– Тут ты угодил в самую точку, – подтвердила она.
      – И все?
      – А тебе мало?
      – Ну, я думал… будут пляски, заклинания, все такое…
      – Этот ритуал я проделала до твоего прихода.
      – Ну надо же! Ага. Гм. А как… насчет оплаты?
      – О, я плату не беру, – успокоила его матушка. – Деньги, они ведь только несчастья приносят.
      – А-а! Точно-точно, – лицо Джарга просветлело.
      – Разве что, быть может… если у твоей жены завалялись какие-нибудь старые тряпки, то у меня двенадцатый размер, а цвет я предпочитаю черный. Или, может, она любительница печь, тогда мне бы пирожков… А медку у вас горшочек нигде не застоялся? Или вдруг как раз сегодня вы собрались резать свинью, так вот, я люблю вырезку со спины… Впрочем, ляжечка тоже сойдет, да и свиные ребрышки – м-м, объеденье! В общем, все подойдет, что вам самим не нужно. Хотя это вовсе не обязательно. Я ведь не люблю накладывать на людей обязательства. Ну и что, что я ведьма? Это ничегошеньки не значит. У вас ведь в доме все хорошо? Все здоровы?
      Она с удовольствием наблюдала, как до Джарга постепенно доходит смысл ее слов.
      – А теперь давай я помогу тебе выйти, – добавила матушка.
      Джарг Ткач так никогда и не смог объяснить себе последовавшие за этим события. Матушка, обычно твердо стоявшая на ногах, вдруг споткнулась об одну из его палок и начала падать назад, цепляясь за его плечи, а ее колено взлетело высоко в воздух, как-то неудачно вывернулось и угодило ему прямо в какую-то точку в позвоночнике, раздался громкий щелк…
      – Арррргхх!
      – Ой, извини!
      – Моя спина. О,моя спина!
      «Впрочем, все мы стареем, – чуть позже думал Джарг. – И ведьмы тоже. С возрастом человек становится неловким, а матушка всегда была немного того, хотя это не мешает ей готовить хорошие снадобья. Причем такие, что чертовски быстро действуют!» Подходя к своей хижине, Джарг Ткач уже не опирался на палки, а нес их под мышкой.
      Матушка, качая головой, проводила его взглядом.
      «Люди слепы, все до одного, – в свою очередь думала она. – Предпочитают верить во всякую чепуху, а не в старую добрую хиропрактику».
      Разумеется, ей это только на руку. Пусть себе восторженно охают-ахают, ломают головы: и как это она узнала, кто к ней идет? А то, что из матушкиной хижины, расположенной на самом повороте тропинки, прекрасный обзор и видно любого путника, лучше пусть останется в тайне. Как и фокус со щеколдой и привязанной к ней черной ниткой…
      Не то чтобы матушка целыми днями сидела, пялясь в окно и дожидаясь, не покажется ли кто-нибудь на тропинке. К примеру, приближение Джарга Ткача она почувствовала в тот момент, когда глядела на огонь в камине. Но дело-то не в этом.
      И разве она сделала что-то плохое? Всего-то навсего обвела вокруг пальца глуповатого старика.
      Матушка много кого повидала на своем веку: встречалась и с волшебниками, и с чудовищами, и с эльфами… а сейчас сидит и радуется: как ловко она надула Джарга Ткача, человека, дважды не получившего звание Деревенского Идиота только потому, что его сняли с соревнований по причине полного, абсолютного идиотизма.
      Она катится по наклонной. Что дальше? Скоро она начнет зловеще хихикать, бормотать всякую чушь и жарить в печке детишек? До этого осталось совсем недалеко, тем более что детей матушка всегда недолюбливала.
      Матушка Ветровоск уже многие годы служила деревенской ведьмой. А потом сложилось так, что ей пришлось отправиться в путешествие, она поглядела мир, и с тех пор у нее внутри что-то непрерывно зудит – особенно в это время года, когда по бледному небу пролетают гусиные клинья, а невинные зеленые листочки в долинах скукоживаются от первых заморозков.
      Она окинула взглядом кухню. Надо бы подмести. Неплохо бы вымыть посуду. Стены кое-где тронуты плесенью. Все надо делать, все. Дел столько, что руки опускаются и не хочется ни за что браться.
      Сверху донеслись гусиные кличи. Она посмотрела в небо. Высоко, меж облаками, гуси клином устремлялись в путь.
      Летят в теплые страны, о которых матушка Ветровоск только слышала и в которых никогда не бывала.
      Как заманчиво…
 
      Члены избирательного комитета расселись вокруг стола в кабинете господина Нечаста Бадьи, нового хозяина Оперы. По обе руки от него расположились Зальцелла, главный режиссер, и доктор Поддыхл, управляющий хором.
      – Следующим пунктом, – произнес господин Бадья, – у нас идет… ну-ка, посмотрим… ах да. Кристина… Потрясающе смотрится на сцене, правда? И фигурка что надо. – Он подмигнул доктору Поддыхлу.
      – Фигура отличная, – бесстрастно согласился доктор Поддыхл. – Жаль, что фигурой не поют.
      – Вот они, творческие натуры… Неужели вы не понимаете, на дворе век Летучей Мыши! – воскликнул Бадья. – Опера – это коммерческое предприятие, а песенки можно распевать и на улице.
      – Это вы так считаете. Однако…
      – Представление о сопрано как о дамочке пятнадцати акров в обхвате и в рогатом шлеме давным-давно устарело.
      Зальцелла с Поддыхлом переглянулись. Значит, вот какой у них новый хозяин…
      – К сожалению, – язвительно откликнулся Зальцелла, – по-прежнему актуально представление о сопрано как о певице с приемлемым певческим голосом. У нее хорошая фигура, это верно. И она не без… искорки. Однако петьона не умеет.
      – Но ее ведь можно научить! – возразил Бадья. – Несколько лет в хоре и…
      – Да, быть может, после нескольких лет в хоре, если я, конечно, столько протяну, она станет вполне посредственной певичкой, – отозвался доктор Поддыхл.
      – Э-э, господа… – Бадья взмахнул рукой. – Гм-м. Ну ладно. Значит, карты на стол, так вы хотите? Хорошо. Я человек простой. Вокруг да около не хожу, говорю все напрямую, черное называю черным, а белое…
      – Да-да, мы очень хотели бы познакомиться с вашим взглядом на вещи, – перебил его Зальцелла.
      «Вот, значит, какой хозяин нам теперь достался… – снова подумал он. – Выбрался из грязи в князи и страшно горд своими достижениями.
      Путает грубоватое добродушие и честность с обыкновенным хамством. Рискну поставить доллар, он считает, будто бы ему ничего не стоит распознать человека, внимательно посмотрев тому в глаза и пожав ему руку…»
      – Я прошел через мельницу жизни, – продолжал Бадья, – и сам замесил свою судьбу…
      «Может, ему лучше было какую-нибудь пекарню купить?» – уныло подумал Зальцелла.
      – …Но я должен поставить вас в известность, что здесь замешаны некоторые, з-э, финансовые интересы. Ее отец, он, э-э, одолжил мне в свое время изрядную сумму на покупку этого заведения. Тогда же он выразил обеспокоенность судьбой своей дочери. Искреннюю отцовскую обеспокоенность. Если мне не изменяет память, то дословно он выразился так: «Смотри, не вынуди меня потом переломать тебе ноги». Я, конечно, не рассчитываю, что вы, творческие натуры,это поймете. Это ведь бизнес. Но мой девиз таков: береженого боги берегут.
      Зальцелла засунул руки поглубже в карманы жилета, откинулся в кресле и принялся тихонько насвистывать.
      – Понятно,– произнес Поддыхл. – Что ж, такое случается не впервые. Хотя, вообще-то, больше проблем с балеринами.
      – Нет-нет, этотут совершенно ни при чем. Чисто деловые отношения, – поспешно уверил Бадья. – Просто к деньгам, как бы сказать, прилагалась эта девушка, Кристина. И вы ведь не станете отрицать, со внешностью у нее действительно все в порядке.
      – Нам-то что? – пожал плечами Зальцелла. – Это ведь ваша Опера. А как насчет… Пердиты?…
      Они улыбнулись друг другу.
      – Ах да, Пердита! – Скинув с плеч вопрос о Кристине, Бадья испытал огромное облегчение. Теперь можно было опять стать честным и прямодушным руководителем.
      – Пердита Икс,– поправил его Зальцелла.
      – Я даже думать боюсь, что за имечко придумает себе следующая певичка!
      – Уверен, эта Пердита еще себя покажет, – заметил Поддыхл.
      – Ага, если когда-нибудь у нас дойдут руки до той оперы, ну, помните, со слонами.
      – Но какой диапазон… Какой охват! У нее потрясающий охват…
      – Во-во. Я видел, как ты на нее таращился.
      – Я говорил о голосе,Зальцелла. Своим голосом она обогатит звучание хора.
      – Она сама как целый хор. Всех остальных можно смело вышвыривать на улицу. О боги, она может петь сама с собой! Но разве можно представить ее в главной роли?
      – Только не это. Зрители попадают под стулья от смеха.
      – Согласен. Но характер у нее, похоже… сговорчивый.
      – Чудесная девушка, я так сразу и подумал, как увидел ее. И волосы, кстати, хорошие.
 
      Она никогда не думала, что все получится так легко…
      Словно в трансе, Агнесса слышала, как ей говорят о жалованье (очень маленьком), о необходимости учиться (очень много), о жилье (хористы проживали в самом здании Оперы, под крышей).
      А потом о ней более или менее забыли. Она стояла и смотрела, как по сцене легкими шажками двигаются будущие звезды балета. Сейчас, исполненные надежд, они выполняли свои ежедневные упражнения.
      – У тебя и в самом деле поразительный голос!! – воскликнул кто-то у нее за спиной.
      Она обернулась. Как однажды верно подметила нянюшка Ягг, зрелище поворота Агнессы существенно расширяло ваш кругозор. Ноги двигались достаточно быстро, но из-за инерции, присущей некоторым щедрым участкам тела, после фактического совершения движения какая-то часть Агнессы еще некоторое время словно бы соображала, куда, собственно, нужно двигаться.
      Обратившаяся к Агнессе девушка была, даже согласно обычным стандартам, весьма хрупкого телосложения. Более того, судя но всему, на достигнутом она не останавливалась и прикладывала немалые усилия, чтобы стать еще стройнее. У нее были длинные белокурые волосы, и улыбалась она счастливой улыбкой девушки, которая прекрасно знает: она стройна и у нее длинные белокурые волосы.
      – Меня зовут Кристина!! – представилась она. – Ну разве не здорово?!
      И голос у нее был из таких, что превращают каждую фразу в восклицание. Как будто ей в горло ввинтили взволнованно пищащую машинку.
      – М-м, да, – туманно ответила Агнесса.
      – Этого момента я ждала столько лет!!!
      Сама Агнесса ждала этого момента двадцать четыре часа – с той самой минуты, как увидела на стене Оперы объявление о наборе. Но признаваться в этом было бы рискованно.
      – А где ты училась?! – воскликнула Кристина. – Я провела три года в Щеботанской консерватории, и меня учила сама госпожа Вентури!!
      – М-м. А меня… – Агнесса запнулась, выстраивая соответствующий ответ. – А меня учила… сама нянюшка Ягг. Вот только консерватории у нее нет, в горах трудно консервировать, со стеклянной посудой там сложно.
      Вдаваться в дальнейшие расспросы относительно прошлого своей новой знакомой Кристина не стала. Все слишком трудное для понимания она просто-напросто игнорировала.
      – В хоре ведь не очень хорошо платят?! – продолжала она.
      – Гм, не очень.
      «Даже за мытье полов и то платят больше, – подумала Агнесса. – А все потому, что, если повесить объявление, мол, требуется девушка для мытья полов, на него вряд ли откликнутся сотни исполненных надежд претенденток».
      – Но я всегда хотела заниматься именно этим!! Кроме того, это ведь определенный статус!!
      – Да, наверное так.
      – Я уже посмотрела наши комнаты!! Они очень тесные!! А тебе какую комнату дали?!
      Агнесса тупо посмотрела на ключ в руке. Его вручили ей, присовокупив множество резких указаний насчет того, что никаких мужчин.Указания сопровождались крайне неприятным выражением на лице хоровой матроны, которое можно было расшифровать как «тебя,впрочем, об этом можно и не предупреждать».
      – Э… Семнадцатую.
      – О-о, как прекрасно!! – захлопала в ладошки Кристина.
      – Прошу прощения?
      – Я такрада!! Мы с тобой соседки!! Агнесса опешила. Она уже давно смирилась с тем, что в великой командной игре под названием Жизнь ее выводят на поле последней.
      – Ну что ж… Да, видимо… – пробормотала она.
      – Тебе так повезло!!! У тебя такая величественная фигура, как раз для оперы!!! И такие дивные волосы, ты их так чудесно взбиваешь!!! И черное, кстати, тебе идет!!!
      «Величественная…» – повторила про себя Агнесса. Никогда, никогда в жизни ей не приходило в голову это слово. А белого цвета она всегда чуралась, потому что в белом становилась похожа на бельевую веревку в ветреный день.
      «Человек, проводящий с Кристиной много времени в одном помещении, должен время от времени открывать окно, чтобы не задохнуться от восклицательных знаков», – думала Агнесса, следуя за новой подругой в их совместную комнатку.
      С задников сцены, никем не замеченный, некто провожал их взглядом.
 
      Как правило, люди были рады видеть нянюшку Ягг. Что она действительно умела, так это дать человеку почувствовать себя как дома – в его же собственном доме.
      А еще она былаведьмой и потому обладала невероятной способностью появляться в тот самый момент, когда подходили пироги или жарилась курица. Отправляясь куда-то, нянюшка Ягг обычно заталкивала под резинку панталон авоську – на тот случай, как она это объясняла, «если кто захочет вдруг поделиться со мной чем-нибудь вкусненьким».
      – Ну-с, госпожа Нитт, – заметила она примерно на третьем пироге и четвертой чашке чая, – как поживает твоя дочка? Это я про Агнессу.
      – О-о, госпожа Ягг, а ты разве не слышала? Агнесса-то отправилась в Анк-Морпорк, чтоб певицей там стать.
      Сердце нянюшки Ягг упало.
      – Очень мило, – отозвалась она. – Как же, как же, помню, у нее ведь хороший певческий голос. Само собой, я ей тоже дала пару полезных советов. Я, бывало, слышала, как она поет в лесу.
      – В лесу много места, – кивнула госпожа Нитт. – А грудь у нее всегда была такая хорошая, широкая.
      – Гм, в самом деле. Этим она и примечательна. Так, значит… э-э… Агнесса, стало быть, не здесь?
      – Ты ведь ее знаешь, нашу Агнессу. Особо много она не говорит. Но, по-моему, тут ей было скучновато.
      – Скучновато? В Ланкре? – переспросила нянюшка Ягг.
      – Вот и я ей о том же, – отозвалась госпожа Нитт. – Бывало, говорю ей: посмотри, какие у нас красивые закаты, заглядишься. А каждую мясленицу ярмарка…
      Нянюшка Ягг задумалась об Агнессе. Не всякая мысль способна была вместить в себя всю Агнессу за раз.
      Ланкр всегда славился сильными, умелыми женщинами. Ланкрскому фермеру нужна жена, которой ничего не стоит забить фартуком волка, когда она отправится в лес по дрова и бедолага невзначай ей там повстречается. И хотя поцелуи поначалу обладают большим очарованием, чем, допустим, стряпня, все же средний ланкрский парень, когда ищет невесту, не забывает наставления, данные мудрым отцом: поцелуи в конце концов приедаются, а стряпня с годами нравится все больше и больше. Поэтому самое пристальное внимание парни уделяют девушкам из таких семей, которые славятся своими кулинарными традициями и умением наслаждаться едой.
      А вообще Агнесса выглядит очень даже неплохо, подумала нянюшка. Особенно издалека – взгляду есть где разгуляться. Чудесный образчик юной женственности Ланкра. Женственности в Ланкре было по меньшей мере вдвое больше, чем в остальных городках Плоского мира.
      Еще нянюшка вспомнила, что Агнессу всегда отличала задумчивость и некоторая робость, как будто тем самым девушка пыталась хоть немножко уменьшить занимаемый ею объем мирового пространства.
      Однако она демонстрировала все признаки пригодности к ведьмовскому ремеслу. И неудивительно. Ничто так не стимулирует древние магические струны, как чувство отличности от других людей. Именно поэтому Эсме настолько преуспела в ведьмовском деле. Агнесса любила носить сентиментальные черные кружевные перчатки, лицо она пудрила бледной пудрой, да к тому же называла себя Пердитой плюс странная буква с хвоста алфавита. Все это говорило о том, что у девушки есть перспектива. Ну а наносное… Оно быстро испарилось бы, стоило только Агнессе познакомиться с ведьмовством поближе.
      Нужно было повнимательнее отнестись к этому ее увлечению пением. Сила, таящаяся в людях, пробивается наружу самыми разными способами…
      У музыки и магии много общего. Во-первых, они начинаются с одной буквы. А во-вторых, невозможно заниматься одновременно и тем и другим.
      Проклятье… Нянюшка серьезно рассчитывала на эту девушку.
      – Она выписывала ноты из самого Анк-Морпорка, – прервала ее размышления госпожа Нитт. – Вот, полюбуйся.
      Она передала нянюшке несколько бумажных стопок.
      Нянюшка просмотрела листки. В Овцепиках песенники были довольно широко распространены, и распевание песен считалось третьим самым популярным занятием, которому хорошо предаваться долгими зимними вечерами. Но на этих листках были записаны не просто песенки. Таких длинных песен не бывает.
      – «Так паступают все Гиты», – прочла нянюшка. – «Скротские мейстерзингеры».
      – Это все ненашенские песни. Заграничные, – гордо прокомментировала госпожа Нитт.
      – Ненашенские – это точно… – задумчиво кивнула нянюшка.
      В устремленном на нее взгляде госпожи Нитт читалось ожидание.
      – Что? – нахмурилась нянюшка.
      Госпожа Нитт посмотрела на ее пустую чашку, а потом снова перевела взгляд на нянюшку.
      – А, ну да, – догадалась нянюшка. Вздохнув, она отложила странные песенники в сторону. И все-таки матушка Ветровоск права. Они ведьмы, и этим сказано все. А людям от ведьм только одно и нужно.
      – Что ж, пора и за дело… – нянюшка попыталась улыбнуться. – Давай теперь посмотрим, что уготовила нам судьба, коварно принявшая обличье этих высохших чаинок.
      Придав лицу положенное оккультное выражение, она заглянула в чашку.
      Которая буквально секунду спустя ударилась о пол и разлетелась на сотни осколков.
 
      Это была маленькая комнатка, которую разделяла на две половинки тонкая переборка. В негласном оперном табеле о рангах младшие хористы шли следом за рабочими сцены и их подмастерьями.
      В этой полкомнатке места хватало только для кровати, небольшого шкафчика, туалетного столика и довольно неуместного здесь огромного, размером с дверь, зеркала.
      – Внушительно, а?! – воскликнула Кристина. – Зеркало пытались вынести, но оно, по-видимому, вделано в стену!! Здорово, что его не вынесли, правда?! Оно мне еще очень пригодится!!
      Агнесса промолчала. В ее половинке комнаты зеркала не было. И это ее только радовало. Она с настороженностью относилась к зеркалам, и вовсе не потому, что ей не слишком нравилось отражаемое в них. Просто зеркала как-то… гм, беспокоили ее. Порой ей казалось, что они ее рассматривают. Изучают. Агнесса терпеть не могла, когда на нее таращились.
      Кристина встала на свободный пятачок посреди комнатки и закрутилась волчком. Словно какая-то искорка, подумала Агнесса, невольно залюбовавшись. Что-то в Кристине наводило на мысль о блестках.
      – Ну разве не мило?! – воскликнула та.
      Не любить Кристину было все равно что не любить маленьких пушистых зверюшек. Кристина именно такой и была – маленький пушистый зверек. Может, кролик. Любую мысль она воспринимала в несколько приемов, словно грызла ее, как морковку, откусывая по кусочку.
      Агнесса опять поглядела на зеркало. Отражение ответило ей усталым взглядом. Хочется побыть одной. Все произошло так быстро. Да, нужно немножко побыть одной, освоиться на новом месте, а то все как-то не так…
      Кристина перестала кружиться.
      – С тобой все в порядке?! Агнесса кивнула.
      – Так расскажимне о себе наконец!!
      – Э-э… ну… – Агнесса неожиданно для себя ощутила, что ей приятно внимание новой подружки. – Родом я из одного местечка в горах, о котором ты, наверное, никогда даже не слышала…
      Внезапно она умолкла. Огонек в глазах Кристины потух, и Агнесса вдруг поняла, что целью вопроса было вовсе не получение ответа: Кристина задала вопрос только потому, что молчать она не могла.
      – Мой отец – император Клатча, а мать – смородиновое желе, – продолжила Агнесса.
      – Как интересно!! – воскликнула Кристина, вертясь перед зеркалом. – Как ты думаешь, у меня волосы красиво лежат?!
 
      Но умей Кристина слышать кого-либо, кроме себя, Агнесса рассказала бы ей вот что.
      Однажды утром она проснулась с четким и ужасным осознанием того факта, что на одном чудесном характере далеко не уедешь. Ах да, а еще у нее красивые волосы.
      И дело даже не в характере, а в слове «зато», которое люди всегда добавляют, когда говорят о ней: «Зато у нее замечательный характер». Выбора Агнессе не предоставили. Перед тем как ей появиться на свет, никто не спросил у нее, хочет ли она родиться с чудесным характером или предпочтет, скажем, отвратительный характер итело, которое легко влезет в платье девятого размера. А теперь ей твердят, что красота – это все наносное, поверхностное. Как будто мужчинам есть дело до красивых почек!
      Будущее грозило вот-вот раздавить ее.
      Периодически она ловила себя на том, что когда хочет выругаться, то восклицает «дрянь!» или «ах, чтоб тебя!», а письма пишет на розовой бумаге.
      Она приобрела репутацию спокойной, правильной девушки, на которую всякий может положиться в трудную минуту.
      Агнесса знала, что ее ждет впереди. Очень скоро она научится готовить песочное печенье не хуже, чем это делает ее мать, и тогда все – на каких-либо надеждах можно будет ставить крест.
      Так и появилась на свет Пердита. Где-то Агнесса слышала, что внутри каждой толстухи живет стройная красавица . Этой красавице она и дала замечательное имя Пердита. Пердита делала то, на что сама Агнесса никогда не осмелилась бы по причине чудесногохарактера. Свои письма Пердита писала на черной бумаге – ну, или писала бы, если бы такое сошло ей с рук. И Пердита не краснела на каждом шагу. Совсем напротив, ее отличала загадочная бледность. Пердита была так интересна в своей заблудшести. Так привлекательна в своей греховности! И красилась она темно-вишневой губной помадой! Лишь изредка Агнессе приходило в голову, что Пердита, быть может, такая же дура, как и она сама.
      Неужели единственной альтернативой было присоединиться к ведьмам? Порой она ощущала, хоть и смутно, их интерес. Ну, это как будто чувствуешь на себе чей-то испытующий взгляд, но не видишь, кто на тебя смотрит. Хотя один раз она заметила, как нянюшка Ягг критически рассматривает ее – примерно так же разглядывают подержанную кобылу.
      Агнесса и сама осознавала, что какой-тоталант у нее есть. Иногда она предвидела то, что должно произойти, хотя знание это было весьма путаным, а следовательно, бесполезным – оно обретало четкую форму, только когда событие уже произошло. А еще у нее был голос. Необычный голос. Она всегда с удовольствием пела, и голос был полностью послушен ей. Он делал все, что она хотела.
      Но как живут ведьмы? О, нянюшка Ягг очень милая старушка – этакий вечно бодрый живчик. Зато все прочие ведьмы какие-то ненормальные: они двигаются поперек мира, а не параллельно ему, как обычные люди… Взять, к примеру, старую мамашу Дипбаж, для которой прошлое и будущее – открытая книга, зато в настоящем она слепа как крот. Или вот Милли Хорош из Ломтя: она заикается, а из ушей у нее течет. А уж что до матушки Ветровоск…
       О да.Самая прекрасная профессия в мире? Все ведьмы – брюзгливые старухи, у которых нет ни друзей, ни подруг.
      И они вечно рыщут в поисках таких же ненормальных, как они сами.
      Но с Агнессой Нитт им не обломится.
      Она сыта по горло жизнью в Ланкре. И ведьмами. И жизнью Агнессы Нитт. Поэтому она… сбежала.
 
      С виду ни за что нельзя было сказать, что нянюшка Ягг – прирожденная бегунья. Тем не менее она передвигалась с обманчивой быстротой, разбрасывая тяжелыми башмаками кучи листьев.
      С неба доносились гусиные клики. Небосклон пересекла еще одна стая. Птицы так торопились успеть за летом, что в баллистической спешке их крылья были почти неподвижны.
      У хижины матушки Ветровоск был заброшенный вид. От домика веяло пустотой.
      Обежав дом, нянюшка ворвалась в заднюю дверь, затопала вверх по ступенькам, увидела исхудалое тело на постели, мгновенно сделала соответствующие выводы, схватила с мраморного умывальника кувшин с водой, ринулась назад…
      Резко взметнувшись вверх, матушкина рука схватила ее за запястье.
      – Я всего-навсего решила вздремнуть,– матушка открыла глаза. – А твой топот, Гита, разбудил бы даже медведя в спячке.
      – Надо срочно заварить чай! Ты сама должна увидеть… – выдохнула нянюшка. От облегчения она едва не осела на пол.
      Матушка Ветровоск была достаточно умна, чтобы не задавать лишних вопросов.
      Однако чашка хорошего чая не готовится в спешке. Нянюшка Ягг нетерпеливо переминалась с ноги на ногу, пока матушка раздувала огонь, вылавливала из ведра с водой лягушат, кипятила воду и настаивала сухие листья.
      – Я не буду делать никаких выводов, – произнесла нянюшка, наконец усаживаясь на табурет. – Просто налей чашку чая и сама погляди.
      В целом ведьмы довольно-таки пренебрежительно относились к гаданию по чайным листьям. Ну что чаинки могут знать о будущем? Они не более чем объект, на котором успокаивается взгляд. А всю работу делает ум. В качестве такого «успокоительного» подойдет практически что угодно. Пылинки на поверхности лужи, кора ветки… в общем, что угодно. Например, нянюшка Ягг хорошо предсказывала будущее по пене в пивной кружке. Пена неизменно показывала, что нянюшке вот-вот предстоит насладиться освежительным напитком, и почти наверняка бесплатно.
      – Помнишь молодую Агнессу Нитт? – спросила нянюшка, пока матушка Ветровоск разыскивала молоко.
      Матушка нахмурилась.
      – Ту Агнессу, которая еще называет себя Пердитихой?
      – Пердитой Икс, – поправила нянюшка.
      Человек имеет право поменять свою жизнь, и нянюшка это право уважала. Матушка пожала плечами.
      – Толстуха. С копной волос. Когда ходит, ноги выворачивает наружу. Часто слоняется по лесу и поет. Хороший голос. Любит читать. Самое крепкое словцо, что я от нее слышала, – «дрянь». Стоит кому-то на нее посмотреть, заливается краской. Носит черные перчатки с отрезанными пальцами.
      – А помнишь, мы как-то говорили, что она, быть может… подойдет?
      – Гм, ты права, в ней есть что-то этакое, – согласилась матушка. – Вот только… имя неудачное.
      – Ее отца звали Послед, – задумчиво произнесла нянюшка Ягг. – Их было три сына: Перед, Серед и Послед. С фантазией в этом семействе всегда были проблемы.
      – Я говорила про Агнессу, – ответила матушка. – Лично мне это имя напоминает бахрому на коврике.
      – Наверное, поэтому она и назвала себя Пердитой.
      – Это еще хуже.
      – Ты сосредоточилась? – спросила нянюшка.
      – Да, пожалуй, сосредоточилась.
      – Отлично. А теперь посмотри на чаинки.
      Матушка заглянула в чашку.
      Драматический эффект вышел не особо ярким – наверное, из-за того, что нянюшка несколько переборщила с напряжением. И все же матушка тихонько присвистнула.
      – М-да. Вижу, – произнесла она.
      – И ты тоже?
      – Угу.
      – Похоже на… череп?
      – Угу.
      – А глазищи? Лично я чуть не обо… я очень удивилась, когда увидела эти глазищи.
      Нянюшка аккуратно поставила чашку на блюдце.
      – Ее мамаша показала мне письма, которые она пишет родным, – продолжала она. – Я их прихватила с собой. Холодок по коже идет, когда читаешь эти письма, Эсме. Ее ждет что-то очень плохое. Но она девушка из Ланкра. Одна из наших. А мы, ланкрцы, своих в беде не бросаем.
      – Чаинки не умеют предсказывать будущее, – голос матушки звучал спокойно. – Это всем известно.
      – Кроме самих чаинок.
      – Ну да, надо быть совсем слабоумным, чтобы пытаться спорить с чайной заваркой.
      Нянюшка Ягг перевела взгляд на пачку писем Агнессы. Детский, округлый почерк – такой почерк обычно свойствен человеку, который в детстве честно и прилежно копировал буквы в прописях, но, повзрослев, редко брал в руку перо, а потому почерк его так и не изменился. Кроме того, автор писем аккуратно разлиновал бумагу тонкими карандашными линиями.
       «Дарогая мамачка, надеюсь, это письмо благаполучно дайдет до тебя, патаму што я его тебе пасылаю. Я в Анк-Мопорке, и у меня все харошо. Меня еще не изнасиловали!! Жыву я по адресу улица Паточной Шахты, 4, место хорошее, и…»
      Матушка взяла в руки следующее письмо.
       «Дарогая мамачка, надеюсь, у тебя все харошо. У меня все отлично, толька деньги тают. Для заработка я пою в тавернах, но мне неочень много платят. Поэтому я пошла в Гильдию Белашвеек, штобы взять какоенибудь шытье. Штобы показать, што я умею, я прихватила коекакие сваи вышывки. И ты ПАРАЗИШСЯ, другова слова не найти…»
      А вот еще одно послание…
       «Дарогая мамачка, наконец у меня есть харошие новости. На следущей неделе в Опере будут правадить слушания…»
      – Что такое «опера»? – осведомилась матушка Ветровоск.
      – Это как театр, только там все время поют.
      – Ха! Театр!– мрачно прокомментировала матушка.
      – Это мне мой Невчик как-то рассказывал. Говорит, там все время распевают на иностранных языках. А еще он сказал, что за все представление не понял ни слова.
      – Твой Невчикмного чего не понимает. И что, интересно, он делал в Опере?
      – Отбивал черепицу с крыши, – довольным голосом ответила нянюшка.
      Воровство, совершенное кем-то из представителей семейства Ягг, воровством не считалось.
      – Из этих писем не много-то почерпнешь. Девушка приехала в город, образовывается там. – Матушка задумчиво наклонила голову набок. – Однако этого слишком мало для…
      Раздался неуверенный стук в дверь. Это был Шон Ягг, младший сын нянюшки и единственный представитель всех общественных служб Ланкра. На данный момент к его лацкану был приколот значок почтальона; процесс доставки почты в Ланкре заключался в том, что Шон снимал мешок с письмами с гвоздя, куда его вешал возчик почтовой кареты, и потом, когда у него появлялось свободное время, разносил почту по домам. Хотя многие ланкрцы сами являлись к мешку и брали себе то письмо, которое понравится.