Записки промышленного шпиона

      – К черту горы, – сказал я. – Океан успокаивает не хуже.
      Это была привязка. Доктор Хэссоп все понял:
      – Тебе будет полезен Пан.
      – Конечно, – ответил я и повесил трубку.
      Этим я обрекал себя на одиночество. Теперь никто не мог мне помочь. Впрочем, я и не принял бы ничьей помощи.
 

2

 
      Пять дней я мотался по океанскому побережью, выясняя – не тянется ли за мной хвост?
      Автобусы, попутные автомобили, однажды даже катер – я не брал машин в прокате, ночевал в полупустых кемпингах. Даже доктор Хэссоп вряд ли догадывался о направлении моих маршрутов.
      Иногда я вспоминал Джека. Иногда всплывал в памяти Лесли. «Господи, господи, господи, господи…» Я старался подавить воспоминания.
      Осень подмела плоские пляжи. Сезон закончился. Наверное, я сам напоминал вялую и злую осеннюю муху, тем не менее, чувствовал себя чуть ли не свободным.
      Поняв наконец, что чист, я весь день, долгий, показавшийся мне пасмурным, добирался до безымянного мыса, ошеломившего меня крутизной обрывов и абсолютной пустотой домиков, принадлежавших некоему Пану. Доктор Хэссоп намекал, что Пан связан с шефом. Меня это устраивало. Я хотел отсидеться.
      Океан накатывал на скалы, вымывая хитрые гроты; неумолчный грохот, писк чаек, шипение пены.
      – У вас ведь найдется местечко для одинокого человека? – спросил я Пана, выкладывая на стойку удостоверение на имя Л.У.Смита, инспектора перевозок – документ, обнаруженный в курточке обиженного мною человека.
      – Почему нет? – Пан ухмыльнулся.
      Не думаю, что его предупреждали о моем возможном появлении, он не знал и не мог знать меня. Просто его удивило появление человека в таких пустынных местах. Сезон, собственно, закончен, сам честно предупредил он, много не накупаешься, но на берегу можно посидеть, солнечные дни еще будут. К тому же вы на этом сэкономите, объявил он, я не стану обдирать вас как обыкновенного летнего туриста.
      – Конечно, – кивнул я. – Я турист осенний.
      – Улавливаете разницу, – одобрил мои слова Пан. – Но если вы думаете здесь развлечься, считайте, вам не повезло. Эти края, они для философов. Милях в двадцати выше есть, правда, маленький городишко, но он вам не понравится. Не городишко, а одно сплошное отделение полиции нравов. А чуть ближе к нам, по южному берегу, разбили лагерь зеленые, ну, эти ребята из «Гринпис», не путать с ребятами другого цвета. Правда, и с ними рюмочку не опрокинешь – собирают дохлую рыбу и митингуют. Могут митинговать даже без посторонних, сами перед собой. – Он предполагает, это какой-то особый вид эксгибиционизма.
      – Меня устраивает.
      – Тогда деньги вперед.
      Похоже, Пан не удивился моему выбору, хотя по глазам было видно, он надеялся: я уеду. У него были колючие голубые глаза – как звездочки в пасмурном небе. С отъездом последнего своего постояльца он бросил бриться, совсем уже привык к этому, а тут новый человек!
      Правда, назвать мизантропом я тоже его не мог. В конце концов, обсудив условия и еще раз перемыв косточки ребятам из «Гринпис», он сам предложил мне не чего-то там, а пузатый стаканчик вполне приличного джина.
 
      Несколько дней я попросту отсыпался.
      Спал я чаще всего в домике, повисшем над крутым обрывом. Тесно, иногда душновато, зато можно запирать дверь. И горячий душ в домике действовал.
      Вниз, на крошечный пляж, вела узкая тропинка.
      Раскинувшись на плоской базальтовой плите, хорошо прогретой солнцем, я часами мог глядеть на тропинку. Когда-то, миллион лет назад, по таким тропинкам поднялись на сушу наши далекие предки.
      Понятно, я не считал так буквально, это всего лишь образ, но все мы действительно вышли из океана. Не знаю, что там так повлияло на доисторических придурков, на мой взгляд, все они и сейчас могли наслаждаться глубинами. Нет, они зачем-то полезли на сушу, подобрали палку и камень, поднялись на задние конечности, бросились завоевывать новый мир. У них это, в общем, получилось. Сам я был не прочь вернуться обратно – во тьму океана, во тьму придонных теплых течений.
      К черту!
      Выбравшись на сушу, мы с большим энтузиазмом построили вторую природу, вполне враждебную той, которую называют истинной. Не рев вулканов, а рев авиабомб, не потрясения животных свар, а смута бунтов и войн – кажется, уже ничто не связывает нас с прошлым, лишь океан, неутомимо накатываясь на береговые утесы, будит в нас тоску.
      Беллингер сказал однажды: я никогда не знаю, что ляжет на следующую страницу, я просто слушаю вечность – она не молчалива.
      Слова Беллингера впервые дошли до меня по-настоящему. В конце концов, я тоже слушаю вечность. Ее шепот, правда, не несет утешения.
      Но сейчас я понимал Беллингера.
      Не знаю, что случилось с героями романа, недочитанного мною. Немец и датчанин шли в Ангмагсалик, они не могли повернуть; датчанина, по крайней мере, ждала позади только смерть, но они повернули…
      Значит ли это, что, слушая вечность, Беллингер тоже не находил утешения?
      Небритый Пан, возможно, тоже думал о вечности, правда, в его представлении она выглядела несколько странно.
      – Я из Трансильвании, – сказал он как-то. – Это в Европе, точнее, на ее задворках. Я даже не знаю, кто я по происхождению. Слышали о смешении языков? Мне думается, это случилось там, где я родился. Но меня это мало интересует. А вас?
      – Нисколько, – поддержал я его.
      Моя профессия (профессия Л.У.Смита) тоже его не заинтересовала. Перевозки? Скучно. Перевозки это не путешествия. Он когда-то много путешествовал. Он и теперь готов мотаться по свету, но деньги… Кажется, их здорово недоставало Пану. Когда-то он прогуливался и по Лексингтон-авеню, и по Берри-бульвару, когда-то он не путал кабаков с Эймори-стрит с кабаками Коулфакс-авеню, но все это в прошлом.
      «Господи, господи, господи, господи…»
      Голос Джека звучал все глуше, я загонял свои воспоминания в самый дальний подвал подсознания; голос Пана помогал мне.
      «Сделай мне больно…»
      Я мучительно вытравливал из себя прошлое.
      Никто мною не интересовался, никто мне не звонил – Пана это не удивляло. Он, наверное, привык к одиночкам – кто еще полезет в такую глушь? Днем пляж, сидение на ветру – бесцельное, исцеляющее; вечером бдение в баре – разве не этого я хотел? Разве я и Джек не жили всегда по своимзаконам?
      Пан, кажется, руководствовался тем же.
      Небритый, хмурый, склонный к выпивке, иногда он вдруг оставлял меня и отправлялся в городишко, похожий, по его словам, на одно большое отделение полиции нравов. Обратно он возвращался с продуктами, с местными новостями и связкой газет. Самое удивительное, он подолгу копался в этих газетах.
      – Видели наши дороги? – спрашивал он, наполняя джином стаканчики. – Ветер, скалы, справа обрыв. Когда я проезжал тут впервые, – сказал он, чуть ли не хвастливо, – я даже подбадривать себя не мог. Глоток джина, он у меня в глотке застревал. Сам не знаю, чего так пугался.
      – А теперь?
      Пан ухмыльнулся:
      – Теперь я себя подбадриваю.
 
      Белые облака…
      Они громоздились на горизонте, их несло к побережью, они вдруг таяли и вдруг возникали, вспухали над колеблющейся водой; меня убаюкивала их нескончаемость, их доисторическая белизна, ведь такими они были в эпоху ревущих вулканов, в эпоху голой земли, еще не тронутые плесенью вездесущей жизни: такими они проплывали над раскачивающимся «Мэйфлауэром», над ордами Аттилы, над аттическими городами; такими они были в безднах времен, над хищниками, рвущими тела жертв в душной тьме джунглей.
      Мне ли не знать?
      «Господи, господи, господи, господи…»
      Я, кажется, приходил в себя. Путаница в голове пока что не упростилась, но жалобы Пана я уже понимал.
      – Я из тех, кто никогда не будет богатым, – жаловался Пан. – Того, что у меня есть, хватит на старость, но на большее рассчитывать нечего.
      – Выглядите вы крепко.
      Я не утешал его. Мне было наплевать, как он выглядит, но для своего возраста он действительно выглядел неплохо.
      Пан скептически поджимал тонкие губы:
      – Может, я и не выгляжу стариком, но в Индии мне уже не побывать. Будь у меня деньги, я бы вновь съездил в Индию.
      – Почему именно туда?
      – Не в Антарктиду же, – его голубые глазки посверкивали. Он был доволен, что я его слушаю. – Я там не бывал. Но я плавал на Оркнеи.
      – Что-то вроде кругосветного путешествия?
      – Не совсем. Сам не пойму, что меня гоняло по свету. Но если мне нравилось место, я пытался его обжить. Я не квакер и не болтун, у меня свой взгляд на мир.
      Я кивал.
      Мне было все равно, о чем он говорит. Меня устраивал фон – фон живой человеческой речи. Не так впечатляет, как океан, но, в общем, греет.
      – Почему в Индию? – вспомнил он мой вопрос. И хмурился: – Страдание очищает. Вид чужих страданий очищает еще лучше. Я до сих пор рад, что я не индус. Хорошо чувствовать свои мышцы, ступать по земле, знать, что завтра ты можешь поменять край, если он тебе разонравился. А индус рождается на мостовой и на мостовой умирает.
      – И никаких других вариантов?
      – Наверное есть, но они исключение.
      Он повторил:
      – До сих пор рад, что я не индус. Ради этого стоило съездить в Индию, правда?
      Я кивал.
      – Страдание очищает. Страдание определяет кругозор. Человек, видевший Индию, мыслит совсем не так, как человек, никогда не покидавший какой-нибудь городишко вроде нашего.
      – Наверное.
      Взгляд Пана остановился на газетах, беспорядочно разбросанных по стойке бара.
      – Есть люди, не бывавшие в Индии. Это не криминал, – он покосился на меня, – но кругозор таких людей сужен. И таких людей, к сожалению, большинство. Они не знают что с чем сравнивать, а потому они не умеют ценить жизнь.
      – Вы так думаете? Только поэтому?
      Пан усмехнулся.
      Его колючие голубые глаза выражали некоторую усталость, знак того, что он почти накачался:
      – Каждый день мы читаем о самоубийствах. А аварии на дорогах? А рост преступности? Разве станет человек, умеющий ценить жизнь, мчаться на красный свет или стреляться на глазах у приятелей?
      – Бывает и такое?
      – Еще бы! – он вновь наполнил стаканчики. Он, пожалуй, не отдавал отчета, сколь справедливы его слова. – Вместо того, чтобы ехать в Индию, отправляются к праотцам. Только что о таком придурке писали в газетах. Собрал людей на пресс-конференцию, а сам пустил себе пулю в лоб.
      Пан колюче уставился на меня:
      – Почему он так сделал?
      – Наверное, не бывал в Индии.
      – Верно? – Пан обрадовался. – Вы умеете отследить мысль. А смешнее всего то, что придурок, пустивший пулю в лоб, запросто мог смотаться в Индию, средств у него хватало.
      – Боялся?
      – Не знаю, – неодобрительно отозвался Пан. – Этот тип вообще числился в чокнутых. Десять лет просидел где-то на задворках, а в банке, естественно, рос процент. Книги у него выходили, а он прятался даже от журналистов. Я сам читал его книги. – Пан обиженно взглянул на меня. – Скучно не было.
      – Десять лет? Что значит – на задворках?
      – На задворках – это и есть на задворках. Вилла где-то в лесном краю. Никого к себе не пускал. Придурок!
      – Простите, Пан, о ком вы?
      – Дерлингер… Или Барлингер… Нет, кажется, не так, – он подтянул к себе одну из газет. – Точно, не так. Но здесь даже фотография есть. Беллингер. Так правильно.
      «Господи, господи, господи, господи…»
      Я не думал, что все это так близко.
      Мерзкий холодок пробежал по плечам, я опустил глаза. Не хотел, чтобы Пан увидел их выражение. Но, скептически обозрев фотографию, Пан вынес окончательный приговор:
      – Придурок. По глазам видно. Такие не ездят в Индию.
      Зато он бывал в Гренландии, подумал я. Наверное, это не проще.
      И сказал:
      – Я слышал о Беллингере. Он писатель. Чуть не получил Нобелевскую премию… Там, в газете, нет никакой ошибки?
      – Беллингер, Беллингер… Он? – удовлетворенно подтвердил Пан. – Можете убедиться.
      И подтолкнул ко мне газету.
      Стараясь не торопиться, я развернул ее.
      Пан не ошибся: имя Беллингера действительно попало на первую полосу.
      Думаю, кроме скуки, Пан ничего на моем лице не прочел, но я скуки не чувствовал.
      В газету попало еще одно знакомое имя: доктор Хэссоп. Он проходил как свидетель, а одновременно как старый приятель Беллингера.
      Просмотрев пару колонок, я узнал, что весь роковой для писателя день доктор Хэссоп провел в компании с Беллингером и его новым литературным агентом. Не знаю, собирался ли сам доктор Хэссоп принимать участие в объявленной Беллингером пресс-конференции, зато я знал – весь год после событий на вилле «Герб города Сол» доктор Хэссоп тщательно пас старика. Он сумел что-то вытянуть из него? Что-то важное, связанное с алхимиками? Одиннадцать лет молчания, и вдруг – пресс-конференция! О чем собирался старик поведать миру?
      Весь роковой для себя день, проведенный в стенах отеля «Уолдорф-Астория», Беллингер ни на минуту не оставался один. Пресс-конференция была назначена на вечер, но уже с утра журналисты толкались в отеле. Великий отшельник собирался нарушить обет молчания, это не могло не привлечь. Правда, доктор Хэссоп и литературный агент Беллингера никого к старику не подпускали.
      О чем Беллингер хотел сообщить прессе? Они не знают, Беллингер соображениями на этот счет с ними не делился. Как Беллингер чувствовал себя? Превосходно, он даже с утра позволил себе глоток виски. Он пил? Скорее, его можно отнести к умеренным трезвенникам. Он был подвержен депрессиям? Ноу коммент. Он выглядел как человек, принявший важное решение? Несомненно.
      Доктор Хэссоп и литературный агент Беллингера на любой вопрос отвечали в высшей степени аккуратно.
      Беллингер готовил к изданию какие-то новые вещи? Он что-нибудь написал за годы затворничества? Возможно. У Беллингера были любовницы? Беллингер отличался высокой нравственностью. А его известные литературные скандалы? О, это в прошлом. А его предполагаемые симпатии к крайне левым движениям? Домыслы. Скорее всего, домыслы.
      Доктор Хэссоп и литературный агент Беллингера отбили все предварительные атаки журналистов. Но сама пресс-конференция не состоялась.
      За пятнадцать минут до ее начала в номере Беллингера раздался телефонный звонок. Старик сам снял трубку, но разговор не продлился долго. Если быть точным, разговора в общем-то и не было. Беллингер выслушал неизвестного, ни слова не сказав в ответ. Потом он аккуратно опустил трубку на рычаг, подошел к письменному столу, выдвинул нижний ящик и что-то из него достал. Ни доктор Хэссоп, ни литературный агент не придали этому никакого значения. Но затем прогремел выстрел.
      Беллингер застрелился из старого «Вальтера». Разрешение на хранение оружия у него имелось.
      Что это был за звонок? Беллингер часто разговаривал по телефону? Он ожидал звонка? Он прятался от кого-то? Ему грозила опасность?
      Никто на эти вопросы пока не ответил.
 
      «Господи, господи, господи, господи…»
      Я спас Джека Берримена на острове Лэн, а Джек вытащил меня из бэрдоккской истории; мы не раз рисковали, мы прошли с ним через многое, но всегда вместе! А вот Беллингер, насколько я мог судить, ни на кого не мог опереться.
      Что надо услышать по телефону, чтобы, повесив трубку, не раздумывая пройти к столу, вытащить из ящика пистолет и пустить пулю в лоб, не обращая никакого внимания на людей, которые, может быть, могли оберечь его от опасности?
      Могли?
      К черту!
      Я ничем не хотел забивать голову. Я даже газеты не стал просматривать. Я устал от вранья, я сам не раз прикладывал к вранью руку. Я чувствовал: вокруг Беллингера разверзнется океан вранья, чем дальше, тем его больше будет. Я даже с Паном не встречался два дня – валялся на пляже, благо, вновь появилось солнце; а вечером сразу ускользал в свой домик.
      Потом резко похолодало.
      – Вам надо что-то купить, – заметил мне Пан, когда я все-таки у него появился. – Плащ. Или пальто. Что вы предпочитаете?
      – Мне все равно.
      Он подмигнул:
      – Могу дать машину.
      – Машину?
      Рано или поздно я должен был связаться с доктором Хэссопом. Почему не сейчас?
      – Ну, ну, – поощрил меня Пан, потирая рукой длинный небритый подбородок! – Вам тоже надо развлечься. Только я предупреждал – дороги неважные. Составить компанию?
      – Не стоит.
      – Я вижу, вы не из трусливых.
      Он растянул тонкие губы в глупой усмешке, и я вдруг увидел – он не просто пьян, он по-настоящему пьян. И это с утра! Если он свалится вместе с машиной с обрыва, здесь отбоя не будет от полицейских и журналистов.
      – Давайте ключи, – сказал я. – Пожалуй, лучше поехать мне, чем вам. Поменяемся ролями: я отправлюсь за припасами, а вы на пляж.
      – На пляж? – Эта мысль развеселила его. – Почему нет? Почему не поваляться на камешках, пока они не остыли?
      И пожаловался:
      – Я даже пугаться стал с опозданием. С чего бы это? Поворот за спиной, а меня морозом прихватывает.
      – Это джин, – сказал я. – Это реакция на большие порции джина. – И спросил: – Что вам привезти?
      – Газеты, прежде всего газеты, – перечислил он. – Что попадет под руку, то и берите. Ну, и кое-что от зеленщика. Он знает, что мне надо. Сошлитесь на меня. Идет?
      Я кивнул.
      Я чувствовал: заляжет Пан не на камешках, а где-нибудь здесь, в баре, хотя бы вот в том кресле, с бутылкой джина в руках. Дай бог, если к моему возвращению в бутылке останется хотя бы на донышке.
      Но насчет дороги Пан нисколько не преувеличивал.
      Некоторые повороты оказались даже опаснее, чем я думал. Тут мало кто ездил. Я едва успевал проскакивать над обрывами, подернутыми глубокой океанской дымкой, а пару раз царапнул бортом о нависающие над дорогой скалы.
      Глухо. Пусто. Ничто не радовало взгляд.
      И городок оказался под стать дороге – унылый и пыльный. Аптеки и бары почти пусты, в магазинах ни души, я и зеленщика разыскал с трудом. Тоска провинции запорошила и глаза единственного увиденного мною полицейского. Он кивнул мне, как знакомому, но к машине не подошел. Может, прилип к стене питейного заведения, на которую опирался. Не знаю.
      Впрочем, все это вполне устраивало меня. И у первой телефонной будки я остановил машину.
      – Наконец-то, – сказал доктор Хэссоп, удостоверившись, что голос в трубке принадлежит мне. – Я ждал звонка.
      – Я не хотел звонить раньше.
      – Понимаю.
      Я не стал тянуть время:
      – Я видел газеты.
      Он сразу понял, что речь идет о Беллингере, но ничего не сказал.
      – Это они?– спросил я.
      – Думаю – да.
      – Вы планируете продолжение?
      – Его не надо планировать, оно последует само по себе.
      – Что это значит?
      Он сделал вид, что не расслышал меня:
      – Как ты?
      – Гораздо лучше.
      – Перед отъездом ты выглядел неважно.
      – Я отдохнул.
      – Это хорошо. Скоро ты нам понадобишься.
      – Как скоро?
      – Ты поймешь сам.
      – Вы дадите мне знать?
      – Ты поймешь сам, – повторил он. Видимо, техники Консультации, записывающие разговор, уже растолковали, из какого города я звоню, потому что он не стал спрашивать адрес. Он спросил: – На какое имя писать?
      – Писать? – удивился я. Кажется, за всю свою жизнь я ни с кем не состоял в переписке.
      – Вот именно, – ровным голосом подтвердил доктор Хэссоп. – Через пару дней загляни на почту. Не теряй время. Имя?
      – Л.У.Смит.
      – Я так и знал, – удовлетворенно заметил доктор Хэссоп и положил трубку.
 
      Через два дня я вновь побывал в городке.
      Населения в нем не прибавилось. Он был полон скуки, даже тоски, подчеркиваемой резким ветром и писком чаек. А может, это я был полон тоски. Не знаю.
      Пустые магазины, полупустые бары; церковь тоже была пуста. Редкие автомобили на пыльных улицах казались купленными по дешевке и скопом; я, например, увидел форд тридцатых годов, нечто вроде самодвижущейся платформы. Впрочем, он действительно двигался.
      – Одну минуту.
      Я кивнул.
      Девушка встала из-за почтовой стойки и толкнула служебную дверь. Почта до востребования лежала перед ней в специальной коробке, но девушка встала и прошла в служебную дверь. Мне это не понравилось. Грузный старик, молча заполнявший за столиком бланк телеграмм, поднял мутные глаза и уставился на меня. Мне и это не понравилось. Мне захотелось уйти.
      – Л.У.Смит?
      – Конечно.
      Девушка, так же, как и все вокруг, присыпанная пылью невидимой, но остро ощущаемой скуки, протянула мне конверт. На ощупь в нем ничего не было, и это мне тоже не понравилось.
      Я не хотел вскрывать конверт на почте, мне хотелось поскорее убраться из городка, а в дороге мне было попросту не до конверта.
      Алхимики…
      Проскакивая опасные повороты, я кое-что вспомнил.
      Алхимики всегда были слабостью доктора Хэссопа, он не раз пытался к ним подобраться. Иногда это у него почти получалось, но к результатам, как правило, не вело. А Беллингер… Чем, черт возьми, мог привлечь внимание алхимиков Беллингер?
      На вилле «Герб города Сол» старик никогда не подходил к телефону. Он не пользовался ни радио, ни телевизором.
      Случайность?
      Я мог лишь гадать.
      Алхимики…
      Еще задолго до истории с Беллингером, задолго до истории с Шеббсом и коричневыми братцами доктор Хэссоп развивал мысль о некоем тайном союзе, оберегающем нас от собственных глупостей.
      Оберегающем?
      А Сол Бертье? А Голо Хан? А Месснер? Скирли Дайсон? Беллингер?..
      Я был полон сомнений. Что-то мешало мне, что-то подсказывало: мыс, где я укрываюсь, перестает быть надежным убежищем. Особенно после моих звонков и этого конверта…
      И Пан меня удивил.
      Он встретил меня на пороге, и я сразу увидел – он хорошо навеселе. Я даже отделаться от него не смог. Я так много для него сделал, объяснил Пан, что он хочет выпить со мной. Ведь уже вечер, значит, никто не поступается принципами. Он, конечно, сам мог съездить за припасами, но ему хотелось, чтобы я получил удовольствие. Ему больно смотреть на мое одиночество. Он за то, чтобы время от времени я развлекался. Городишко у нас, конечно, занудный, сказал он, и женщины в нем занудные, но вдруг я люблю именно такой тип?.. Пан заговорщически мне подмигнул. Сам-то я, подмигнул он, крепко держусь, но иногда и на меня накатывает. Чем больше джина, тем хуже, сказал он, а не пить нельзя – по той же причине. Или наоборот, – Пан совсем запутался. Зато с утра сегодня ему повезло. Он проводил меня, а тут подкатили двое. Вполне разумные ребята. Сами ни капли, а вот его, Пана, угостили от души.
      Он никак не мог уняться:
      – Видели когда-нибудь мексиканских тараканов? Как хороший карандаш, а когда смотрят на тебя, чувствуешь – они смотрят именно на тебя. И вид у них при этом такой, будто они имеют прямое отношение ко всей местной контрабанде. Я их видел, знаю. Будь они еще покрупней, они бы и дорогу перестали нам уступать.
      – Мы же не ходим по стенам, – укорил я Пана.
      – Плевать! – отозвался Пан и сам меня укорил: – Вот вы любите посидеть у стойки, а они любят поглазеть на вас. Думаете, это спроста?
      Я вывернулся:
      – Можно же их вывести каким-то образом. В чем тут проблема?
      – Вывести?! – Колючие голубые глаза Пана налились чуть ли не страхом! – Никогда так не говорите! Вы только собираетесь кого-то там вывести, а вас уже повели.
      – О чем это вы? – спросил я грубовато.
      Пан хихикнул, но и это получилось у него не очень весело:
      – Я все о них же. О мексиканских тараканах. С мексиканскими тараканами нормальный человек более трех суток прожить вместе не может.
      – Преувеличиваете!
      – Нисколько.
      Он здорово без меня поддал. Те двое, что тут проезжали, оказались щедрыми ребятами. «Сами ни капли…» Интересно бы взглянуть на этих ребят.
      – Я точно знаю. Ни один нормальный человек рядом с мексиканскими тараканами не проживет более трех суток. Ну, может, вы… Или я… – Пан заговорщически подмигнул. – Мы-то с вами, я же вижу, не из тех, кто шуршит книгами. Терпеть этого не могу, когда у человека глаза умные, а руки ничего не умеют делать… Для мексиканских тараканов, – вернулся он к любимой теме, – такое вообще ужасно… Как, скажем, запретная любовь для полиции нравов…
      Не знаю, понимал ли он то, что говорил.
      – Эти ребята… – подразумевал он, видимо, мексиканских тараканов, – они терпеть не могут книг… При них лучше не шуршать страницами и не надевать очки…
      – Вы мрачновато сегодня настроены, Пан.
      – А края здесь веселые? – Он вдруг сразу протрезвел, даже взгляд у него стал осмысленным. – Еще выпьете?
      – Хорошо. Последнюю.
      – А что касается мексиканских тараканов… – Голубые глаза Пана вновь заволокло пьяным туманом. – Ну, тут я прав… Лучше жить рядом с гризли, чем с ними…
      – Как-нибудь проверю.
      – Вы? Проверите? – испугался Пан. – Готовы отправиться в холодильник Сьюорда?
      – Да нет… – Я поднялся. – На Аляску я не хочу, но проверить можно другим способом.
      Пан пьяно уставился на меня, но объяснять я ничего не стал.
 
      Я принял душ, потом выкурил сигарету.
      Далеко внизу под окнами шумел океан.
      В конверте, присланном доктором Хэссопом, оказалась тонкая бумажка. Ксерокопия какого-то списка, явно выхваченного прямо из огня – края переснятой бумажки обуглились; сам список был отпечатан столбиком:
      Штейгер.
      Левин.
      Кергсгоф.
      Лаути.
      Беллингер.
      Крейг.
      Смит.
      Фарли.
      Фоули.
      Ван Питт.
      Миллер.
      Я просмотрел список внимательно и несколько раз.
      Не буду утверждать, что фамилия Миллер относится к редким, но ее присутствие в одном списке с погибшим Беллингером мне не понравилось. Кто эти люди? Почему они сведены вместе в одном списке? Почему доктор Хэссоп нашел нужным ознакомить меня со списком?
      Я прошелся по комнатке.
      О чем это болтал Пан? Почему тараканы? И почему мексиканские? «Вы только собираетесь кого-то там вывести, а вас уже повели…» С кем пил Пан утром? Почему конверт на имя Л.У.Смита лежал не в общей коробке?
      От привычных вещей на меня вдруг пахнуло неуютом…
      Доктор Хэссоп сказал: я сам пойму, когда мне надо будет вернуться.
      Этот момент наступил?
      Я пока ни разу не звонил из своего убежища, вчера сама мысль об этом показалась бы мне нелепой, но сегодня, пожалуй, я мог себе кое-что позволить.
      Набросив на плечи курточку Л.У.Смита, я прошел мимо пустых домиков к бару – позвонить можно только оттуда. Завтра я уеду. Прямо утром. Если мой звонок засекут, это уже не будет иметь значения. Главное – не нарваться на Пана. Я надеялся, он спит, и, к счастью, не ошибся.
      Утром уеду, решил я.
      А сейчас…
      Где телефон?
      Включив боковой свет, я нашел телефон на дальнем конце стойки. Пододвинул его к себе и задумался.
      Позвонить Джой? Услышать голос, повесить трубку?
      Глупо. Она давно сменила квартиру…
      Позвонить шефу?
      Зачем? Я скоро его увижу.
      Я набрал номер доктора Хэссопа.
      Гудки… Долгие гудки…
      Ничего нет тоскливее долгих гудков в ночи, даже если они доносятся из телефона.
      Я дождался ответа, убедился, что голос принадлежит именно Хэссопу, и сказал:
      – Я изучил список.
      – Он тебя удивил?
      – Не знаю.
      – Там есть знакомые имена…
      – Еще бы! Парочку я узнал. Не так уж много, но наводит на размышления. Где нашли бумажку?
      – В сгоревшем джипе на мосту Вашингтона. Джип не наш. Трупов нет, владельца машины, правда, тоже пока не нашли. Листок, о котором ту говоришь, мы купили.
      Он не стал объяснять – у кого. У шефа широкие связи.
      – Что означает список?
      – Ты следишь за прессой?
      – Практически нет.
      – Напрасно. Найди возможность, перелистай газеты за последние три месяца.
      – Встречу в них знакомые имена?
      – Пять из одиннадцати.
      – Пять?
      Цифра меня потрясла.
      Из короткого объяснения доктора Хэссопа следовало – все они повторили судьбу Беллингера.
      Передо мной лежала не просто бумажка. Это был список самоубийц. Из одиннадцати человек, указанных в нем, пятеро уже распрощались с жизнью.
      – Штайгер из эмигрантов. Восточная Германия, психиатр. Левин – биолог. Закрытая лаборатория в Берри. Кергсгоф – военный инженер. Немец. Как ты понимаешь, не по гражданству. Лаути – физик. Да, физик, – почему-то повторил доктор Хэссоп. – Пятого ты знаешь.
      – Что с ними приключилось?
      – То же, что с пятым номером.
      – Причины.
      – Неясны.
      Я помедлил, но все же спросил:
      –  Они?
      – Я уже говорил тебе.
      – А пятый номер? – Естественно я имел в виду Беллингера. – Вы успели с ним поговорить?
      – Ничего, стоящего внимания. Старик обо всем хотел рассказать сам. Это у него не получилось.
      – Людей в списке связывает что-нибудь общее?
      – Неясно.
      – Они залезли куда-то не туда? Не там копнули? Слишком глубоко?
      – У нас есть только предположения.
      – Хорошо, – сказал я. – Перейдем к последнему номеру, – я имел в виду имя Миллера. – Это совпадение?
      – Боюсь, нет.
      – Хорошо, – повторил я. – Завтра утром я выезжаю.
      Доктор Хэссоп хмыкнул:
      – Почему не сейчас?
      И повесил трубку.
      В баре стояла гнетущая тишина.
      Что-то в голосе Хэссопа мне не нравилось. Он был, как всегда, ровен, как всегда, спокоен, и все же…
      Я вдруг понял: я не почувствовал в нем сочувствия: прежде доктор Хэссоп сочувствия не скрывал.
      Ладно. Это только предположения. Следует ли уезжать прямо сейчас? Ночная дорога…
      Голос, прозвучавший за спиной, заставил меня вздрогнуть:
      – Положи руки на стойку. Вот так. У тебя есть оружие?
      Голос принадлежал не Пану.
      Не оборачиваясь, я ответил:
      – Нет.
      Чьи-то ловкие руки быстро обшарили меня.