Discworld (Плоский мир) - Маскарад (пер. С.Увбарх под ред. А.Жикаренцева)

      – И все через донышко бутылки. Уж меня-то тебе не обмануть, старый бездельник. Ну, что случилось с Томми?
      – Это был Призрак, господин Зальцелла! – воскликнул Томми в восторге от шанса опять выйти на авансцену. – Он на меня ка-ак набросился! И по-моему, у меня сломана нога, – быстро добавил он тоном человека, который вдруг осознал некоторые неприятные последствия случившегося.
      По идее, на слова Томми вновь прибывший должен был отреагировать какой-нибудь репликой, типа «Призрак? Никаких призраков не бывает». Во всяком случае, Агнессе показалось, что у господина Зальцеллы лицо человека, который на подобные суеверия реагирует именно так. Но вместо этого он сказал:
      – Значит, опять появился? И куда он делся потом?
      – Я не видел, господин Зальцелла. Набросился на меня – и тут же куда-то скрылся!
      – Эй, кто-нибудь, помогите Томми добраться до буфета, – приказал Зальцелла. – И позовите доктора…
      – Нога у него не сломана, – произнесла Агнесса. – Но на шее серьезный ожог от веревки, а в ухо ему налилась краска.
      – Да кто ты такая, госпожа, чтобы судить, что у меня сломано, а что нет?… – возмутился Томми.
      Сломанная нога – это куда благороднее, чем какая-то краска, залившая ухо. Куда больше возможностей.
      – Я… э-э… я немного училась, – замялась Агнесса и поспешила добавить: – Но ожог очень тяжелый и чреват посттравматическим шоком.
      – В таких случаях очень помогает бренди, правда ведь? – сразу согласился Томми. – Может, кто-нибудь попробует влить сквозь мои крепко сжатые губы пару-другую капель?
      – Огромное спасибо, Пердита. Так, – Зальцелла обвел взглядом собравшихся, – ну, что мы здесь толпимся? Все по местам и работать.
      – Огромные черные дыры, – упорно твердил Хвать. – Гигантские и пустые.
      – Да-да, Хвать, и тебе спасибо. А теперь помоги Рону отвести Крипса в буфет. Пердита, ты иди сюда. И ты, Кристина, тоже.
      Обе девушки послушно вытянулись перед главным режиссером.
      – Вы сами что-нибудь видели? – спросил Зальцелла.
      – Лично я видела огромное существо с огромными хлопающими крыльями и гигантскими черными дырами вместо глаз!! – мгновенно воскликнула Кристина.
      – А я только видела, как под потолком мелькнуло что-то белое, – пожала плечами Агнесса. – Извините…
      Сказав это, она покраснела. Опять от нее никакого толку. Вот Пердита на ее месте увидела бы таинственную фигуру в плаще или еще что-нибудь… интересное.
      Зальцелла улыбнулся.
      – Насколько я понял, ты видишь вещи такими, какие они есть? – произнес он. – Сразу видно, дорогуша, ты в опере совсем недавно. Однако должен заметить, что для разнообразия приятно встретить здесь уравновешенного, здравомыслящего человека…
      – О нет!– снова раздался чей-то вопль.
      – Призрак!! – автоматически взвизгнула Кристина.
      – Э-э, не совсем. Это крикнул молодой человек, он за органом, – поправила Агнесса. – Извините…
      – К тому же еще и наблюдательного, – прокомментировал Зальцелла. – В то время как ты, Кристина, насколько я могу судить, прекрасно вписываешься в обстановку. Ну, Андре, в чем дело?
      Из-за органных труб высунулась белокурая шапка волос.
      – Кто-то тут неплохо порезвился, господин Зальцелла, – скорбно произнес юноша. – Меха, струны, педали… Все приведено в негодность. Инструмент сломан. Мне не извлечь из него даже простенькой мелодии. А ведь этот орган бесценен.
      Зальцелла вздохнул.
      – Отлично. Я поставлю в известность господинаБадью, – сказал он. – Всем спасибо. И, хмуро кивнув Агнессе, зашагал прочь.
 
      – Зря ты так с людьми… – неопределенно посетовала нянюшка Ягг, когда дилижанс начал набирать скорость.
      Дружелюбно улыбаясь во весь рот, она окинула взглядом остальных путешественников, еще не пришедших в себя после неожиданной остановки.
      – Утречко доброе, – произнесла она, роясь в мешке. – Меня зовут Гита Ягг, у меня пятнадцать детей, а это моя подружка Эсме Ветровоск, мы едем в Анк-Морпорк. Может, кто-нибудь хочет сандвич с яйцом? Я с собой много прихватила. На них, правда, спал котик, но с ними ничегошеньки не случилось, вот, смотрите, их только разогнуть – и ешь на здоровье! Нет? Ну, как вам будет угодно. Так, посмотрим, что у нас там еще… Ага! Ни у кого открывалки для пива нет?
      Мужчина в углу подал знак, означающий, что у него может найтись указанный предмет.
      – Отлично, – довольным тоном промолвила нянюшка Ягг. – А из чего мы будем пить? Посуда какая-нибудь есть?
      Тут же кивнул еще один мужчина, готовый внести свою лепту в предстоящее пиршество.
      – Вот и ладненько, – одобрила нянюшка Ягг. – А теперь самое главное: бутылки пива ни у кого не найдется?
      Все путешественники в ужасе взирали на нянюшку и ее мешок, а поэтому матушка невольно оказалась как-то в стороне от происходящего. Воспользовавшись этим, она решила повнимательнее разглядеть попутчиков.
      Путь дилижанса лежал через Овцепики и дальше – по лоскутному одеялу равнин с заплатками-деревушками. Сорок долларов стоило только выбраться из Ланкра – во сколько же обойдется дальнейшая дорога? И что это за люди, которые согласны потратить большую часть двухмесячного жалованья на то, чтобы путешествовать быстро и без удобств?
      Тощий типчик, вцепившийся в свой мешок, скорее всего, шпион, заключила матушка. Толстяк, предложивший стакан под пиво, смахивал на какого-нибудь торговца; у него был неприятный цвет лица, свидетельствующий о том, что этот человек не просто любил приложиться к бутылке, но практически не выпускал ее из своих объятий.
      «Шпион» и «торговец» жались на одном конце скамьи, потому что другую ее часть занимал некто, своими пропорциями весьма смахивающий на волшебника. Лицо его было прикрыто носовым платком, и он испускал храпы с регулярностью гейзера – даже внезапная остановка дилижанса, судя по всему, его не разбудила. В целом выглядел «волшебник» так, как будто единственное, что ему порой досаждало в жизни, это тенденция мелких предметов притягиваться к нему, ну и периодические приливы-отливы.
      Нянюшка Ягг все продолжала увлеченно копаться в своем мешке, а в подобных случаях нянюшкин рот, минуя мозг, подключался напрямую к глазным яблокам.
      А еще нянюшка привыкла путешествовать на помеле. Наземное путешествие на большое расстояние было ей в новинку, поэтому она тщательно подготовилась.
      – …Нукыся… сборник кроссвордов для долгих путешествий… подушечка… тальк… капкан на комаров… разговорник… пакет, в который рвать… о-о!
      Аудитория, которая за время этой литании умудрилась вопреки всем физическим законам ужаться так, чтобы оказаться еще дальше от нянюшки, внимала ее речам с расширившимися от потрясения глазами.
      – Что такое? – осведомилась матушка.
      – Как ты думаешь, эта телега часто делает остановки?
      – А в чем дело?
      – Нужно было сходить кой-куда на дорожку. Прошу прощения. Это все от качки. Кто-нибудь знает, в этой коробке есть туалет? – бодро спросила нянюшка.
      – Э-э, – произнес предполагаемый шпион, – обычно мы ждем до следующего города, ну а в самых крайних случаях…
      Он вовремя прикусил язык, чуть было не добавив: «И окно сойдет». Для мужчины, путешествующего по ухабистым деревенским дорогам, это действительно был выход. Однако «шпиона» остановило ужасное предчувствие, что сидящая рядом с ним кошмарная старушка может отнесись к его предложению всерьез.
      – До Охулана совсем недалеко, – пробормотала матушка, тщетно пытавшаяся чуть-чуть подремать. – Подожди капельку.
      – Этот дилижанс в Охулане не останавливается, – подсказал «шпион».
      Матушка Ветровоск подняла голову.
      – Раньше не останавливался, – поправила она «шпиона».
 
      Господин Бадья сидел в своем кабинете, пытаясь разобраться в бухгалтерских отчетах Оперы.
      Но тщетно. Раньше у него никогда не возникало трудностей с бухгалтерскими документами, однако эти бумажки были родственны бухгалтерии примерно в той же степени, в какой песок родствен часовому механизму.
      Нечаст Бадья всегда любил оперу. Он правда ничего в ней не понимал, но океан, к примеру, он тоже не понимал, и что ж теперь, ему нельзя любить океан? Оперу он рассматривал как дело, которым вполне можно заняться, скажем, на пенсии. Кроме того, предложение было слишком выгодным, чтобы упустить его. В бизнесе, которым он занимался до сих пор (оптовая продажа сыра, молока и их производных), наступили суровые времена, поэтому Нечаст Бадья и решил пуститься в более спокойные воды мира искусств.
      Предыдущие владельцы поставили несколько очень даже неплохих опер. Жаль, что их гений не распространялся на бухгалтерскую отчетность. Создавалось впечатление, что деньги снимались со счетов в любой момент, когда возникала потребность в наличных средствах, а система финансовой отчетности главным образом состояла из записок на клочках бумаги, типа: «Взял тридцатку, чтобы заплатить К. Верну в понедельник. Р.» Кто такой Р.? А К. кто такой? И зачем он взял деньги? В мире сыров и молочных продуктов такие штучки никому не сходят с рук.
      Дверь отворилась. Бадья оторвался от записей.
      – А, Зальцелла, – приветствовал он. – Спасибо, что заглянул. Ты случайно не знаешь, кто такой К.?
      – Нет, господин Бадья.
      – А Р.?
      – Боюсь, что и его я не знаю. – Зальцелла пододвинул себе стул.
      – У меня на это ушло все утро, но в конце концов я все-таки подсчитал, что за пуанты мы платим более полутора тысяч долларов в год, – с этими словами Бадья помахал бумажным листком.
      Зальцелла кивнул.
      – Да, на кончиках пальцев они здорово протираются.
      – Но это же нелепо! Я до сих пор ношу башмаки отца!
      – Только пуанты – это не башмаки вашего отца. Скорее они похожи на перчатки для ног, и очень тонкие, – объяснил Зальцелла.
      – Да ну? Ничего себе перчаточки! Стоят семь долларов пара и снашиваются мгновенно! За несколько представлений! Должен же быть какой-тоспособ сэкономить…
      Зальцелла смерил нового работодателя долгим, холодным взором.
      – Может, нам стоит попросить балерин проводить побольше времени в воздухе? – наконец предложил он. – Ну, подкинут их на несколько раз больше, с них ведь не убудет.
      Лицо Бадьи приняло озадаченный вид.
      – А что, это сработает? – подозрительно спросил он.
      – Если балерин все время будут швырять туда-сюда, им не придется ходить. А значит, пуанты будут меньше изнашиваться, правильно? – ответил Зальцелла тоном человека, которому точно известно, что в этой комнате он самый умный из присутствующих.
      – А ведь и верно. Точно. Поговори с главной по балету, хорошо?
      – Обязательно. Уверен, она с восторгом отнесется к нашему предложению. Ну надо же, одним махом вы урезали расходы наполовину.
      Бадья просиял.
      – Что очень кстати, – продолжал Зальцелла. – Поскольку есть один вопрос, который мне хотелось бы с вами обсудить…
      – Да-да?
      – Помните, у нас раньше был орган?
      – Был? В каком это смысле был?– воскликнул Бадья. – Судя по всему, речь пойдет об очень дорогостоящих вещах. Ладно, выкладывай. Что у нас имеется?
      – У нас имеются много-много трубок и кое-какие клавиши, – отрапортовал Зальцелла. – Все остальное восстановлению не подлежит.
      – Но что случилось? Кто посмел?
      Зальцелла откинулся на спинку стула. Вообще-то, человек он был незлобивый, но сейчас Зальцелла неожиданно ощутил, что получает немалое удовольствие от происходящего.
      – А скажите, господин Бадья, – спросил он, – когда господа Пнигус и Кавалья продавали вам Оперу, они случаем не упоминали ни о чем… гм, сверхъестественном?
      Бадья поскреб в затылке.
      – Э-э… вроде упоминали. После того как я подписал договор и выложил денежки. Они вроде как пошутили. Сказали: «О, кстати, ходят слухи, что в Опере водится призрак, причем не просто призрак, а в смокинге, ха-ха, смех да и только, ох уж эти творческие натуры, ну прям как дети малые, ха-ха, но на всякий случай, чтобы не столкнуться с настоящим бунтом, никогда не продавайте на премьерах билеты в восьмую ложу, ха-ха». Я хорошо помню эти их слова. Когда платишь тридцать тысяч долларов, память как-то вдруг обостряется. А потом Пнигус и Кавалья сразу убыли. На довольно быстром экипаже, как мне теперь припоминается.
      – О! – Зальцелла почти улыбался. – Ну что ж, теперь, когда чернила уже давно просохли, пожалуй, стоит просветить вас относительно небольшой детали…
 
      Птички пели. Ветер, словно погремушками, играл сухими коробочками вереска. Поднеси ухо к одной из них – и слышно, как внутри перекатываются и погромыхивают семена.
      Матушка Ветровоск обследовала кюветы в поисках интересных трав.
      Высоко над холмами сарыч издал пронзительный крик и ушел в вираж.
      Дилижанс стоял на обочине – хотя на самом деле должен был вовсю нестись по дороге по крайней мере в двадцати милях отсюда.
      Наконец матушке надоело. Она бочком придвинулась к скоплению кустов дрока.
      – Эй, Гита, ты там как?
      – Прекрасно, прекрасно, – откликнулся приглушенный голос.
      – По-моему, возница начал проявлять легкие признаки нетерпения.
      – Природу торопить бесполезно, – последовал философский ответ.
      – Ну, я-то здесь ни при чем. Это ведь тысказала, что на помеле слишком дует.
      – Слушай, Эсме Ветровоск, лучше сделай кое-что полезное, – послышалось из-за кустов. – Буду очень тебе обязана, если ты нарвешь мне щавеля или лопухов.
      – Щавеля и лопухов? И что ты намерена с ними делать?
      – Я намерена сказать: «О, какое счастье, большие листья, как раз то, что мне нужно!»
 
      На некотором расстоянии от кустарника, в котором нянюшка Ягг приобщалась к природе, раскинулось безмятежное под тихим осенним небом озеро.
      В камыше умирал лебедь. По крайней мере, ему пришло время умереть.
      Однако возникла непредвиденная заковыка.
      Смерть, утомившись, присел на бережку.
      – ПОСЛУШАЙ, – сказал он. – Я ЗНАЮ, ЕСТЬ ОПРЕДЕЛЕННЫЙ ПОРЯДОК. ЛЕБЕДИ ПЕРЕД СМЕРТЬЮ ПОЮТ. ПОЮТ ВСЕГО ОДИН РАЗ В ЖИЗНИ – И КАК РАЗ ПЕРЕДО МНОЙ. ИМЕННО ОТСЮДА И ПОШЛО ВЫРАЖЕНИЕ «ЛЕБЕДИНАЯ ПЕСНЯ». ТАК ТРОГАТЕЛЬНО. ДАВАЙ ПОПРОБУЕМ ЕЩЕ РАЗ.
      Из тенистых закоулков своего одеяния он извлек камертон и слегка тронул его косой.
      – ВОТ НУЖНАЯ НОТА…
      – Не-ка! – ответил лебедь, качая головой.
      – ПОЧЕМУ? ТЕБЕ ЧТО-ТО НЕ НРАВИТСЯ?
      – Наоборот, мне тут очень нравится, – сообщил лебедь.
      – УВЫ, НИЧЕГО НЕ МОГУ ПОДЕЛАТЬ.
      – А тебе известно, что я ударом крыла легко ломаю человеку руку?
      – МОЖЕТ, Я НАЧНУ, А ТЫ ПОДПОЕШЬ? ЗНАЕШЬ «СЕРЕНАДУ СОЛНЕЧНОЙ ДОЛИНЫ»?
      – Дрянь из слюнявых фильмов! Я, между прочим, лебедь!
      – ТОГДА, МОЖЕТ, «КОРИЧНЕВЫЙ КУВШИНЧИК»? ХА-ХА-ХА, ХЕ-ХЕ-ХЕ, ЗВЯК-ЗВЯК-ЗВЯК…
      – И это называется песня? – Лебедь разгневанно зашипел и, качнувшись всем телом, переступил с одной перепончатой лапы на другую. – Не знаю, откуда ты родом, мужик, но в нашихместах в музыке разбираются куда лучше.
      – В САМОМ ДЕЛЕ? ТАК, МОЖЕТ, ПРОДЕМОНСТРИРУЕШЬ МНЕ?
      – Не-ка.
      – ПРОКЛЯТЬЕ.
      – Думал поймать меня? – произнес лебедь. – Хотел нагреть? Думал, я расслаблюсь и исполню тебе пару тактов песни коробейника из «Лоэнлебдя», да?
      – НИКОГДА НЕ СЛЫШАЛ. ЧТО ЗА ПЕСНЯ КОРОБЕЙНИКА ТАКАЯ?
      Лебедь сделал глубокий, усердный вдох.
      – Ну, та самая, она еще начинается: «Ты резать мой горло, битте шён…»
      – С УДОВОЛЬСТВИЕМ, – произнес Смерть.
      Коса рассекла воздух.
      – Вот гадство!
      Мгновением спустя лебедь вышел из своего тела и взъерошил перья на белоснежных, но теперь уже слегка прозрачных крыльях.
      – Ну и что дальше? – спросил он.
      – ТЕБЕ РЕШАТЬ. ЭТО ВЫ ДОЛЖНЫ РЕШАТЬ САМИ.
 
      Откинувшись на спинку кожаного кресла, Нечаст Бадья сидел с закрытыми глазами, пока главный режиссер не закончил свой рассказ.
      – Итак, – произнес Бадья, – посмотрим, правильно ли я тебя понял. Имеется Призрак. Каждый раз, когда кто-нибудь в этом здании теряет молоток, делается вывод, что молоток украл Призрак. Кто-то сфальшивил – тоже из-за Призрака. Но вместе с тем,если потерянное находится,благодарят за это того же Призрака. Если спектакль прошел хорошо, то, само собой, Призрак постарался. Он идет бесплатным приложением к зданию, как крысы. То и дело попадается людям на глаза, но видят его недолго, потому что он приходит и уходит, как… как Призрак. Кроме того, каждую премьеру он бесплатнопользуется восьмой ложей. И ты утверждаешь, народ его любит?
      – «Любит» не совсем верное слово, – поправил Зальцелла. – Правильнее было бы сказать, что… конечно, это чистой воды суеверие, но считается, что он приносит удачу. Во всяком случае, так всегда считалось.
      «Только тебе этого не понять, неотесанный сыродел, – добавил он про себя. – Сыр есть сыр. Молоко скисает естественным образом. Тебе не надо заставлять его скисать, вздрючивая несколько сотен человек, пока у них нервы не натянутся как струны…»
      – Приносит удачу… – без всякого выражения повторил Бадья.
      – Удача очень важна, – в голосе Зальцеллы кубиками льда плавало страдальческое долготерпение. – Наверное, в сыроделии темперамент не самый важный фактор?
      – Мы больше полагаемся на сыворотку.
      Зальцелла вздохнул.
      – Так или иначе, в Опере считается, что Призрак… приносит удачу. Раньше, бывало, он посылал людям короткие ободряющие записки. После по-настоящему удачного представления сопрано находили в своих гримерных коробки шоколадных конфет, его подарки. А еще он любит дарить мертвые цветы.
      – Мертвыецветы?
      – Даже не цветы. Просто букеты розовых стеблей, без бутонов. Это нечто вроде торговой марки Призрака. Считается, что такой его подарок тоже приносит удачу.
      – Мертвые цветы приносят удачу?
      – Очевидно. А вот живые цветы в опере уж точно к ужасному невезению. Некоторые певицы даже в гримерку их никогда не принесут. Ну а мертвые цветы вполне безопасны. Конечно, охапка цветочных стеблей – несколько странное зрелище, зато ничем тебе не угрожает. И появление таких букетов никого не тревожило. Наоборот, это был знак того, что Призрак вас поддерживает. По крайней мере, истолковывалось это именно так. До некоторых пор. Но шесть месяцев назад… Бадья опять прикрыл глаза.
      – Рассказывай, – промолвил он.
      – Произошли несколько… несчастных случаев.
      – Каких именно?
      – Иногда подобные несчастные случаи называют трагическими случайностями.
      Нечаст Бадья по-прежнему не открывал глаз.
      – Есть такое определение… – задумчиво произнес он. – В моей практике был трагический случай, когда Рэг Множ и Фред Сырвар вечером чинили цистерны с сывороткой, а как раз перед этим выяснилось, что Рэг встречается с женой Фреда, так вот каким-то образом, – Бадья сглотнул, – каким-то образом Рэг, по словам Фреда, оступился и упал прямо в…
      – Я не знаком с господами, о которых вы говорите, но… да, такогорода несчастные случаи. Именно.
      Бадья вздохнул.
      – В тот раз «Аромат Деревни» особенно удался!…
      – Так мне рассказывать о нашихнесчастных случаях?
      – По-моему, именно это ты и собрался сделать. Не важно, понравится это мне или нет.
      – Портниха пришила себя к стенке. Потом заместителя главного декоратора нашли с картонным мечом в груди. А о том, что случилось с рабочим, который открывал люк в сцене, лучше вообще не упоминать. А еще с крыши таинственным образом исчезло все свинцовое покрытие. Хотя насчет последнего я не уверен – вряд ли это работа Призрака.
      – И что, вы… упорно называете это… несчастными случаями?
      – Ну вы же, например, хотели и дальше продавать свой сыр, верно? Так и у нас. Вряд ли наших работников обрадовало бы известие, что Опера действует на людей, как мухомор на мух.
      Вынув из кармана конверт, Зальцелла положил его на стол.
      – Призрак любит оставлять небольшие сообщения, – сказал он. – Вот это было на органе. Первым послание прочел маляр, и… с ним едва не приключился несчастный случай.
      Бадья понюхал конверт. Бумага отдавала скипидаром.
      Внутри оказался фирменный бланк Оперы, а на листке каллиграфическим почерком было написано:
       «Ахахахахаха! Ахахахахаха! Ахахахихаха!
       БЕРЕГИТЕСЬ!!!!!
       Искренне Ваш
       Призрак Оперы»
      – Каким же человеком надо быть, – терпеливо продолжал Зальцелла, – чтобы отправлять письмом свой маниакальный хохот? Я не говорю уже об этих восклицательных знаках. Вы обратили внимание? Целых пять штук! Верный признак, что написавший это послание вместо шляпы носит подштанники. Впрочем, Опера еще и не такое с людьми творит. Послушайте, давайте, по крайней мере, обыщем здание. Подвалы тут те еще. Но на лодке мы вполне…
      – На лодке?В подвалах?
      – О! Так о подвалах вам тоже не рассказывали?
      Бадья улыбнулся радостной, полубезумной улыбкой человека, который и сам уже приближался к состоянию двойных восклицательных знаков.
      – Нет, – покачал головой он. – О подвалах мне тоже не сообщили. Предыдущие владельцы все наши встречи только и делали, что не рассказывали мне о загадочном убийце и о том, что люди здесь мрут как мухи. И никаких подозрительных фраз типа: «О, кстати, в последнее время в Опере участились смертельные случаи, а еще в подвалах повысился уровень влажности…»
      – Там настоящий потоп.
      – Замечательно! – отозвался Бадья. – И чем их затопило? Кровью?
      – А вы разве не осматривали помещения?
      – Предыдущие владельцы сказали, что подвалы в отличном состоянии!
      – И вы поверили?
      – Ну, после всего того шампанского, что мы вместе выпили…
      Зальцелла вздохнул.
      Бадья воспринял этот вздох как личное оскорбление.
      – Я, между прочим, весьма горжусь своей способностью распознавать характер человека с первой же встречи, – уведомил он. – Загляни человеку в глаза и крепко пожми ему руку – и сразу будешь все о нем знать.
      – Воистину так, – согласился Зальцелла.
      – О, проклятье… Послезавтра сюда прибудет сеньор Энрико Базилика. Как ты думаешь, ему тоже грозит какая-нибудь опасность?
      – Ну, если и грозит, то небольшая. Максимум перережут глотку, делов-то…
      – Как-как ты сказал? Глотку? Но с чего ты это взял?
      – Просто выдвинул предположение. Однако есть и другие варианты развития событий.
      – Так что же мне делать? Закрыть заведение? Насколько я понял, вряд ли мне удастся сделать деньги на этом похоронном бюро. И почему никто не сообщил о происходящем Городской Страже?
      – Это лишь усугубило бы положение, – покачал головой Зальцелла. – Сюда ворвались бы здоровущие тролли в ржавых доспехах, они бы топали повсюду, всем лезли под руку и задавали глупые вопросы. Нет, только троллей нам в Опере не хватало. Это стало бы последней каплей.
      Бадья сглотнул.
      – Ты прав, этого мы допустить не можем, – произнес он. – Все и так на нервах. Нельзя допускать, чтобы люди… окончательно были на нервах.
      Зальцелла откинулся на спинку стула и, такое впечатление, немного расслабился.
      – На нервах? Господин Бадья, – улыбнулся он, – это опера.Здесь на нервах всеи всегда.Вы когда-нибудь слышали о кривой катастрофичности?
      Нечаст Бадья напряг все свои умственные способности.
      – Ну, насколько мне известно, на пути к Щеботану есть место, где дорога ужасным образом изгибается…
      – Кривая катастрофичности, господин Бадья, – это именно та кривая, по которой движется оперная жизнь. И опера удается благодаря тому, что невероятное множество вещей чудесным образом не случается.Опера живет на ненависти, любви и нервах. И так все время. Это не сыр, господин Бадья. Это опера. Если вам хотелось спокойного времяпрепровождения, лучше бы вы не покупали Оперу, а приобрели что-нибудь более мирное, спокойное, навроде стоматологического кабинета для крокодилов.
 
      Нянюшка Ягг любила вести активный образ жизни, поэтому заставить ее скучать ничего не стоило. Зато и развеселить ее никакого труда не составляло.
      – Интересный способ путешествовать… – заметила она. – Знакомишься с новыми местами.
      – Ага, – ответила матушка. – Примерно каждые пять миль ты с ними и знакомишься.
      – Правда, иногда бывает скучновато.
      – По-моему, эти клячи еле плетутся.
      К данному моменту в дилижансе не осталось никого, кроме ведьм и огромного толстяка, что продолжал храпеть под своим платком. Все остальные предпочли присоединиться к путешествующим на крыше.
      Главной причиной этого стал Грибо. Руководствуясь безошибочным кошачьим инстинктом выбирать людей, которые терпеть не могут кошек, он тяжело прыгал на чьи-нибудь колени и устраивал путешествующему веселую жизнь типа: «Ура-ура, молодой масса вернулся на плантации!» Таким способом он приводил свою жертву в состояние безропотной покорности, а потом засыпал, с когтями не настолько глубоко запущенными в кожу, чтобы пошла кровь, но достаточно, чтобы жертва понимала: вздумай она вздохнуть или пошевелиться – и эта кровь немедленно прольется. После чего, убедившись, что человек полностью смирился с ситуацией, Грибо начинал вонять.
Конец бесплатного ознакомительного фрагмента.