Ветер завывал. Горы раскалывались под напором бури. Молния беспорядочно тыкалась в утесы, словно старческий палец, выковыривающий из вставной челюсти смородиновое зернышко.
      В шумно колыхающихся на ветру зарослях дрока вспыхнул неверный под порывами ветра огонек.
      – Когда мы вновь увидимся… вдвоем? – возопил чудной, жутковатый голосок.
      Над землей в очередной раз прокатился раскат грома.
      – И зачем было орать? – ответил другой голос, наделенный гораздо более привычными уху модуляциями. – Из-за тебя я уронила тост в костер.
      Нянюшка Ягг уселась обратно на свое место.
      – Прости, Эсме. Я, это… как бы объяснить… уважение к прежним временам, традиции… Но согласна, звучит не ахти, как-то неправильно.
      – А я только его поджарила как надо, только он стал таким золотистым…
      – Ну прости.
      – …И тут ты орать.
      – Извини.
      – Я к тому, я ведь не глухая. Что мешало спросить нормально? И я бы ответила, что, мол, в следующую среду и увидимся.
      – Прости.
      – Отрежь мне еще кусочек. Кивнув, нянюшка Ягг обернулась.
      – Маграт, отрежь-ка матушке Ветровоск еще… О. Это я по привычке, все забываю. Ну да ничего, сама отрежу.
      – Ха! – откликнулась матушка Ветровоск, не сводя глаз с пылающего огня.
      Некоторое время не было слышно ничего, кроме завывания ветра и странных звуков – нянюшка Ягг резала хлеб. По своей результативности это ее действие могло соперничать разве что с попытками распилить циркулярной пилой пуховую перину.
      – Я надеялась, если мы сюда придем, тебя это немножко взбодрит… – через некоторое время произнесла нянюшка.
      – Да ну. – Это был не вопрос.
      – Вроде как поможет развеяться, – продолжала нянюшка, внимательно следя за выражением лица подруги.
      – М-м? – Матушка все так же хмуро таращилась в костер.
      «Ой-ей, – подумала нянюшка. – А вот этого говорить не следовало…»
      Дело в том, что… в общем, дело в том, что нянюшка Ягг была встревожена. Очень встревожена. Ей казалось… всего-навсего казалось,но и это уже знак… что ее подруга… даже подумать страшно… что она в некотором роде начала… не к ночи будет помянуто… одним словом, начала чернеть…
      Такое порой случается – с самыми могущественными ведьмами. А матушка Ветровоск была чертовски могущественной ведьмой. Сейчас она, наверное, еще сильнее, чем была в свое время Черная Алиса. Эта самая Алиса стяжала себе очень дурную славу, а что с ней сталось в конце, все знают: пара ребятишек затолкала Черную Алису в ее же собственную печку. Все тогда так радовались этому, так радовались… Хотя печку потом неделю было не отчистить.
      Но Алиса до самого своего последнего дня, вплоть до самой своей страшной кончины, терроризировала Овцепики. Она настолько преуспела в ведьмовстве, что только о нем одном и думала.
      Говорят, никакое оружие ее не брало. Мечи отскакивали от ее кожи. А еще говорят, будто бы от ее безумного хохота волосы вставали дыбом у всей округи. Разумеется, в некоторых обстоятельствах без такого хохота, именно безумного – обязательной части ведьмовского профессионального инвентаря, – не обойтись. Однако ее хохот был абсолютно чокнутым,самым что ни на есть наихудшим. Кроме того, Черная Алиса превращала людей в пряники, а дом у нее был из лягушек. И чем дальше, тем больше – ближе к концу стало совсем гадко. Так всегда бывает, когда добрая ведьма превращается в злую.
      Конечно, добрые ведьмы не всегда превращаются в злых. Иногда они просто… куда-то уходят.
      Интеллект матушки жаждал действия.И матушка боролась со скукой изо всех сил. Обычно она ложилась у себя в хижине и, вселившись в какую-нибудь лесную зверушку, слушала ее ушами, смотрела ее глазами. В этом нет ничего плохого – наоборот, это очень даже познавательно. Но слишком уж она в этом преуспела. В другом существе матушка могла пребывать очень долго, дольше, чем кто-либо другой из тех, кого знала нянюшка Ягг.
      Когда-нибудь она не вернется из своих странствий, в этом можно было не сомневаться… Просто не захочет. Как раз сейчас самое опасное время года: дикие гуси каждую ночь перечеркивают небо, сопровождая свой полет зазывным курлыканьем, а холодный осенний воздух так свеж и сладок… Есть в этом какой-то страшный соблазн.
      Нянюшка Ягг, кажется, догадывалась, в чем крылась проблема.
      Она кашлянула.
      – На днях видела Маграт, – рискнула сообщить она, искоса посмотрев на матушку.
      Никакой реакции.
      – Выглядит прекрасно. Королевствование пошло ей на пользу.
      – Гм-м?
      Нянюшка испустила внутренний стон. Матушка даже не удосужилась съязвить – значит, ей и вправдуне хватает Маграт.
      Поначалу нянюшка Ягг отказывалась в это верить, но Маграт Чесногк, хоть и ходила большую часть суток сырая, как губка, в одном была абсолютно права.
      Тройка – самое естественное число для ведьм.
      А их стало меньше. Одну свою товарку они потеряли. Ну, не совсем потеряли. Маграт теперь в королевах, а королева не такая вещь, которую можно по ошибке затолкать не на ту полку, забыть и потерять. Но… все равно из трех осталось только двое.
      Когда есть трое, стоит подняться шуму-гвалту, как третий быстренько примиряет поссорившиеся стороны. У Маграт это очень хорошо получалось. Без Маграт нянюшка Ягг и матушка Ветровоск действовали друг другу на нервы. Тогда как с ней троица действовала на нервы всем остальным обитателям Плоского мира, а ведь это гораздо веселее.
      И похоже, Маграт не собирается возвращаться… по крайней мере, Маграт покане собирается возвращаться.
      Да, тройка – отличное число, самое то для ведьм, но помимо всего тройка должна быть правильной.В смысле, три ведьмы должны быть совместимы.
      С некоторым удивлением нянюшка Ягг вдруг поняла, что ей как-то неловко даже думать об этом. Хотя в обычных обстоятельствах смущение было так же свойственно нянюшке, как кошкам – альтруизм.
      Будучи ведьмой, она не верила ни в какие оккультные бредни. Но там, на самом дне души, скрывалась пара-другая истин, и спорить с этими истинами было очень трудно. Особенно с истиной, касающейся, так сказать, девы, матери… ну и этой, третьей.
      Вот оно. Она наконец облекла правду в слова.
      Разумеется, все это не более чем древние предрассудки. В такое верили только темные, непросвещенные люди; раньше словами «дева», «мать» или… ну, этим, оставшимся словом… описывали каждую женщину старше двадцати и на протяжении всей ее жизни, за исключением, быть может, определенных девяти месяцев. Тогда как сейчас любая девушка, умеющая считать и обладающая достаточным благоразумием, чтобы прислушаться к совету нянюшки, могла на вполне приличное время отложить свой переход во вторую стадию.
      И все равно… суеверие это очень старое,старше книг, старше письменности. Подобные предрассудки тяжким бременем ложатся на тонкую резиновую ткань человеческого существования и тянут за собой людей.
      Кроме того, Маграт уже три месяца, как замужем. Это означает, что к первой категории она больше не принадлежит. По крайней мере, – поезд мыслей нянюшки слегка дернуло, и он сошел на боковую ветку – скорее всегоне принадлежит. Нет, даже навернякане принадлежит. Молодой Веренс выписал себе самое современное пособие. С картинками, и каждая стадия обозначена номерочком. Нянюшка знала об этом, потому что однажды, во время очередного визита вежливости, проскользнула в опочивальню и провела очень поучительные девять минут, пририсовывая к картинкам в книжке усы и очки. Не может быть, чтобы у Маграт и Веренса что-то не получилось… Они все преодолели и справились – хотя до нянюшки доходили слухи, что совсем недавно Веренс осторожно наводил справки, нельзя ли где прикупить пару фальшивых усов. В общем, пройдет совсем немного времени, и Маграт с полным правом будет причислена ко второй категории: все-таки картинки в книжке – великое дело.
      Разумеется, матушка Ветровоск очень величественно изображает независимость. Из нее так прямо и прет, что никтошеньки ей для счастья не нужен. Однако тут есть одна загвоздка: своей независимостью и самодостаточностью надо кичиться перед кем-то.Люди, которые ни в ком не нуждаются, нуждаются в том, чтобы люди вокруг видели, что они абсолютно ни в ком не нуждаются.
      Это как с отшельниками. Чтобы пообщаться с Вечностью, вовсе не обязательно лезть на высоченную гору и морозить там свое хозяйство. Нет, тут все дело во впечатлительных дамочках, которых периодически приводят к вам на экскурсию, чтобы они нарушали ваше гордое уединение своими восторженными ахами-охами.
      …Нужно опять стать троицей. Когда трое собираются вместе, жизнь начинает бить ключом. Да, случались ссоры и приключения, и было на что матушке позлиться, но ведь ей лишь в удовольствие, позлиться-то. По сути дела, подумала нянюшка, матушка Ветровоск только тогда и бывает самой собой, когда злится.
      Да. Надо опять стать троицей.
      Иначе… взмахнут в ночи серые крылья, или лязгнет заслонка печи…
 
      Рукопись всячески сопротивлялась прочтению, так и норовя рассыпаться.
      Собственно говоря, это была и не рукопись вовсе, а собрание старых мешочков из-под сахара, конвертов, салфеток и клочков древних отрывных календарей.
      Издав недовольное мычание, господин Козлингер сгреб в охапку заплесневелые записки и собрался было бросить их в камин.
      Но тут взгляд его привлекло некое слово.
      Он прочел, и взгляд потянулся дальше, пока не достиг конца предложения.
      Потом господин Козлингер дочитал страницу, при этом несколько раз возвращаясь к уже прочитанному. Ему даже не верилось, что он читает то, что читает.
      Он перевернул страницу. А потом опять вернулся к предыдущей. И так он читал все дальше и дальше. В какой-то момент господин Козлингер вытащил из ящика письменного стола линейку и окинул ее задумчивым взглядом.
      Затем открыл буфет, где содержались те напитки, что покрепче. Бутылка, сжимаемая неуверенной рукой, весело зазвенела о край бокала.
      Господин Козлингер посмотрел в окно, на здание Оперы, которое высилось на противоположной стороне улицы. Маленькая фигурка подметала лестницу.
      – О боги… – пробормотал он себе под нос, после чего решительным шагом направился к двери. – Господин Стригс, не мог бы ты зайти на минутку? – позвал он.
      Главный печатник вошел в кабинет, сжимая в руке пачку гранок.
      – Придется заставить господина Резника выгравировать одиннадцатую страницу заново, – похоронным голосом сообщил он. – Он считает, что слово «голод» состоит из шести букв…
      – Прочти вот это, – сказал Козлингер.
      – Я как раз собирался пойти пообедать…
      – Прочти.
      – Но согласно правилам Гильдии у меня есть право…
      – Прочти – и посмотрим, что станет с твоим аппетитом.
      Господин Стригс неуклюже уселся и взглянул на первую страницу.
      Отложил ее в сторону.
      Через некоторое время он открыл ящик письменного стола и вытащил линейку, на которую долго и задумчиво смотрел.
      – Ты прочел о Банановом Изумлении? – осведомился Козлингер.
      – Да!
      – Подожди, ты еще не знаешь, что такое «Биг Смак».
      – Вообще-то, моя бабушка отлично готовила, так что пальчики оближешь…
      – Это не то, что ты думаешь, – в тоне Козлингера звучала абсолютная уверенность.
      Стригс принялся листать дальше.
      – С ума сойти! Неужели это действительно можно приготовить?
      – Какая разница? Немедленно отправляйся в Гильдию и найми всех гравировщиков, которые сейчас не заняты. Чем старше возрастом, тем лучше.
      – Но еще не отлиты предсказания на грюнь, июнь, август и сплюнь для следующего «Ещегодника»…
      – Забудь. Всегда можно использовать старые гранки.
      – А если читатели заметят?
      – С чего бы вдруг? До сих пор не замечали, – возразил господин Козлингер. – Ты же знаешь, как все делается, не мне тебя учить. В Клатче пройдут Поразительные Аджиковые Дожди и случится Загадочная Гибель Серифа, Осиная Чума грозит Очудноземью. Ну и так далее. Нет, вот этоповажнее будет.
      Он опять невидящим взором уставился в окно.
      – Кудаважнее…
      И господин Козлингер предался любимой мечте всех издателей. В этой мечте фигурировали штаны, карманы которых были доверху набиты золотом, и двое слуг, нанятых специально, чтобы поддерживать штаны.
 
      Гигантский, с колоннами, усаженный горгульями фронтон анк-морпоркской Оперы величественно возвышался над Агнессой Нитт.
      Агнесса остановилась. По крайней мере, большаяее часть. Агнессы было много. Более удаленным от эпицентра регионам, чтобы остановиться, требовалось некоторое время.
      Ну вот. Наконец-то. Теперь она может войти, а может уйти прочь. Это и называется «сделать выбор, который, быть может, изменит всю вашу жизнь». С проблемой выбора Агнесса сталкивалась впервые – раньше всегда выбирали за нее.
      На размышления у Агнессы ушло довольно много времени – сидящий неподалеку голубь даже всерьез задумался, а не пристроиться ли на ночевку на огромной и довольно-таки унылой черной шляпе с обвисшими полями. В конце концов Агнесса решительно направилась вверх по ступенькам.
      Ступеньки подметал какой-то паренек. То есть теоретически он должен был их подметать. На самом же деле он с помощью метлы перемещал мусор с одного места на другое, видимо считая, что смена обстановки еще никому не вредила, – и кроме того, какая прекрасная возможность завести новых друзей. На пареньке было надето длинное, слегка маловатое для него пальто, а топорщащуюся шевелюру украшал не совсем уместный черный берет.
      – Прошу прощения… – окликнула Агнесса.
      Эффект был подобен удару молнии. Паренек обернулся, одна его нога заплелась вокруг другой, и он с грохотом рухнул на свою метлу.
      Испуганно прижав ладошку ко рту, Агнесса поспешно наклонилась к пострадавшему.
      – О, прости, я не хотела!…
      Ладонь паренька была холодной и очень липкой – подержав такую руку, потом мечтаешь как можно быстрее подержать кусок мыла. Паренек быстро отдернул пальцы, откинул со лба сальные волосы и улыбнулся Агнесс испуганной улыбкой. Его лицо было из тех, что нянюшка Ягг называла «недоделанными», – бледное и с какими-то неопределенными чертами.
      – Никаких проблем, госпожа!
      – Ты в порядке?
      Он неловко поднялся, но метла умудрилась запутаться у него между коленей, и он резко сел обратно на ступеньки.
      – Э-э… может, я помогу? – услужливо предложила Агнесса.
      Она выдернула метлу из завязавшихся узлом конечностей. После пары фальстартов паренек сумел-таки подняться.
      – Ты работаешь в Опере? – спросила Агнесса.
      – Да госпожа!
      – В таком случае не подскажешь ли, где тут у вас проходят прослушивания?
      Паренек с диким видом заозирался по сторонам.
      – Конечно! – воскликнул он. – Вход на сцену! Сейчас покажу!
      Слова выскакивали из него с невероятной скоростью, как будто ему пришлось выстроить их в очередь и выдать одним залпом, пока они не разбрелись кто куда.
      Выхватив метлу из рук Агнессы, паренек сбежал вниз по ступенькам, направляясь к углу здания. Походка у него тоже была исключительной, прямо-таки уникальной: словно бы его тело тащила вперед неведомая сила, а ноги болтались где-то позади, отчаянно поспешая следом и ступая куда придется. Это была не столько ходьба, сколько отложенное на неопределенное время падение.
      Тем не менее паренек успешно доставил Агнессу к незаметной дверце в боковой стене здания.
      Сразу за дверцей обнаружилось нечто вроде небольшой будки со стойкой, расположенной так, что находящийся внутри будки человек мог наблюдать за дверью. Существо за стойкой, скорее всего, относилось к роду человеческому, потому что моржи ливрей не носят. Странный паренек моментально скрылся в сумрачных глубинах Оперы.
      Агнесса в отчаянии огляделась.
      – Да, госпожа? – произнес человек-морж.
      Усы у него были и впрямь впечатляющие.Казалось, они высосали из организма своего владельца всю способность к росту.
      – Э-э… Я пришла… на прослушивание, – ответила Агнесса. – Прочла объявление – там говорилось, вы проводите прослушивания…
      Она улыбнулась слабой, беспомощной улыбкой. На лице привратника было большими буквами написано, что таких вот улыбок он повидал больше, чем Агнесса съела за всю свою жизнь горячих обедов. Он равнодушно вытащил большой блокнот и огрызок карандаша.
      – Записываются на прослушивание тут, – сообщил человек-морж.
      – А кто был этот… паренек, что привел меня сюда?
      Усы шевельнулись – очевидно, приведенные в движение скрытой под ними улыбкой.
      – Уолтер Плюм. Его тут все знают.
      На более подробный ответ рассчитывать не приходилось.
      Агнесса вцепилась в карандаш.
      Самый важный вопрос: как назваться? Ее имя обладает массой достоинств, и лишь одного качества ему явно недостает: сладкозвучности. Оно горчит на нёбе и пересыпается песком на зубах, но сладости, произнося его, не ощущаешь.
      Как назло, в голову не приходило ни одного имени, обладающего достаточным ротационным потенциалом.
      Может, сказаться Катериной?
      Или… Пердитой. Да, можно еще разок попробовать Пердиту. Однажды она уже использовала это имя – в Лайкре, но тогда как-то не сложилось… Такое таинственное имя наводит на мысль о сумраке, интриге и, кстати, о ком-то очень стройном. Она даже добавила себе инициал – «Икс».
      «X» – сколько интересных, будоражащих воображение подсмыслов кроется в этой букве!
      Бесполезно. Жители Ланкра наотрез отказывались будоражиться – они стали называть ее Агнессой, которая почему-то подписывается Пердитихой.
      А уж самой заветной своей мечтой Агнесса не осмеливалась поделиться ни с одним человеком. И мечта эта заключалась в том, чтобы ее полное имя звучало как Пердита XXX. Так будет совершенно загадочно… и волнующе. Впрочем, обычным людям и с одним-то «иксом» не справиться. «Совсем обиксела, – скажут они. – У самой две полки битком набиты мягкими игрушками, а она тут имена себе выбирает!»
      А здесь… здесь можно начать с чистого листа. Она ведь талантливая. У нее и правда талант.
      Хотя Три Икса, наверное, и тут не пройдут.
      Придется как-то уживаться с Нитт.
 
      Нянюшка Ягг обычно ложилась рано. В конце концов, она ведь уже немолода. Поэтому иной раз отправлялась спать еще до рассвета, часиков этак в пять.
      Она шагала по лесу. Дыхание вырывалось в воздух облачками пара. Под башмаками хрустели сухие осенние листья. Ветер затих, небо очистилось и словно бы расширилось, готовясь к первым осенним заморозкам. Когда представляешь, что первый морозец сотворит с оставшимися цветами и плодами, начинаешь понимать, почему Природу кличут матерью…
      Третья ведьма.
      Три ведьмы могут… вроде как поделить ношу.
      Дева, мать и… старая карга. Полный набор.
      Проблема заключалась в том, что матушка Ветровоск объединяла в себе все три ипостаси. Насколько знала нянюшка, матушку вполне можно было причислить к девам. Вместе с тем она вписывалась и в третью категорию – по крайней мере по возрастному цензу. Ну а что касается оставшегося второго пункта… Попадись матушке Ветровоск под горячую руку – и на собственной шкуре испытаешь, каково приходится осеннему цветочку, когда суровая Природа, мать, напускает на него первые ноябрьские заморозки.
      Однако кандидатка на свободную вакансию объявится непременно. В Ланкре есть парочка девиц, достигших подходящего возраста.
      Беда в том, что юношам Ланкра тоже известно об их существовании. Летом нянюшка регулярно прогуливалась по полям. Глаз у нее был зоркий (хотя она умела не видеть того, что не надо было видеть), а слух настолько острый, что стены не были ему помехой. Фиолетта Пеннидж гуляла с молодым Хитрюгой Возчиком – правда, гуляли они, как правило, недолго, слишком уж быстро уставали и всё норовили прилечь. Бонни Кварней весь май собирала орехи с Вильямом Простаком, и, если бы не ее предусмотрительность и своевременная подсказка нянюшки, собирать бы Бонни в феврале еще один урожай. И уже довольно скоро мать Милдред Жестяннингс поговорит с отцом Милдред Жестяннингс, а тот, в свою очередь, поговорит со своим другом Прутоплетсом, а тот – со своим сыном Хобом, после чего случится свадьба, все будет прилично и цивилизованно, пара-другая фингалов не в счет . «Да уж, – подумала нянюшка с мечтательной улыбкой, – что ни говори, а жаркое ланкрское лето такая штука… И невинность только способствует потере этой самой невинности».
      Вдруг из десятков имен всплыло одно. Ну точно! Как же можно было о ней-то забыть? Да очень просто: взяла и забыла. Когда начинаешь думать о девушках Ланкра, ее имя не сразу приходит в голову. А потом говоришь: «Ах да, и она тоже, само собой. Разумеется, очень примечательнаядевушка. И прическа оригинальная».
      Но она умная и, самое главное, небесталанная. Во всех смыслах. Возьмем, к примеру, голос. Через него проявляется сила. И опять-таки весьма примечательная внешность, поэтому вряд ли стоит опасаться, гм, дисквалификации…
      Ну что ж, в таком случае решено. Новая ведьма, которую можно задирать и на которую можно производить впечатление, – это несколько взбодрит матушку, а Агнесса потом только спасибо скажет.
      Нянюшка Ягг с облегчением вздохнула. Шабаш – это минимум три ведьмы. А две ведьмы – это свара.
      Отворив дверь в хижину, она по невысоким ступенькам поднялась в свою спальню.
      На пуховом одеяле покоилось озерцо серой шерсти – это был принадлежащий нянюшке кот, здоровущий котяра по кличке Грибо. Перед тем как залезть в постель, нянюшка, уже облаченная в ночную сорочку, переместила своего любимца в ноги – признаться, не без некоторого труда. Грибо даже не проснулся.
      Чтобы отогнать дурные сны, она хлебнула из бутылки, пахнущей яблоками и счастливой кончиной головного мозга. Затем взбила подушки, подумала еще раз: «Она… решено!» – и отбыла в страну сновидений.
      Некоторое время спустя Грибо проснулся, потянулся, зевнул и бесшумным прыжком переместился на пол. После чего этот зловреднейший и коварнейший меховой шар, достаточно умный, чтобы, разинув пасть и уложив себе на нос кусочек хлеба, усаживаться под кормушкой для птиц, вспрыгнул на подоконник и исчез в оконном проеме.
      А еще несколькими минутами спустя соседский петух, собираясь встретить новое утро, вытянул шею – и безвременно скончался прямо посередине «кукареку».
 
      Перед Агнессой простиралось гигантское пространство темноты. Одновременно ее слепил яркий свет. У самого края сцены, в длинном, наполненном водой желобе, плавали гигантские плоские свечи. Они-то и давали яркий желтый свет, совсем не такой, как от масляных ламп, к которым она привыкла дома. Там, за световой стеной, ждал зритель – громадное и чрезвычайно голодное животное, жадно разинувшее пасть.
      – Будь добра, милочка, сообщи нам, когда будешь готова, – донеслось откуда-то из-за световой стены.
      В этом голосе не было какой-то особой зловредности. Просто его обладатель хотел, чтобы она побыстрее начинала, чтобы поскорее отпела свое и освободила сцену.
      – Я… э-э, приготовила одну песню, это…
      – А ты предупредила госпожу Надмену? Она знает мелодию?
      – Э-э, вообще-то, мой номер исполняется без аккомпанемента, это такая…
      – Так это народнаяпесня?
      Во мраке зашептались. Кто-то тихонько засмеялся.
      – Ну что ж… Пердита, если не ошибаюсь? Мы внимательно слушаем.
      Судорожно выдохнув, Агнесса запела «Песню про ежика». И примерно к слову этак седьмому поняла, что совершила большую ошибку. Такую песню надо петь в таверне, где на тебя бросают плотоядные взгляды и где слушатели громко сдвигают кружки в такт. А эта огромная сверкающая пустота буквально засасывала ее голос, заставляла его дрожать и взлетать на несвойственную ему визгливую высоту.
      В конце третьего куплета Агнесса замолчала. Она почувствовала, что краснеет – начиная примерно с коленок. Площадь предстояло покрыть немалую, поэтому красноте потребуется некоторое время, чтобы добраться до лица, зато потом вся Агнесса, с ног до головы, станет приятного клубничного оттенка.
      До нее донеслось приглушенное шушуканье. Вроде бы прозвучала какая-то ремарка насчет тембра, а потом кто-то сказал: «Зато внушительно». Последнее высказывание ее вовсе не удивило. Агнесса знала, что и в самом деле сложена внушительно. Под стать зданию Оперы. Нельзя сказать, чтобы она особо гордилась этим.
      Затем тишину разорвал громкий вопрос:
      – Судя по всему, милочка, пению ты нигде не училась. Я прав?
      – Не училась, – подтвердила Агнесса.
      Это целиком и полностью соответствовало действительности. Единственной стоящей упоминания певицей Ланкра была нянюшка Ягг, которая применяла к песням чисто баллистический подход. Это когда нацеливаешься голосом в конец куплета, а дальше бьешь из всех орудий.
      В зале снова зашушукались.
      – А теперь, милочка, продемонстрируй нам парочку гамм.
      Краснота уже добралась до груди. Подобно грозе, она поднималась вверх по крутым склонам…
      – Парочку гамм?
      Опять шушуканье. Приглушенный смешок.
      – До-ре-ми? Слышала о таком, милочка? Начинаем с самого низа. Ля-ля-ля?
      – О да, конечно.
      Не обращая внимания на армию смущения, успешно штурмующую ее шею, Агнесса взяла как можно более низкую ноту и, подобно нянюшке, вдарила из всех орудий.
      Концентрируясь на нотах, она флегматично протаранивала себе путь от уровня моря к горным вершинам. И она не замечала ничего – ни того, что стул, вибрируя, запрыгал по сцене (это было вначале), ни того, что где-то неподалеку лопнул стакан (это уже ближе к концу), а со стропил в оркестровую яму свалилась парочка летучих мышей.
      Наконец Агнесса замолкла. Раздался глухой стук – это брякнулась еще одна мышь, – после чего воцарилась тишина, нарушаемая лишь негромким потрескиванием стекла.
      – Это… это весь твой диапазон, милочка? – вопросила большая пустота.
      В проходах замелькали изумленные лица.
      – Нет.
      – Нет?
      – Если я беру выше, люди начинают падать в обморок, – ответила Агнесса. – А если ниже… Говорят, это очень неприятно.
      Шу-шу-шу. Шу-шу-шу.
      – Назад!
      – Э-э, может, ты?…
      – А еще я умею петь сама с собой терциями. Нянюшка Ягг говорит, такое не всякий может.
      – Прошу прощения, сама с собой – это как?
      – Ну, вроде… До-Ми. Одновременно. Шу-шу-шу, шу-шу-шу.
      – Продемонстрируй-ка, милочка.
      – Лаааааа!
      Слушатели, скопившиеся по обеим сторонам сцены, возбужденно переговаривались. Шу-шу-шу, шу-шу-шу. Затем голос из темноты произнес:
      – Ну что же, относительно направленности твоего голоса…
      – Это я тоже могу,– перебила Агнесса. Происходящее уже начало ей надоедать. – Куда вы хотите, чтобы я его направила?
      – Что-что? Да нет, я имел в виду…
      Агнесса скрипнула зубами. Она знала, что талантлива, ничуть в этом не сомневалась. Ну, сейчас она им покажет…
      – Туда!
      – Сюда!
      – Вперед!
      Это не так уж и сложно, подумала она. Бродячие артисты частенько демонстрируют подобные номера: берут деревянную куклу и заставляют ее говорить. Но кукла обязательно должна быть рядом: на далеких расстояниях этот фокус не работает, зритель сразу тебя раскусит. То есть считается,что на расстоянии этот фокус не работает. Теперь, когда ее глаза несколько привыкли к темноте, Агнесса увидела, как слушатели в растерянности завертелись на своих местах.
      – Прошу прощения, милочка, как-как тебя зовут? – Голос, в котором прежде сквозили нотки снисхождения, теперь звучал несколько неуверенно.
      – Аг… Пер… Пердита, – произнесла Агнесса. – Пердита Нитт. То есть Пердита Икс Нитт.
      – Слушай, милочка, Нитт – это никуда не годится!
 
      Дверь дома матушки Ветровоск отворилась сама собой.
      Джарг Ткач в нерешительности застыл. Ну разумеется,она же ведьма. Его предупреждали, чтобы он ничему не удивлялся.
      Джаргу это не нравилось. Но куда больше ему не нравилось, как ведет себя его спина – особенно в те дни, когда его спине не нравился он сам. Позвоночник умеет испортить человеку жизнь.
      Морщась от боли и с трудом балансируя на двух палках, на которые опирался, Джарг проковылял в дверь.
      Ведьма восседала в кресле-качалке, спиной к нему.
      Джарг снова остановился.
      – Заходи, Джарг Ткач, не стесняйся, – поприветствовала его матушка Ветровоск. – Сейчас я подыщу что-нибудь от твоей спины.
      Джарг был настолько потрясен, что даже попытался выпрямиться, но жуткая боль, раскаленным добела шаром взорвавшаяся в районе пояса, мигом привела его в чувство.
      Закатив глаза, матушка Ветровоск вздохнула.
      – Ты сесть можешь? – спросила она.
      – Нет, матушка. Но я могу упасть в кресло.
      Из кармана своего фартука матушка извлекла черный пузырек и энергично им потрясла. Глаза Джарга расширились.
      – Так ты, это… знала, что ли?
      – Ага, – кивнула матушка.
      И ничуточки не солгала. Она давным-давно смирилась с фактом, что люди приходят к ней не за настоящим лечением, а за пузырьком с чем-нибудь липким и противно пахнущим. Главным тут было не лекарство, а, так сказать, ложка.
      – Это смесь редких трав и еще кое-чего, – провозгласила матушка. – Плюс цукроза и аква.
      – Ого… – потрясенно промолвил Джарг.
      – Глотни-ка.
      Джарг безмолвно повиновался. Снадобье слегка отдавало лакрицей.
      – Сегодня на ночь глотнешь еще раз, – продолжила матушка. – А затем трижды обойдешь вокруг каштана.
      – …Трижды вокруг каштана…
      – И положи под матрац сосновую доску. Только не забудь: сосна должна быть двадцатилетней, не младше!
      – …Двадцатилетней… – тихим эхом откликнулся Джарг. – Понимаю, – многозначительно кивнул он, решив внести в разговор свою лепту. – Это чтоб узлы с моего позвоночника перешли в сосну!
      Матушка была потрясена. Этот перл народной смекалки следовало запомнить – пригодится для похожих случаев.