— Насилие должно было свершиться, этот разврат не мог продолжаться бесконечно. Мистер Холстед и эти его порочные приятели и их бесстыжие гулянки. Секс и голые тела, зло и порок. Все эти грешники попали в лапы к сатане. Голые грешники. Голые, голые, голые!

Я немного отодвинулся от нее.

Жизненные соки, видимо, переполняли её, в какой-то момент мне даже почудилось, что ещё немного, и она просто-таки загорится подобно зеленому сигналу светофора.

— Так, значит, вам известно о вечеринке? Вы, кажется, сказали эти гулянки?

— Да, конечно, я знаю о них. — Она замолчала и сверкнула глазами в мою сторону, и, немного помедлив спросила: — Вы ведь тоже в курсе, не так ли?

— Ну, я-то оказался там совершенно случайно. Но так и подумал, что, наверное, это было это самое. Типа случайного… эээ… флирта с сатаной.

— Это не случайность. Это был своего рода… ритуал. Привычка. Они постоянно занимались этим.

— Не может быть.

— Может. Это был их клуб, секс-клуб. Каждые две недели они собирались у кого-нибудь дома и… короче, сами знаете.

Я знал. Вообще-то её довольно-таки страстное объяснение не было для меня откровением, особенно если принять во внимание то, что мне довелось увидеть и услышать незадолго до того, как я взялся за расследование этого дела. И все же от столь грубого заявления мне сделалось как-то не по себе.

Я сказал:

— Подождите, миссис Смеллоу. Это уже довольно серьезное обвинение. Возможно, все так было, но тут уже нужны более веские доказательства, а не просто измышления.

— Я ничего не придумываю. Я их видела. И не один раз.

— Вот как?

Наверное, на неё нахлынули воспоминания, так как ещё некоторое время она сидела молча, поводя по сторонам своими невыразительными гляделками, а затем сказала:

— Не нарочно. Это получилось чисто случайно. На холме, что за домом мистера Холстеда, есть такое место, откуда видна часть бассейна. И сад. Как-то вечером я проезжала по той дороге. Случайно… ну вот и увидела.

— Ага. И полагаю, увиденное вами не было похоже на обыкновенную вечеринку и бассейна.

— Думаю, что нет. К тому же, при очередной встрече с мистером Холстедом я сказала ему об этом, я его предупреждала. Честное слово. А он лишь рассмеялся в ответ. — Не разжимая губ, она принялась водить языком внутри рта, словно пытаясь нащупать обнаженные нервные окончания. — Просто посмеялся. И не стал ничего отрицать. Да ещё имел наглость сказать, что наверстывает упущенное за годы…

Тут она замолчала и закусила губу.

— Не думайте, что я специально наговариваю на него. Я ничего не придумала. Я говорю лишь, то что знаю. Они организовали свой собственный клуб. Разве вам никогда не доводилось слышать о подобных вещах?

— Ну да, конечно, приходилось. Но только раньше я никогда не сталкивался с этим так близко.

— Такие настали времена. Мир катится в пропасть. Вы только оглянитесь вокруг: читайте, смотрите, слушайте. Разврат, воровство, убийства, вырождение нации. Это все секс.

— Ну что вы, миссис Смеллоу, ведь секс появился не вчера…

— Не вчера, — неохотно согласилась она, как будто сожалея, что это именно так.

— … даже крохотные атомы вращаются вокруг ядра; и птички с пчелками…

Но она была в своей стихии, и по-моему, совершенно не собиралась сдавать позиции.

— А телевидение, — сказала она. — Это же видно невооруженным взглядом. Там голые женщины моются в душе у всех на глазах.

— Ну, я не думаю, что они совсем уж голые. Наверное они одевают специальные розовые трико или ещё что-нибудь. Здорово придумано. Даже не сразу и поймешь…

— Голые. Зубная паста, масло для волос, автомобили, бритвы, туалетная бумага…

— Ну что вы, не надо…

— … мыло, белые торнадо, дикие мужики на лошадях, огромные скачущие лошади, деодоранты, депиляторы, распутство, сигатеры, табак для трубок, зубная паста, масло для волос…

Она пошла по второму кругу. И тогда, стараясь отрешиться от этой болтовни, я вынул сигарету и щелкнул зажигалкой.

— Не надо! — вскрикнула она.

— А?

— Не зажигайте сигарету. Здесь курить нельзя. Я никому не разрешаю здесь курить.

— Прошу прощения. Как-то само собой получилось. Обещаю, что этого больше не повторится. — Я убрал сигарету обратно в пачку и сказал: — Значит, мистер и миссис Холстед вместе со своими друзьями устроили своего рода клуб. Что ж, это многое объясняет. Но все равно не ясно, кто же убийца. И почему кому-то могло понадобиться его убивать.

— Почему? Я же все вам рассказала.

— Знаю, но вряд ли…

— И ещё не одному такому правосудию суждено свершиться. Их будут сотни, тысячи. Видать такая уж судьба у этого мира, если даже газеты стали писать об обмене женами. Сами знаете, это же выставляется на всеобщее обозрение. За триллионы лет мир ещё не видел такого распутства. Я тоже читала об этом; всегда читала газеты. И книги. Я знаю, потому что давно слежу за этим. И я молюсь; молюсь за их грешные души. — Она заполчала и со вздохом заломила свои костлявые ручонки. — Все признаки налицо, мир катится в пропасть, оказываясь во власти сатаны. — Тут она разжала руки и взмахнула одной из них.

Этот указующий жест был направлен куда-то в угол комнаты. Взглянув в ту сторону, я заметил стоящий у стены большой книжный шкаф, все три полки которого были забиты книгами. В нем находилось примерно сотня книг в твердых переплетах, соседствовашие с книжками в мягких обложках. Совсем неплохо для домашней библиотечки.

— Не возражаете, если я подойду поближе? — поинтересовался я. Черт возьми, нужно же было найти себе хоть какое-то занятие, раз уж курить все равно нельзя.

— Конечно, — разрешила она. — Конечно.

Встав с кресла, я подошел к книжному шкафу и пробежал взглядом по заголовкам. Здесь были и последние бестселлеры, томики прекрасной библиотечки из публикаций “Ридерз Дайджест”, и даже несколько детективных романов в мягких переплетах с интригующе оформленными обложками.

Но тут мое внимание превлекла часть одной из полок, на которой стояли книжки, на корешках твердых и мягких переплетов которых красовались заголовки более или менее перекликающиеся с тем предметом, о коем миссис Смеллоу говорила с такой страстью — уж не знаю чего в ней было больше, любви или ненависти.

Я провел пальцем по корешкам, и миссис Смеллоу сказала:

— Это они. Они самые.

Затем она, как ни в чем не бывало, продолжила развивать свою мысль.

— Это повсюду вокруг нас, повсюду; воздух, отравленная атмосфера, загубленная земля, земля и люди, загубленные, — её голос то стихал, то становился громче, то снова стихал, она как будто напевала вполголоса давно забытую песню, которая не была обращена ни к мужчинам, ни даже к женщинам, ни к кому-либо еще, кроме неё самой. Но это была очень старая песня.

В то время, как она тихо бормотала у меня за спиной, я разглядывал уставленную книгами полку.

Заголовки были довольно познавательные: “Эротическая революция” Лоуренса Липтона; “Сексуальный бунт шестидесятых” доктора философии В.Д.Спрейга; “Клубы обмена” и “Общество колеблющихся” Уильяма и Джерри Бридлав; “Бархатное потполье” Майкла Ли. Между очень толстой книгой в твердом переплете “Кама-кала” и не такой большой “Эрос и зло” Мастерса была всунута невзрачная брошюрка “Секс в Америке” под редакцией Грюнвальда. Затем шли “Кама-сутра Ватсийяна”, “Кока-шастра” и “Ананга-ранга”. Еще одна брошюрка: “Доклад лорда Деннинга — Дело Кристин Килер и Джона Профумо” и ещё примерно дюжина книжек на ту же тему.

— Масло для волос и бритвы, — подвывала миссис Смеллоу.

Я снял с полки одну из книг — толстый том в клеенчатом переплете; возможно, мой выбор пал именно на нее, потому что обложка казалась довольно захватанной и потертой, а может и потому, что автором оказался доктор медицины по фамилии Скотт — Ричард, не Шелдон. Озаглавлено это сочинение было так: “Сексуальные шестидесятые: экстраполяция прогноза”. Никогда не видел ничего подобного.

В то время, как я держал книгу в руках, она сама собой открылась на странице 47.

Я обратил внимание на то, что несколько строчек было подчеркнуто простым карандашом. И тогда я задержал взгляд на нескольких из них. “… в шестидесятых годах, в десятилетие сексуальной революции, старые и общепринятые моральные устои превратились в цитадель, подвернувшуюся атаке, и скоро стены её не выдержат и рухнут. В устоявшиеся традиции вносятся изменения…” Я пропустил несколько строчек. “… был фермент, проникающий в яичники, эндокринные и половые железы людей во время полового акта.”

Это казалось бредом сумасшедшего, но я был заинтригован и позволил себе прочитать ещё несколько строчек. “Вместе с тем — а вначале, разумеется, предшествуя этому — возникли бесчисленные чувственные раздражители, превалирующие над всем остальным, как, например, в атмосфере превалирует кислород: объявления в газетах и журналах, на радио и особенно на телевидении — все это явно или завуалированно рассчитано на рефлекс, вызывающий повышенный интерес к сексу. Появляются новые названия, а уже потом разрабатываются, производятся и попадают в продажу товары, призванные вызывать максимальную эрекцию у мужчин и похотливые фантазии у женщин. Мужским бальзамам для волос приписываются более…

— Зубная паста! — выкрикнула у меня за спиной миссис Смеллоу. Это уже больше походило на боевой клич, чем на безобидное бормотание. — Огромные скачущие лошади! — снова воскликнула она.

Я продолжал читать, выбрав ещё несколько подчеркнутых отрывков. “… лосьоны и бальзамы, жевательная резинка и прочие безделушки с такими выразительными названиям, как: Соблазн… Сладостный плен… Возьми меня… Сделай это… Акт… Оргия… Сладострастие…”

— Жеребцы! — неистовствовала миссис Смеллоу. — Наковальни! Подковы! Мыло, супы, сигареты…

— В подобной атмосфере многие люди, связанные узами брака, подпадают под гипнотическое влияние законодателей моды с Мэдисон-Авеню, этих воротил Большого Бизнеса, одержимых тягой к наживе, упорно снова и снова твердящих во всеуслышание: “Попробуйте сами… Присоединяйтесь к поколению сексуально раскрепощенных людей… Сделайте это прямо сейчас!” Эти вопли звенят многократным эхом в душах обывателей, и в ответ те смущенно лепечут: “А почему бы нет?”

— Голые! Голые лошади!

Похоже, она окончательно зациклилась на лошадях, это уж точно.

Но мне было любопытно, к чему это парень клонит, если он вобще имеет в виду что-то конкретное. И поэтому я прочитал ещё несколько строчек.

“Вполне прогнозируем последствием этого оказалось повсеместное возникновение племенных групп, собиравшихся в уединенных местах, устраивая там оргии, выражая тем самым свое стремление к чувственному освобождению, достигаемым при помощи временного многомужества и многоженства, т.е. коллективного разврата.”

Я покачал головой. Полный научный бред. Но хуже всего то, что ничего не понятно. Прочитанное не давало возможности судить о том, какую именно позицию занимает сам автор: за он или же все-таки против. Возможно, он издал эту дурацкую книжицу на собственные деньги. Я открыл титульный лист. Ну конечно. “Доктор Скотт Медикал Пресс”. Что ж, наверное, иногда можно задурить людям голову, но только время от времени и не всем сразу. Всех все-равно не обмануть.

— Повсюду! Везде. Перед глазами, на слуху…

Я мысленно снова отрешился от её воплей. Она была ещё хуже, чем сам доктор Скотт, который, как мне кажется, и произвел такой эффект: “… подсознательные призывы раздаются направо и налево, отовсюду доносятся грязные лозунги. “Распутство или смерть!” и “Лучше случка поздно, чем никогда!” Все это начиналось с робкого шепота, небольших статеек на страницах бульварных газет, затем пошли сплетни, начали появлять клубы, где занямаются развратом и обмениваются женами, новое племя эмансипированных недоумков…

— Повсюду, везде, и здесь… и там…

Сил моих больше не было выносить все это. Поэтому я быстренько открыл последние страницы книги.

“Таким образом, в результате резкого отказа от воздержания и аскетизма, маятник качнулся в противоположную сторону, выходя далеко за крайнюю ограничительную отметку, увлекая за собой весь механизм в сторону необузданного разврата, распущенности и вседозволенности. И уже больше никто не обращает внимание на робкие возгласы, призывающие вспомнить о добродетели и целомудрии. Им слышна лишь песнь собственных чувств…”

Я закрыл книгу.

Миссис Агата Смеллоу умолкла.

Я вернулся и снова сел в кресло.

— Ну что, мистер Скотт, теперь вы видите? — сказала она.

— Вижу, — вздохнул я. — Ну что ж, вы оказали мне непереоценимую помощь, миссис Смеллоу.

— Правда? Очень рада слышать. Я вправду помогла?

— Конечно. Так что мне пора…

— Не уходите.

— Но я должен…

— Мне так редко выпадает возможность поговорить… то есть, я хотела сказать, обсудить столь важные проблемы. Я… может быть задержитесь ещё не надолго?

Я взглянул на часу.

— Ладно, но только не надолго.

— Я знаю, вам хочется выпить. — Она изобразила на лице некое подобие улыбки. — У меня на это нюх.

У неё было великолепное чутье. Она могла унюхать все, что угодно. Но, тем не менее, я сказал:

— Да, я уже пропустил сегодня стаканчик.

— Я время от времени тоже не отказываюсь выпить глоточек-другой. Тут так одиноко. — Но углубляться в детали и дальше развивать тему она не стала, а лишь сказала: — Я так взволнованно, и думаю, что выпить не помешает. — У меня же от этих слов по спине пробежал холодок.

— Я так одинока, — сказала она как бы между прочим. Думаю, так оно и было на самом деле. Полагаю, миссис Смеллоу действительно не хватало компании.

— Я умению смешивать мартини, — объявила она.

— Правда? — переспросил я без особого энтузиазма.

— Вы выпьете мартини, мистер Скотт?

— Конечно. Прекрасная мысль, миссис Смеллоу.

— О нет, не называйте меня миссис Смеллоу. Для вас я просто Эгги. А как мне к вам обращаться? Шелдон?

— Шелл, просто Шелл.

— Вы зовите меня Эгги, а я буду называть вас Шелл. Договорились? И если мы сейчас выпьем по бокалу мартини, то мне кажется…

— Конечно, — сказал я. — Конечно, Эгги.

— Почти как на вечеринке… — Тут очевидно она поняла, что её замечание может быть превратно истолковано и ахнула: — Ой, я совсем не имело в виду…

— Я знаю, — натянуто улыбнулся я. — Ну что ж, тогда давайте выпьем мартини. Конечно, не очень много. — Я сделал небольшую паузу. — Вы хотите, что бы я сам приготовил выпивку?

— Нет-нет. У меня есть рецепт.

Она поднялась и устремилась в противоположный конец комнаты, а я тем временем воздел глаза к небесам и тихонько застонал. Ладно, думал я, один стакан я выпью. А потом нужно будет вскочить на коня… то есть, в машину… и лететь в “Гамильтон-Билдинг”. На два часа у меня назначена встреча, так что времени остается в обрез. Возможно, вас выпивка и не располагает к тому, чтобы срываться с места и опрометью бежать куда-то, но это было именно то, что я собирался сделать.

Она вернулась, неся в руках бокалы с мартини. Мы сели, чинно поговорили на разные темы и даже пару раз чокнулись бокалами.

И все-таки она была довольно страшной.

Но вот наступил момент, когда по какой-то непонятной мне причине, Эгги вдруг на мгновение преобразилась. Чуть-чуть, совсем немного, но это факт. Я не склонен списывать это на действие мартини, который, кстати, оказался просто замечательным, что тоже довольно странно. Очевидно, рецепт его приготовления она получила у какого-то мудрого врача. Нет, просто в какой-то момент её лицо утратило “кусучее” выражение и показалось даже приятным.

Но все-таки была она далеко не красавицей. Я никак не мог представить себе, какой она была или могла быть в молодости. Глаза у неё были вполне нормальные. Просто они казались безжизненными и потухшими, а в уголках уже залегли глубокие морщинки. Волнистые локоны тоже могли бы выглядеть вполне сносно, если бы их как-нибудь уложить и заколоть — одним словом, что там женщины делают со своими волосами. И губы тоже можно было бы считать вполне сносными, если бы только они не были так страдальчески поджаты. Улыбка её казалась очень натянутой, как будто она давно забыла, как улыбаться.

Что ж, может быть и так. Возможно, жизнь не щадила её, нанося удар за ударом. Хотя, конечно, она сама напросилась на это. Кто знает? И мне-то откуда знать? Решительно неоткуда.

Эгги этого тоже не знала. Она объясняла мне, что если бы не секс, не всеобщий разврат, распущенность и прочие пороки, то мир сейчас бы не сползал бы в пропасть, оказываясь во власти сатаны. И мистер Холстед был бы жив. И все было бы просто замечательно. Время от времени она говорила подобные вещи.

— Даже птички пели бы радостней, — сказала она. Думаю, для того, чтобы захмелеть, ей вполне хватило и одного бокала мартини.

— Что ж, Эгги, — сказал я, — больше всего птички поют весной. Не забывай об этом. Поют как одержимые, когда у них начинается брач… когда начинают вить гнезда. Все не так уж и плохо. Им нужны гнезда. Иначе пичужки просто попадали бы с деревьев.

До этого наша беседа была настолько сексуальной — вернее, имеющей отношение к теме секса — что, естественно, все мои мысли были заняты лишь предметом разговора. В чем, разумеется, нет ничего удивительного. В конце концов, вряд ли мое мнение по этому поводу сильно отличалось от того, о чем думала Эгги.

Итак, диалог продолжался.

— Секс.

— Ага.

— Секс. Все дело в нем.

— Да уж. И то верно. Я бы, пожалуй, не смог выразить лучше.

— Секс…, — снова повторила она, смакуя это слово, как обычно смакуют оливку, насаженную на край первого бокала мартини. Она как будто пробовала его на вкус, прислушиваясь к собственным ощущениям и решая, нравится ли ей это или нет.

Но с оливками так происходит сплошь и рядом. Особенно, когда съедаешь первые несколько штук. В этом смысле у них есть что-то общее с шоколадными конфетами.

Одни люди просто снимают их с краешка бокала и выбрасывают, а потом до последней капли выпивают содержимое бутылки. Другие же просто не обращают на оливки никакого внимания, а просто смиренно съедают, и то лишь потому, что их принято подавать к мартини. А третьи так и живут, не познав их настоящего вкуса.

Мне не понравился ход моих мыслей.

Мы разговаривали о сексе, а я мысленно зачем-то приплел сюда оливки. Мне очень не хотелось, чтобы каждый раз при взгляде на оливки у меня возникали бы мысли о сексе. Это можно было бы сказать и наоборот — при каждом взгляде на секс, возникали бы мысли об оливках. И куда бы это меня привело? Похоже, с выпивкой нужно заканчивать.

Пришла пора уходить, и это было совершенно очевидно. Даже часы напоминали мне об этом. Вообще-то, я уже опаздывал.

Эгги проводила меня до двери. После одной или двух фраз, произнесенных с томными вздохами, она сказала:

— Мне было приятно побеседовать с тобой, Шелл. Надеюсь, ты ещё как-нибудь заглянешь ко мне. И пусть твоя жена тоже приезжает с тобой.

— Ну, вообще-то это не так просто. У меня нет жены.

— Ты так больше и не женился?

— Я никогда не был женат, Эгги.

Она удивленно захлопала глазами.

— Сколько же тебе лет? Выглядишь ты лет на… ну, я бы сказала, лет на тридцать. Угадала?

— Точно. Вообще-то, мне уже за тридцать.

Она пришла в ужас.

— Тридцать! И не женат? И никогда не был?

Она осталась стоять, как вкопанная. После всего, что она наговорила мне, кровь бурлила в её венах, как струится сок по стволу древнего дерева.

— О, Шелл, — проговорила она, наконец, — вы лишили себя такой радости и отказались от великого предназначения, уготованного судьбой мужчине!

Это были её собственные слова. А я только что едва не влюбился в нее.