У этой книги два автора в одном лице. Книга «Люди Ковра» была опубликована в 1971 году. В ней была масса недостатков, связанных главным образом с тем фактом, что автору в момент ее написания было семнадцать лет.
      Она распродавалась потихоньку, но в конце концов была распродана. Именно так и случилось.
      А потом, семь лет назад, поступили в продажу книги серии «Плоскомирье», и люди, покупая их, говорили: «Эй, что это за книга „Люди Ковра“, написанная тем же автором?» И издатели, уставшие отвечать, что книга не пользовалась спросом, решили, что теперь самое время переиздать ее.
      Тэрри Прэтчетт сорока трех лет прочел об этом и сказал: «Валяйте. Я написал ее в те дни, когда считал, что в книге жанра „сказочная фантастика“ должны быть битвы и короли. Теперь я склонен считать, что главная задача этого жанра – избегать описания битв и обходиться без королей. Я просто перепишу некоторые части заново».
      Ну, вы знаете, что происходит, когда потянете за свисающую из ткани нитку…
      Вот так обстоит дело. Это не совсем та книга, которую я написал тогда. И не совсем та книжка, которую я написал сейчас. Это некий сплав того и другого, но (хи-хи) я не собираюсь делиться с «ним» авторским гонораром. Он бы растранжирил деньги.
      Вы этого просили. Пожалуйста, вот оно. Благодарю вас.
      Пользуюсь случаем сообщить, что размер города Уэйр приблизительно… «такой». 
 
       Терри Прэтчетт
       15 сентября 1991 года.

      Они называли себя манрангами. Это означает «люди», или «Подлинно Человеческие Существа».
      Ну, следует начать с того, что большинство людей так себя и называет. А потом наступает день, когда одно племя встречает какой-нибудь другой народ и дает ему имя; ну, например, «Другие Люди», а если день неудачный, то «Враги». Если бы они придумали какое-нибудь другое название, скажем, «Другие Подлинно Человеческие Существа», это в дальнейшем всех избавило бы от многих бед.
      Манранги ни в коем случае не были примитивными. Писмайр говорил, что у них богатое национальное культурное наследие. Он имел в виду их истории.
      Писмайр знал все старые истории и множество новых и имел обыкновение рассказывать их, когда все племя, очарованное, слушало, и ночные костры догорали дотла, оставляя после себя лишь пепел.
      Иногда казалось, что даже могучие ворсинки, которые росли по ту сторону деревенского частокола, тоже слушали. Казалось, они толпились у самого частокола, подобравшись к нему совсем близко.
      Самая древняя история была и самой краткой. Писмайр нечасто ее рассказывал, но племя знало ее наизусть. Это была история, которую рассказывали на многих языках во всех уголках Ковра.
      – В начале, – говаривал Писмайр, – не было ничего, кроме плоскости. Потом появился Ковер, который закрыл всю эту плоскость. В те дни он был юным. Между ворсинками не было пыли. Они были стройными и прямыми, ни согнутыми, ни заскорузлыми, как сегодня, и Ковер был пуст.
      Потом появилась пыль. Она падала на ковер, просеивалась сквозь ворсинки, укоренялась в глубокой тени. Ее набиралось все больше, она медленно оседала в тишине среди полных ожидания ворсинок, и это продолжалось до тех пор, пока пыль не покрыла Ковер толстым слоем.
      Из пыли, из праха Ковер соткал нас всех. Сначала появились маленькие ползучие создания, устраивавшие свои жилища в бороздках или высоко на ворсинках. Потом появились сораты, а также бурильщики ткани, тромпы, козы, громпайперы и снарги.
      Теперь Ковер стал носителем жизни и шума. Да, а также смерти и безмолвия. Но на ткацком станке жизни отдельные нити исчезали из ткани.
      Ковер был полон жизни, но он и не подозревал, что он живой. Он мог существовать, но не мог мыслить. Он даже не знал, что он такое.
      Итак, мы, Люди Ковра, возникли из праха. Мы дали Ковру его имя и дали имена всем тварям, и тогда процесс тканья завершился. Мы были первыми, кто дал Ковру его имя. Теперь он знал о себе.
      Хотя Фрэй, ненавидящий жизнь на ковре, может попирать нас ногами, хотя тени над нами сгущаются, мы – душа Ковра, а это великая вещь. Мы плоды ткацкого станка.
      Конечно, все сказанное носит метафорический характер, но, думаю, это важно. А вы как считаете?

      Каждый десятый год все племена империи должны были прибывать для переписи.
      От них не требовалось, чтобы они проделали весь путь в столицу, великий город Уэйр. Они должны были прибывать в маленький, обнесенный стенами городишко Тригон Марус.
      Перепись всегда была великим событием. Тригон Марус будто вдвое увеличивался в размерах и вдвое возрастало его значение, когда за одну ночь у его стен разбивали шатры все племена. Там был конный рынок и пятидневная ярмарка, чтобы старые друзья могли встретиться и излить друг на друга поток новостей.
      И была сама перепись. В хрустящие свитки вносились новые имена, и люди верили, что эти свитки доставлялись в Уэйр и даже в Великий Дворец самого Императора. Писцы дьюмайи трудолюбиво записывали, сколько у кого было коз, свиней и тромпов, и один за другим, шаркая ногами, люди подходили к следующему столу и платили дань мехами и шкурами. Эта часть Переписи была непопулярной. Итак, целая очередь извивалась вокруг стен Тригон Маруса, вливалась в его Восточные Ворота, и, минуя черный ход конюшни и пройдя через рыночную площадь, попадала в дом, где производилась Перепись. Мимо писцов проносили даже крошечных младенцев, чтобы гусиные перья, дрожа и вибрируя, могли запечатлеть их имена на пергаменте. Многие соплеменники получали смешные имена лишь потому, что очередной писец не умел их правильно записать, но в истории подобные недоразумения – не редкость.
      На пятый день губернатор города созывал всех племенных вождей на рыночную площадь, чтобы выслушать их жалобы. Он не всегда принимал меры по поводу этих жалоб, но по крайней мере их выслушивал. Он то и дело кивал, и все чувствовали себя немного лучше, во всяком случае, пока не добирались до дома. Это называется политикой. Так было всегда, с незапамятных времен.
      На шестой день люди возвращались домой по дорогам, построенным дьюмайи. Они шли на восток. А в другую сторону дорога вела на запад. Она вела в город Уэйр. Одна из многих, которые вели в город. За пределами города Уэйр дорога называлась западной. Она становилась все уже и извилистей, пока не достигала самой западной части Коврика-у-Камина. Самого дальнего предела Ковра.
      Такова была империя дьюмайи. Она занимала почти весь Ковер от Деревянной Стенки до пустошей близ Полированной Низины на севере.
      На западе проходила граница с Дикими Землями и самим краем Ковра и его бахромой, а на юге дорога доходила до Очага. Раскрашенные люди Стенной Панели, воинственные хибболги и даже огнепоклонники Коврика-у-Камина, – все они платили дань императору.
      Некоторые из них не любили дьюмайи, как правило потому, что Империя не поощряла мелких локальных войн и набегов с целью угона скота, которые в удаленных от центра областях считались чем-то вроде игры и развлечения. Империи был дорог мир. Это означало, что у людей оставалось достаточно времени, чтобы зарабатывать деньги, необходимые для уплаты налогов. И казалось, что в целом мир оправдывает себя.
      Итак, племя манрангов двинулось на запад и на следующие десять лет исчезло из хроник Империи. Иногда они ссорились между собой, но в общем жили мирно и старались не ввязываться в процесс Истории, который обладает свойством вовлекать людей в предприятия, в результате которых их убивают.
      И вот наступил такой год, когда из Тригон Маруса не получили никаких вестей…
      У вождя манрангов старого Гримма Орксона было двое сыновей. Старший, Гларк, наследовал своему отцу и после смерти старого Орксона стал вождем.
      С точки зрения манрангов, образ мыслей которых отличается медлительностью и осмотрительностью, лучшего выбора и быть не могло.
      Он выглядел настоящей копией своего отца, повторяя его облик во всем от широких плеч до невероятно мощной шеи, сокрушительного центра, где скапливалась вся сила его тела. Гларк мог дальше всех метнуть копье. Он мог вступить в единоборство со снаргом и носил ожерелье из их длинных желтых зубов, чтобы никто в этом не усомнился. Он мог поднять лошадь одной рукой, бежать весь день без устали и подползти так близко к пасущемуся животному, что иногда оно умирало от шока до того, как он успевал поднять копье. Всем было известно, что он шевелил губами, когда думал, и можно было заметить, как мысли сталкиваются друг с другом, точно клецки в рагу. Но он не был глуп. Это было не из-за глупости. В конце концов он додумывал мысль до конца, его мозги срабатывали как надо. Только мысль его долго ходила кругами.
      – Он немногословный человек и не знает, что слова означают, – говорили люди, но только тогда, когда его не было поблизости.
      Однажды ближе к вечеру Гларк брел домой, тяжело ступая по пыльным прогалинам, и нес под мышкой свое охотничье копье с костяным наконечником. Другой рукой он придерживал длинный шест, покоившийся на его плече.
      Посреди шеста висел снарг со связанными ногами. У другого конца шеста шел младший брат Гларка, Снибрил.
      Старый Орксон женился поздно и жил долго. Поэтому между двумя братьями оказалась череда дочерей, которых вождь выдавал замуж, тщательно подбирая им прямых и честных, а также уважаемых, но, главное, состоятельных мужей из числа манрангов.
      Снибрил был хрупкого сложения. Гримм отослал его в Тригон Марус, в школу дьюмайи, где царили суровые правила, чтобы сделать из него чиновника. «Он с трудом удерживает в руке копье, – говорил Гримм, – может быть, перо ему подойдет лучше. Пусть в семье будет образованный человек».
      Когда Снибрил сбежал из школы в третий раз, Писмайр пришел поговорить с Гриммом.
      Писмайр был шаманом, своего рода жрецом, исполнявшим жреческие обязанности время от времени.
      У большинства племен были жрецы, но Писмайр был не похож на них. Во-первых, хотя бы раз в месяц он тщательно мыл все орудия своего ремесла. Другие шаманы способствовали разведению грязи, придерживаясь той точки зрения, что чем больше грязи, тем сильнее волшебство.
      Он не имел обыкновения носить обязательное для других жрецов огромное количество перьев и костей, и говорил не так, как другие шаманы из других племен.
      Другие шаманы ели грибы в желтых пятнах, которые находили глубоко в зарослях ворсинок и говорили нечто вроде: «Хайяяхайяяхейяя! Хаяяяхайяяхейяя! Хнгх! Хнгх!», и это, конечно, звучало по-волшебному.
      Писмайр говорил что-то вроде: «Правильные наблюдения, приводящие к скрупулезно проверенным умозаключениям и точному видению цели, жизненно важны для успеха любого дела. Замечали ли вы, как дикие тромпы кружат за день-другой до того, как появятся стада соратов? Кстати, не ешьте грибов в желтых пятнах». И это вовсе не звучало, как волшебное заклинание, но действовало куда лучше, и такое заявление сулило удачу на охоте. Про себя некоторые манранги думали даже, что удачная охота объясняется их собственной сноровкой. Писмайр поощрял такую точку зрения.
      – Положительный образ мыслей, – говаривал он, – тоже очень важен.
      Он был также официальным лекарем. Манранги, чтившие традицию, с неохотой признавали, что он был много лучше, чем последний лекарь до него. Представления последнего о медицине заключались в том, что он подбрасывал несколько костей в воздух и кричал:
      – Хьяхяайхайя! Гхн! Хгн!!
      Писмайр же просто смешивал в чаше несколько сортов редкой пыли, превращал эту смесь в пилюли и говорил что-нибудь вроде:
      – Прими одну перед сном, а другую как только проснешься утром.
      Случалось иногда, что он давал советы и по другим вопросам.
      Гримм колол дрова возле своей хижины.
      – Это никогда не приведет к успеху, – сказал Писмайр, как всегда беззвучно появляясь у него за спиной, – ты не можешь снова послать Снибрила в Тригон. Он манранг. Не диво, что он все время убегает оттуда. Он никогда не станет писцом. У него нет этого в крови, парень. Пусть останется. Я позабочусь о том, чтобы он научился читать.
      – Если ты можешь научить и изучить его, – с богом, – сказал Гримм, качая головой, – для меня он загадка. Все время проводит здесь, слоняясь с унылым видом. Мать его была такой же. Конечно, у нее появилась капелька здравого смысла, когда она вышла замуж.
      Гримм так никогда и не научился читать, но на него всегда производили впечатление чиновники в Тригон Марус. Они умели делать на кусках пергамента пометки, которые хранили память обо всем. Это в некотором роде была власть.
      И ему очень хотелось, чтобы кто-нибудь из Орксонов получил частицу этой власти.
      Поэтому Снибрил стал ходить в деревенскую школу Писмайра вместе с другими детьми и познакомился с цифрами, буквами и законами дьюмайи. Ему это доставляло удовольствие, он впитывал знания с таким рвением, будто от этого зависела его жизнь. Писмайр говорил, что частенько так и случается.
      И как это ни странно, из него получился охотник, почти такой же, как его брат. Но охотился он совсем по-иному. Гларк выслеживал дичь. Снибрил наблюдал за ней. Писмайр говаривал, что вовсе не надо идти следом за добычей. Можно просто долго наблюдать за ней, а потом выбрать место для засады и ждать, пока она сама не выйдет на тебя. Всегда найдется способ сделать что-нибудь наилучшим образом.
      Когда старый Гримм умер, его положили в могилу, вырытую на кургане, образованном пылью Ковра, а рядом с ним похоронили его охотничье копье. Манранги не имели понятия о том, куда уходят, когда умирают, но уж если ты туда попадал, не было смысла там голодать.
      Вождем стал Гларк, и ему предстояло повести племя на следующую Перепись. Но срок, когда должен был прийти гонец и вызвать их в Тригон Марус, давно миновал, и это беспокоило Гларка. Вовсе не потому, что он так торопился уплатить налоги; по правде говоря, отправиться и узнать, почему гонец опаздывал, представлялось довольно любопытным, даже слишком любопытным, но главное было в том, что обычно дьюмайи были очень точны, особенно, когда речь заходила о сборе налогов.
      Но в этот вечер, когда они с братом направлялись домой, Гларк держал эти свои мысли при себе. Снибрил крякнул и положил шест на другое плечо. Он был ниже ростом, чем брат, и думал, что если сейчас на минуту или две не снимет этот груз с плеча, то станет еще ниже.
      – У меня такое чувство, что мои ступни стерты, а пальцы ног закручиваются вверх, – сказал он, – нельзя нам остановиться и отдохнуть? Если мы передохнем пять минут, от этого не будет вреда. И потом… У меня болит голова…
      – Ну тогда только пять минут, – сказал Гларк, – никак не больше. Темнеет.
      Они добрались до дороги дьюмайи, а к северу от нее совсем недалеко находилась Деревянная Стена, и это означало дом и ужин. Они присели.
      Гларк, который никогда не тратил времени впустую, занялся тем, что стал оттачивать наконечник своего копья о камень, но оба брата смотрели на дорогу, сверкавшую в тусклом вечернем воздухе. Дорога уходила на запад и тянулась, как светящаяся линия во мраке. Ворсинки, окружавшие ее, тонули в сгущавшейся тени. Дорога эта зачаровывала Снибрила с тех самых пор, как отец сказал ему, что все дороги ведут в Уэйр. И потому он думал, что это была единственная дорога, лежавшая между порогом его хижины и порогом императорского дворца. А если принимать в расчет все дороги и тропы, отходившие от этой дороги, то… Ступив на нее однажды, можно было оказаться невесть где, а если просто сидеть у дороги и ждать, то мимо мог пройти кто угодно. Любое место, где бы то ни было, связано каким-то образом с любым другим местом. Так говорил Писмайр.
      Снибрил опустил голову на руки. Головная боль все усиливалась. Было такое ощущение, что его голову сжимают. Сегодня и Ковер был не в лучшем состоянии. Охота была тяжелой. Большая часть животных исчезла, а пыль между ворсинками не шевелилась в неподвижном воздухе.
      Гларк сказал:
      – Мне это не нравится. На этой дороге никто не появлялся уже много дней.
      Он поднялся и потянулся к шесту.
      Снибрил застонал. Ему надо было попросить у Писмайра пилюлю… Вскоре возле ворсинок мелькнула тень и метнулась куда-то на юг. Послышался такой громкий шум, что его ощутило все тело, будто по Ковру внезапно ударили со страшной силой. Братья распростерлись, а вокруг стонала и выла буря.
      Гларк вцепился в грубую кору ворсинки, подтянувшись, заставил себя подняться и старался, напрягши тело, противостоять бушевавшей вокруг него буре. Высоко над головой трещали и скрипели верхушки ворсинок, и все ворсинки вокруг колебались, как серое море. Сокрушая их на своем пути, летел гравий; огромные камни, булыжники величиной в рост человека, наполовину катились, наполовину летели, гонимые ветром.
      Крепко держась за ворсинку одной рукой, Гларк дотянулся другой к брату и вытащил его туда, где было безопаснее. Потом они пригнулись, слишком потрясенные, чтобы разговаривать, а буря грохотала вокруг.
      Так же быстро, как пришла, она изменила направление и двинулась на юг, а вслед за этим наступила темнота.
      Тишина звенела, как несколько гонгов.
      Снибрил поморгал. Что бы это ни было, но оно забрало с собой его головную боль. У него заложило уши.
      Потом, когда ветер стих и замер, он услышал стук копыт на дороге.
      Звук становился все громче, он быстро приближался, и возникало ощущение, что лошадь напугана и обезумела, как если бы на ней не было всадника.
      Когда она появилась, так и оказалось: всадника не было. Ее уши были отведены назад и прижаты к голове, а глаза от ужаса полыхали зеленым огнем. Белая шкура блестела от пота, поводья хлестали по седлу с яростью, соответствовавшей ее галопу.
      Снибрил прыгнул на тропинку. Потом, когда животное налетело на него, он схватился за поводья, с секунду бежал рядом, приноравливаясь к цоканью копыт, а потом взлетел в седло. Почему он осмелился это сделать, он и сам не знал. Вероятно, причиной тому было тщательное наблюдение и ясное видение цели.
      Они въехали в деревню. Успокоившаяся лошадь несла на себе обоих и тащила за собой снарга.
      Деревенский частокол был проломлен в нескольких местах, булыжники сокрушили несколько хижин. Гларк бросил взгляд в сторону хижины Орксона, и Снибрил услышал стон, вырвавшийся у брата. Вождь соскочил на землю и медленно пошел к своему дому. Или к тому, что было домом прежде.
      Остальные члены племени умолкли и подались назад, давая ему дорогу. Свалилась ворсинка, большая ворсинка. Она разрушила частокол. Ее верхушка лежала поперек того, что осталось от хижины Орксона, только арка входа все еще отважно возвышалась среди обломков балок и соломенной кровли. Берта Орксон вместе с детьми выбежала вперед и бросилась в объятия мужа.
      – Писмайр вывел нас до того, как упала ворсинка, – закричала она, – что нам делать?
      Он с отсутствующим видом похлопал ее по плечу и продолжал не отрываясь смотреть на разрушенную хижину. Потом забрался на кучу обломков, возвышавшуюся холмиком, и покопался в ней.
      Толпа безмолвствовала. Тишина была такая, что каждый звук, производимый им, отдавался эхом. Послышался звон, Гларк поднял горшок, чудом избежавший разрушения. Он глядел на него, как если бы никогда не видел ничего похожего, поворачивая его так и эдак в свете костра. Поднял его над головой и шмякнул о землю.
      Потом он поднял над головой кулак и начал браниться и божиться. Он клялся ворсинками, темными пещерами Подковерья, демонами Пола, Тканью и Основой. Он рычал, изрыгая Запретные Слова, и клялся клятвой Ретвотшада Умеренного, этой треснувшей кости или как это там называлось (хотя Писмайр уверял, что это суеверие).
      Проклятья кружились в вечернем воздухе среди ворсинок, а ночные твари, обитающие в Ковре, слушали их. Клятва следовала за клятвой, проклятье за проклятьем, громоздясь в вибрирующую от ужаса башню.
      Когда Гларк умолк, воздух все еще содрогался. Он плюхнулся на гору мусора и сел, положив голову на руки, и никто не осмеливался приблизиться к нему. На него бросали взгляды искоса, и один или двое сельчан вздрогнули и поспешили прочь.
      Снибрил спешился и побрел туда, где мрачно стоял Писмайр в своем плаще из козьих шкур.
      – Ему не следовало произносить Запретных Слов, – сказал Писмайр, как бы разговаривая с самим собой. – Конечно, все это суеверие, но нельзя сказать, чтобы за этим не стояло что-то настоящее. О, привет. Я вижу, ты выжил.
      – Что это было?
      – Мы привыкли называть это Фрэем, – сказал Писмайр.
      – Я думал, что это всего лишь старая сказка.
      – Что не означает, что это не правда. Уверен: это был Фрэй. Начать хотя бы с изменения атмосферного давления… животные это почувствовали… ну, как это сказано… в…
      Он замолчал.
      – Точно не помню, но где-то я читал об этом, – сказал он смущенно.
      Он посмотрел куда-то мимо Снибрила и просиял.
      – Вижу, у тебя появилась лошадь.
      – Думаю, она ранена.
      Писмайр подошел к лошади и тщательно осмотрел ее.
      – Конечно, это дьюмайи, – сказал он, – эй, кто-нибудь, принесите мне мой ящик с травами. Кто-то набросился на нее, видишь, вот здесь. Не очень глубокая ранка, но ее надо обработать. Великолепное животное. Великолепное. И без всадника?
      – Мы довольно долго ехали по дороге, но никого не видели.
      Писмайр погладил лоснящуюся шкуру.
      – Если бы продали в рабство всю деревню со всеми людьми, может, только тогда вам удалось бы наскрести денег, чтобы купить такую лошадь. Кому бы она ни принадлежала, она убежала довольно давно. Эта лошадь бегала сама по себе уже несколько дней.
      – Дьюмайи больше никому не разрешают держать рабов, – сказал Снибрил.
      – То, что я пытаюсь сказать, значит очень многое, – отозвался Писмайр.
      Он рассеянно забубнил что-то про себя, пока осматривал копыта лошади.
      – Откуда бы лошадь ни появилась, кто-то, должно быть, на ней все же ездил.
      Он отпустил одну из лошадиных ног, чтобы внимательно вглядеться в ворсинки.
      – Что-то ее напугало. Не Фрэй. Что-то, что произошло несколько дней назад. Это не были бандиты, потому что они забрали бы и лошадь. И они не оставляют следов когтей. Это мог бы сделать снарг, если бы был втрое больше нормального роста. О, Боже, а такие ведь есть, – сказал он.
      Послышался крик.
      Снибрилу показалось, что у ночи появились рот и голос. Крик исходил от ворсинок, прямо из-за сломанного частокола – это было насмешливое скрежетание, расколовшее мрак. Лошадь попятилась.
      У пролома в стене уже был разложен костер, и несколько охотников бежало туда с копьями наизготовку.
      Они остановились.
      На дальнем конце видимого пространства в темноте размещалось нечто, походившее на холм с двумя парами глаз. Одна пара глаз была красной и мрачной, другая посверкивала зеленым. Они, не мигая, уставились на сельчан и смотрели в упор сквозь пламя костра.
      Гларк схватил копье, вырвав его из рук у одного из опешивших мужчин, и стал пробираться вперед.
      – Всего лишь снарг, – проворчал он и метнул копье.
      Копье ударилось во что-то, но зеленые глаза замерцали еще ярче. Из невидимой глотки раздалось низкое, утробное и угрожающее ворчание.
      – Убирайся прочь! Отправляйся в свое логово!
      Писмайр выбежал вперед с горящей головней и метнул ее в глаза.
      Они мигнули и исчезли. А с ними перестали действовать чары. Вверх взметнулись крики людей, стыдящихся своего страха, вперед вырвались охотники.
      – Остановитесь, – закричал Писмайр, – идиоты! Вы хотите отправиться на охоту за ним в темноту, вооруженные только вашими костяными копьями? Это был черный снарг. Не похожий на тех коричневых, которые водятся здесь повсюду и которых вы добываете. Вы знаете легенды? Они, эти чудовища, из самых отдаленных Уголков! С тех Территорий, которые никогда не Подметают! Из Неподметаемых Регионов!
      С севера, со стороны самого белого утеса Деревянной Стены, снова послышался крик снарга. На этот раз он не замер вдали, а прервался внезапно.
      Писмайр с секунду вглядывался в темноту на севере, потом повернулся к Гларку и Снибрилу.
      – Вас выследили, – сказал он, – то, что привело сюда эту лошадь, – страх перед снаргами. А в страхе перед снаргами нет ничего постыдного. Такой страх перед снаргами порожден здравым смыслом. Теперь, когда они обнаружили деревню, в ней нельзя оставаться. Они будут возвращаться сюда каждую ночь, пока не наступит такая, когда вы не сможете дать им достойного отпора. Уйдем отсюда завтра. Но и завтра может быть слишком поздно.
      – Мы не можем просто… – начал Гларк.
      – Можете. Должны. Фрэй вернулся, а с ним и все остальное. Понимаете?
      – Нет, – сказал Гларк.
      – Тогда доверьтесь мне, – сказал Писмайр, – и надеюсь, что вам никогда не понадобится понимать это. Вы знаете случай, когда бы я ошибся?
      Гларк призадумался.
      – Ну, это было, когда ты сказал…
      – О важных вещах?
      – Нет, пожалуй, нет.
      Гларк казался обеспокоенным.
      – Но мы никогда не боялись снаргов. Мы знаем, как с ними обращаться. А что особенного в этих?
      – Особенное заключается в том, кто ездит на них верхом, – сказал Писмайр.
      – Там была еще одна пара глаз, – сказал Гларк неуверенно.
      – Это хуже снаргов, – сказал Писмайр. – У них есть оружие пострашнее зубов и когтей – у них есть мозги.

      – Ну, что же, таков жребий. Пошли, – сказал Гларк, бросая последний взгляд на развалины хижины.
      – Минутку, – ответил Снибрил.
      Все его пожитки легко умещались в один меховой тюк, но он все копался в них на всякий случай, чтобы убедиться, что ничего не забыл. Там был костяной нож с резной деревянной ручкой и запасная пара сапог. Кроме того, там был моток тетивы и еще один мешочек с наконечниками для стрел, а также комок пыли, приносящей удачу. В самом низу, на дне, пальцы Снибрила нащупали плотный мешочек и сомкнулись вокруг него. Он осторожно вытащил его, стараясь не повредить содержимое, и открыл. Две, пять, восемь, девять. Все они были там, и свет отражался в их полированной поверхности, когда он вертел их в пальцах.
      – Ха, – сказал Гларк, – не понимаю, почему ты с ними возишься. Гораздо лучше было бы заполнить это место еще одним мешочком с наконечниками стрел.
      Снибрил покачал головой и поднял монеты, сверкавшие полированной поверхностью.
      Они были выточены из красного дерева в копях Ножки Стула. На одной стороне каждой монеты была вырезана голова Императора. Это были тарнерайи, монеты дьюмайи, и по ценности они приравнивались в Тригон Марусе ко многим шкурам. Собственно говоря, они и были шкурами, если воспринимать их таким образом, или горшками, или ножками, или копьями. По крайней мере, Писмайр так говорил. Снибрил никогда по-настоящему этого не понимал, но, по-видимому, любовь дьюмайи к своему Императору была столь велика, что эти его маленькие деревянные изображения принимали и отдавали за шкуры или меха. Во всяком случае, так говорил Писмайр. Снибрил не был уверен, что Писмайр разбирался в финансовых делах лучше его.
      Они оба двинулись к повозкам. И дня не прошло с тех пор, как появился Фрэй. Но что это был за день…
      В основном споры. Манранги побогаче не хотели уезжать, особенно потому, что никто не имел ясного представления о том, куда ехать. И Писмайр куда-то подевался. Отправился куда-то по собственным делам.
      И тогда, в середине утра, они услышали крики снаргов на юге. Кто-то увидел тени, скользившие среди ворсинок. Кто-то другой сказал, что видел глаза, заглядывавшие за частокол.
      После этого споры смолкли. Как внезапно заметили некоторые, манранги привыкли странствовать. Каждый или почти каждый год они колесили в поисках лучших охотничьих угодий. Возможно, они готовились к таким переездам долгие месяцы. Не похоже было, чтобы они удирали. Так считали все. Никто бы не мог сказать, что они бежали. Они уходили. Совсем медленно…
      Еще до середины дня все пространство внутри частокола оказалось заполнено повозками, коровами и людьми, несущими мебель. Теперь с суматохой было покончено, и все ждали Гларка. Его повозка была лучшей, семейным наследием, с резной крышей, покрытой мехами. Чтобы ее тянуть, требовалась четверка пони. Хижины строились на год или на чуть больший срок, но повозки передавались по наследству внукам.
      За повозкой Орксона выстроилась череда вьючных пони, груженных имуществом Орксона в мехах. Они терпеливо ждали. Дальше стояли повозки поменьше, но ни одна из них не была такой богатой, как у Орксона, хотя некоторые почти приближались к ней по великолепию. За ними в очереди двигались ручные тележки и семьи, у которых хватало средств только на то, чтобы владеть одним пони и третью коровы. Последними шли пешком те, у кого не было ни повозок, ни пони. Снибрилу показалось, что те, кто нес в руках все свои пожитки, выглядели чуточку бодрее тех, кто оставил половину своего имущества.
      Теперь им был нужен Писмайр. Куда он запропастился?
      – Разве его здесь нет? – спросил Гларк. – Но ведь он знает, что мы уходим. Он появится где-нибудь в пути. Не думаю, что он надеется, что мы будем его ждать.
      – Поеду вперед и поищу его, – сказал Снибрил отрывисто.
      Гларк открыл было рот, чтобы остеречь брата, но потом передумал.
      – Ну, так скажи ему, что мы направляемся к Обгорелому Краю по старым проторенным дорогам, – сказал он, – это удобная позиция, чтобы защищаться сегодня вечером, если дело дойдет до этого.
      Гларк подождал, пока за пределы частокола не вышел последний сельчанин, отставший от других. Потом он закрыл ворота, укрепив поперек засов. Кто угодно мог проникнуть в деревню сквозь проломы в стенах ограды, но Гларк чувствовал, что ворота должны быть закрыты. Так было… достойнее. Это был намек на то, что однажды они могут вернуться.
      Снибрил затрусил рысью и обогнал процессию. Он ехал на белом коне, не очень сноровисто, но решительно. Он дал лошади имя «Роланд» в честь дяди. Никто не оспаривал ни его право давать коню имя, ни право владеть им. Манранги в целом были согласны соблюдать законы дьюмайи, но самым старейшим было право владеть тем, что нашел.
      Проехав немного вперед, он свернул с дороги, и вскоре в поле его зрения оказался ослепительно сверкающий белый утес Деревянной Стены, поднимавшийся над ворсинками. Копыта Роланда бесшумно ступали по густой пыли, лежавшей кругом, а Ковер наступал отовсюду. Снибрил ощущал невероятную безбрежность просторов, расстилавшихся вокруг и уходивших далеко за границы Империи. И если дорога дьюмайи могла привести в дальние края, то куда могла привести эта старая последняя дорога?