизни было одним из них.

Я принесла ее домой, и моя жизнь внезапно озарилась светом, словно кто-то щелкнул невидимым выключателем.

Мне требовалась собака именно с таким характером, а она нуждалась в человеке с таким характером, как у меня. На протяжении четырнадцати лет мы с ней давали друг другу то, в чем каждый из нас нуждался. А началось все в зоомагазине, когда это замечательное существо рассмотрело сквозь витрину меня, а не мою почти лысую голову и неуверенность в себе. И выбрало меня. Маленький симпатичный кокер-спаниель был чарующе милым с моими сестрой и братом, матерью и отцом, но рассчитывала Моппет только на меня. Если я выходила из комнаты, она бежала за мной. Если одна ее часть проявляла интерес к кошке и, объединившись с другой, спортивной, частью, начинала гоняться за ней по всему дому, то кошка быстро понимала (на самом деле кошки все про всех знают), что эта маленькая собачка не собирается ни охотиться, ни убивать, а просто играет. Но если Моппет теряла восхищенного зрителя в моем лице, ее веселая погоня прекращалась, она оставляла кошку в покое и шла за мной.

Об этих семейных сценках и рассказывать бы не стоило; но в детстве они много значили для меня. Они стали противоядием от моего чувства невидимости, от чувства второсортности. Конечно, они не были панацеей. Настоящие перемены – это длительный процесс, а не отдельные моменты, даже если это моменты истинной радости, как те, которые доставляла мне Моппет. Они послужили толчком, чтобы нечто важное пробудилось и расцвело в моей душе: «Ты важна сама по себе. И пойми, что важно для тебя».